Глава 7

Железнодорожный вокзал встретил капитана Верещагина людской толчеей и сигналами тепловозов, увозящих составы. Жизнь здесь кипела и била ключом. Пробираясь сквозь человеческий муравейник, Верещагин уверенно торил дорогу к цели. Оказавшись у дверей военной комендатуры вокзала, он решительно повернул ручку.

Войдя в помещение, капитан поприветствовал дежурного офицера:

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант.

Увидав перед собой старшего по званию, замученный летеха машинально поднялся и тут же опустился на прежнее место. Службу в комендатуре железнодорожного узла, через который непрерывным потоком идут военные грузы и поезда с личным составом, нельзя было назвать легкой. В день приходилось решать тысячу вопросов, разбираться с транзитниками, встречать и провожать начальство, улаживать огромное количество проблем. Как ни крути, Моздок был прифронтовым городом, хотя в официальных сводках его, конечно же, так не называли.

Протирая покрасневшие от усталости глаза, летеха равнодушно качнул головой:

– Здравия желаю.

Поставив сумку у ног, Верещагин сразу выбрал нужный тон.

Улыбнувшись, он предложил:

– Слушай, лейтенант, давай без лишней официальности. Мы же не в черте Садового кольца служим, чтобы друг перед другом козырять.

Намек про офицеров, зарабатывающих звания на паркете штабных кабинетов в комфортных условиях столицы, лейтенант понял правильно. Он отложил бумаги, которые заполнял перед приходом Верещагина. Его взгляд потеплел, а увидав на груди десантника орденские колодки, стал уажительным.

– Из Чечни? – спросил железнодорожник.

Верещагин продолжил все в том же, ни к чему не обязывающем полушутливом тоне:

– Нет. С курортов Краснодарского края.

Дежурный офицер, облокотившись на спинку стула, заложив руки за голову, изменил точку опоры. Раскачиваясь на ножках жалобно скрипящего стула, он понимающе хмыкнул:

– Гонишь… выдаешь желаемое за действительное.

Облокотившись на стойку, капитан доверительно сказал:

– Это ты верно подметил. Есть такая слабина. Хочется на пляже понежиться, на девушек в купальниках посмотреть, а глаза откроешь – кругом грязь да горы.

Их так удачно завязавшийся разговор прервал сигнал, исходивший от системы селекторной связи. Летеха отвлекся, отвечая кому-то по селектору.

В динамике бился хриплый мужской голос:

– На рампу эшелон прибыл. Немедленно приступить к разгрузке. Выделите личный состав и разгрузите эти долбаные вагоны.

Мигом налившийся кровью летеха, став похожим на выдернутую с грядки редиску, зашелся тонким фальцетом:

– А где мне взять людей? Прикажете родить? Так я этому делу не обучен. Разгрузим, когда народ освободится.

В динамике еще что-то долго клокотало и ругалось, грозя немыслимыми карами дежурному офицеру, всей железной дороге, начальнику состава и прочим ответственным лицам. Наблюдавший за переговорами Верещагин терпеливо ждал, когда прекратится эта вакханалия в эфире.

«Обычный российский бардак. А в армии он усиливается в арифметической прогрессии. Ничего толком организовать не можем. Ничего и никогда», – сделал не новое, но по-прежнему верное умозаключение капитан.

В комнату дежурного офицера заходили и выходили люди в форме. У всех были неотложные вопросы, которые следовало немедленно утрясти. В основном утрясали за счет крика и яростного стучания кулаком по деревянной стойке, отгораживающей место дежурного офицера от посетителей.

Верещагин терпеливо ждал.

По вспотевшей физиономии лейтенанта было заметно, что сейчас его лучше не трогать. А капитану был важен результат. Просьбу, с которой он хотел обратиться, запаренный летеха вполне, на законных основаниях, мог отклонить. Такой вариант Верещагина не устраивал. Действовать нахрапом тоже не имело смысла. В комендатуре особенно права не покачаешь.

Разогнав посетителей и наругавшись вволю по селектору, дежурный офицер включил настольный вентилятор.

Подставив под струи воздуха лицо, он утомленно сказал:

– Извини, капитан. Сам видишь, какая запарка. Долбят со всех сторон. А комендант на совещание укатил с прилагающимся после него банкетом. Теперь на службе не скоро появится. А как вернется, начнет разбор полетов устраивать.

Вникнув в нелегкую жизнь офицера железнодорожных войск, Верещагин посочувствовал:

– Понимаю. Твоей службе не позавидуешь.

Но лейтенант, не потерявший на этой муторной должности остатки совести, указал глазами на орденскую колодку:

– Ладно, капитан! Не вешай мне лапшу на уши. Наверное, думаешь, что сидит тут перед тобой тыловая крыса. Распрягает почем зря. А попробовал бы под пулями духов побегать да на блокпостах вшей покормить, мигом бы обос…ся. За рай свой кабинет бы принял.

Сметливость летехи десантнику понравилась. С одобрением пожав плечами, Верещагин нейтрально заметил:

– Каждому свое.

Продлевая полное взаимопонимание, установившееся между офицерами, летеха спросил:

– Билет нужен? Куда? Постараюсь помочь.

Верещагин отрицательно качнул головой:

– Нет.

Летеха насторожился. Он не понимал, что посетитель хочет попросить, и это его напрягало.

– А что, контейнер? Так учти, контейнеров свободных нет. Я недавно говорил с грузовой станцией по этому вопросу.

Верещагин поспешил развеять страхи дежурного офицера:

– Да нет. Успокойся. Мне надо выяснить, получал ли солдатик по проездным документам билет. И если получал, то куда и когда.

Нагнувшись, он достал из сумки пластиковый файл, из которого вытянул сложенный пополам квиток. Этот квиток с номером предписания Верещагин получил в финчасти полка. На основании этого документа демобилизовавшиеся солдаты на вокзалах получали заветный билет домой. Подобные документы проходили через железнодорожные кассы.

Забрав клочок бумаги, летеха долго и старательно рассматривал его. Он не мог сообразить, зачем офицеру искать отслужившего свое солдата. Это было равносильно тому, чтобы пытаться вернуть вчерашний день.

Моргая уставшими глазами, летеха предположил:

– Натворил что-то? Стволы стырил или еще чего похуже? Так чего же ты задницу рвешь? Этим пусть «контрики» занимаются или «фэбосы». А ты же строевой офицер.

Капитан поторопился развеять ложные выкладки дежурного офицера:

– Парень домой не добрался. Хотя очень спешил. Мне надо разобраться с этой бодягой. Толковый солдат, а тут такая заморочка. Через Моздок собирался ехать. Вот мне и надо узнать, брал он билет или здесь тормознулся.

Получив исчерпывающие объяснения, лейтенант принялся действовать. Набрав номер, он связался с кем-то из вокзальных служащих. Судя по воркующему тону, летеха вел переговоры с особой женского пола, которой явно симпатизировал. Переговорив, он отвел Верещагина в кабинет, находящийся в другом крыле вокзала.

Когда они вошли в комнату, офицеров там уже ждали. Полная блондинка с вызывающим декольте успела достать необходимые папки. Разложив их веером на столе, она предложила Верещагину:

– Чай, кофе…

Летеха тут же дополнил:

– Потанцуем… Ох, Светка, не успеет мужик порог переступить, как ты тут же охмуреж начинаешь. Пора бы остепениться, избрать спутника жизни.

Заведовавшая канцелярией пышнотелая блондинка, бывшая на голову выше тщедушного лейтенанта, сложила накрашенные яркой помадой губы бантиком:

– А мне скучно с одним и тем же по жизни топать. Люблю все новое. Мужиков новых, шмотки новые, тачки с нуля, а не развалюхи с двадцатилетним стажем.

Темпераментная женщина утащила офицера в другую комнату, откуда вскоре донеслось задорное повизгивание и игривый шепоток. Не обращая внимания на посторонние звуки, Верещагин углубился в изучение предоставленных документов. Блондинка, несмотря на заводной нрав, бухгалтерию вела исправно. В кипе квитков было не так уж сложно разобраться. Перед глазами капитана проплывала череда цифр, обозначающих номера квитков.

Уже давно ушел лейтенант, и было выпито несколько чашек щедро заваренного кофе. От напитка, которым от души делилась хозяйка кабинета, Верещагина начало слегка подташнивать. К тому же дико хотелось курить. Отложив последнюю стопку бумаг, он достал пачку сигарет и вышел в полутемный коридор. Спустя минуту к нему присоединилась блондинка.

Хлопнув длинными накладными ресницами, которые чуть было не приклеились ко лбу, блондинка чарующе проворковала:

– Могли бы на месте покурить.

Оценив любезность, капитан признался:

– Спасибо. Я привык к сигаретам без фильтра. А они уж слишком ядовитые. Не хочу вам атмосферу портить.

– Позвольте составить вам компанию. – Прилипчивая дама достала из кармана форменного пиджака пачку сигарет с ментолом. Верещагину хотелось побыть одному в этом полутемном коридоре, но он решил быть джентльменом до конца. Изобразив на лице улыбку рокового обольстителя, чем весьма обрадовал любвеобильную даму, капитан согласился:

– С превеликим удовольствием. Если не боитесь отравиться.

Дама не удержалась от неуклюжего кокетства:

– Надеюсь, делать искусственное дыхание рот в рот не придется.

Верещагин не стал подыгрывать. Он замолчал, попыхивая ядовито дымящей сигаретой. Табачный дым поплыл под потолок, заслоняя свет тусклой лампы. От этой завесы в коридоре стало еще темнее. Проходившие мимо люди, с почти неразличимыми чертами лица, в коридорном сумраке казались призраками, заблудившимися в переходах лабиринта.

Когда перекур подходил к концу, мимо пары прошел грузный человек в форме. Задержавшись на секунду, он поприветствовал блондинку как старую знакомую.

Верещагин успел заметить маленькие, заплывшие жиром глазки мужчины с нездоровыми желтыми прожилками. Незнакомец скользнул по капитану липким взглядом. Верещагин почти физически ощутил этот взгляд. Но это было лишь мимолетное ощущение. Раскачиваясь, словно флотский боцман, человек исчез в переплетениях коридоров. Но в память капитана отчетливо впечаталось его лицо и череда складок на мясистом загривке.

Не зная почему, Верещагин спросил даму:

– Кто это?

Та сначала не поняла, а потом пренебрежительно махнула рукой:

– А… прощелыга один. Мент из городских.

– То есть? – не поняв последней фразы, переспросил Верещагин.

Дама пояснила:

– Ну, из городского отдела. Тут на вокзале ему делать нечего. Здесь милиция из линейного отдела на транспорте хозяйничает. А этот так, примазался. Все какие-то проблемы решает. То в кассах девчонок осаждает насчет билетов, то с нашими ментами делишки проворачивает. Вокзал – зона повышенной криминогенной опасности. Кажется, так говорится. А в мутной водичке рыбка ох как хорошо ловится!

Шаги грузного человека гулко отдавались в районе лестничного пролета. Невольно Верещагин прислушался к ним и чуть было не обжег себе пальцы догоревшей до размера наперстка сигаретой. Чертыхнувшись, он выбросил окурок, аккуратно притоптав его ногой.

Блондинка же сочла нужным дать полную информацию о неприятном типе, нарушившем их уединение:

– Гаглоев его фамилия. Но все называют этого хряка Ибрагишей. Хотя он этого очень не любит. С ним стараются не ссориться. Говорят, что мстительный страшно. Тут ему официантка из ресторана не дала… – Двусмысленная усмешка скользнула по полным губам дамы. – Ну, вы понимаете.

Капитан кивнул:

– Безусловно.

– Так он на нее обэповцев натравил, когда та котлеты недоеденные из ресторанной кухни выносила. Девчонку из рестика выгнали. А у нас работу найти нелегко.

На этом перекур закончился. Вежливо посторонившись, Верещагин пропустил даму в кабинет. Окончательно очарованная манерами бравого капитана, блондинка приняла в поисках самое деятельное участие. С проворством опытного канцелярского работника она вторично проверила отчетность по проездным документам. Но данных о том, что Георгий Плескачев взял билет на вокзале города Моздок, не обнаружилось.

Прощаясь, Верещагин галантно поцеловал блондинке руку, чем окончательно добил даму, не привыкшую к такому изяществу.

Млея от восторга, она проворковала:

– Жаль, что не смогла вам помочь.

Капитан, подхватывая сумку, философски заметил:

– Отрицательный результат – это тоже результат!

Оставшись в одиночестве, сотрудница еще долго вспоминала статного военного с манерами гвардейского офицера дореволюционной поры. Ей в жизни попадались все больше хамы или идиоты. А тут от человека, судя по наградам и выцветшей униформе, приехавшего из чеченского пекла, прямо-таки фонтанировало благородство. Обычно у людей, побывавших на войне, это качество утрачивается подчистую или прячется под толстой броней напускной грубости. Размышляя о тайнах человеческой натуры, дама принялась исполнять рутинные обязанности. Но от сладких грез и перекладывания бумажек ее отвлек скребущийся звук, исходящий от двери.

– Войдите! – недовольно крикнула хозяйка кабинета.

В образовавшуюся щель просунулась лоснящаяся, самодовольная физиономия со щеточкой усов над выпяченной верхней губой.

Нарисовавшийся в проеме мент с гаденькой улыбкой просюсюкал:

– Ласточка, а с кем это ты калякала в коридоре?

Папка, которую дама держала одними ногтями, покрытыми кроваво-красной акриловой краской маникюра, полетела на полку.

– Гаглоев, тебе дело? Че ты свой хобот вечно куда не следует суешь? Иди, город патрулируй. Тебе что, на вокзале медом намазано? Так переходи в линейный отдел работать. Задрал уже! – Выдав длиннющую тираду и присовокупив к ней несколько непечатных ругательств, которые сделали бы честь любому портовому грузчику, блондинка спохватилась, вспомнив о мстительном характере мента. – Капитан заходил. Солдатик у него пропал. На дембель ехал и не доехал. Военные документы смотрел.

Физиономия милиционера отодвинулась в коридор. Став невидимым, он спросил:

– Нашел что-нибудь?

Блондинка, укоряя себя в душе за горячность, подобострастно объяснила:

– Нет, где-то здесь загулял солдатик. Проездные документы на него не выписывали.

Женщина не видела, как, прислонившись к стене, Гаглоев переваривает услышанное, как его обычно лоснящееся лицо вдруг приобрело землистый оттенок. Она лишь слышала тяжелое сопение человека, который смертельно напуган.

Дом, притаившийся под тенистыми кронами деревьев, смотрел на улицу окнами, по своей форме отдаленно напоминающими стрельчатые витражи готического собора. Эта архитектурная деталь, как и многое другое, созданное руками офицера, дошедшего с боями до Восточной Пруссии, делали дом абсолютно непохожим на однотипные жилища обитателей пригородной улицы.

Горделиво возвышавшиеся особняки, несмотря на свои башенки, балконы, эркеры, балюстрады и прочие чудеса домостроительства, в общем-то, все равно выглядели стандартно. Так выглядят модницы, одевающиеся в бутиках в соответствии с последними требованиями моды, но при этом не имеющие ни малейшего понятия о неповторимой индивидуальности или хотя бы о соблюдении чувства меры.

Дом, в который пришел капитан Верещагин, хоть и нес на себе печать неизбежно надвигающейся ветхости, все равно смотрелся по-особенному, выбиваясь из общего ряда особняков и жилищ попроще. Здесь капитан надеялся найти хоть какую-то зацепку, ухватившись за которую, можно было бы разобраться в том, что случилось с шебутным парнем, так и не добравшимся до своего Кёнига. В глубине души Верещагин лелеял надежду, что все разрешится само собой. Что на тихой улице, по адресу, который он помнил еще с той далекой командировки, найдется непутевый, загулявший Жора Плескачев, позабывший про все на свете.

Из Моздока, судя по сведениям, раздобытым в комендатуре железнодорожного узла, Плескачев не уезжал. Кроме этого вида транспорта, он мог бы воспользоваться попуткой, везущей груз в центральные районы России, а уже там пересесть на поезд. Но без особых причин выстраивать такую многоходовую комбинацию не имело смысла. Плескачев ведь собирался ехать домой, а не путешествовать автостопом по просторам родины. Значит, его следы надо было искать в городе или его окрестностях. А место наиболее вероятного пребывания младшего сержанта Плескачева было только одно – дом, где жила продавщица мороженого по имени Юля.

Хозяйка дома приняла капитана радушно. Было заметно, что одиночество тяготит пожилую женщину. Еще до начала обстоятельного разговора, толком ничего не узнав о персоне гостя, тетя Вера выставила на стол запотевшую бутылочку из холодильника, наполнила миски соленьями собственного приготовления, соорудила салат из вырванных с грядки овощей и приготовила на скорую руку яичницу толщиной в палец. При этом она постоянно извинялась, что не может накормить гостя как положено, потому что пенсию еще не получала, а из мясных продуктов имеются только куры, шныряющие по двору.

От курятины Верещагин отказался. Он не собирался долго задерживаться в гостеприимном доме. Рассказ тети Веры, особенно та часть, которая касалась атаки шахидки на автобус, везший летунов и персонал аэродрома, отбил аппетит.

Верещагин, вяло ковыряясь в яичнице, больше интересовался деталями происшедшего, чем едой. Ведь судьба солдата, которого разыскивал капитан, и судьба Юли, пострадавшей в результате террористического акта, сплетались в один тугой узел.

Отделяя вилкой от глазуньи небольшой кусок, Верещагин задумчиво произнес:

– Значит, Жора хотел в Москву отправиться. Навестить Юлю?

Сидевшая напротив тетушка торопливо поддакнула:

– Собирался, родимый. Я-то уж как обрадовалась. Подумала, будет рядом с Юлечкой родной человек. Поддержит ее, сердешную. А то она одна в больничке. И никого рядом нет.

Капитан попытался развеять страхи:

– Ну, она не одна. Под присмотром врачей. И медсестры всегда рядом.

Скорбно поджав губы, тетя Вера поправила:

– Это чужие люди. Может, и хорошие. Ничего не скажу. Но чужие. Я когда в больничке нашей лежала, все на свете прокляла. Врач в мою сторону даже не смотрел, пока соседка денюжку не принесла. И сестрам пришлось по коробке конфет купить, а то лежала на рваных простынях, как бродяжка последняя.

Затягиваясь сигаретой и выпуская под потолок струю дыма, Верещагин попробовал реабилитировать военных медиков:

– Юлю в хороший госпиталь отправили. Там к пациентам по-человечески относятся. И простыней рваных в Бурденко нет. Я проверял. У меня там много друзей перебывало. Не раз навещал.

Свидетельство офицера немного успокоило тетю Веру. Морщины на ее лице разгладились, а пальцы перестали теребить загнутый угол клеенки, которой был накрыт стол.

Но слова Верещагина она истолковала по-своему:

– Говоришь, много наших хлопчиков там лежит.

Капитан лукавить не стал:

– Немало.

Из груди женщины вырвался тяжелый вздох:

– Уж сколько народу положили. А все никак не перестанут стрелять. Это все Ельцин виноват. Не надо было с чеченами заедаться. По-мирному надо было решать. А то заварил кашу и на пенсию отправился. Намедни показывали по телику, как он по свету разъезжает. Напаскудил, а теперь по заграницам шастает.

Зная нелюбовь старшего поколения к первому президенту России, Верещагин счел за лучшее не развивать этой темы. Разговоры о политике могли далеко увести. Он же хотел разобраться в более прозаических вещах, которые тем не менее обрастали загадками быстрее, чем иные политические проблемы.

Чтобы прояснить до конца обстоятельства пребывания Плескачева в Моздоке, капитан спросил еще раз:

– Значит, Жора точно в Москву собирался?

Женщина утвердительно кивнула:

– Собирался.

– А вы не путаете, тетя Вера? Может, он к матери думал заехать?

Хозяйка дома делано обиделась:

– Я, чай, не совсем из ума выжила. Сама просила Жорика сперва мамку проведать. А уж потом к Юленьке ехать. Но Жора парень упертый.

Верещагин улыбнулся:

– Это точно.

– Ну вот, и я говорю. Как я его ни уговаривала… – Тут тетя Вера слегка приврала, потому что никаких таких особенных увещеваний не было. – Он по-своему решил поступить. Уехал не попрощавшись. Лишь записку коротенькую оставил, что отправляется в Москву. Оттуда перезвонит и все расскажет о здоровье Юлечки, о чем врачи балакают.

Опрокинув стопку водки, вкуса которой не почувствовал, капитан обреченно вздохнул:

– И не позвонил?

– Ни разу, – с затаенной грустью откликнулась женщина, так хотевшая устроить личную жизнь племянницы.

«Тут ниточка обрывается. Где теперь искать Плескачева? Может, он и в самом деле рванул, что называется, в другую сторону. Узнал, например, что девчонка калекой стала, и адью… – Мысли, тяжелые как свинец, сдавливали голову Верещагина. Он не мог поверить, что сержант сподличал, потому что был с Плескачевым под пулями. – Нет, на Жору это не похоже. Да и про девчонку он рассказывал с восторгом. Не мог он сбежать как законченный мерзавец. Что-то тут не стыкуется. Думай, капитан, думай».

Грея в ладонях пустую рюмку, Верещагин попросил:

– Тетя Вера, записку посмотреть можно?

Женщина поднялась из-за стола:

– А почему же нельзя. Я цидулку эту выбрасывать не стала. Сунула в ящик комода. Там у меня всякая бухгалтерия хранится.

Шаркая изувеченными артритом ногами, хозяйка удалилась в другую комнату. Через минуту она вернулась с клочком бумаги. Верещагин взял записку, написанную отчетливым, твердым почерком. Текст записки ничего нового в прояснение ситуации не привнес. Тетя Вера и так почти дословно передала ее содержание. Но тем не менее кое-какие соображения у Верещагина все же появились.

Встав, давая тем самым понять, что трапеза закончилась, капитан попросил:

– Тетя Вера, можно мне от вас в Москву позвонить?

Хозяйка бесхитростно поинтересовалась:

– Зачем?

– Хочу попросить друга зайти в госпиталь. Узнать, был ли Жора у вашей племянницы. Что-то тут не так, как должно быть. Не может Плескачев бесследно исчезнуть. Не такой он человек. – Подумав, Верещагин добавил: – Вы не волнуйтесь. Я за переговоры заплачу.

Это замечание оскорбило хозяйку дома. Хоть и жившая небогато, тетя Вера скупердяйкой не была. Тем более когда дело касалось ее племянницы и потенциального жениха, угодившего в какой-то странный, таинственный переплет малопонятных событий.

Насупившись, женщина пробурчала:

– Ты, милок, про деньги забудь. Я еще на своих ногах передвигаюсь. Копейку могу себе заработать. У меня и хозяйство есть, и пенсия кое-какая. А если уж совсем прижмет, дом продам. От желающих отбоя нет. Да ты сам увидишь. Тут ко мне один черт постоянно лазит. Большие деньги за дом сулит. Все ждет моей смерти.

Про назойливого потенциального покупателя Верещагин расспрашивать не стал. Достав из кармана записную книжку, он нашел номер друга.

Вадим Серафимович Лесной, его однокашник по училищу, уволившийся из армии в результате рокового стечения обстоятельств, жил в Москве. На гражданке он не потерялся и даже напротив – весьма быстро встал на ноги. Его охранная фирма с претенциозным названием «Легион» быстро окрепла и теперь приносила значительный доход. Лесной превратился в преуспевающего бизнесмена со всеми присущими этому классу атрибутами в виде шикарного офиса, хорошей машины, солидного банковского счета и прочих прелестей жизни. Но в душе Лесной, которого друзья называли не иначе как Серафим, сохранил верность десантному братству.

Верещагин знал, что тот расшибется в лепешку, но просьбу его выполнит. Впрочем, просьба, с которой он хотел обратиться, таких жертв не требовала. От Серафима требовалось лишь соблюсти определенную долю деликатности.

В трубке после серии сигналов, прерываемых треском, раздался вальяжный басок владельца «Легиона»:

– Лесной на проводе.

Верещагин не удержался от дружеской подколки:

– Серафим, на проводе только вороны сидят. Что же ты отвечаешь, как сталинский нарком. Уже пора научиться красиво разговаривать.

Трубка замолчала, чтобы затем взорваться восторженным воплем:

– Пашка, ты, что ли?!

То, что друг его так быстро узнал, несмотря на скверное качество связи, обрадовало капитана:

– Узнал, бродяга. Не быть мне богатым.

Собеседник захохотал:

– Так, блин, ты же бабки косить и не собираешься. Иначе давно ко мне бы переметнулся.

Несмотря на удачную карьеру делового человека, Серафим в глубине души завидовал Верещагину. В редкие минуты откровений владелец «Легиона», устав от интриг, хитроумных комбинаций и разборок с конкурентами, признавался, что ему не хватает той ясности и простоты, которая была в училище, а потом и в войсках.

Поглядывая на тетю Веру, которая всем своим видом демонстрировала, что вести пустопорожние разговоры по телефону не следует, Верещагин быстро перешел к делу:

– Слушай, Серафим, мне некогда воду в ступе толочь. Связь нынче дорогая…

Хозяйка одобрительно закивала головой.

– …поэтому без лишнего базара перехожу к просьбе. Найди в Бурденко Юлю Моршанскую. Она среди пострадавших при подрыве автобуса в Моздоке.

Короткий вздох всколыхнул мембрану:

– Слышал.

– И очень осторожно выясни, навещал ли ее парень по фамилии Плескачев… Георгий Плескачев. Запомнил?

Серафим, находящийся на другом конце провода, укоризненно произнес:

– Обижаешь. У меня на фамилии память хорошая. Два раза повторять не надо.

Экономя время, Верещагин быстро добавил:

– Эта информация нужна срочно. Только постарайся поделикатнее. Поговори сначала с персоналом. Девчонка парня ждет. А он пропал, как в воду канул. И обстоятельства не совсем ясные. Так что лишние расспросы ей настроения не улучшат.

Обрадованный звонком, Серафим неуклюже пошутил:

– Ты что, сводней заделался?

На что Верещагин по-военному грубо отрубил:

– Здесь дело серьезное. Пока поводов для шуток нет.

Уловив настроение друга, владелец «Легиона» пообещал:

– Я сам схожу. Проверю досконально. Срочно не получится. Мне отъехать по делам из Москвы надо. Ты чудом меня застал, сижу на чемоданах. Сколько дней мне даешь?

Не раздумывая, Верещагин ответил:

– Два… максимум три.

– Двух достаточно…

Завершив телефонные переговоры, капитан собрался было уходить. Ему не хотелось обременять лишними хлопотами пожилую женщину. Хозяйка дома и так выглядела подавленной событиями последнего времени. Событиями страшными и непонятными. Но она сама настояла, чтобы капитан остался.

Просительно заглядывая в глаза Верещагину, она сказала:

– Я тебе в Юлиной комнате постелю. Поживи маленько. Может, чего прознаешь про Жорика. Да и телефон-то мой другу оставил…

Отказать хозяйке дома Верещагин не смог.