Глава 6

Как известно, беда не ходит одна.

Утром капитана Верещагина вызвали к командиру полка. Уже с порога он определил – «дед» явно не в духе.

Полковник Дронов сидел за столом. Перед ним лежал чистый лист бумаги и россыпь карандашей. Выбрав один, полковник вставлял его в маленькую, почти невидимую в его широких ладонях точилку и быстро проворачивал несколько раз. Грифель, не выдержав напора, ломался. Полковнику приходилось точить карандаш снова. Постепенно на листе росла горка стружки, перемешанной с крошками грифеля.

В полку все знали эту особенность Дронова – снимать стресс таким странным занятием. Некоторые объясняли это последствием тяжелого ранения, полученного на первой чеченской войне. После ранения Дронова хотели комиссовать из армии по состоянию здоровья. Он добился встречи с министром обороны.

В качестве аргумента он привел только один довод:

– Когда с чеченцами по второму кругу начнется, вы снова необстрелянных людей в это пекло пошлете?

Генерал армии и личный друг президента, повинный в бездарном штурме чеченской столицы, налитыми кровью глазами посмотрел на Дронова. Но неожиданно что-то в нем переломилось, кровь схлынула обратно, в проспиртованные внутренности.

Министр, стараясь не смотреть на посетителя, медленно процедил:

– Наглости тебе, десантник, не занимать. Но этим ты меня не удивишь. Я ведь тоже голубой берет носил. И училище мы одно и то же оканчивали. А сепаратистам мы хороший урок преподали, – без всякой уверенности добавил министр обороны, чтобы затем сухим официальным тоном закончить беседу. – Ваша просьба будет рассмотрена. Можете быть свободны.

Что-то шевельнулось в душе бывшего десантника и тогдашнего царедворца, носившего шитые золотом погоны генерала армии.

По личному указанию министра обороны была проведена повторная медкомиссия. На сей раз группа светил от медицины сочла возможным смягчить диагноз. А дальше служба Дронова пошла по накатанной колее. Боевому офицеру, не рвавшемуся за чинами и наградами, дали возможность отучиться в академии, послужить начальником штаба полка. С этой должности он ушел на повышение и принял под свое командование полк.

Войдя в кабинет, Верещагин, как положено, отрапортовал:

– Товарищ полковник, капитан Верещагин по вашему приказанию прибыл.

Комполка аккуратно свернул лист со стружкой, а карандаши одним махом ладони сбросил в выдвинутый ящик стола.

– Садись, капитан, – с явной усталостью в голосе произнес Дронов.

Верещагин опустился на стул, стоявший у противоположной стороны стола. Он связывал плохое настроение командира со взрывом, унесшим жизнь десантника и уложившим на госпитальную койку еще несколько солдат. Но как оказалось, причина скверного расположения духа Дронова крылась в другом. Однако полковник начал издалека.

– Расслабляться закончил? – с явной издевкой спросил он.

– Закончил, товарищ полковник.

Отвернувшись к окну, полковник задумчиво произнес:

– Это хорошо. Знаешь, я тут книгу интересную прочитал. Про гибель российской эскадры при Цусиме. Так вот, у японского адмирала Того, который нам, россиянам, так крепко по шее накостылял, всегда перед носом листок бумаги с иероглифами висел. И знаешь, что на нем было написано?

Верещагин, немного удивленный этим историческим отступлением полковника, покачал головой:

– Понятия не имею.

– Там было написано «Главный враг – расслабление». – Дав минуту на осмысление девиза японского адмирала, который всю жизнь шел от победы к победе, Дронов добавил: – А мы расслабляться любим. По поводу и без.

В свое оправдание Верещагин не мог не сказать:

– Но я все-таки по поводу. Разве не так?

– Не об этом речь, Павел, – по-домашнему тихо произнес комполка. – Утопил горе в водке, и ладно. Главное, чтобы сам не захлебнулся.

– Я свою меру знаю, – заершился Верещагин, думая, что сейчас последует очередная порция нотаций.

А нравоучений капитану уже давно никто не читал. Но комполка пропустил последнюю фразу мимо ушей. Он потер лоб, словно старался вспомнить что-то очень важное.

Вспомнив, он негромко сказал:

– Я представление на Кацубу написал.

– На звездочку? – имея в виду звание Героя России, спросил капитан.

– Звездочку, может, и не дадут, но орден «За мужество» должны дать. – Тут полковник со вздохом добавил: – Хотя матери от этого легче не станет.

Офицеры как по команде замолчали, точно отдавая дань памяти солдату, пошедшему на таран машины с шахидом за рулем.

Молчание прервал хозяин кабинета:

– Тут, капитан, вот какая подлянка заворачивается. Мать младшего сержанта Плескачева на меня вышла. Звонила из Калининграда. Говорит, что ее сын домой не вернулся.

Полковник внимательно посмотрел на Верещагина, наблюдая за его реакцией. Реакция последовала незамедлительно. Верещагин даже привстал, опираясь обеими ладонями на поверхность командирского стола.

– Как не приехал?

– Вот так – не приехал, – развел руками полковник.

Верещагин тяжело опустился на стул:

– Он же две с половиной недели тому назад на дембель ушел!

– Да я лучше тебя это знаю. – С неожиданной надеждой в голосе Дронов спросил: – Слушай, Верещагин, а может, твой младший сержант загулял по гражданке. Может, загудел с какой-нибудь девчонкой? Дело ведь такое. Кровь играет. А тут полная свобода.

Капитан задумчиво протянул:

– Нет, товарищ полковник, не похоже. Жора, конечно, парень заводной. Недаром из Кёнига. Но он к матери собирался.

– Точно? – переспросил полковник.

– Абсолютно точно. Он у нее единственный. Знает, как мать ждет возвращения сына, – с непоколебимой уверенностью в голосе произнес Верещагин, но тут же спохватился. – Была у него девушка в Моздоке!

– Вот видишь, – облегченно выдохнул Дронов.

Но капитан с ходу разбил появившуюся надежду строгой логикой рассуждений:

– Если бы Плескачев там якорь бросил, то обязательно бы матери перезвонил.

В кабинете повисла долгая пауза. Формально офицеры не несли никакой ответственности за демобилизовавшегося младшего сержанта. Но он был из их полка, служил под их командованием, а значит, был полноправным членом боевого братства. Никто из офицеров не подписывался под такими словами, и в уставе их не было. Но они придерживались неписаного кодекса, утвержденного собственной честью и совестью.

И вновь молчание нарушил комполка:

– Хреновый расклад получается!

Капитан тут же откликнулся:

– Весьма хреновый.

– Парень исчез неизвестно куда. На нас вины нет, но от этого не легче.

– Это точно, – отозвался Верещагин.

Дронов тем временем выдвинул ящик стола и, достав обломанный карандаш, с яростью швырнул его обратно.

– Какие будут предложения? – совсем не командирским голосом произнес он.

У капитана в голове уже был готовый вариант, который он незамедлительно предложил:

– Разрешите мне в Моздок съездить. Навестить девчушку. Может, что и прояснится.

Комполка предложение встретил в штыки. Он вскочил, заходил по кабинету, то и дело поглаживая свою гладко выбритую голову:

– Не нравится мне твоя идея. Ой, как не нравится!. Ты еще от взрыва не отошел, а уже следствие собираешься развернуть. Пусть этим менты занимаются. Пошлем сигнал в местное отделение. Они проверят, поговорят с девчонкой.

Зная одну особенность комполка – Дронов разные малообоснованные предложения с ходу отвергал, а потом мог и согласиться, – Верещагин, выждав момент, вставил:

– Менты могут это дело похерить. Решат, что десантура на войне совсем из ума выжила, и никуда не пойдут.

Не останавливаясь, Дронов выдал:

– Тогда своих привлечем.

– Контрразведчиков, что ли?

– Ну да.

И этот вариант Верещагин разбил в пух и прах:

– Так у них в Моздоке своих дел по горло. То летунов взорвали, то партию оружия прапор со склада толканул неизвестно кому: то ли бандосам из России, то ли ваххабитам. «Контрики» такой фигней тоже заниматься не станут.

Дронов, присев на подоконник, достал из кармана кителя пачку сигарет. Закурив, он долго созерцал офицера, проводившего на плацу вводный инструктаж с группой десантников, отбывающей в горные районы Чечни. Следуя ходу мыслей, он, ожесточенно попыхивая сигаретой без фильтра, к которым пристрастился еще будучи курсантом, спросил Верещагина:

– Этот Плескачев был хорошим солдатом? Я ведь не ошибаюсь?

Капитан встал и четко отрапортовал:

– Так точно, товарищ полковник. Одним из лучших.

Комполка поморщился:

– Да не кричи ты так.

Лицо Верещагина потемнело.

Он вспомнил забавный анекдот, который ему рассказывал за несколько минут до взрыва веселый «фээсбэшник». Его искромсанное, раздавленное бетонными осколками тело нашли одним из первых. В обожженном бумажнике сотрудника спецслужбы за оплавившейся пластиковой перегородкой лежал чудом уцелевший фрагмент фотографии. На нем улыбающийся «фэбос» держал за руки двух пацанов, а рядом стояла молодая и счастливая женщина. Семье, снявшейся на фоне набережной в Сочи, уже никогда не собраться в полном составе.

Между тем Дронов уже принял решение. Вернувшись за стол, он затушил окурок в самодельной пепельнице, сработанной армейскими умельцами из хвостовой части минометного заряда с крыльями стабилизатора вместо подставки.

– Так, капитан, даю тебе три дня срока. Съездишь в Моздок и обратно, – нарочито строгим голосом произнес Дронов.

– Слушаюсь, товарищ полковник.

Грозно нахмурившись, Дронов зачастил:

– И чтобы без всякой самодеятельности. В авантюры не ввязывайся. Водку больше не пей. Если что нехорошее, выходи на милицию или контрразведчиков. По возможности информируй меня. Можешь считать это продолжением отпуска по состоянию здоровья.

Выслушав наставления, Верещагин с трудом подавил улыбку. Комполка напутствовал его, словно он был не боевым офицером, а школяром, отправляющимся в большой, полный соблазнов и неведомых опасностей, город.

Когда полковник замолчал, капитан четко, как того и требует устав, спросил:

– Разрешите идти?

Командир полка вдруг неожиданно серьезно посмотрел ему в глаза. Отпуская, он назвал не фамилию, не звание и даже не имя офицера, стоявшего перед ним. Неожиданно для себя и для Верещагина он произнес позывной капитана. Позывной, который использовался в радиоэфире при проведении боевых операций.

– Давай, Таможенник, действуй.

Земляные стены сочились влагой.

Мокрым было все: одежда, волосы, порыжевшая от ржавчины цепь, солома, служившая матрасом, полусгнившие доски лежанок. На земляном полу в углублениях скапливались зловонные лужицы нечистот. В центре земляного узилища лежало колесо от грузовой машины. Круг внутри колеса был залит бетоном. Из него торчали петли, сделанные из согнутой арматуры, а к этим петлям крепились цепи с ножными кандалами на концах. Цепи ограничивали передвижение до минимума. Их хватало, только чтобы добраться до лежанок или доползти до ведра, служившего отхожим местом. При каждом движении эти ржавые, но прочные путы издавали скрежещущий звук, похожий на лязг разорванной гусеницы, сползающей с разбитых траков БРДМ.

Обитателями этой сырой норы были три человека. Лежанку, расположенную ближе всех к выходу, занимал младший сержант Жора Плескачев. Каждый раз, укладываясь на гнилую солому, он прокручивал в памяти события, приведшие его в эту смердящую потом, человеческими выделениями и разлитым в воздухе страхом сырую нору.

Событий, собственно говоря, было не так уж много, да и воспоминания были отрывочными. Жора помнил, как его били. Били в ментовской машине сразу после похищения, били на каком-то пустыре, расположенном возле забора, опоясывающего фабричные цеха, били перед погрузкой в другую машину. Когда Жора отказался сгибаться в три погибели и лезть в багажник видавшего виды синего «Форда-Скорпио», его отметелили по полной программе. Тогда он впервые подумал, что похитители уже вынесли ему смертный приговор.

Кто-то невидимый прервал избиение властным окриком:

– Полегче, ребра ему не переломайте. Этот скот нужен Фейсалу живым.

Лежа на земле в луже собственной крови, Плескачев невольно обрадовался: «…Значит, покоптим еще небо, пока не собираются меня прирезать, как барана. А там, даст бог, разберемся, кто из нас скот, а кто человек».

Путешествие в багажнике было не слишком долгим. По крайней мере, пленнику так показалось. Жора помнил, что несколько раз терял сознание, но забытье было кратковременным. Потом конвоиры сменились. Это произошло на проселочной дороге, в стороне от шоссе. Но серая линия асфальта, с того места, где происходила передача пленника, хорошо просматривалась. Жора даже видел колонну военных грузовиков, промелькнувших вдали. Кричать, звать на помощь не было смысла. Все равно никто бы не услышал. Да и кричать бы ему боевики не позволили. А то, что жирный боров в милицейской форме продал его чеченам, Жора Плескачев не сомневался.

Синий «Форд» уже ждали. Навстречу свернувшей на проселок машине выехал заляпанный грязью «УАЗ». Из него вышли трое мужчин с неулыбчивыми лицами. Один из них, прятавший под курткой автомат с укороченным стволом, саданул Плескачева под дых. Переломившись, десантник пошатнулся, но на колени не встал.

– Крепкий, – хмыкнул чечен.

Его напарник заметил:

– Фейсал будет доволен.

Наблюдавший со стороны Гаглоев, неизвестно когда успевший сменить милицейскую форму на гражданскую одежду, самодовольно ухмыльнулся:

– Я поставляю только первосортный товар.

На что чечен с автоматом под курткой осклабился в волчьей улыбке:

– За это тебе и твоим шакалам Фейсал щедро платит.

На обидные слова мент не отреагировал. Получив из рук чечена объемистый пакет, он запустил внутрь толстые пальцы, пошелестел купюрами и, расстегнув ворот рубашки, опустил пакет, провалившийся куда-то в район живота.

– Когда второго привезешь? – спросил чечен.

– Завтра… завтра привезу, – торопливо ответил мент.

– А сегодня не мог?

Тут мент делано возмутился. Он сложил пухлые ладони на животе, словно боялся, что у него отнимут деньги. Облизывая толстые, точно вывернутые наизнанку губы, он спешно забормотал, брызгая слюной:

– По одному безопаснее. Я же не могу этих свиней на скотовозе возить. У меня и машины такой нет.

Боевик презрительно сплюнул себе под ноги:

– За те бабки, которые мы тебе отстегиваем, можно что угодно купить, не только скотовозку.

Пока шел этот диалог, один из чеченов нахлобучил на голову десантника обрезанный джутовый мешок. В мешке, сохранившем остатки мучной пыли, было трудно дышать. Но зато сквозь неплотную ткань Жора мог видеть окружающий мир и, главное, дорогу, по которой его везли. Впрочем, особо ценной информации ему это не принесло. Места, которые они проезжали, были десантнику не знакомы.

После часа езды по раздолбанной, тряской дороге «УАЗ» резко накренился, спускаясь по наклонной плоскости на дно ложбины, зажатой между грядой холмов. Преодолев еще часть пути, «уазик» остановился возле строения, по своей конфигурации напоминавшего бетонный куб. Крыша у здания отсутствовала. Ее заменял настил из кое-как уложенных листов шифера. Рядом со строением стояли два типовых вагончика. В таких обычно строители или дорожники устраивают бытовки, храня там инструмент и рабочую одежду, укрываются от непогоды, а в обеденный перерыв используют в качестве столовой.

Когда Плескачева вывели из машины и сняли мешок с головы, он увидел и другие постройки. Сразу за вагончиками находился сколоченный из необструганных досок сарай. Поодаль, в фиолетовой дымке, окутывающей дно долины, виднелся еще один сарай, превосходивший размерами первый в несколько раз. Почему-то уже тогда это мрачное и нелепое сооружение привлекло внимание Плескачева. То ли его размеры, то ли формы, напоминающие контуры концлагерного барака, поразили Жору. Оказавшись без идиотского колпака из джута, он не мог отвести взгляда от сооружения, чьи очертания все слабее просматривались сквозь сгущавшуюся дымку. Природа словно пыталась скрыть под дымчатым покрывалом то, что человек не должен был видеть.

Встречать приехавших вышли обитатели вагончиков. Многие, не скрываясь, носили оружие. Да и бояться в этом медвежьем углу боевикам было некого. Большинство активных мероприятий федералы проводили в горной части мятежной республики. Здесь, на равнине, зачистки, проверки, внезапные рейды совершались только после проведения террористических актов или особо наглых обстрелов колонн. Ничего подобного, если не считать подрыва автобуса в Моздоке, в последнее время не происходило. Но в те края взрывчатку и шахидов привозили из Ингушетии. А в том, что они находятся на территории Чечни, младший сержант не сомневался.

Пока он, понурив голову, исподлобья рассматривал стоявших напротив людей, из вагончика вышел одетый во все черное чечен. Только «разгрузка» на нем была сшита из ткани с камуфляжными разводами. По тому, как перед ним расступаются остальные боевики, Плескачев понял, что к нему направляется главарь стаи, облюбовавшей эту сумрачную ложбину.

Подойдя к пленнику, чечен в картинном жесте раскинул руки:

– Добро пожаловать в Волчью пасть.

Плескачев чуть было не рассмеялся. Он поднял голову. Взгляды человека в черном и десантника встретились. Чечен смотрел пристально, но и Плескачев не отводил глаз.

Заметив тень непонимания на лице пленника, чечен любезно пояснил:

– Эту долину так наши предки прозвали. За двести лет до нас тут воины имама Гази Муххамеда вырезали отряд русских собак. Заманили в засаду и вырезали. А раненых оставили волкам на съедение. Волки собак не любят.

Среди боевиков раздались одобрительные смешки.

Держа за спиной связанные руки, Жора с холодной яростью процедил:

– Ты что, до войны учителем истории работал?

Оценив издевку, человек в черном пригладил аккуратно зачесанные на висках волосы. Вообще, если бы не «разгрузка» с оттопыренными карманами и отделениями для хранения боеприпасов, он бы походил на бандита средней руки, который взимает дань с рыночных торговцев и любит дешевые эффекты. Но во взгляде чечена сквозила такая жестокость, какая не могла и присниться заурядному бандюку. Его глаза, холодные и безжалостные, могли принадлежать скорее рептилии, чем человеку. Однако перед Плескачевым, приняв вальяжную позу повелителя миров, стоял именно человек, а не осьминог, опирающийся на пучок щупальцев.

– Учитель истории, говоришь? – с недобрым смешком протянул чечен – Нет. Меня зовут Фейсал. А истории я учился у наших стариков. Они помнят все, что происходило на этой земле. А вы, русские, слишком быстро все забываете. – Неожиданно он сменил высокопарный стиль рассуждений на более простой, но не менее обидный. – Водки много пьете. Вот поэтому мозги у вас, как губка. Ничего там не задерживается. А мы, ночхои, помним все.

Десантник не удержался. Плескачев понимал, что не следует зря провоцировать своих похитителей. Но ненависть тугой волной ударила ему в голову.

Скривив губы в презрительной усмешке, он выдал:

– А шарабан-то от воспоминаний не лопается. Это сколько же мозгов в башке надо иметь, чтобы все запомнить.

Но Фейсал на провокацию не поддался. Ему явно нравилось играть с пленником. Так хищник забавляется с полузадушенной жертвой, стараясь продлить удовольствие охоты.

– Нет, дорогой. Не лопнет. Мы не только оружием воюем. Но и этим… – Он выразительно постучал согнутым пальцем по виску. – А ты свое, значит, отвоевал. Домой собирался?

Напоминание о доме кольнуло десантника в самое сердце. Город на берегу Балтийского моря встал перед глазами Плескачева как наяву. Он увидел дома под черепичными крышами, каменную кладку из красного кирпича, оставшуюся в наследство от немцев, омытую весенним дождем брусчатку и разведенный со времен войны мост.

– Похоже, что нет, – выдохнул Плескачев.

Чечен растянул узкие губы в волчьей улыбке:

– Злой. Это хорошо. Наверное, много наших братьев убил. Не бойся, «дес». Признайся. Я тебя резать не буду.

– Приходилось. Но не столько, сколько хотелось бы.

Воспринимая услышанное как должное, Фейсал кивнул головой:

– Это понятно.

Боевикам такой разговор пришелся не по нраву. Они возмущенно загудели, сжали кольцо вокруг пленника, а наиболее ретивые стали делать угрожающие жесты, не предвещавшие ничего хорошего. Впрочем, до рукоприкладства пока не доходило. Без разрешения главаря здесь ничего не делалось. Даже послать плевок в сторону русского солдата без позволения Фейсала никто не отваживался. Дисциплина в стае была поставлена отменно. Только один, похожий на юродивого, колченогий мужичонка, стоявший по правую сторону от главаря, припадочно закатывал глаза и демонстративно хватался за рукоять пистолета, заткнутого за поясной ремень. Тщедушный субъект все время бормотал ругательства на чеченском и, казалось, вот-вот должен был зайтись в эпилептическом припадке. Его нижняя челюсть с трясущейся бородой ходила ходуном, а в уголках губ скапливалась желтая слюна.

Этот припадочный не мог не привлечь внимания. Жора следил за каждым его движением, упуская из вида главаря. Фейсал тем временем отдал какие-то распоряжения, после чего вернулся то ли к допросу, то ли к беседе с пленником. Обойдя вокруг Плескачева, он потрогал бицепсы десантника.

– Крепкий, – с удовольствием констатировал Фейсал.

После хлопка по плечу Жора не выдержал:

– Может, и в задницу ко мне заглянешь?

Чечен хохотнул, издав короткий хрюкающий звук:

– Если понадобится, загляну. Ты теперь все покажешь. Все, что я захочу. Но для начала я научу тебя быть покорным.

Не надо было обладать особыми аналитическими способностями, чтобы понять, что последует за этими словами. Собравшись с духом, Плескачев потверже уперся ногами в землю, стараясь не упасть после первого удара. Это было важно для десантника – не упасть после первого удара.

Сквозь стиснутые до боли зубы он процедил:

– Рискни.

Подойдя вплотную, чечен ухмыльнулся:

– Наглый «дес». Ты еще ничего не знаешь и поэтому такой борзый. И это хорошо. Потому что страх убивает быстрее, чем боль. А ты мне нужен живым. Живым и смирным. Как барашек для шашлыка. Знаешь, барашка, перед тем как зарезать, не надо сильно пугать. Иначе мясо будет невкусным. Но если барашек начинает брыкаться, его можно слегка придавить. Тогда он становится покорным.

Слушавший с делано-внимательным видом рассуждения чечена, Плескачев следил, как его обступают со всех сторон возбужденно галдящие боевики. Припадочный, исходивший желтой слюной, вновь оказался рядом с главарем. Его желтые от ненависти глаза буквально светились дьявольским огнем. Плескачев ощущал терпкий запах, бивший струей из искаженного судорогой рта припадочного.

Закатывая глаза, тот кричал:

– Неверный! Я вырву тебе язык и сердце. В твоем сердце нет Аллаха, и оно должно перестать биться…

Плескачев, смертельно уставший от событий последних часов, а главное, от надрывного визга юродивого, презрительно бросил:

– Что ты гонишь, хирург е…ный. Если надо мое сердце – режь. А то заплевал всего.

Он не заметил, как Фейсал сделал знак. Но перед началом экзекуции Жора успел примериться и ударом ноги садануть юродивого в пах. Тот завизжал, закрутился, точно раненый волк, а потом, запрокинув голову, заскулил, схватившись обеими руками за промежность.

«Быстрее убьют», – подумал Плескачев, прежде чем получил первый удар.

Били его мастерски, но осторожно. Хотя тогда при желании чечены могли за секунду переломать ему ребра, отбить внутренности или раскрошить на мелкие куски черепную коробку. Парни, обитавшие в долине Волчья пасть, подобрались здоровые, если не принимать в расчет ползавшего враскорячку юродивого.

Очнулся Плескачев, когда его подхватили под мышки и поволокли по направлению к сараю. Но не к тому огромному, чей силуэт угадывался в конце долины, а к тому, который примостился возле вагончиков. Двери дощатого сооружения уже были раскрыты, а у входа пленника ждал Фейсал.

– Очухался? – с ложным участием спросил он.

Плескачев разомкнул разбитые в кровь губы:

– Пошел ты…

Ругательство главарь пропустил мимо ушей. Он нагнулся, схватил пленника за подбородок и, приподняв голову Плескачева, отчетливо процедил:

– Считай, что тебя немного погладили против шерсти. По-настоящему, свинья, тебя никто не бил. Скоро ты начнешь работать. Выполнять, что тебе прикажут. А если станешь упрямиться, снимем с живого кожу. Будешь отлынивать от работы, посадим на кол. Попробуешь бежать, загоним в задницу гранату и чеку выдернем. Понял, сука…

Больше всего Жоре хотелось вывернуть голову и впиться зубами в цепкие пальцы главаря. Впиться так, чтобы захрустели кости. Но сделать этого он не мог.

– Сукой мать свою называй, которая такого ублюдка родила, – просипел Плескачев.

Неожиданно Фейсал захохотал:

– А она и была сукой. Родила меня, а когда отец умер, с русским в город сбежала. Оставила родственникам и смылась. Стала подстилкой для русских. – Внезапно помрачнев, чечен ударил пленника по щеке. – Ненавижу вас, собак.

Плескачева затащили в сарай. Отодвинув металлический лист, один из боевиков открыл лаз, ведший под землю. Второй тут же поставил лестницу и приказал:

– Спускайся.

Нащупав первую перекладину, Жора поставил ногу. Лестница шаталась, как палуба утлого суденышка в шторм. Где-то внизу лязгнула цепь. Кто-то придержал лестницу, отчего спускаться стало легче.

Когда Жора ощутил под ногами твердую землю, раздался приветственный возглас:

– Нашего полку прибыло. Здорово, земеля!

Дав глазам привыкнуть к темноте, Плескачев осмотрел новое жилище. Возле лестницы он увидел улыбающегося парня. Его широкое лицо, обрамленное русой бородкой, от недостатка света приобрело землистый оттенок. Испачканная одежда, больше похожая на рубище нищего, говорила, что в плену он находится долго.

Спустившиеся следом чеченцы подсвечивали себе путь фонариком. Желтый круг, похожий на солнечного зайчика, не мог разогнать мрак.

Боевик с фонариком приказал:

– Раздевайся!

Жора пожал плечами:

– Зачем?

Ударив пленника ногой, боевик рявкнул:

– Раздевайся, пес!

Сбросив одежду, Плескачев получил взамен обноски, состоявшие из камуфлированных, порванных брюк, каких-то растоптанных туфлей и ватника, из которого торчали серые от грязи куски ваты. Пока он переодевался, второй чечен надел на его лодыжки кандалы.

Русобородый обитатель ямы все это время молчал, недобро поглядывая на чеченов. Когда боевики ушли, он, подобрав цепь, подошел к десантнику:

– Ну что, брат, с прибытием. Крепко мы с тобой влетели. Как звать-то?

– Плескачев… Георгий…

– Жора, значит, – переходя на товарищеский тон, произнес бородач. – А я Леха… Алексей Петренко. Отслужил связюком, – он назвал номер и расположение части. – Домой собирался. И вот, б…, куда приехал.

Запах давно не мытого тела и спертого воздуха мешал дышать. Жора поморщился. Раздувая ноздри, он попытался втянуть воздух, но в результате закашлялся и смачно выругался:

– Бля, клоака.

Его товарищ по несчастью переместился на лежанку. Опустившись на подгнившие доски, едва прикрытые соломой, он сказал:

– Параша первосортная. Но жить можно. Ты как сюда залетел?

Плескачев, последовавший его примеру, тоже прилег.

– В Моздоке харя ментовская меня замылила. Ввалили кастетом по виску и в «точило» затолкали. Потом перегрузили в другую машину и сюда доставили.

Короткий рассказ вызвал у Лехи неподдельный интерес. Он приподнялся, оперся на локоть и переспросил:

– Мент такой жирный?

– Да.

– Похожий на кота, обожравшегося сметаной? А с ним худой и еще один сучонок?

Плескачев кивнул:

– Они.

Леха бессильно откинулся назад, опуская голову на собранную горкой солому:

– Значит, нас одна и та же команда выщемила. Меня возле вокзала взяли. Сказали, что документы надо проверить. Завели в какую-то подворотню и по башке шандарахнули. Взяли как последнего лоха. Работорговцы долбаные. Добраться бы до этого борова и выпустить кишки из его брюха.

Далее он рассказал, что здесь всеми делами заправляет Фейсал. А припадочный при нем вроде советника. Фейсал припадочного не любит, но старается в пререкания не вступать.

– Шизика зовут Рашид, – продолжал делиться Алексей. – Он не чеченец. Похоже, что узбек или таджик. Но здесь воюет не первый год. В отряде Рашид вроде муллы. Следит, чтобы все молились. Ко мне с ваххабитской херней приставал. Книги приносил. Грузил по полной программе про какой-то всемирный халифат, про войну с крестоносцами. Контуженый, бля, этот Рашид.

А Плескачев лежал и думал, что должен остаться жить, чтобы бежать и за все отплатить врагам. Он должен жить, чтобы увидеть Юлю и не дать матери умереть от горя. Потому что он у нее единственная надежда и опора.

– Как ты думаешь, за нас выкуп хотят получить? – стараясь рассмотреть в темноте лицо собеседника, спросил Жора.

Притихший Леха, уже научившийся в плену экономить силы, прояснил ситуацию:

– Если бы… Фейсалу бабки не нужны. Он подлянку покруче заворачивает. Барак в конце долины видел?

Плескачев подтвердил:

– Видел.

– А знаешь, что под ним находится?

– Откуда?

Бывший связист угрюмо продолжал:

– Вход в заброшенное хранилище для газа. Барак так, для маскировки поставили. Вход этот бетоном залит. Бетон этот давно положили. Сделали вроде пломбы на больном зубе. Только пломба эта метра четыре в глубину. Этот бетон нам придется раздолбать. Чечены компрессор приволокли. Прячут в бараке.

С трудом связывая воедино услышанное, Жора непонимающе хмыкнул:

– И что дальше?

Вдруг Леха сорвался с лежанки. Бряцая цепями, он приблизился к десантнику, заглянул ему в лицо и с непонятной яростью выдохнул:

– А дальше мы должны будем спуститься в хранилище и поднять на поверхность дрянь, которая там лежит. Думаешь, вход бетоном зря запечатали?

Немного ошеломленный вспышкой гнева товарища по несчастью, Плескачев протянул:

– Нет.

– То-то и оно. Чечены сами боятся внутрь лезть. Поэтому рабов менту заказывают.

Плескачев попробовал поразмышлять в строгом соответствии с законами логики:

– Не проще ли бомжей найти? Зачем им солдат похищать?

У Лехи было много времени для размышления. Он успел создать свою версию, безупречную и непротиворечивую.

– Дембелей, земеля, дембелей. В этом вся фишка. Пока дембеля хватятся, время пройдет. Дембель по дороге домой и загудеть может, и у бока девки какой-нибудь пригреться. Да и кто дембеля искать станет? Родные? Так это их проблемы. У нас же как: с глаз долой, из сердца – вон. У отцов-командиров своих забот по горло. Ментам же загулявший дембель и вовсе не нужен. Пока они раскачаются…. А тут для работы ребята крепкие нужны. Не задохлики с помойки. Добавь к этому то, что у чеченов к нам особые счеты. Мы ведь воевали против них.

Леха начал задыхаться. Его лицо стало фиолетовым, а из груди вырвался надсадный кашель. Кислорода в яме явно не хватало.

Отправляясь обратно на лежанку, он пробормотал:

– Тут до нас ребята вкалывали. Но, видать, быстро надорвались. Порешил их Фейсал. Торопится, сука, до хранилища добраться. Вот менту свежую рабочую силу и заказал…

На следующий день в яме появился новый жилец. Ближе к вечеру железный лист с грохотом отодвинулся, по шаткой лестнице, неуверенно переставляя ноги, подгоняемый руганью конвоиров, в подземную тюрьму спустился ефрейтор Вовка Курасов. Перед тем, как отправить его в яму, над ефрейтором здорово поиздевались. Выглядел Курасов неважно. Пол-лица превратилось у него в один багровый кровоподтек. Но на ногах он стоял твердо. Кроме того, Плескачев приметил, что у одного из конвоиров рассечена нижняя губа, а второй постоянно шмыгает носом, затягивая в ноздри кровавую юшку.

Как только боевики, заковав пленника, поднялись на поверхность, Жора сказал:

– Здорово, Вован.

Узнавший десантника еще раньше, но не подавший вида ефрейтор не выказал ни малейшего удивления. Он как будто встретил друга на городской улице, а не в зловонной яме, выкопанной в проклятой земле сумрачной долины.

– Привет, Жора! И ты здесь…

Успевший освоиться, Плескачев указал на свободную лежанку, до которой не помешала бы добраться цепь, бренчавшая у лодыжки ефрейтора полка особого назначения.

– Как видишь. Занимай мой плацкарт. У тебя цепь короче, чем у остальных.

Присоединившийся к ним Леха, не утративший способности шутить, хохотнул, указывая пальцем на разбитую физиономию ефрейтора:

– Буйный. На коротком поводке «чехи» держать собираются.

Курасов попробовал улыбнуться, но боль, прошившая разбитую часть лица от виска до подбородка, не позволила сделать этого. Он лишь смачно выругался, но не удержался и доложил товарищам по несчастью:

– Сумел вломить парочке «чехов», перед тем как с ног сшибли…

История Курасова оказалась точно переписанной под копирку с событий, происшедших с остальными узниками. Разнились второстепенные детали и место похищения. Мечтавшего о фермерстве парня взяли у пивного ларька, где он догонялся темной «Балтикой», празднуя столь долгожданный дембель. Друзья, ехавшие до Моздока, куда-то разбрелись, пиво оказалось теплым, но настроение у Курасова было отменным.

– … и тут этот мент на горизонте нарисовался. Спросил, брал ли я билет. Откуда и куда еду. Давно ли дембельнулся, – по-крестьянски обстоятельно устроившись на лежанке, вел неторопливый рассказ Курасов, – Потом попросил пройти толкнуть машину. Базарил, что, мол, аккумулятор подсел. Жаловался, гнида, что власти на ментов совсем денег не дают. Заставляют ездить на развалюхах, а бандиты на таких «точилах» рассекают, что дух захватывает. В общем, уболтал он меня.

Слушавший чуть ли не с открытым ртом связист, не упускавший возможности подколоть простодушного ефрейтора, вставил:

– А ты и купился.

На что Плескачев резонно заметил:

– Попробуй не купись, если тебя мент нагружает.

А ефрейтор неспешно вел свою невеселую историю к финалу:

– Завел, жучара, в подворотню. Там еще двое толкались. Один похожий на глиста, тощий, но жилистый, а второго я не рассмотрел. Вот тут они меня и приговорили. Хлобыстнули чем-то твердым в висок, я и отключился. В машине добавили, но не сильно. Так, чтобы вырубить. А здесь… – Ефрейтор сплюнул, целясь в линзу воды, скопившейся в выемке возле железной петли, закрепленной бетоном посередине колеса. – Здесь по полной отметелили. Клоп какой-то припадочный все норовил в глаза вцепиться. Горланил какую-то ботву, но не на чеченском.

Леха авторитетно заключил:

– Рашид на арабском гнал. Он это любит. Прямо ди-джей на местной дискотеке. Тварь падучая…

На что Курасов не без удовлетворения в голосе заметил:

– Я этому карлику пистон тоже сумел вставить. Засадил в рог. Он аж к вагончикам откатился. А что! – с вызовом выкрикнул ефрейтор. – Пропадать, так с музыкой!

В яме на минуту стало тихо. Каждый думал о своем, о том, что было так близко, совсем рядом, и вдруг безвозвратно растаяло в дымке тумана, затягивающей дно долины с жутким названием.

Тишину нарушил Плескачев:

– Боевая у нас компашка подобралась.

Старожил земляной норы, весельчак и балагур Леха Петренко глухим, без всякого выражения голосом произнес:

– Все, мужики! Пора отбиваться. Завтра «чехи» на работу погонят. Заставят вкалывать на полную катушку. Так что поберегите силы.

От его слов повеяло такой безысходностью, что пленники сразу замолчали, почувствовав себя заживо погребенными в могиле, из которой не выбраться.