Глава 5

Колонна белых джипов «Land Rover» с синими буквами на обоих бортах неспешно проехала через контрольно-пропускной пункт, поставленный на подъезде к восстановленному административному зданию в центре Грозного. Из джипов вывалилась галдящая толпа иностранцев, на лицах которых было написано явное облегчение. Некоторые из сотрудников миссии, отслеживающей ситуацию с правами человека в разных странах, были вооружены цифровыми видеокамерами. Рассредоточившись по огражденной бетонными плитами площадке, они оживленно обменивались впечатлениями.

Капитан Верещагин вышел из замыкавшей колонну машины. До Грозного он вместе со своими людьми большую часть маршрута проехал на броне бэтээра, готовый в любой момент отразить нападение или пресечь провокацию. Пара бронированных машин с восемнадцатью десантниками на борту сопровождала иностранцев повсюду. В джипах раскатывали штабные офицеры и прикомандированные к миссии «фэбосы», носившие обычное армейское обмундирование. Только перед Грозным руководительница миссии, жгучая брюнетка с оливковой кожей, предложила капитану пересесть в салон джипа. Верещагин было заупрямился, но старший штабной офицер приказал:

– Залезай в джипарь! Хрен знает этих иностранцев, что они потом в своих отчетах напишут. Лучше не нарываться по пустякам.

Мелочная перестраховка и преклонение перед иностранцами раздражали командира десантников больше всего. Верещагин, как и многие боевые офицеры, считал, что усмирять бандитов надо без оглядки на заграницу. Действовать решительно, но без лишней жестокости. А пресмыкательство перед разными наблюдателями до добра не доведет. Впрочем, в политику капитан Верещагин не лез. Он выполнял приказы, как и положено офицеру и солдату в хорошей армии. Если армия превращается в дискуссионный клуб, она попросту разваливается, становясь сбродом вооруженных людей, преследующих только свои шкурные интересы.

Сопровождение машин миссии оказалось делом нудным и напряженным. К проводке колонны усиленное внимание проявляло высшее командование. В эфире то и дело раздавались позывные капитана Верещагина.

– Таможенник, срочно доложите обстановку. Москва сведения требует, – сипел в наушниках какой-нибудь высокий чин, сидевший в штабе группировки.

Наблюдателей интересовало буквально все. Они посетили лагеря беженцев, фильтрационные пункты, где проверяли на вшивость подозрительных субъектов, выдававших себя за невинных ягнят, расположение некоторых частей и отделения местной милиции.

Верещагин признался «фэбосу», производившему впечатление толкового мужика:

– Задолбал меня этот круиз. Я ведь не гид из экскурсионного бюро, чтобы все время улыбаться и думать, как бы этим хреновым наблюдателям «чехи», которые затаились среди беженцев, под ноги гранату не бросили. Или не ударили по джипарям из кустов автоматной очередью.

Сотрудник спецслужб понимающе кивал рано поседевшей головой:

– Терпи, капитан. Не одному тебе этой мудистикой заниматься приходится.

Верещагин знал, что безопасность передвижения миссии обеспечивают не только его десантники, но и подразделения спецназа, следующие параллельным курсом, и контрразведчики, поставившие на уши всю свою агентуру в местах возможного пребывания наблюдателей, и «летуны», барражирующие по всему маршруту следования колонны, и инженерная разведка, проверяющая каждый сантиметр дороги.

Но в этом бетонном загоне был финиш утомительного марафона. Поэтому настроение у капитана Верещагина резко улучшилось. Облокотившись на капот джипа, он с наслаждением курил, подставив лицо солнцу.

Подошедший полковник, перед которым пришлось встать по стойке смирно, важно пробубнил:

– От лица командования благодарю за службу!

– Служу России! – гаркнул во все горло капитан.

Иностранцы испуганно оглянулись, а один из них, маленький кривоногий японец в синей бейсбольной шапочке, направил на десантника объектив видеокамеры.

Полковник замахал руками:

– Тише, тише. Нечего так горланить.

На смену осторожному полковнику подошел усмехающийся «фээсбэшник». Приятельски хлопнув десантника по плечу, он попросил сигарету, после чего сказал:

– Что, капитан, как в анекдоте про Соловья-разбойника?

– Не слышал такого.

Затягиваясь со смаком терпким дымом недорогих сигарет, «фэбос» выдал анекдот, больше похожий на присказку с глубоким смыслом:

– Поступил Соловей-разбойник на службу к русским богатырям, послужил, а потом пожаловался кому-то из приятелей. Говорит, что, мол, хорошие они люди, только угодить трудно. То им низко летаешь, то слишком громко свистишь.

Верещагин, оценивший иронию анекдота, хмыкнул:

– Смешно.

Иностранцы, размявшись на свежем воздухе, чередой потянулись в здание. Там представители администрации уже исходили слюной, вертясь вокруг накрытого банкетного стола. Обильное застолье было завершающим этапом работы миссии на чеченской земле. Офицеров и солдат на этот праздник жизни, естественно, не приглашали. Да Верещагин и не стремился попасть в общество чиновников и наблюдателей, озабоченных соблюдением прав человека в воюющей стране.

Когда двор почти опустел, к десантнику подошла руководительница миссии.

Азиатка с оливковой кожей и черными до синевы густыми волосами, занимавшая в международной организации высокий пост, была родом из Индии. Эта страна тоже изведала, что такое терроризм, а самые выдающиеся государственные деятели умерли не в своей постели, а от рук религиозных фанатиков или наемных убийц. Поэтому госпожа Майпур, кстати, вполне сносно разговаривающая на русском, старалась объективно смотреть на происходящее в Чечне. Некоторым наблюдателям, стремившимся накопать как можно больше грязи, а затем обвинить официальные власти в преднамеренном затягивании конфликта или даже в геноциде чеченского народа, такая позиция руководительницы миссии явно не нравилась.

Верещагин мимовольно взял под защиту отличавшуюся нездешней красотой женщину. Когда какой-нибудь ретивый крикун из числа непримиримых наблюдателей начинал качать права или слишком громко спорить с руководительницей миссии, за ее плечами возникала увешанная оружием фигура капитана. Верещагин молча смотрел на крикуна колючим, предостерегающим взглядом, в котором читалась лишь одна фраза: «Заткнись, дружок». Так и происходило. Крикун втягивал голову в плечи. Захлопнув рот, он немедленно отодвигался, силясь понять, откуда у госпожи Майпур появился столь грозный защитник. А Верещагину просто нравилась эта женщина, нравилась так, как может запасть в душу уставшему от войны мужику создание, похожее на экзотическую птицу, занесенную ветрами войны в эту неприветливую сторону.

Капитан и сам боялся признаться себе в этом странном, ненужном, как ему казалось, чувстве. Ведь никакого романа, согласно всем правилам здравого смысла и логики, между десантником и иностранной дипломаткой быть не могло. Они были людьми разных сфер. Капитан Верещагин выполнял тяжелую и порой грязную работу, каковой на самом деле является война. Госпожа Майпур занималась высокой дипломатией, о которой у капитана было довольно смутное представление. Но эта женщина с антрацитовыми волосами, волнами спускающимися вниз, со словно светящейся изнутри оливковой кожей и безупречной фигурой заставляла сердце капитана Верещагина учащенно биться. Такое сердцебиение он испытывал только перед атакой.

Встав напротив капитана, индуска спросила:

– Вы уходите?

Верещагин шутливо взял под козырек:

– Задание выполнено. Мне пора возвращаться в расположении части.

– Жалко, – с плохо скрываемой грустью произнесла руководительница миссии. – Я имела надежду побыть с вами еще.

Она неправильно выстраивала предложения, и в этом было особое очарование. У капитана от волнения пересохло в горле. Он делано закашлялся и отвернулся, чтобы скрыть волнение. В душе Верещагин корил себя на чем свет стоит и за это волнение, и за учащенное сердцебиение, и за то, что ему нестерпимо хочется прижать стоявшую рядом женщину к себе, покрыть ее лицо поцелуями и ощутить жар ее тела.

Ладонь женщины с тонким запястьем, перевитым серебряным браслетом, легла на широкое плечо командира десантников:

– Вам нельзя со мной встречаться?

Повернувшись, Верещагин засмеялся:

– Почему нельзя? Сейчас не тридцать седьмой год. Сталин давно умер. За связь с иностранцами не наказывают. И потом, вы ведь не будете расспрашивать меня о военных секретах.

Собеседница невольным движением ладони провела по щеке капитана:

– Нет. Я не собирать военные тайны. Я дипломат, а не разведчик. Это ваша война. Я не любить войны. Мой отец был убит на пакистанской границе. Много, много лет назад. Мне жаль, когда война убивает людей и… – Тут она запнулась, подыскивая необходимое слово. Не найдя нужного среди своего словарного запаса русских слов, она сказала на английском —…И, first, она убивает самых лучших мужчин.

Верещагин шутливо перекрестился:

– Чур меня. Хотя, может быть, я не самый лучший мужчина, если смерть обходит стороной. Но вы знаете, госпожа Майпур, такое невнимание меня лично устраивает. Я не тороплюсь встретиться с костлявой старухой. Хотя у вас смерть, по-моему, изображают по-другому.

– Она везде одинаково отвратительна.

Это сложное предложение восточная красавица произнесла без запинки. Затем она порывисто протянула ладонь, пальцы которой держали прямоугольник визитной карточки с золотым обрезом. На визитке была надпись, сделанная яркой мастикой роликовой ручки. Надпись невозможно было не заметить.

Верещагин быстро прочитал ее.

«Черт, да это же самая настоящая любовная записка. Госпожа Майпур сегодня вечером приглашает меня на свидание… Ну, капитан, не выпускай удачу из рук». – Ошеломленно встряхнув головой, он мгновенно оценил смысл и возможные последствия прочитанного. Сердце у капитана сладко заныло.

– Я приду, – тихо произнес он.

– I’ll wait for you…

Появившийся на пороге здания сотрудник миссии требовательно заверещал, приглашая госпожу Майпур срочно присоединиться к остальным. Перед банкетом следовало провести небольшую пресс-конференцию и обменяться официальными любезностями с представителями местной администрации. А уж после всех этих ритуальных процедур окунуться с головой в кавказское гостеприимство и отведать аппетитных блюд национальной кухни.

Госпоже Майпур пришлось подчиниться нетерпеливому коллеге. Улыбнувшись на прощание, она с нежностью взяла в свои ладони руку капитана, легонько сжала ее, после чего направилась ко входу. Верещагин проводил женщину глазами, мысленно придумывая план, как задержаться в городе. Он должен был встретиться с этой необычной женщиной, от взгляда которой так сладко ныло сердце.

В раздумьях Верещагин прошел через КПП. Дежурный милиционер, похожий на проснувшуюся после зимней спячки муху, лишь вяло окинул десантника скучающим взглядом.

В этом административном здании размещались второстепенные правительственные учреждения, к которым боевики вряд ли бы проявили интерес. В Грозном были объекты и поважнее. Но Верещагина все равно неприятно поразила ленивая беспечность охраны. Подойдя к бэтээрам, которые на территорию объекта не заезжали, он услышал обрывки разговора своих солдат.

Прислонившийся к броне рядовой Кацуба, водитель одной из машин, взахлеб делился впечатлениями, полученными от общения с иностранцами:

– …хорошо, что среди них американоидов не было. Наглые они больно. Не люблю америкосов.

Его собеседник, кряжистый сибиряк Серега Мамонтов, прозванный сослуживцами за невозмутимый нрав, спокойствие и надежность, конечно же, Мамонтом, сидел на корточках и был настроен менее агрессивно по отношению к представителям заморской державы.

– Ну что ты морозишь, Кацуба! Ты в своем Мухосранске хоть одного живого америкоса видел?

– Нет, – не смея обманывать командира отделения, признался водила.

– Вот видишь. Только мульты американские смотрел, и ботву разную, которую по новостям передают, хавал. А туда же… Наворачиваешь подлянку не по делу. Америкосы наглежом занимаются, потому что у них армия хорошая. Любят они свою армию. И живут как люди. А я к себе домой вернусь, медали в коробочку спрячу и пойду сибирское мясо заготавливать.

Опустившийся на корточки водила заглянул в глаза командира отделения:

– Чего?

– Грибы собирать, – послав смачный плевок на колесо бронемашины, пояснил сержант Мамонтов. – В нашем городке работы нет. Надо или на лесозаготовки линять, чтобы хоть какую-то копейку срубить, или грибы заготавливать. Иначе без пайки на зиму останешься. Вот такую хреновую жизнь я в этой долбаной Чечне, получается, защищаю. А «пиндосы» хоть и наглые ребята, но за конкретное дело дерутся. Полмира под себя подмяли, чтобы жить нормально.

Водила возмущенно зафырчал, недовольный политологическими выкладками командира отделения. Спор приобретал принципиальный характер. Заинтригованный разговором, капитан Верещагин приостановился, стараясь подольше оставаться незамеченным. Бойцам, расположившимся на броне, он сделал предостерегающий знак, чтобы те не мешали спорщикам.

Водила тем временем подпрыгнул от возмущения:

– Удивляюсь тебе, Мамонт. Рассуждаешь как законченный стяжатель.

Командир отделения, бывший на целую голову выше водителя, тоже поднялся:

– Ты поосторожнее со словами, академик гребаный!

Но Кацубу уже понесло:

– Правильно, вы ведь все в Сибири от каторжан пошли. И философия у вас каторжная. Лишь бы урвать побольше. Значит, нам вторую половину мира под себя положить надо. Вот тогда заживем. Негры для тебя кокосы собирать станут, а урюки хлопок выращивать. А ты вместе с «пиндосами» править станешь. Будешь жить весь в шоколаде.

От мучительного процесса осмысления грозных обвинений, сыпавшихся из уст водилы, сержант покраснел. Но сибирская рассудительность не позволила Мамонту сорваться на банальную грубость, что означало бы проигрыш спора. Конечно, только одним рыком он мог бы заставить водилу замолчать. Но было заметно, что сержант хочет выиграть этот спор силой аргументов, а не ревом луженой глотки. Внезапно он рассмеялся:

– Дурак ты, Кацуба. Хоть и словечки мудреные знаешь. Зачем нам полмира пялить? Россия и так одну шестую суши занимает. Нам бы у себя порядок навести. На всех бы добра хватило. И не фиг тут пропаганду разводить, – Хитро прищурив глаза, он добавил: – Слушай, Кацуба, ты до армии партийной работой не занимался?

Вопрос застал водилу врасплох. Он учащенно заморгал и, не найдясь что ответить, растерянно промычал:

– Не…а… А что?

Мамонт пояснил:

– На коммуниста очень похож. К нам приезжал один такой. Речуги как по писаному толкал. Звал голосовать за Зюганова. Говорил, что они отнимут деньги у олигархов и народу отдадут. А у самого на запястье часы за тонну баксов, не меньше. Прикатил в нашу глухомань на джипаре. У самого морда лоснится, аж лопается. Наши мужики сразу скумекали, что если такой поделится, то вообще у народа хрен да редька останется. А кто возбухать начнет, тому быстро напомнят о каторжном прошлом. У нас в Сибири лагерей много. И старые остались. Только колючку новую натянуть надо и вышки для вертухаев поправить. Так что, Кацуба, с твоей болталкой только политикой и заниматься. Будешь людям мозги запаривать и большие деньги за это получать.

Ошеломленный потоком слов (обычно Мамонт говорил короткими предложениями или отрывочными фразами команд), водитель бэтээра шмыгнул носом, словно обиженный мамкой пацан и, не найдясь что ответить, примирительно пробормотал:

– Ладно, Мамонт, не заводись. Лучше давай о бабах поболтаем.

Эта тема в армейских кругах всегда пользовалась популярностью. Недостаток сна и отсутствие женщин делают солдатские будни серыми и безрадостными. И если первую трудность при определенной сноровке и хитрости всегда можно восполнить дремой в какой-нибудь каптерке, то с особами противоположного пола пообщаться удается редко.

Кацуба, меньше всего похожий на героя-любовника, любил хвастаться своими победами на любовном фронте. За это сослуживцы, остро чувствующие фальшь, прозвали его Хулио-Кацуба. Намертво приклеившееся прозвище происходило то ли от имени героя бесконечного латиноамериканского сериала, то ли от имени сладкоголосого певца Хулио Иглесиаса, постоянно пребывающего в окружении знойных красоток.

Переводя разговор в свободную от политики плоскость, Хулио-Кацуба спросил:

– Как тебе начальница наблюдателей?

Мамонт так быстро перестроиться не мог. Поэтому он недоуменно переспросил:

– Кто?

– Индуска. Главная у них…

Вернувшийся в традиционное для себя невозмутимое состояние командир отделения равнодушно махнул широкой, словно медвежья лапа, ладонью:

– Мне по барабану. Я реальных баб люблю. Чтобы было за что подержаться. А эта меленькая какая-то.

Хулио-Кацуба мечтательно зажмурился. Судя по его физиономии, расплывшейся словно блин на сковороде, перед глазами солдата соткалось чрезвычайно смелое видение из разряда самых откровенных эротических фантазий.

Он даже губами причмокнул:

– А меня она заводит. Не по детски заводит. Не женщина, а Камасутра какая-то.

Из плена сладких грез солдата вывел строгий оклик капитана Верещагина:

– Отставить разговорчики! Болтаешь много, Кацуба. Забирайся в бэтээр и запускай движок. Совсем, воины, разболтались у меня. Надо разбросать вас по точкам в горах, чтобы службу вспомнили. И ты, Кацуба, будешь первым кандидатом на командировку за облака. Там и о политике, и о девушках поразмышляешь.

Под громовой хохот десантников водитель пулей метнулся внутрь бронемашины, надеясь укрыться за стальными листами обшивки от гнева как из-под земли появившегося командира. Вскоре двигатель машины мощностью в двести шестьдесят лошадиных сил глухо заурчал, разогреваясь на холостых оборотах. Серо-голубая струя отработанного дизельного топлива вырвалась из патрубков, отводящих выхлоп. Второй бэтээр, у которого постоянно барахлила система зажигания, упорно не заводился. Верещагин направился к нему. Он шел к бронемашине, думая о том, как задержаться в городе.

Все изменилось в один миг.

Боковым зрением Верещагин увидел двигающийся по прямой как стрела дороге «Урал». Большегрузная машина с накрытым тентом кузовом ехала слишком быстро. При этом она иногда виляла, словно за рулем сидел подвыпивший водитель. В этом секторе машины не должны были передвигаться с такой скоростью. Под визг покрышек водитель выравнивал «Урал» и следовал по прежнему маршруту.

Верещагин наблюдал за этими кульбитами, стоя на площадке, расположенной на противоположной стороне улицы. Сзади за его спиной разворачивался бэтээр Кацубы.

Дорога, по которой двигался «Урал», была проложена наискосок от спрятанного за забором административного здания. От нее ответвлялся отросток съезда, ведший к контрольно-пропускному пункту, подъезд к которому был дополнительно прикрыт бетонными блоками, шлагбаумом и раздвижными металлическими воротами. В данный момент ворота были наполовину открыты, а полосатый столб шлагбаума опущен. В застекленной будке маячило лицо охранника.

Неожиданно «Урал» выскочил на линию тротуара. Теперь его намерения не вызывали сомнений. Водитель специально выехал на противоположную сторону, чтобы выиграть пространство для разворота. Он явно намеревался таранить ворота, пытаясь прорваться на охраняемую территорию. Все происходило с невероятной быстротой.

Ладонь Верещагина скользнула по предплечью, разыскивая несуществующий ремень автомата. Глядя на выраставший в размерах грузовик, он не мог вспомнить, что автомат остался в бронемашине. Но не только Верещагин видел надвигающуюся опасность. За его спиной раздались крики десантников. Не отрывая взгляд от «Урала», мчавшегося на бешеной скорости, Верещагин скомандовал:

– Стреляйте, стреляйте, черт вас побери!

Автоматная очередь, выпущенная кем-то из десантников, прошла перед самым радиатором грузовика. Пули, попав в бетон забора, срикошетили, меняя траекторию полета. И в ту же секунду бронемашина, которой управлял любвеобильный рядовой Кацуба, сорвалась с места. Неповоротливый бэтээр, дрожа всем корпусом, точно борзая перед началом охоты, двинулся вперед. Видимо, водитель, увидавший грузовик сквозь стекло триплексов, сообразил, что к чему. Он вообще был смышленым парнем, этот Кацуба.

Когда «Урал», вывернув колеса, помчался по прямой к КПП, в его бок врезался нос бронемашины. Кацуба таранил камикадзе, не задумываясь об опасности. Воздух наполнился металлическим скрежетом, от которого разрывались барабанные перепонки. Удар был настолько силен, что многотонный грузовик стал заваливаться набок, а казавшийся вставшим на дыбы железным чудовищем бэтээр помогал ему в этом. Его движок, достигнув максимальных оборотов, ревел как раненый зверь. И вдруг этот чудовищный клубок исчез в огненном облаке.

Взрыв ослепил Верещагина. Упругая волна швырнула капитана на асфальт. Он даже не успел сгруппироваться перед падением. Дьявольская сила протащила десантника по земле и, уйдя дальше, повторила это с другими людьми.

Упавший Верещагин не мог видеть, как разлетелись, точно поставленные на ребро картонные карты, прямоугольные плиты забора. Осколки бетона, куски расплавленного металла, сноп дыма и огня взметнулись к небу, застилая все вокруг. Чад не позволял дышать. Слепящая гарь выедала глаза. Но поднявшийся капитан сумел увидеть, как из мрака вынырнул еще один грузовик.

Второй шахид действовал с хладнокровием настоящего камикадзе. Прямо сквозь пожарище он направил машину в образовавшийся пролом. На секунду Верещагину показалось, что он не сможет преодолеть огненное препятствие. Но так не произошло. Нырнув в разверзшийся ад, «Урал», чей тент в ту же секунду превратился в багряную плащаницу, вынырнул уже на территории объекта. Там ему уже ничто не могло помешать. Сметая все на своем пути, он врезался в фасад.

Второй взрыв был гораздо мощнее первого. Взрывчатка сдетонировала мгновенно. Дом, сложенный из типовых блоков, просел. Его внутренности содрогнулись, пытаясь поглотить бушевавший внутри огонь. Но дикая энергия раскромсала все несущие конструкции, порвала хлипкие паутины арматуры, раскрошила балки и перекрытия. В мгновение ока здание превратилось в погребальный курган, состоявший из груды строительного мусора. А внутри этого кургана были истерзанные человеческие тела.

Не успел осесть дым, как к развалинам помчались оглушенные десантники. У некоторых из них из ушей и из ссадин на лицах сочилась кровь. Но никто не отставал от командира, которому также крепко досталось. Получивший легкую контузию, Верещагин действовал машинально, подчиняясь лишь инстинкту. Он видел перед собой развалины, под которыми могли оставаться люди. Лишь на секунду капитан задержался возле того, что еще секунду назад было «БТР-80». Его искореженные очертания угадывались в плещущих языках рыжего огня.

– Хулио?! – выталкивая из легких обжигающий воздух, выкрикнул капитан, точно надеясь, что ему ответят.

Лишь глухой гул и треск лопающейся на стальной поверхности краски доносился из нутра этого страшного костра.

Когда Верещагин добрался до развалин, там уже работали его ребята. Голыми руками они пытались разобрать бетонные обломки. Но даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять тщетность этих усилий. Без спецтехники разгрести это нагромождение останков здания было невозможно. Найти живых под обломками было так же маловероятно. Кроме всего прочего, над развалинами нависала часть стены, готовая в любую минуту обвалиться.

Несмотря на контузию, Верещагин верно оценил опасность. Заметив группу солдат, копошившихся в непосредственной близи от опасного участка, он подозвал сержанта:

– Мамонтов!

Оглушенный при взрыве сибиряк, потрясенный к тому же смертью друга, не сразу услышал зов капитана. Вместе с другими солдатами он пытался приподнять обломок балки, перекрывавшей ход к межплиточному пространству, образовавшемуся после взрыва. Сержант молча, не матерясь, с остервенением тянул балку на себя.

– Сержант… – разлепляя спекшиеся от жары губы, крикнул Верещагин.

Тот, оставив бесполезное занятие, обернулся. Глаза десантника, покрасневшие от гари и слез, были похожи на две кровоточащие выемки, в которых отражалось пламя пожара.

Стараясь не смотреть в них, Верещагин приказал:

– Отведи ребят. Здесь слишком опасно. Стена может обвалиться.

Набычившись, сибиряк упрямо прохрипел:

– Нам выбирать не приходится. Разве не так, капитан?

Верещагин, стиснув зубы, молча кивнул припорошенной пылью и от этого казавшейся совершенно седой головой. Переступая через обломки, он направился к своим ребятам, чтобы помочь поднять злополучную балку. Неожиданно его взгляд зацепился за блестящий предмет, точнее фрагмент какой-то вещицы. Он нагнулся, чтобы подобрать его и тут же отдернул ладонь.

На сером крошеве бетона лежала половинка серебряного женского браслета, еще недавно украшавшего запястье руководительницы международной миссии госпожи Майпур.

Останки Кацубы, запаянные в цинковый гроб, отправили транспортным самолетом с аэродрома «Северный». Комполка выделил офицера, обязанного доставить «груз 200» родителям солдата, хотя эту нелегкую миссию должен был выполнить капитан Верещагин. Ему уже приходилось встречаться с убитыми горем родителями. И каждый раз, исполнив роль черного вестника, капитан долго не мог прийти в себя. Как нормальный русский человек, он лечил душу водкой, а потом долго клял себя за слабость. Это только в кино мужественные супермены, стиснув зубы, достойно переносят потерю, чтобы затем с утроенной энергией мочить врагов. В жизни такие моменты помогает перенести лошадиная доля алкоголя, которая притупляет безнадегу и боль потери. Главное в этом деле – вовремя остановиться, взять себя в руки, не дать хмельной волне унести тебя слишком далеко.

Получив от комполка Дронова кратковременный отпуск по контузии – это и послужило причиной того, что тело Кацубы повез другой офицер, – капитан остался в расположении полка. В медсанбате у Верещагина был хороший друг, майор медицинской службы Женя Гудков. На рекомендацию врачей из госпиталя воздержаться от употребления алкоголя, чтобы не усугублять последствия контузии, майор Гудков лаконично заметил:

– У них свои методы врачевания. У нас свои. Главное, дозировку выдержать. Чтобы без перебора. И на глаза начальству не показываться. Вот и вся психотерапия. А голова, Верещагин, у тебя крепкая. Важно, чтобы в ней тараканы всякие не завелись. А если будешь самоедством заниматься, винить себя в смерти солдатика, они обязательно заведутся. А правильно воевать, когда тараканы в голове шуршат, никак не получится. Или свою башку зазря под пули подставишь, или подчиненных положишь.

В хозяйстве майора Гудкова была машина «ГАЗ-66» с кунгом вместо кузова. В этом кунге, служившем и временным жильем в полевых условиях, и хранилищем самых дефицитных лекарств, временно обосновался капитан Верещагин. Следуя рекомендациям эскулапа в погонах, он два дня методично накачивался разбавленным спиртом. По вечерам к нему присоединялся майор, потерявший полгода тому назад в Чечне сына. Они пили молча, и каждый думал о своем.

Вечером второго дня у Верещагина сменился компаньон. Все начиналось как обычно. Гудков принес нехитрую снедь, раздобытую у тыловиков. Разложив на столике бурые соленые помидоры, хлеб и пару банок тушенки, медик достал из ящика, стоявшего у передней стены кунга, две солдатские фляжки, внутри которых булькал спирт. Аккуратно разлив спирт по пластмассовым кружкам с идиотскими надписями на боку «I love NY», Гудков чертыхнулся, вспомнив о том, что забыл принести воды. Он только собрался встать, чтобы раздобыть недостающий ингредиент, как дверь кунга резко отворилась. В светлом квадрате проема возникла широкоплечая фигура мужчины, одетого в полевую форму без опознавательных знаков. Только на погонах тускло поблескивали звездочки.

– Илья… Бойцов! – Капитан резко подскочил из-за стола, бросившись навстречу другу.

С Бойцовым его связывало многое. Они вместе пришли в славное Рязанское училище ВДВ, вместе совершили первые прыжки и отправились на первое свидание с местными девчонками, вместе приняли участие в грандиозной драке между будущими офицерами-десантниками и курсантами из училища МВД. Эта вражда существовала испокон веков. А у десантников, по праву считающих себя элитой вооруженных сил, в душе всегда гнездилась неприязнь к нагловатым ментам. На разборках после драки Бойцов попытался взять всю вину на себя. Близилось время отпусков, да за такую проделку могли вообще отчислить из училища. Тогда к высшим офицерам, входящим в состав следственной комиссии, сформированной из представителей МВД и Министерства обороны, вышел Верещагин. Он встал плечо к плечу с другом, а за ним потянулись остальные ребята роты. Милицейский генерал-лейтенант, увидев передвинувшийся на шаг вперед строй курсантов, не выдержав, громко выматерился, а потом засмеялся.

– Вот это я понимаю, боевое братство! Не прячетесь друг за друга. А мои сынки… – Он удрученно махнул рукой, не желая распространяться о поведении будущих стражей закона.

В отпуск друзей не отпустили и даже отправили на гарнизонную гауптвахту. Но следствие само собой сошло на нет, и повинен в этом был изумленный духом взаимовыручки милицейский генерал-лейтенант.

После второго курса Илью перевели на факультет, готовивший офицеров частей специального назначения. Верещагин не завидовал другу, относясь к этому повороту судьбы вполне по-философски. Только порой ему не хватало Бойцова, хотя у спецназовца была удивительная способность появляться в самый нужный и трудный момент. Видимо, эту особенность сформировала профессия.

Понаблюдав за объятиями и приветственными возгласами друзей, майор Гудков, припрятав в карман флягу, поднялся из за стола.

– Ты куда, Михалыч? – заметив маневры хозяина кунга, спросил Верещагин.

– Пойду на воздух, – собирая кое-какую снедь в наспех скрученный кулек, ответил медик.

– Оставайся, – попросил Верещагин, понимая, что начмед уходит, чтобы не мешать встрече двух друзей.

Майор медленно покрутил крупной, как у бульдога, абсолютно седой головой:

– Маловата моя келья для такой представительной компании. Да и не люблю я соображать на троих. Так что не напрягайся, Павел. Посидите. Поговорите за жизнь. Это тебе сейчас надо. А то мы с тобой как соберемся, так и молчим, как два барсука в темной норе. И спирт не помогает.

Пока он говорил, Бойцов выставлял из сумки принесенные гостинцы. Стол заметно обогатился, а вместо фляжки в тусклом свете лампы блеснул крутобокий сосуд, служивший вместилищем для шведской водки «Абсолют». Увидав этот праздник живота, медик воскликнул:

– Богато живете!

– Так, может, останешься или возьмешь что-нибудь из деликатесов с собой? – уже исключительно для порядка переспросил Верещагин.

Хозяин кунга еще сильнее замотал похожей на пушечное ядро головой:

– Нет, мне расслабляться не положено. Все лучшее больным и детям. И потом, – он нежно взболтнул флягу, – я привычному напитку не изменяю, чтобы изжоги не заработать. Привычка – вторая натура.

Когда начмед ушел, друзья выпили. Обменявшись малозначительными фразами, они повторили действие, после чего беседа потекла неспешной рекой, несущей свои воды сквозь бескрайнюю русскую равнину.

– Илья, ты информацией лучше владеешь. Какая сука сотворила этот взрыв? Басаев, Аль-Валид, Раппани Халилов? – Верещагин наморщил лоб, пытаясь вспомнить, кого из числа самых известных полевых командиров он еще не назвал.

Бойцов отщипывал маленькими кусочками хлеб, сминал его и забрасывал хлебные шарики в рот.

– Нет, Пашка. Это волки знатные, но за взрывом, судя по агентурным сведениям, стоит другая сволочь. У него хоть авторитет помельче, но амбиции большие.

– И кто же это?

– Некий Фейсал.

Верещагин взял в руки бутылку, но так и не приступил к распределению «Абсолюта». Он задумался, перебирая в памяти имена.

– Не слышал о таком, – признался капитан.

– Известное имя в узких кругах. Из молодых да ранних. Я за этой тварью в Афгане гонялся. Он там стажировался у талибов. Был в «творческой командировке». А потом, когда припекло, ноги сделал. Подставил свой отряд, заложника убил и под шумок через границу переполз.

Схватывая услышанное на лету, Верещагин хмыкнул:

– Ловкий змееныш.

– Уже настоящий змей, – поправил друга Бойцов и, чтобы не терять логической нити рассказа, быстро продолжил: – После возвращения Фейсал залег на дно. Ему же свои претензии предъявили. Обвинили в трусости и неисполнении приказа. Он при переходе границы какого-то араба важного загубил. Араб этот из окружения самого Бен Ладена был. А по линии предков чуть ли не потомком пророка являлся. В общем, много грехов на него повесили. А сейчас ему приходится отрабатывать, чтобы свои же голову не отрезали. Парень вовсю старается. Ждет своего момента. Ведь Басаев и Аль-Валид не вечные. Когда-нибудь да отправятся на встречу с Хаттабом.

Верещагин вздохнул:

– Поскорее бы. Этой троице в аду скучно не будет.

– Понятное пожелание…

Водка тонкой струйкой потекла в кружки. Третий тост по традиции выпили молча, не чокаясь. К еде, разложенной на столе, офицеры почти не притрагивались. Верещагин чувствовал, что водка его не забирает. Мозг работал с поразительной четкостью, а полученная информация отрезвляла лучше холодного душа. Только одно не давало ему покоя, и об этом он не преминул спросить друга.

– Слушай, я не пойму, затем чеченам понадобилось взрывать иностранцев. Это ведь все равно, что пилить сук, на котором сидишь.

Бойцов встал, подошел к сумке и из бокового кармана извлек скрученную в трубку стопку бумаг. Развернув трубку, он разгладил листы ладонью. Краем глаза Верещагин увидел, что перед ним лежит компьютерная распечатка.

Заметив внимательный взгляд друга, спецназовец дал пояснения:

– Эта муть появилась на нескольких сайтах, принадлежащих чеченцам. Они утверждают, что миссию взорвали российские спецслужбы…

Капитан придвинул листы поближе.

– Чечены утверждают, что наблюдатели накопали сенсационные факты об уничтожении мирного населения на территории Чечни. Готовились их предоставить международной общественности со всеми вытекающими для России последствиями. Чтобы не допустить этого, спецслужбы, то есть мы, ухайдакали и иностранцев, и своих. Решили, так сказать, проблему одним махом. – Плеснув водки в кружки, Бойцов скрипнул зубами. – Лживые твари.

А Верещагин продолжил, придав логическую завершенность провокационной версии:

– Шахиды погибли. И кто теперь определит, кто их за руль грузовиков посадил.

– Верно, – негромко откликнулся Бойцов.

В середине свитка лежала отпечатанная на глянцевой бумаге фотография. Фотографию, судя по размытому контуру, пересняли с видеопленки.

Верещагин поднес снимок к глазам:

– Фейсал?

Спецназовец утвердительно кивнул:

– Он самый.

– Бороды не носит? – продолжая рассматривать изображение молодого человека, одетого в полевую форму, спросил Верещагин.

– Сбрил.

– Он же ваххабит! Положено мочалку до пупа отрастить.

– Борода у него слишком жидкая росла. Свои же смеялись.

Верещагин повнимательнее рассмотрел черты человека, причастного к взрывам. В лице его, вполне обычном и даже заурядном, при более внимательном изучении угадывалась звериная жестокость. Тонкие, плотно сжатые губы и выдающийся вперед подбородок говорили об упрямстве и презрении к окружающим. Этот парень явно считал себя высшим существом.

Верещагин положил фотографию на стол и машинально, словно стараясь очиститься от грязи, потер ладони:

– Над таким посмеешься…

Не очень веселое застолье продолжалось еще довольно долго. Небо над расположением полка успело налиться ночной чернотой, которую не могли рассеять ни фонари возле КПП, ни редкие неяркие звезды. На плацу состоялся развод, и солдаты отправились заступать в караул. Здесь, в отличие от частей, расположенных в глубине России, караул приходилось нести с полной отдачей сил, реагируя на каждый шорох, на каждую тень, мелькнувшую за кустами. Потому что иначе с поста можно было вернуться в цинковом гробу или навсегда исчезнуть в черноте чеченской ночи.

Прощание друзья затягивать не стали. Добыв из запасов медика порцию спирта, отличавшегося от шведской водки особой забористостью и резким запахом, они выпили на посошок, покурили на воздухе и двинулись по направлению к КПП, возле которого Бойцова ждала машина.

По пути спецназовец с легким укором произнес:

– Ты завязывай расслабляться. Тебе не идет опухшая физиономия.

В другой ситуации Верещагин мог бы изобразить оскорбленную невинность. Но он и сам чувствовал, что период залечивания душевных травм затянулся. Поэтому он покорно согласился:

– Слушаюсь, товарищ майор, – и невпопад добавил: – Когда теперь встретимся?

– Кто знает… – задумчиво отозвался спецназовец.