Глава 4
До Моздока младший сержант Плескачев добрался в изрядном подпитии. Группа дембелей начала праздновать свое увольнение из армии еще на территории Чечни. Когда за спиной остался контрольно-пропускной пункт на границе двух республик, все замолчали, а затем вдруг как по команде зашумели, заговорили каждый о своем. Для дембелей, уцелевших в кровавом аду войны, которую официальные лица стыдливо именовали «контртеррористической операцией», жизнь засверкала новыми красками. Каждый делился планами на будущее и тут же перескакивал на воспоминания, связанные с боевым прошлым. Казалось, война с ее неизбежной грязью, кровью, потом и болью, вызванной потерей друзей, навсегда осталась за невидимой чертой, за тем КПП, который за спиной. А каждый праздник по старорусской традиции полагалось хорошенечко отметить. Причем сделать это надо было немедленно, не откладывая в долгий ящик.
У каждого из демобилизованных парней имелась надлежащая для этого случая заначка. В сумме доля спиртного превышала возможности, в общем-то, крепких парней. К прибытию на конечный пункт назначения многие из попутчиков Жоры уже лыка не вязали. Но эту слабость ребятам можно было простить. Сам Плескачев много не пил. Хватанул для куража граммов триста водки, закусив большими ломтями щедро нарезанного хлеба с намазанным на него сантиметровым слоем тушенки. Бутерброды ему подсовывал сидевший рядом лопоухий ефрейтор из частей Краснодарского полка особого назначения.
Ефрейтор по фамилии Вовка Курасов был чрезвычайно словоохотлив. За несколько минут он успел изложить всю свою небогатую довоенную биографию, рассказать о родителях, пытавшихся заниматься фермерством, и о собственных планах на будущее. В паузах болтливый ефрейтор щедро наливал водку в стаканы, сделанные из обрезанных пластиковых бутылок. Страшно морщась, он проглатывал водку и тут же начинал тараторить по-новому:
– Я, блин, со стариками останусь. Никуда не хочу из деревни уезжать. Башлей поднакопим, технику новую купим, хозяйство на ноги поставим. В город, блин, не хочу линять. Что мне в городе делать? На мусоровозе г…но возить? Нет уж дудки, вы, городские, сами за собой дерьмо убирайте. А я на земле работать останусь. – Впав в глубокую задумчивость, он через минуту добавил: – И бабы в городе крученые. Все на понтах, а делать толком ничего не умеют. Только морды штукатурят да по магазинам шастают. Мне в этом отношении чечены нравятся. У них бабы свое место знают. Против мужа слова пикнуть не смеют.
Еле сдерживая смех – уж очень забавным был лопоухий ефрейтор, – Жора поддержал решение соседа:
– Толково мыслишь, земеля. Вот только если синьку давить будешь, то пропьешь хозяйство к едрене фене.
Добираться домой через Моздок младший сержант Плескачев решил сознательно. Была более безопасная трасса на Ставрополь. Через станицу Червленая, через весь Грозный, а затем на Джалку и Петропавловскую колонны шли непрерывным потоком. Боевики даже смотреть в сторону этой трассы боялись. Дорога контролировалась федералами с неимоверной тщательностью. Ее проверяла инженерная разведка, а блокпосты стояли на ней, точно бревна в частоколе. Но на любой охраняемой трассе и проверяющих, готовых в любой момент напомнить дембелям, что они позорят своим пьяным видом доблестные вооруженные силы, предостаточно. Каждое же неосторожно оброненное слово могло испортить праздничное настроение, переполнявшее душу. Только тот, кто тянул солдатскую лямку, может понять волшебное ощущение свободы, эйфорию счастья, которые захлестывают молодое сердце солдата, сполна отдавшего долг Родине. А если эти самые долги пришлось выплачивать в Чечне, да и при этом еще остаться живым, то чувства эти стократно усиливаются. Но у Жоры была еще одна весьма веская причина, зовущая его в Моздок.
Оказавшись как-то полгода назад в этом городе вместе с капитаном Верещагиным по делам службы, Жора Плескачев познакомился с девушкой. Потомственная казачка, чьи предки пришли на берега неприветливого Терека сотни лет назад, торговала на одной из центральных улиц мороженым. Увидев статную продавщицу, Жора застыл как вкопанный, не решаясь подойти. Он несколько раз измерил вдоль и поперек тротуар, на котором располагался лоток мороженщицы, согрел ладонями мелочь, звенящую в кармане, и лишь потом осмелился подойти.
Бойкая деваха, давно заприметившая десантника в выгоревшей от солнца форме, сразу определила, откуда он прибыл.
– Ну что, гвардеец, из Чечни? – постреливая бойкими глазками, произнесла мороженщица.
– Откуда догадалась? – тихо радуясь тому, что разговор завязался, спросил младший сержант.
– Видон у тебя сильно боевой. Да и ходишь ты по городской улице осторожно. С оглядкой. Так ваши многие ходят. – Она глубоко вздохнула, демонстрируя объем груди в максимальном наполнении.
Девушку звали Юля. Ее родители умерли еще до первой чеченской войны, оставив в наследство дочери квартиру в Грозном, дачу и бокс в гаражном кооперативе. Приданого девушка лишилась очень быстро. Квартиру, окна которой выходили на Дом правительства, заняли чеченцы из личной охраны Дудаева, а в лабиринтах гаражного кооператива вообще было небезопасно появляться молодой девушке.
Юля махнула на бокс рукой, радуясь тому, что успела перегнать из него отцовские «Жигули» шестой модели. Некоторое время она жила на даче и даже наведывалась в город, чтобы посмотреть на окна родительской квартиры. Она еще надеялась, что все вернется на круги своя, что справедливость восторжествует и что город, где прошло ее детство, станет прежним. Молодости свойственно верить в будущее. Но с каждым днем становилось только хуже и хуже. Когда в Грозном начались уличные бои, девушка сложила в багажник машины уцелевшие пожитки, закрыла калитку дачи на висячий замок и отправилась в рискованное путешествие, как и тысячи других беженцев. Она направилась в Моздок, к единственной тетке по материнской линии.
На трассе «Жигули» неоднократно попадали под обстрел, который вели и федералы, и сепаратисты. Очередь, выпущенная из ручного пулемета, чуть было не продырявила бензобак.
На блокпостах солдаты, разглядывая искореженную жесть, удивленно цокали языками и не скупились на грубоватые, но честные армейские шутки:
– В рубашке родилась. Еще немного, и гриль из твоей «шестерки» получился бы. А вместо курочки ты бы в этом гриле зажарилась.
Бездетная тетка приняла девушку с распростертыми объятиями. Она же помогла устроиться на работу и пообещала после смерти отписать домик с садом и огородом. Но Юля не торопилась принять очередное наследство. Ей все казалось, что она сможет вернуться домой. Но как оказалось, возвращаться было не к чему. Это Юля поняла, когда все-таки, несмотря на все увещевания тетушки, съездила в Грозный. Увидев город-призрак, она поклялась никогда сюда не возвращаться. От многоквартирного дома остались только три первых этажа, готовых обрушиться в любую минуту. Гаражный кооператив, попавший в зону обстрела ракетной артиллерии, превратился в свалку из битого кирпича, бетонных обломков и узлов из перекрученной арматуры, а от дачи осталась лишь калитка с висячим замком и мертвые, обожженные пожаром деревья. Больше Юля на родину попасть не стремилась.
Обо всем этом симпатичная мороженщица рассказала Жоре Плескачеву при более тесном знакомстве. Обстоятельства сложились так, что в Моздоке десантникам пришлось застрять на целую неделю. Капитан Верещагин, которому младший сержант рассказал о завязавшемся знакомстве, отнесся к сложившейся ситуации с пониманием.
– Дело молодое, Жора, – сказал капитан. – Я тебя делами грузить не стану. Сами справимся. Считай, что у тебя краткосрочный отпуск. Ты только девчонке голову зря не кружи. Не обижай понапрасну. Ей, видать, пришлось хлебнуть горя полной меркой. Так что ты поаккуратней с девушкой. А не то я сам тебе яйца винтом закручу.
На последнее замечание командира младший сержант не обиделся. В отличие от остальных офицеров капитан Верещагин ругался мало и редко. Более того, Плескачев заметил одну очень интересную особенность, которая заключалась в том, что самыми виртуозными матерщинниками, самыми отъявленными любителями похабщины были тыловые крысы, не нюхавшие пороха. Боевые же офицеры загибали исключительно по делу или в качестве добродушной шутки. А совсем не ругаться в армии было никак нельзя. Без забористого мата армейский механизм не работал.
Несколько дней, проведенных с Юлей, перевернули жизнь младшего сержанта. На сбитых простынях кровати, стоявшей в комнате маленького дома, молодые люди безудержно занимались любовью. Под утро, устав от страсти, они шептали друг другу разные милые глупости, прислушиваясь, как за хлипкой стеной беспокойно ворочается тетушка.
Утром Плескачев убегал в часть, где квартировались командированные в Моздок десантники. Но перед уходом тетушка успевала покормить младшего сержанта свежеиспеченными блинами, которые так вкусно было обмакивать в плошку с густейшей сметаной или янтарным медом. Младший сержант ел, а тетушка, подперев ладонью щеку, многозначительно вздыхала:
– Ешь, солдатик, ешь. Может, после службы вернешься за моей Юлькой. Увезешь ее подальше от войны.
Уплетая за обе щеки блины, Плескачев смеялся:
– Тетя Вера, так здесь же нет никакой войны. До Чечни далеко, хоть это и один федеральный округ.
Подливая медка в глиняную плошку с нарисованными синей глазурью васильками, тетушка, поджав губы, горестно бормотала:
– Не понимаю я твоих мудреных слов…. Федеральный округ, федеральный округ… Слишком вы все умные. А я знаю одно – если где-то полыхнуло, то огонь пойдет дальше. Пока пожар не потушен, никто спать спокойно не может. Помяни мое слово…
Уехать десантникам из Моздока пришлось неожиданно. Командир полка вызвал группу капитана Верещагина срочной телефонограммой. В зоне ответственности полка активизировались боевики. Их отряды, точно капли ртути, соединялись в одно большое соединение, а это означало только одно – боевики готовят очередную крупную операцию. В такой ситуации каждый человек был на счету.
Командир полка полковник Дронов, изучивший тактику чеченов еще во времена бесславной первой кампании, четко усвоил незамысловатую истину: сила силу ломит. Когда-то умники с генеральскими погонами на плечах, позаканчивавшие Академию Генштаба и мнящие себя стратегами не хуже Наполеона, позабыли это элементарное правило. За головотяпство генералов сполна заплатили солдаты.
Полковник Дронов, в ту пору командовавший батальоном, хорошо помнил, как превосходящие силы противника с остервенением волчьей стаи атаковали плацдарм, который удерживали его ребята. За реку Сунджа десантники боевиков не пропустили. О потерях, которые понес батальон, полковник Дронов помнил всегда. А ведь все могло быть по-другому. И не надо было генералам заканчивать свои академии. Достаточно было перелистать страницы старых хроник. Внимательно прочитать воспоминания участников кавказской войны позапрошлого века. Тогда, устав от бесчинств горцев и бесконечных стычек, командование сконцентрировало силы, добилось десятикратного превосходства над армией имама Шамиля и только после этого отдало приказ нанести удар. Ошеломленный превосходством русских, имам сложил оружие, сдавшись на милость царя.
Спустя более чем сто лет военачальники Российской армии действовали с точностью до наоборот. Не оценив должным образом силы противника, они бросили в кровавый котел слабо подготовленные части, не подкрепленные резервом. Вновь пришлось учиться на собственных ошибках. А война выставляет за ошибки слишком большие счета, за которые полагается платить жизнью солдат.
С тех пор Дронов своих людей оберегал. Понапрасну солдат под пули не подставлял. Как мог, противостоял генеральской тупости, резонно полагая, что на местах ситуация виднее. Хотя желающих вмешаться в оперативный расклад было хоть отбавляй. Каждый из высоких начальников стремился дать свои ценные указания и отхватить за них орден на грудь или очередное звание. Но времена изменились. Полковник это чувствовал. Поэтому непрошеных советчиков он вежливо, но твердо посылал куда подальше. Дальнейшей карьеры полковник Дронов на солдатской крови делать не собирался и в отставку отправиться не боялся. На таких офицерах, как он, держится армия. Но «наверх» люди, подобные Дронову, пробираются редко. Зато подчиненные таких командиров уважают. Каждый их приказ исполняется беспрекословно. Поэтому первой попутной «вертушкой» группа капитана Верещагина убыла в зону ответственности полка.
Месяц полк нес службу в усиленном режиме. Часть десантников отправилась на усиление блокпостов, часть вошла в состав мобильных групп, готовых в любую секунду убыть в указанный квадрат. Однако боевики активности не проявляли. Наконец, по сведениям разведки, бандформирование, распавшись на малочисленные отряды, рассредоточилось по всему юго-востоку Чечни. Произошло лишь несколько незначительных боестолкновений. Зато активизировалась минная война.
Младший сержант Плескачев, выделенный вместе со своим отделением для прикрытия инженерной разведки, дневал и ночевал с саперами. А у тех работы хватало. Чечены изощрялись, как могли. Помимо традиционных растяжек и фугасов, изготовленных из артиллерийских снарядов, они придумали штуки и похитрее. Казалось, изобретательности минеров нет предела. На глазах изумленного младшего сержанта саперы извлекли радиоуправляемый фугас из дупла старого бука, росшего у дороги.
Военная судьба была благосклонна к младшему сержанту. Работая с саперами, он несколько раз попадал в серьезные передряги, но выходил из них живым и здоровым. Под самый занавес службы, когда до дембеля оставалось меньше двух месяцев, подразделение Плескачева получило новое задание. Командование приняло решение уплотнить систему опорных пунктов в предгорных районах Чечни. На одном из них пришлось служить Плескачеву.
На господствующей над местностью высотке десантники вырыли окопы в полный профиль, соорудили нечто вроде смотровой вышки, обложили огневые точки мешками с песком, а брустверы укрепили кладкой из камней. Конечно, для большей прочности не помешали бы бетонные блоки. Но опорный пункт находился в труднодоступной местности, и добраться до него можно было только на гусеничном вездеходе.
Раз в две недели десантникам привозили продукты. Две БМП, сопровождавшие вездеход, останавливались возле линии окопов. Десантники спешно перетаскивали груз из железного чрева вездехода в землянку, исполнявшую роль погреба и складского помещения. Последним аккордом разгрузки была передача почты. Ответственный за груз торжественно запускал руку за пазуху, извлекал оттуда стопку конвертов и с прибаутками отдавал послания солдатам. Эта процедура никогда не менялась, превратившись в некий ритуал. Хотя, по правде сказать, Плескачев, как и другие, с удовольствием сначала заполучил бы письма и лишь потом приступал бы к разгрузке.
Юля писала не слишком часто. Она вообще не любила писать. В наше время люди отвыкли излагать свои чувства и мысли на бумаге. Жора аккуратно складывал редкие послания в картонную коробку, а присланную фотографию повесил над деревянным настилом, служившим сержанту местом для сна. Сослуживцам долго засматриваться на изображение девушки он не позволял. Эти приступы ревности были прекрасным поводом для насмешек над влюбленным младшим сержантом. Но насмешек не злых и в меру грубых. На опорном пункте жизнь скучна, а время тянется, как прилипшая к подошве жевательная резинка. Любой повод скрасить нудное существование использовался на сто процентов. Но сослуживцы Плескачева знали, что есть определенная грань, за которую переступать нельзя.
На войне нервная система человека перестраивается. Солдат может проявить потрясающее хладнокровие в самой сложной ситуации, а может взорваться и натворить глупостей из-за неосторожно оброненного слова. Зная взрывной характер парня из Кёнига, сослуживцы на фотографию все-таки засматривались, но языками лишнего не трепали.
Спокойная жизнь на опорном пункте оборвалась внезапно. Сначала случилась неприятность с машинами, доставлявшими продовольствие. Головная «бээмпэшка» наскочила на мину. С выбитыми катками и сорванным траком она превратилась в груду бесполезного металла. Погиб водитель, остальные получили контузии различной степени тяжести. Подрыв означал одно – в доселе спокойном квадрате активизировались боевики. Сколько их и каковы планы чеченов, никто не мог знать.
Дальнейшие события развивались стремительно.
По данным, полученным в результате воздушной разведки, вокруг опорного пункта сжималось кольцо окружения, а по одной из троп, выходящей прямиком на место дислокации десантников, шел многочисленный отряд. Для того чтобы спуститься на равнину, этому отряду было необходимо уничтожить опорный пункт. Боевики четко координировали свои действия. Чтобы не задерживать марш, они решили уничтожить препятствие силами авангарда. Обычно такие операции предваряла психологическая война в радиоэфире. Какой-нибудь отморозок, с перекошенными от ваххабитской пропаганды мозгами, сутки напролет талдычил по рации всякие гадости. На сей раз все было по-другому. Только однажды в наушниках раздался хриплый от ненависти голос, произнесший короткую фразу:
– «Десы», вешайтесь.
Радист не успел переключиться на передачу, чтобы ответить боевику по достоинству, с упоминанием его матери, всех родственников и соплеменников, с которыми хотел бы вступить в половую связь. Невидимый собеседник, прохрипев пожелание, немедленно ушел с радиоволны. Зато на связь очень скоро вышел капитан Верещагин. Он уже был в курсе событий. Поэтому без долгих предисловий отдал приказ:
– Плескачев, будь готов. Скоро «чехи» пожалуют. Держись до упора.
– Понял, товарищ капитан. Будем стоять, как хрен после «Виагры», – с фальшивой бодростью отрапортовал младший сержант, хотя на душе у Плескачева кошки скребли.
Понявший состояние подчиненного, капитан, разговаривая с сержантом как с равным, добавил:
– Не хорохорься, Жора. Знаю, что страшно. Но ты ведь стреляный воробей. Должен понимать, что к чему…
Финальная фраза прозвучала многозначительно. Расшифровать ее Плескачев не смог, но понял, что от их твердости зависит очень многое. Перед тем как отправить на позиции людей, распределив боеприпасы, Жора толкнул короткую, но проникновенную речь. Вглядываясь в лица парней, он, немного заикаясь от волнения, сказал:
– Мужики, скоро «духи» на наше хозяйство попрут. Расклад не в нашу пользу. Боеприпасы расходуйте экономно. Когда помощь придет – не знаю. Но держаться надо до упора. Так Верещагин приказал. – После короткой паузы он добавил: – Все, мужики, торжественный митинг окончен. Занимайте места согласно купленным билетам. Представление начинается…
Еще до рассвета боевики атаковали опорный пункт с четырех сторон. Наткнувшись на плотный огонь, чечены откатились, чтобы, перегруппировавшись, ударить снова.
Самым слабым местом обороны было северное направление. Тут склон возвышенности был слишком пологий, а сектор обстрела перекрывала полоса леса. Часть деревьев десантники вырубили, расчищая площадку для посадки вертолетов. Боевики не могли скрытно подойти к укреплениям. Северную сторону взял на себя Плескачев.
Установив сошки пулемета в щели между камнями бруствера, младший сержант присоединил магазин, поколдовал над механизмом введения боковых поправок в прицеле, чтобы затем короткими очередями хлестнуть по возникшим на опушке леса фигурам. Чечены, не сумев преодолеть открытое пространство, прятались за стволами деревьев, отступали в чащу леса. Но атаки возобновлялись с пугающей частотой. С каждым часом боевиков становилось все больше и больше. К атакующим подтягивались основные силы банды. Сколько их – десантники не знали.
Когда откуда-то из глубины леса раздался характерный квакающий звук, переходящий в надсадное визжание, к младшему сержанту пробрался его одногодок Петька Пугачев. Пугачев, уже подготовивший парадную форму на дембель и успевший сплести из парашютных строп неуставной шнур роскошного аксельбанта, мрачно отметил:
– «Чехи» миномет подтащили. Сейчас пристреляются.
Шлепнувшаяся со значительным перелетом мина разорвалась далеко от линии окопов. Взрыв прозвучал как предупреждение о неизбежности поражения. Слишком неравными были силы горстки десантников, державших безымянную высотку, и невидимой стаи, кружившей возле нее.
Не оборачиваясь на разрыв, Плескачев протянул другу помятую пачку с сигаретами без фильтра, погладил приклад пулемета и тихо сказал:
– Не каждому такой дембельский аккорд достается. Верно, Питон?
– Это ты точно, Кёниг, подметил, – вставляя сигарету в покрытые запекшейся корочкой пересохшие губы, ответил друг.
Больше ничего не говоря, он исчез, чтобы занять отведенную позицию. Через минуту автомат Петьки мерно зарокотал, отражая очередную волну атаки. А примерно через час на связь вышел капитан Верещагин. Надев на голову наушники, липкие от крови (радист получил легкое ранение, о чем свидетельствовал сорванный на виске лоскут кожи и залитая багровой жидкостью половина лица), Плескачев внимательно выслушал инструкции командира.
Мембраны наушников, казалось, согнутся от скороговорки капитана:
– Жора, «вертушки» на подходе. Предупреди ребят, слышишь… всех подтягивай к площадке. Будем вас вытаскивать.
Не спуская глаз с опушки леса, Плескачев уточнил обстановку:
– «Вертушки» не сядут. С севера «чехи» прут как очумелые. Надо немного шлифануть опушку. Отогнать козлов в глубь леса. Повторяю, командир, без зачистки опушки садиться опасно.
По клокочущему звуку вращающихся винтов, сопровождавших каждое слово капитана, Плескачев понял, что Верещагин находится на борту идущих на помощь вертолетов. От этого младшему сержанту стало спокойнее. Он верил командиру даже больше, чем себе. Поправляя потерявшие устойчивость во время стрельбы длинными очередями сошки, он пробормотал себе под нос:
– Мама, не горюй, скоро тут станет весело.
И тут же в наушниках раздался встревоженный голос капитана:
– Не понял, Жора. Что ты бубнишь…
– Да это я так. Болтаю не по делу, – отозвался Плескачев. – Тут «духи» миномет подтащили. Пока мажут. Наводчик у них слабенький. Но скоро накроют по полной программе.
В наушниках зазвенела тишина, которую прервал вопрос:
– «Двухсотые» есть?
– Нет, – радуясь, что может сообщить хоть одну приятную новость, отрапортовал младший сержант.
Капитан облегченно выдохнул.
– Так держать. Ждите скоро в гости.
– До встречи, командир! – откликнулся младший сержант, нажимая на курок ручного пулемета.
Когда вертолеты огневой поддержки, прозванные в войсках «крокодилами», возникли на линии горизонта, десантникам стало совсем жарко. Словно предчувствуя, что добыча может ускользнуть из западни, заметно увеличившаяся по численности стая усилила натиск со всех сторон. Мины ложились все точнее, а цепи атакующих становились все гуще. Чечены яростно наседали, не считаясь с потерями. Но вид «вертушек» остудил их пыл. Они, как по команде, сначала замерли, приостановив атаку, а затем стали пятиться назад.
Первая пара «Ми-24Е» выстроилась в боевой порядок. Все происходило очень быстро. По бокам вертолетов вдруг возникли белесые облака, внутри которых блеснули сполохи пламени. Это ракеты, оторвавшись от подвесок, ушли к цели. Темный лес, в чаще которого прятались боевики, содрогнулся от разрывов. Следом за первой парой «крокодилов» стремительно вышла на боевые позиции вторая двойка вертолетов. Сделав залп, она развернулась, огибая опорный пункт с юга. Вертолетчики, рискуя, шли на предельно низкой высоте, закладывая умопомрачительные виражи. У боевиков могли оказаться переносные зенитно-ракетные комплексы. Поэтому действовать приходилось стремительно. Чтобы обозначить свои позиции, десантники пускали сигнальные дымы. Оранжевые столбы, похожие на гигантские стволы деревьев, покрытые корой апельсинового цвета, поднимались к небу. А с небесной синевы, поддерживая атаку вертолетчиков, неожиданно вынырнул штурмовой «Су-27». Ас, сидевший за штурвалом, произвел прицельное бомбометание по квадрату, чьи координаты указал по рации младший сержант.
В эти минуты земля превратилась в ад. Деревья с вырванными корнями, обреченно шелестя кронами, падали навзничь. Стальной ливень осколков разлетался во все стороны, разыскивая живую человеческую плоть. Ошеломленные авианалетом боевики на время потеряли способность атаковать. Теперь они хотели только одного – зарыться поглубже в землю, исчезнуть с ее поверхности, укрыться от секущего дождя раскаленных осколков. Но это было временным желанием. Плескачев знал, что, как только стихнут разрывы, банда вновь пойдет в атаку.
Под прикрытием непрерывно барражирующих «крокодилов» транспортный «Ми-17» тяжело опустился на расчищенную площадку. Благодаря провидению и искусству летунов ни одна бомба, ни одна выпущенная ракета не повредили площадку. Десантники уже подтянулись к месту эвакуации.
Завершающим этапом операции командовал капитан Верещагин. Он и еще несколько солдат прикрывали отход своих людей плотным огнем. Патронов капитан не жалел. Выпуская веером автоматные очереди, он заставлял недобитых боевиков, чьи фигуры мелькали на затянутой дымом опушке, залечь и не поднимать головы.
– Быстрее, мужики, уходим, уходим! – кричал он, хотя подгонять солдат не имело смысла.
Все и так делалось очень быстро и слаженно. Последним в вертолет загрузили бледного от потери крови Петьку Пугачева. Он получил ранение в голову. Осколок рассек ему лоб, надбровную дугу и часть левой щеки. На почерневшем от пороховых газов и грязи лице рана была почти незаметна.
Вцепившись в плечо младшего сержанта, дергая его на себя, он через силу проорал:
– Давай, Кёниг, залетай. Смотри, как меня разукрасили… Двери закрываются. Следующая остановка – база.
Вокруг творилось черт знает что. Часть боевиков, отрезанная от леса огнем с воздуха, с яростью обреченных рвалась вперед. Уже первые из них добрались до линии окопов. Никого там не обнаружив, чечены двигались к вертолетной площадке. Плескачев видел, как капитан, прикрывавший отход десантников, саданул по противнику из подствольного гранатомета. Перекрывая грохот разрыва, он крикнул:
– Сержант, чего вошкаешься? Быстро на борт!
– Письма… письма и фотографию в землянке забыл, – с неожиданным отчаянием откликнулся Плескачев.
Сейчас, в последний момент, он вдруг почувствовал, что оставляет нечто очень важное, нечто, что не должно оказаться в руках противника. Эта мысль так ошеломила младшего сержанта, что он замер, прислонившись к вибрирующему боку вертолета.
Из транса его вывел грубый оклик капитана:
– Жора, ты что, офигел. Какие письма?
Схватив Плескачева за ремень, капитан буквально зашвырнул его в вертолет. А там младшего сержанта подхватили руки товарищей.
«Вертушка» вздрогнула, отрываясь от земли, по которой стлался густой пороховой дым, сквозь который прорывались язычки пламени горящей травы.
Машина быстро набирала высоту. В ее гудящих от натуги внутренностях сидели не остывшие от боя десантники. Петька Пугачев, устроившись у открытого проема, посылал вниз прощальные очереди. Снизу к вертолету тянулись кровавые росчерки трассирующих пуль. Боевики пытались достать уходящую ввысь машину. Их суетливые фигуры метались между лабиринтами окопов, точно злобные насекомые, пробравшиеся в оставленный муравейник. Где-то внизу затявкал крупнокалиберный пулемет, установленный на открытом кузове выехавшего на пригорок «ГАЗ-66».
Плескачев слышал, как капитан процедил сквозь зубы:
– И откуда у них все это берется?
– Наши же, суки, «духам» оружие впаривают по бросовой цене. Все бабла мало, – безадресно, ни к кому конкретному не адресуя претензии, произнес младший сержант.
Обернувшись, капитан внимательно посмотрел на него:
– Это не наши, Жора. Это такие же враги, как и те, которые внизу. И давить этих сволочей надо беспощадно. Тогда и война с чеченами очень быстро закончится.
Неожиданно «вертушку» резко тряхнуло. Стараясь удержаться, солдаты хватались друг за друга, сочно матерились и озирались по сторонам. Только на лице капитана Верещагина засияла улыбка человека, понимающего, что происходит. Окинув взглядом десантников, он удовлетворенно выкрикнул:
– Спокойно, мужики. Не зря вы напрягались.
Батарея ракетной артиллерии, расположенная в пятнадцати километрах от места боя, после получения условленного сигнала произвела первый залп. Ракеты, вырвавшиеся из пусковых установок системы 9К57 «ураган», накрыли цель, произведя чудовищное опустошение на поверхности в несколько сотен гектаров. Занятый боевиками опорный пункт, лес вокруг него, вертолетная площадка утонули в океане огня. Сразу за залпом последовал очередной удар.
Плескачев физически ощущал, как поднимается вверх раскаленный воздух, вихри которого раскачивают вертолет. И без объяснений он понял суть рискованной операции, смысл которой заключался в том, чтобы отвлечь на себя крупную банду, сковать ее силы, а затем позволить ракетной артиллерии стереть бандитов с поверхности земли. Всех без остатка.
Глядя вниз на черно-багровое месиво, в котором исчезала банда, младший сержант подумал, что ради этого можно было рисковать. И что лучшей наградой за риск может быть только результат, увиденный воочию. И хотя под саваном из дыма вздыбленной разрывами земли и рыжего огня Жора Плескачев не видел, как умирают боевики, он был уверен, что каждому из них сейчас воздастся по заслугам.
Дальнейший маршрут вертолет прошел, четко выдерживая высоту и курс. Никто из десантников не обсуждал события последних часов. Все слишком устали, чтобы размениваться на разговоры. Только на аэродроме, уже после посадки, когда четырехлопастные винты машины устало кружились на холостых оборотах, к Плескачеву подошел капитан Верещагин.
Протянув ладонь для рукопожатия, он сказал только два слова:
– Спасибо, сержант.
Маленький домик притаился под сенью старой липы в самом конце улицы. Уютное жилье, расположенное в черте города, имело все атрибуты сельской усадьбы, включая сад и огород. Навес, служивший продолжением веранды, оплетали лозы дикого винограда. В десяти метрах от него располагался искусственный пруд с забетонированными стенами. В пруду лениво плескались набравшие вес карпы. Сразу за водоемом начинался фруктовый сад и огород. Все это великолепие принадлежало Юлиной тетушке, женщине трудолюбивой и неизбалованной радостями жизни.
Дом и хозяйство отстроил ее отец на месте пепелища дома предков. В годы войны на этом рубеже остановили немцев, стремившихся подмять под себя весь Кавказ и выйти к бакинским нефтепромыслам.
Вернувшись с войны, он год за годом обустраивал свой быт по собственному плану и в соответствии со своими представлениями о достойной жизни. Юлькин дед войну закончил в Восточной Пруссии, где собственными глазами видел ухоженные дома немецких бюргеров. На родине он попытался приблизиться к недостижимому образцу. Но построить бюргерский особняк при советском строе было невозможно. То и дело на стройку закатывал какой-нибудь начальник с метром в руке и начинал тщательно подсчитывать то размер веранды, то общую площадь. Потом он начинал уныло зудеть, что многие советские люди живут в бараках, что надо строить заводы, поднимать народное хозяйство и вообще нечего разводить частнособственнические настроения. Тогда Юлькин дед удалялся в недостроенный дом, а оттуда уже выходил в военном френче с полным иконостасом орденов и медалей. На правой стороне пестрели красные и желтые нашивки, обозначающие два легких и два тяжелых ранения.
Багровея и звеня наградами, дед наступал на чиновника и не стеснялся в выражениях:
– Ты, сучий потрох, будешь боевому офицеру указывать, какой глубины подвал копать? Будешь решать, строить или не строить мне мансарду?.. Да этот орден мне лично маршал Рокоссовский к гимнастерке прикручивал. И он не спрашивал, какой глубины мои солдаты окопы рыли, чтобы плацдарм за Вислой удержать.
Чиновник, испуганный гневной отповедью ветерана и еще больше упоминанием громкой фамилии славного военачальника, убирался от греха подальше. А дед упорно вел свое строительство до самой смерти.
Дом обрастал хозяйственными постройками, в саду появлялись невиданные сорта яблонь, вдоль дорожек, посыпанных гравием, росли кусты декоративного можжевельника. Но всем этим можно было удивить сограждан в теперь уже далекие пятидесятые или восьмидесятые годы прошлого века. В новые времена на улице выросли особняки покруче. Дворцы из красного кирпича громоздились, словно средневековые замки. Но и среди них дом старого солдата не терял своей привлекательности. Дед строил основательно, с любовью. Любое сооружение, возведенное на совесть, стоит долго и с годами только увеличивается в цене.
Умер старик незадолго до начала перестройки, успев отпраздновать юбилей Дня Победы. Возле пруда с карпами, как только теплело, дед ставил армейскую палатку, которую почему-то называл балаганом. Там, под брезентовым пологом, он ночевал и устраивал послеобеденную дрему. Так продолжалось до наступления холодов.
Дочь терпеливо сносила эту старческую причуду, а дед ничего не объяснял. Лишь незадолго до смерти он рассказал, как его завалило землей и бревнами в блиндаже. Заживо погребенный, он провел под завалом несколько суток. За это время линия фронта неоднократно перемещалась. Когда он, содрав до костей пальцы, выбрался наружу через вырытый лаз, советские войска перешли в контратаку, так что выбрался он уже на освобожденной территории, а следовательно, по глубокомысленному заключению офицеров особого отдела, в плену не был и в дополнительной проверке не нуждался. С той поры он и страдал средней формы клаустрофобией, болезнью не слишком заметной для посторонних, но изнурительной для больного.
После смерти старика дом ветшал. Так и не вышедшая замуж тетя Вера старалась держать хозяйство на надлежащем уровне, однако с годами делать это было все труднее. Сил у женщины хватало только на сад и огород.
Вот в эту тихую заводь и направлялся младший сержант воздушно-десантных войск Жора Плескачев, имевший самые серьезные намерения относительно племянницы хозяйки дома на окраине Моздока.
Тетю Веру младший сержант увидел, открывая калитку. Женщина сидела на крыльце дома, вылущивая из сухих стручков фасоль. Фасолины со звоном падали в алюминиевую миску у ее ног.
Плескачев знал, что тетушка приторговывает на рынке тем, что удалось вырастить на огороде. В нынешние трудные времена каждая копейка была подспорьем.
Вместе со скрипом калитки Жора весело крикнул:
– Здорово, тетя Вера! Гостей принимаешь?
Когда женщина подняла глаза, обведенные полукружьями синевы, Плескачев понял: что-то произошло. Взгляд у хозяйки дома был затравленный, словно она чего-то боялась. Всплеснув ладонями, тетя Вера вскочила, опрокинула миску с фасолью и, сделав несколько шагов навстречу, остановилась.
– Здравствуй, Георгий, – почти официально сказала она.
– А где Юлька? Почему она так долго не писала? – осматриваясь, спросил Плескачев.
В последнее время письма от девушки не приходили. По молодости лет Плескачев хотел было разобидеться, но потом трезво рассудил, что так себя вести может только желторотый птенец, не знающий жизни. А настоящий мужик должен за свое счастье бороться и, если надо, даже драться.
Вместо ответа тетя Вера горестно вздохнула, стряхнула с ладоней прилипший мусор, после чего отворила дверь:
– Пойдем в дом, Георгий. Нехорошо гостя на пороге держать.
Хозяйка дома заметно осунулась, побледнела и очень сильно постарела. Плескачеву показалось, что тетя Вера даже ростом стала меньше. От шустрой женщины, успевавшей делать несколько дел одновременно, не осталось и следа. Теперь перед ним была утомленная жизнью старуха, передвигающаяся шаркающей походкой. Тем не менее он и глазом не успел моргнуть, как хозяйка накрыла стол, застеленный ветхой клеенкой с изображением аляповатых цветов. На стол она поставила бутылку «Гжелки» и две стопки с золотыми ободками по краям.
– Юлька-то где? – предчувствуя беду, повторил вопрос Плескачев.
Разливая водку по стопкам, женщина ответила тусклым надтреснутым голосом:
– В больничке наша Юлечка. Увезли ее, родимую, в Москву.
От волнения у гостя пересохло в горле. Плескачев слишком долго ждал этой встречи, и новость подействовала на него ошеломляюще.
– Что случилось? – спросил он.
Тетя Вера довольно долго молчала, собираясь с силами для рассказа. В уголках ее глаз скопились слезы, которые она непроизвольно смахивала рукой. Наконец она заговорила:
– Юлька прежнюю работу бросила. Устроилась на аэродроме работать. Там и зарплата повыше, и платят без задержек. А так что, цельный день на улочке топчешься с этим мороженым. Пьянчуги разные пристают. Не работа, а одно наказание.
Стараясь не пропустить ни единого слова, Плескачев уточнил:
– В аэропорту место получила?
– Нет. У ваших, военных, – посмотрев с невольным укором на гостя, ответила тетя Вера.
Моздокский военный аэродром, бывший крупнейшей авиабазой на всем Кавказе, младший сержант Плескачев хорошо знал. Тут базировалась и штурмовая авиация, и вертолетные соединения. Но, кроме всего прочего, Моздокский аэродром был крупнейшим перевалочным пунктом на пути в Чечню. Сюда прибывали грузы, личный состав частей, принимающих участие в «контртеррористической операции». Кроме того, аэродром был крупнейшим работодателем для местного населения, страдающего от безработицы и безденежья.
– Понятно, – кивнул младший сержант, пытаясь сообразить, как может быть связана болезнь любимой девушки и новое место работы.
Хотя гость не прикасался к еде, выложенной на тарелки, сердобольная хозяйка, справившись с первоначальным волнением, пододвинула поближе миску с домашними соленьями. В иной ситуации младший сержант, которому осточертела казенная пайка, смел бы эти деликатесы в мгновение ока. Но сейчас Жора сидел с каменным выражением лица, а на его скулах вздувались желваки размером с голубиное яйцо.
Заметив состояние гостя, тетушка торопливо продолжила:
– Их на работу автобус возил. Объезжал город и собирал людей. Многие летуны с семьями на квартирах живут. Да и добираться до аэродрома далеко. Вот и Юлечка вместе со всеми ездила. У нее и пропуск служебный был, – словно это было важно, добавила тетя Вера.
– Ну, как же без пропуска на военный аэродром, – невпопад откликнулся Плескачев.
Закрыв ладонью глаза, точно пытаясь воссоздать в памяти трагическое происшествие, хозяйка дома тихо произнесла:
– Бумажка от бомбы не спасет…
Жора подскочил, опрокидывая стул:
– Что?
– Что слышал! – неожиданно резко ответила тетя Вера, а потом уже помягче добавила: – Да ты сядь. Мне и так нелегко балакать.
Жора послушно опустился на стул. Услышанное пригвоздило его к скрипучему рассохшемуся стулу.
– В тот день автобус немного припозднился. Это я потом узнала. А на последней остановке к ним женщина пыталась подсесть. Водитель ее не знал и в салон пускать не хотел. Вот она прямо на ступенях и подорвала себя. Осколки в салон полетели. А Юлечка как раз встала, чтобы на заднее сиденье пересесть. Она не любила впереди ездить. – Тетушка всхлипнула, уже не сдерживая слез. – Ее, кровинушку мою, осколками-то и задело. Все ноженьки изранило. Водителя и тех, кто на первых сиденьях был, сразу поубивало. И шахидке той голову оторвало. Наших, правда, в госпиталь быстро переправили. Юлечке сразу операцию сделали. Но доктора сказали, что надо делать еще одну. А может, и не одну. В общем, в Москву ее отправили. В главную военную больничку.
Машинально, не поднимая опущенной головы, Жора переспросил:
– В госпиталь Бурденко?
– Туда, родимую. Меня после операции пустили к ней в палату. Она меня и попросила тебе не сообщать. Сказала, что, может, калекой останется. Мол, кому калека нужна.
Залпом проглотив стопку, младший сержант налил себе еще одну и, не закусывая, лишь скрипнув зубами, влил в себя очередную порцию обжигающей гортань жидкости.
– Глупая девчонка, – тихо выдохнул он.
Облегчив душу, тетя Вера с мудрой усмешкой, осветившей ее лицо, поправила:
– Любит тебя сильно. А от любви каких только глупостей не учудишь.
Они еще долго сидели за столом, часто молчали, а потом вдруг начинали быстро говорить. То есть вели себя как люди, которых объединяет общее горе. Плескачев сразу решил для себя, что дорога домой будет пролегать через Москву. Что мать, ожидавшая сына из армии, все поймет. А вернуться, не повидав Юлю, он не мог.
– Ты мать только предупреди, – узнав о планах гостя, посоветовала тетя Вера.
– Обязательно, – кивнул головой Плескачев.
Хозяйка дома уговорила гостя остаться переночевать и отдохнуть перед дорогой.
Обессиленный услышанным и немного размякший от водки и нервного стресса, младший сержант нехотя согласился. Плескачев чувствовал, что короткий отдых ему просто необходим. Покурив на крыльце, он вернулся в дом. Тетя Вера гремела посудой, убирая со стола. Она сноровисто складывала тарелки на деревянную доску, служившую подносом.
– Скоро чай пить будем. А потом я постелю тебе в вашей комнате, – заметив возвращение гостя, сказала она.
Неожиданно к звону посуды добавился еще один звук. Тяжелые шаги доносились со стороны крыльца. Потом скрипнула входная дверь, шаги прозвучали в коридоре, и в комнату ввалился грузный мужчина, одетый в милицейскую форму. Растянув в улыбке широкий, словно у лягушки, рот, неожиданный визитер откозырял, приложив к фуражке с высокой тульей волосатую ладонь:
– Здравия желаю, баба Вера. Ого, да ты не одна…
– Здравствуй, Ибрагиша, – не слишком приветливо отозвалась хозяйка дома.
Плескачев тоже поспешил представиться:
– Младший сержант воздушно-десантных войск Георгий Плескачев.
Волосатый битюг хозяйской походкой протопал к столу, повернулся, чтобы повнимательнее рассмотреть сержанта. Теперь и Жора мог видеть черты его лица. Надо сказать, что мент произвел на десантника отталкивающее впечатление. Форма не шла визитеру. Более всего ему бы подходил засаленный халат продавца шашлыков или шаурмы. Но самыми отвратительными были глаза. Глубоко посаженные под мохнатыми бровями, они непрерывно бегали, словно у карточного шулера, оказавшегося на грани разоблачения.
– Это гость мой. Юлечкин жених, – с тихим вызовом произнесла хозяйка дома, подойдя к мужчинам.
Мент осклабился, показывая череду порченых зубов:
– Очень хорошо. А докумэнтики твои посмотреть можно?
Служитель закона, больше похожий на продавца кебаба, плохо выговаривал некоторые слова, произнося их с восточным акцентом. При этом он буквально ощупывал фигуру Плескачева хитро поблескивающими глазками.
Плескачев пожал плечами:
– Можно.
Перелистывая бумаги, милиционер внимательно просмотрел каждую букву. Отдавая их обратно, он вновь растянул лягушачьи губы в улыбке:
– Дэмбель, значит. Отвоевался, герой. Это хорошо. Тэперь домой поедешь. Мамку увидишь. Отоспишься в чистой постэли. А то, наверное, устал за боевиками по горам гоняться?
С трудом сдерживаясь, Жора сыронизировал, невольно скрывая свое боевое прошлое:
– Не очень. Я хлеборезом служил. Маслице лопал и буханки кроил. А за боевиками другие гонялись. Неужели не заметно.
– Замэтно, дорогой, замэтно, – быстро отреагировал мент, заметив раздражение собеседника. – Ты не задерживайся в наших краях. Уезжай по-быстрому. А то здэсь тоже неспокойно. Тэррорысты взрываются.
– Завтра поездом на Москву и отправлюсь, – желая побыстрее закончить неприятное общение с сально ухмыляющимся битюгом, ответил Плескачев.
Он развернулся и молча удалился в соседнюю комнату. Жоре хотелось побыть одному, собраться с мыслями, подумать над словами, которые он скажет Юле. Сквозь стену он слышал, как хозяйка дома и мент о чем-то переговариваются. Он не прислушивался к разговору. Когда хлопнула дверь, Плескачев понял, что мент ушел. Вернувшись в комнату, где стоял обеденный стол, он не нашел хозяйку. Тетя Вера гремела посудой на кухне.
– Кто это был? – присаживаясь на табурет, спросил Плескачев.
– Ибрагишка Гаглоев. Он в милиции работает. Дом его на этой улице стоит, – не очень охотно пояснила женщина.
– Чеченец?
– Нет. Ингуш. У нас тут каждой твари по паре, – испугавшись не слишком удачного выражения, тетя Вера вытерла фартуком мокрые руки, повернулась и торопливо поправилась: – Нет, ты не подумай. Я против кавказцев ничего не имею. Люди как люди, а выродки в каждой нации случаются. Но Ибрагишка, – тут она замялась, стараясь найти слова поделикатнее. – Хапуга он. Пузо отъел на службе. А с каких шишей? Милиция ведь не много получает.
– Не много, – подтвердил Плескачев.
– А этот Гаглоев домину себе отгрохал. Машины меняет. И ходит по улице как падишах. На людей сверху вниз смотрит. Мою соседку так матюгами обложил, что она с сердечным приступом свалилась. Видите ли, посмела ему замечание сделать. Тот еще фрукт.
Скорее по инерции, чем из-за любопытства, Плескачев задал следующий вопрос:
– От вас этот абрек в форме чего хочет?
Вернувшись к мытью посуды, тетя Вера объяснила:
– Прицепился как банный лист к ж… Просит, чтобы дом ему продала. Он мой и свой участок объединит и новые хоромы построит. Все мало ему.
– Не хило, – усмехнулся младший сержант, выглядывая в окно.
Оттуда открывался вид на капитальный двухэтажный дом из красного кирпича под скошенной на финский манер крышей. Архитектурные особенности и качество стройматериала свидетельствовали о том, что дом возвели совсем недавно.
– Урюка фазенда? – кивком головы указав на внушительное строение, поинтересовался десантник.
– Его.
– Настоящий мавзолей. Тадж-Махал моздокского разлива, – недобро ухмыльнулся младший сержант.
– Чего? – прекратив полоскать посуду, тетя Вера недоуменно уставилась на гостя.
– Дворец такой в Индии есть. Неописуемый по красоте и роскоши. Вот я и говорю, что мент ваш дворец возвел. Одни, блин, кровь проливают, другие хоромы себе возводят.
Логика солдата была понятна пожилой женщине. Она горестно вздохнула:
– Да, неровно Бог делит. – Спохватившись, тетя Вера перекрестилась: – Прости меня, Господи, за богохульство.
Проницательности парню из Кёнига было не занимать. Былая разгульная жизнь мелкого контрабандиста и время, проведенное на войне, сделали из Плескачева неплохого психолога. Он нутром почуял, что отношения неопрятного мента и родственницы его девушки гораздо хуже, чем могло показаться на первый взгляд. И хотя ему не особенно хотелось копаться в их взаимоотношениях, он на всякий случай уточнил:
– Крепко наезжает насчет продажи?
Тетушка пожала плечами:
– Пока не очень. Он Юльку опасался. Говорил, что этой девчонке палец в рот не клади. Что если сумела вырваться из Грозного, то сумеет и за меня, и за себя постоять. – Хозяйка дома подумала, стоит ли нагружать молодого человека своими проблемами. Но потом, видимо, решив, что они почти родственники, закончила: – А как Юлечку увезли в Москву, стал приходить каждый день. Все зудит и зудит, чтобы дом продала. Обещал мне квартиру в городе купить. Говорит, что в частном доме одинокой женщине жить небезопасно. Времена-то нынче лихие. А у меня даже собаки нет. Одни коты по двору шастают. Подленький этот Гаглоев. – Сделав большие глаза, она прошептала: – Наши балакают, что он с бандитами связан. Может, наговаривают. Народ нынче недобрый. Всякую напраслину на человека возвести могут.
– Гонят сейчас конкретно. По поводу и без, – вставая, произнес Плескачев, подумав про себя о том, что с ментом надо по-мужски потолковать, объяснить ему, что не следует приставать к пожилой женщине с сомнительными предложениями.
Проснувшись утром, Жора обнаружил, что хозяйка уже успела отправиться на базар.
Расписание у тети Веры было четкое и устоявшееся. Свой нехитрый товар она стремилась продать как можно быстрее, чтобы остальное время посвятить домашним делам. Плескачеву такой расклад был на руку. Он терпеть не мог долгих прощаний, проводов и тому подобной сентиментальщины. Быстро собравшись, он на листке отрывного календаря написал прощальную записку, в которой уведомлял хозяйку о своем отъезде в Москву. Выйдя, младший сержант закрыл дверь на ключ, который, в свою очередь, положил под выдвигающийся кирпич в основании крыльца. О тайнике ему вчера вечером рассказала хозяйка.
В эти утренние часы улица поразила Жору звенящей пустотой. Только за заборами тявкали собаки да грустно каркала ворона, устроившаяся на фонарном столбе. Трудовой люд уже успел добраться до рабочих мест, а те, которым некуда было спешить, еще нежились в постелях.
До остановки от дома тети Веры было минут пятнадцать ходьбы. Забросив за спину сумку, сшитую из брезента, Жора одернул камуфлированную куртку, закрыл калитку и пружинящей походкой полного сил молодого человека зашагал к остановке. В конце улицы он остановился у киоска, достал из кармана деньги и очень вежливо постучал в закрытое картонкой окошко.
Картонка провалилась внутрь, и в проеме показалось заспанное лицо, принадлежащее конопатой девице.
– Чего? – зевая, спросила она.
– Сигарет, милая.
– Каких? – вяло переспросила продавщица, похожая на вытащенную из воды рыбу.
– Давай «Парламент».
– Ого, шикуешь, солдатик! – весело заржала киоскерша, отряхиваясь ото сна.
– Могу себе позволить, – выкладывая деньги на узенькую полку перед окошком, ответил младший сержант.
Уходя, он чувствовал, как взгляд конопатой сони прожигает ему спину.
Когда до остановки оставалось метров пятьдесят, Плескачев остановился. Распаковав пачку, он достал одну сигарету, повертел ее между пальцами, разминая по старой армейской привычке табак. Посмотрев на безлюдный пятачок остановки, он усмехнулся, мысленно укоряя себя за бестолковые действия. Сигареты этой марки в дополнительном размягчении не нуждались, о чем свидетельствовали крошки табака, высыпавшиеся на штаны. Стряхнув крошки, Плескачев выпрямился. В это же время белая «Нива», которая от пыли напоминала серую гигантскую мышь, чиркнув протекторами по бетону бордюра, остановилась почти у носа десантника.
– Здорово, дэмбель, – выставив ногу из проема открытой двери, поприветствовал Плескачева вчерашний знакомый.
– Привет, мент, – нахмурившись, ответил десантник.
– Куда собрался? – вываливаясь всей тушей наружу, поинтересовался мент.
Отшвырнув незажженную сигарету в сторону, Жора с легкой агрессией отрезал:
– Тебе какое дело?
– Э, дорогой, с властью нельзя так разговаривать, – просипел боров в форме, демонстративно поигрывая дубинкой.
Следом за Гаглоевым из машины появились еще двое. Один, поджарый, как афганская борзая, зашел десантнику за спину. Второй, одетый по гражданке, миролюбиво усмехался, показывая череду блестевших под солнцем золотых коронок.
Решив не нарываться на скандал, десантник, поставив на землю сумку, с деланым спокойствием развел руками:
– Ну, извини. Мы люди военные, привыкли по-своему базарить. Без лишних вежливых заморочек. На вокзал я двигаюсь. На вокзал… Понял?
Поведение троицы не нравилось Плескачеву. Слишком воровато бегали у них глаза. Слишком мирно усмехался поджарый тип. Но вокруг был мирный город, а не развалины чеченской столицы. Кроме того, Жора верил, что все, связанное с войной, чеченами, опасностью и прочими неприятными вещами, осталось далеко позади, в безвозвратном прошлом.
Продолжая ухмыляться жабьей улыбкой, Гаглоев предложил:
– Садись, подвезем до вокзала.
Десантник покрутил головой:
– Спасибо. Я на своих двоих дотопаю.
За его спиной раздался голос поджарого типа, чье дыхание Жора ощущал на своем затылке:
– Чего выдрючиваешься, боец? Садись, тебе сказали!
Подчиняясь инстинкту солдата элитных частей Российской армии, Плескачев внутренне напрягся, подготавливаясь к схватке. Теперь у него не было сомнений, что эта троица встретила его неспроста и даже, вполне возможно, ждала его, наблюдая за домом. Но все произошло быстрее, чем мог предвидеть десантник.
Первым попытался ударить Гаглоев. Тупой конец резиновой дубинки больно воткнулся в пах сержанта. Превозмогая резкую боль, растекшуюся по нижней части туловища, Жора впечатал кулак в челюсть мента. Гаглоев коротко хрюкнул и подался вперед. Его туша обрушилась на Жору как кусок скальной породы, сорвавшейся с вершины. Разворачиваясь, десантник оттолкнул мента плечом. И в эту же секунду поджарый, успевший нацепить на ладонь кастет, звезданул десантника по виску. Удар пришелся по касательной, но и этого Плескачеву хватило, чтобы отключиться.
В машине он на минуту пришел в себя. Склонившийся над ним Гаглоев снимал с запястья трофейные часы, которыми так гордился Плескачев.
– Ментяра, что ты делаешь? – Жоре казалось, что он кричит, а на самом деле из разбитых в кровь губ срывался невнятный шепот.
Ингуш, похожий на обезьяну, облаченную в форменный френч, попробовал ухмыльнуться. Но, схватившись за разбитую челюсть, он с ненавистью выдохнул:
– Твое время закончилось. Часы на том свете не нужны.
И в ту же минуту Жору ожгла адская боль от удара, нанесенного сидевшим по другую сторону сухопарым напарником Гаглоева. Сознание уходящей волной прошумело в голове десантника. Плескачев впал в забытье, глубокое и мрачное, как ущелья горной Чечни.
