Глава 7

Дом на окраине селения, расположенного километрах в пяти к северу от Аргуна, казался сказочным замком. Среди так и не восстановленных развалин он выделялся белизной стен и крышей, крытой красной черепицей.

Федералы не проявляли к опустевшему селению никакого интереса. Здесь от силы проживало чуть более дюжины семей, не замеченных в связях с боевиками. Оставшимся жителям пришлось пережить несколько зачисток, которые никаких результатов не принесли. Гораздо больше проблем возникало в расположенном неподалеку Аргуне. Здешние же места считались чуть ли не оазисом спокойствия.

Добротный дом на окраине селения принадлежал уважаемому человеку – Беслану Ганирову, разменявшему уже восьмой десяток лет. Трое сыновей Ганирова погибли еще в первую чеченскую войну на улицах Грозного. Русский танкист удачным выстрелом накрыл «Жигули», в которых ехали братья Ганировы. С тех пор старик ушел в себя. Политикой не занимался. В связях с боевиками замечен не был. С федералами вел себя подчеркнуто холодно, но вражды не выказывал.

Когда-то Беслан ворочал большими делами. Теперь он доживал свой век в шикарных хоромах, чудом уцелевших при обстреле селения реактивной артиллерией.

– Аллах сохранил дом, а взамен потребовал детей, – шептались местные.

В советские времена Беслан Ганиров занимался строительством. Под его руководством бригады шабашников возводили в казахстанских степях жилые поселки, животноводческие комплексы, элеваторы для хранения зерна и прочие строения. Шабашники много работали и много получали. Председатели совхозов специально для них вели двойную бухгалтерию и проплачивали заработанное «черным налом».

Беслан вырос в этих диких азиатских степях. Его вместе с родителями доставили сюда в вагоне для перевозки скота. Лютой зимой, когда степь каменеет от холода, депортированных чеченцев выбросили в снег на глухом полустанке. Солдаты НКВД вручили каждому по лопате и приказали рыть землянки. Яма, выдолбленная в стылой земле, стала первым строением, возведенным Бесланом Ганировым. Гораздо позднее он понял, что на строительстве можно неплохо заработать, а деньги в любом обществе означают свободу.

Страна ждала от степной республики большого хлеба. На подъем целины направлялись огромные средства, которые требовалось освоить в кратчайшие сроки. Руководители хозяйств хватались за голову, читая планы, спущенные сверху. Рабочих рук в хозяйствах не хватало. И тут, как по мановению волшебной палочки, перед озадаченным руководителем появлялся Беслан со своими людьми.

Он брался за любое задание. Его не пугали сжатые сроки и тяжелые условия. Взамен он выдвигал два требования: платить в тройном размере и не лезть с ценными указаниями. Руководители хозяйств, выдерживающие эти условия, получали потом правительственные награды и новые высокие назначения. Их физиономии мелькали в телевизионных трансляциях с партийных съездов и на первых полосах центральных газет. Их называли крепкими хозяйственниками, передовиками социалистического производства. А Беслан, оставаясь в тени, получал деньги. Хорошие деньги.

Бригады, которые он контролировал, состояли преимущественно из выходцев с Северного Кавказа. Костяк составляли чеченцы, но были и даргинцы, ингуши, адыгейцы, ногайцы. Русских Беслан брал в дело неохотно. Он обвинял их в пьянстве и лени, но настоящие причины были глубже. Где-то в сумеречных закоулках подсознания, на генном уровне, жила в душе чеченца нелюбовь к представителям этой нации. Но если возникала необходимость в каком-либо специалисте, Беслан задвигал эту нелюбовь куда подальше.

Когда депортированным народам разрешили вернуться на родину, семья Ганировых охотно воспользовалась этой возможностью. В родовом селении Беслан построил дом, помог старикам обзавестись хозяйством, женился, наделал сыновей, негласно проспонсировал возведение мечети, навербовал в свои бригады молодежи и вернулся заколачивать деньги в казахские степи.

На сезонные шабашки уезжали многие. Беслан давал возможность хорошо заработать, поэтому его имя пользовалось почетом и уважением. Он заматерел, стал настоящим главой рода. Каждое его слово имело вес и значение.

Но это было дома. А в азиатских степях за место под солнцем приходилось драться. Руководители хозяйств становились поприжимистее, да и конкурентов прибавилось. Разные шустрые оперативники райотделов по борьбе с расхищением социалистической собственности требовали новых взяток. Партийные начальники тоже не отставали. И те, и другие пытались доить бригады шабашников по полной программе. Но Беслан умудрялся вести дело с прежним размахом. Впрочем, случались досадные промахи, один из которых чуть было не стоил ему свободы.

Колченогий казах – председатель крупного колхоза – решил «кинуть» бригаду шабашников. Он отказался платить за выполненную работу по тройному тарифу. Более того, когда Беслан приехал уладить конфликт миром, обнаглевший азиат грубо оскорбил его.

– Жаль, Сталин не додавил вас, черножопых, – сказал колченогий, швыряя к ногам Беслана ведомость. – Расписывайся в получении денег и проваливай в свой аул!

Ведомость шеф шабашников подписал и, аккуратно сложив, спрятал в карман. Выходя из кабинета, Беслан недобро сверкнул глазами. У двери он задержался, чтобы, не поворачивая головы, пообещать:

– За кидалово ты, верблюжья задница, ответишь. Жопой саксаул щипать будешь, если положенные бабки моим людям не выплатишь.

Казах угрозу воспринял серьезно. Он не стал обращаться в милицию или писать письма в партийные органы. Четверо крепких парней, состоявших в родственных связях с председателем совхоза, денно и нощно стали его охранять. Клановая преданность на Востоке надежнее законов и правоохранительных органов. В кольце родственников, которым платил из сэкономленных денег, казах чувствовал себя как за каменной стеной.

Для Беслана сложившаяся ситуация грозила утратой авторитета. Он рассчитался с людьми из собственного кармана. Однако по степи уже поползли нехорошие слухи о том, что при желании даже Ганирова можно развести на бабки. Дурной пример заразителен, это Беслан хорошо понимал. Другие руководители могли последовать примеру колченогого, и тогда с налаженным делом можно было бы распрощаться.

Вот тогда в вагончике, стоявшем у недостроенной зерносушилки, и появился крепко сбитый парень с бычьей шеей и глазами отморозка.

Вагончик был штаб-квартирой Беслана, его резиденцией и местом для решения самых деликатных вопросов. Тут производились расчеты, заключались новые контракты, хранилось нечто вроде «общака», из которого выплачивались и реальные, а не прописанные на бумаге, зарплаты, и взятки.

Парня звали Арби Зараев.

Под началом Беслана он работал всего лишь второй сезон, но тот уже успел присмотреться к этому немногословному мрачноватому соплеменнику.

Арби был выходцем из южных районов Чечни. В глухом ауле у него остались престарелая мать и несколько сестер. Отец Арби, работавший пастухом, погиб при невыясненных обстоятельствах. Его нашли зарезанным возле колхозной кошары, из которой пропали несколько овец. Местные поговаривали, что видели в горах двух бродяг, у одного из которых на плече болталось ружье, принадлежавшее отцу Арби.

На некоторое время подросток исчез из дома. Куда отправился Арби, где он провел несколько дней, никто не спрашивал. А через неделю горный поток прибил к берегу тела двух мертвецов с располосованными глотками и изуродованными лицами. В пустые глазницы кто-то вставил убитым овечьи глаза. С тех пор молчаливого парня побаивались даже односельчане.

Беслан, знавший о происшедшем, взял парня под свое крыло без колебаний. Работал Арби, как и все, но было в нем что-то особенное. Держался он особняком, словно был прямым потомком пророка Мохаммеда, не желающего унижаться общением с простыми смертными. Говорил мало, умел держать себя в руках, с готовностью исполнял любой приказ Беслана. В парне чувствовалась внутренняя сила, которую он не выставлял напоказ. Поэтому с выбором кандидатуры для выполнения задуманного у Беслана проблем не было.

В вагончике состоялась короткая беседа с далеко идущими последствиями.

– Арби, нас обманули, – скорбно произнес Ганиров.

Сидевший на краешке табуретки молодой чеченец ответил скупой однозначной фразой. При этом его верхняя губа чуть приподнялась, обнажая ряд ровных белых зубов.

– Я знаю.

– Нас назвали черножопыми недобитками.

– Я знаю. – Губа Арби задиралась все выше и выше, как у волка, увидевшего противника.

– Надо наказать колченогого козла. Наказать так, чтобы другим неповадно было. Ты берешься за это дело?

Тогда Арби согласился. Он отказался брать с собой помощников, пообещав, что исполнит все сам. Так и случилось.

Колченогий председатель имел одну слабость. Он с ума сходил от белокурых женщин европейского типа. Очередная пассия председателя заведовала фельдшерским пунктом, расположенным в главной усадьбе соседнего хозяйства. На свидания казах ездил один. Родственники не одобряли подобного блуда, а жена, похожая на каменное изваяние с вершин древних курганов, устраивала настоящие битвы с битьем посуды, царапаньем физиономии и вырыванием волос. Покорными женщины, выросшие в степи, вопреки расхожему мнению, никогда не были. Поэтому на свидания казах отправлялся без охраны, то есть без родственников, готовых настучать скандалистке-жене в самый неподходящий момент.

О дальнейшем Беслан знал со слов своего подручного. Больше полумесяца Арби пас обидчика, вычисляя каждый его шаг. Он выяснил маршрут передвижения и даты визитов. Осмотрел местность и изучил привычки будущей жертвы.

Амурным утехам любовники предавались на берегу искусственного озера – в домике, где смотрители за шлюзами хранили свой инструментарий. Он-то и стал орудием убийства.

Арби ворвался в домик, когда парочка находилась на пике страсти. Звезданув председателя по затылку стальным рычагом, служившим для подъема задвижек шлюза, убийца сделал паузу. Он выпрямился, ударом ноги столкнул обмякшее тело на грязный пол, чтобы приняться за истошно визжащую фельдшерицу.

Женщина не знала, что в кузове машины, на которой приехал убийца, лежит ее муж, в глотку которого Арби залил не менее литра водки. Сделав из любовников стальной кочергой две отбивные, убийца оставил трупы плавать в луже крови. Мужа покойницы он сбросил в яму возле северной стороны шлюза. Парень умел заметать следы.

Следствию была предложена готовая версия: разъяренный муж, разогретый алкоголем, в состоянии аффекта убивает неверную жену и ее любовника, а затем кончает жизнь самоубийством.

Но на беду Беслана и его подручного, сработавшего безупречно, вдова стала настаивать, чтобы следаки копнули поглубже. У бабы, похожей на каменное изваяние, оказались большие связи в правительстве республики. Колченогого мужа она по-настоящему любила. Следователи принялись носом землю рыть, стараясь прояснить дело до конца.

Почувствовав, что земля начинает гореть под ногами, Беслан вызвал парня к себе. Беседа состоялась все в том же вагончике, в тени недостроенной зерносушилки.

– Арби, ты сделал все хорошо. Но сейчас тебе лучше уехать, – чеканя каждое слово, произнес Ганиров.

– Понимаю, Беслан. Как скажешь. – Казалось, парень принимает волю старшего с покорностью барана, бредущего за пастухом.

Беслан между тем продолжал инструктировать убийцу:

– О деньгах не беспокойся. Получишь сполна. Часть отдам тебе. Часть передадут матери. Домой покуда не возвращайся. Поезжай в Москву. Я дам тебе адреса хороших людей. Они помогут устроиться, дадут кров над головой, помогут с работой.

Парень слушал молча, лишь изредка кивая в такт говорящему. При этом холодные глаза убийцы смотрели на Беслана не мигая. Будучи и сам не робкого десятка, Ганиров чувствовал, как спину пробирает холодок.

Когда он закончил и протянул пакет с деньгами, Арби сказал:

– Я думал, что ты меня убьешь.

– Что? – удивленно вскинул брови Беслан. – Зачем же?!

Пряча за отворот куртки пакет с деньгами, убийца с легкой усмешкой пояснил:

– Убьешь и бросишь в степи лисицам. Я бы так поступил. Зачем оставлять человека, который может свидетельствовать против тебя. Мертвецы умеют хранить молчание, а живого всегда можно заставить говорить. За меня мстить некому. – Застегивая молнию, Арби добавил: – Но ты сделал правильный выбор.

Он бесшумно выскользнул из вагончика, чтобы раствориться в ночной степи.

– Жизнь покажет, – бросил ему в спину Беслан.

Так, на время, дороги Беслана Ганирова и Арби Зараева разошлись.

Годы брали свое. Беслан и заметить не успел, как подкралась старость, подросли сыновья, а в бороде не осталось ни единого черного волоска. Он свернул свои дела в степной республике, осел в родных краях.

По слухам, и у Арби все складывалось неплохо. Парень воспользовался шансом, поступил в Институт нефтегазовой промышленности на заочное отделение, готовился стать инженером. С такой специальностью пусть скромное, но стабильное будущее было ему гарантировано. На время Беслан позабыл о своем подручном.

Но зимой девяносто пятого года их дороги вновь пересеклись.

Беслан уже успел оплакать убитых сыновей, так и не погребенных по мусульманскому обряду. Они остались лежать, впрессованные танковыми гусеницами в куске искореженного металла на улицах разрушенного Грозного. С их гибелью у старика не осталось ничего, что удерживало бы его на этом свете. Так, по крайней мере, ему казалось.

Но Беслан не позволял себе раскиснуть – ведь война никого не обошла стороной. Теперь она грохотала эхом выстрелов крупнокалиберных пулеметов на самой окраине села.

Когда скоротечный бой с окруженными на окраине мотострелками закончился, в село вошли боевики. Крупный отряд, оставивший по приказу генерала Дудаева плацдарм у реки Сунджа, передислоцировался на юг республики. Там, на заранее подготовленных базах, они планировали отдышаться, провести перегруппировку, чтобы ударить по федералам с новой силой.

Командовал отрядом не кто иной, как Арби Зараев.

Беслан сразу узнал его, хотя сделать это было непросто. Из подвижного, быстрого молодого человека он превратился в массивного неспешного мужчину с густой окладистой бородой.

Одетый в камуфлированную форму, «разгрузку» с топорщившимися от боеприпасов карманами, Арби стоял возле группы пленных. Солдаты, присевшие на корточки, почти еще дети, испуганно таращились на бородача, отдававшего приказы на непонятном языке. Только сидевший в центре лейтенант, чьи русые волосы слиплись от крови, сочившейся из раны на голове, смотрел на командира боевиков с нескрываемой ненавистью.

Бывшего босса командир боевиков встретил спокойным, полным превосходства взглядом. Когда тот подошел поближе, Арби поприветствовал старика:

– Здравствуй, Беслан! Вот и свиделись.

– Здравствуй, – ответил Ганиров.

Возвысив голос, чтобы слышали окружающие, полевой командир произнес:

– Я знаю про твоих сыновей. Они погибли, как воины.

– На все воля Аллаха, – скорбно отозвался Беслан.

Громкие слова не трогали душу старика. Он никогда не был религиозным фанатиком. Но в сыновьях заключалась вся его жизнь. Их смерть вынула у Ганирова из груди сердце, и эта пустота болела больше всего. Ни молитвы, ни повседневные заботы не могли заглушить эту боль. Жизнь не терпит пустоты. Ее место занимает или смирение, или желание отомстить. Беслан Ганиров выбрал последнее.

Подойдя к старому знакомому, Ганиров что-то прошептал ему на ухо.

Через несколько минут группу пленников вывели на окраину села. Солдат срочной службы пинками согнали в змеившийся вдоль околицы овраг, тянувшийся до протекавшей рядом с селением речушки.

Стоя на краю оврага, командир боевиков зычным голосом приказал:

– Бегите к реке! Она приведет вас к дороге. Никогда сюда не возвращайтесь. Мы не звери. Детей не убиваем. Так и скажите своим толстозадым генералам. Но запомните, если вернетесь, мы заставим вас жрать собственные потроха.

Солдаты, осыпаемые градом насмешек, вжав головы в плечи, ринулись по каменистому дну оврага к реке. Они бежали, а в спину бойцам смотрел раненый лейтенант, которого боевики не отпустили. Офицер провожал бойцов взглядом, в котором не было ни презрения, ни разочарования в подчиненных. Только одна тоска. Он ведь и сам был почти мальчишкой, успевшим прослужить после окончания училища совсем немного.

Зайдя за спину лейтенанта, Беслан Ганиров протянул руку. Следовавший за ним командир боевиков вложил в раскрытую ладонь старика массивную рукоять охотничьего ножа с широким лезвием, утонченным канавками для стока крови. Взмахнув рукой, Беслан всадил нож в шею лейтенанта.

Офицер захрипел и опустился на колени. Жизнь не хотела покидать молодое тело. Офицер пытался подняться, но ноги не слушались его.

– Помоги, – гаркнул командир одному из боевиков.

Подскочивший верзила выстрелом в затылок добил пленного.

Пнув труп носком сапога, Арби Зараев расплылся в улыбке:

– Видишь, Беслан, одной собакой меньше. Они дорого заплатят за смерть наших братьев, за смерть твоих сыновей. Теперь мы будем хозяевами своей земли.

Стирая с лица кровь жертвы, Беслан Ганиров глухо, по-звериному, проурчал:

– Одного мало. Они забрали у меня троих.

Подхватив старика под локоть, командир отряда отвел Беслана от края оврага. Глядя, как сбрасывают вниз труп, он пообещал:

– Будет больше. Война только началась. И чтобы ее выиграть, одной милости Аллаха мало. Нужны люди, оружие, еда, боеприпасы, лекарства для раненых и многое другое.

Старик прервал его:

– Я понимаю. Не продолжай. Все это можно купить за деньги.

– Верно, – усмехнулся главарь боевиков.

Беслан, растопырив перед лицом собственную пятерню, созерцал перепачканные кровью пальцы. Утолщенные в суставах, иссушенные временем, с длинными, но чистыми ногтями, они напоминали лапу стервятника, успевшего полакомиться мясом жертвы.

– Деньги зарабатывать я умею, – усмехаясь своим потаенным мыслям, произнес старик.

Арби, а точнее полевой командир, известный под именем Сулейман, одобрительно хлопнул собеседника по плечу:

– Вот и отлично. Значит, повоюем…

Эта встреча вдохнула в дряблое тело Беслана Ганирова новую жизнь. Он быстро восстановил связи с деловыми партнерами за пределами Чечни. Но теперь его бизнес носил специфический характер. Из южных районов степной республики курьеры, работавшие на Ганирова, везли пакеты с вязким, похожим на застывшее коровье дерьмо веществом. В российских городах, и прежде всего Москве, героин низкой очистки не задерживался и попадал к дилерам. А уж от них он расползался по провонявшим ацетоном или разбавителем наркопритонам, подворотням, недостроенным корпусам остановившихся заводов. Эта «дурь» предназначалась для сопливой молодежи и конченых наркотов, крепко сидевших на игле.

Для привередливых клиентов Ганиров поставлял товар классом повыше. Афганский опиум высокой очистки и белый, как снег на горных вершинах, кокаин приходили из дальнего зарубежья.

Товар по своим каналам переправлял Сулейман.

По официальным сводкам, полевой командир Сулейман погиб в ходе общевойсковой операции, проведенной в южных районах Чечни. Лишь немногие знали, что он с располосованным осколком брюхом вырвался из кольца окружения. Придерживая обеими руками вываливающиеся внутренности, полевой командир по руслу обмелевшей реки угрем проскользнул через все кордоны и заставы. В пастушьей лачуге он отлежался, вправил не задетые осколками внутренности и сшил разорванную полость суровыми нитками. Подоспевшие на помощь боевики из отрядов Масхадова вывезли Сулеймана в более надежное укрытие.

Через месяц он перебрался в Иорданию, где и был прооперирован.

Оправившись, Сулейман пытался разобраться в быстро меняющейся обстановке. Он пытался наладить контакты с влиятельными людьми, искал доступ к большим деньгам, аккумулированным в так называемых благотворительных мусульманских фондах. По приказу из Чечни для вербовки наемников Сулейман наведался в тренировочные лагеря исламских фундаменталистов, расположенные на Ближнем Востоке. Оттуда его откомандировали в такую глухомань, в которой верблюд мог подохнуть от тоски. В афганском Регистане он долго задерживаться не стал. За талибов всерьез собирались взяться американцы. Дни их были сочтены.

Однако заграничные вояжи расширяют кругозор. Сулейман многое понял, сделав для себя выводы. Он уяснил, что война – это хорошо организованный бизнес со своими правилами. Что бедные – это всего лишь расходный материал в прибыльном бизнесе. Что настоящие дирижеры всегда находятся в тени и получают причитающиеся проценты. Что стать таким дирижером труднее, чем попасть в райские кущи, потому что все роли уже распределены и лучшие места давно заняты.

Деньги дают под известное имя, или, как принято выражаться у менеджеров, под раскрученный бренд. Басаев – это бренд. Хаттаб – это бренд. А Сулейман оставался одним из многих полевых командиров. Мелкой монетой для размена в большой игре. Сражаясь же за дело ислама, можно было сделать себе имя, а значит, обеспечить будущее.

Сулейман умел держать нос по ветру. Находясь в Иордании, он совершил несколько поездок в соседнее государство. Побывав в Саудовской Аравии, Сулейман понял, что и сам ислам бывает разным. Кто-то молится под открытым небом, а потом отправляется спать в рваную палатку. А кто-то возносит хвалу Аллаху в мечетях под золотыми куполами, после чего отправляется на роскошной машине в дом, переполненный благами западной цивилизации. Кто-то живет надеждой, что смерть сменит постылую нищету, голод и убожество на вечную жизнь в райских садах. А кто-то, не дожидаясь благословения Аллаха, строит свой индивидуальный рай на грешной земле.

В Саудовской Аравии, этом королевстве, лопающемся от нефтедолларов и денег паломников, совершающих хадж к святым местам, Сулейман стал ярым ваххабитом. В глубине души он признавался сам себе, что ни черта не понимает в этом религиозном учении. Но приверженность ваххабизму хорошо оплачивалась, и это было главным.

Со временем Сулеймана начало тошнить от пустынных пейзажей, занудных разговоров старцев, разбирающих тонкости учения, и их непонятных проповедей, повышенного внимания иорданской контрразведки и их конкурентов из саудовских спецслужб. Кроме того, участие в наркобизнесе было сопряжено с определенным риском. В любой момент высокопоставленные покровители могли сдать Сулеймана. Но больше всего донимала крысиная возня таких же, как он сам, пешек, оказавшихся за границей своей родины, старавшихся продать себя подороже.

По ночам Сулейману снились горы, утренний туман, сползающий по склонам в долины, вьющиеся серпантином дороги, на которых так удобно устраивать засады, буковые рощи и развалины старинных башен, служивших укрытием его далеким предкам.

Потом в сон врывались менее идиллические картины. Туман оказывался пороховым дымом, стелющимся вдоль дорог с горящими машинами. От склонов тянулся инверсионный след запущенной зенитной ракеты, ищущей воздушную цель. И только буковый лес в снах боевика продолжал шептать своими ветвями извечную песню.

Когда отряды Шамиля Басаева вторглись в Дагестан, Сулейман понял – пора возвращаться. В Чечне начинались большие дела.

Перед отъездом он встретился с некоторыми влиятельными людьми, которые на первых порах помогли деньгами.

Один из них, грузный шейх с бородкой а-ля Троцкий, объяснил свою щедрость:

– Мы инвестируем деньги не в вас, а в джихад против неверных. Постарайтесь оправдать наши надежды.

– Все деньги принадлежат Аллаху, – покорно склонив голову, ответил Сулейман.

Но он-то знал истинную причину щедрости толстозадого шейха, владевшего дюжиной нефтяных скважин на Аравийском полуострове в зоне Персидского залива. Сулейман знал, что американцы после событий 11 сентября решили уменьшить зависимость своей экономики от ближневосточной нефти. Покупая нефть у арабов, они невольно спонсировали террористов. Теперь янки пытались разнообразить источники поставок нефти в свою страну.

Россия в списке потенциальных кандидатов на поставки могла занять первое место. С ее неограниченными запасами, работягами, готовыми вкалывать за пригоршню долларов в самых суровых условиях, с ее опытом нефтедобычи, а главное – с ее продажными чиновниками и алчными олигархами, вывозящими прибыль в западные банки, – Россия могла с успехом заменить Саудовскую Аравию.

Но кто станет делать ставку на нестабильную страну?! Страну, где идет широкомасштабная война. Где на улицах городов гремят взрывы, а магистральные нефтепроводы в любой момент могут стать объектом террористической атаки. Бизнес любит порядок и предсказуемость. Поэтому, спонсируя войну в России, шейх обеспечивал стабильность своих доходов. Продолжение войны в далекой стране лежало в сфере его экономических интересов, а Аллаха должны были умилостивить трупы неверных.

Деньги творят чудеса. Имея деньги, вы можете стать известной эстрадной звездой или прослыть мудрецом, знающим ответы на все вопросы бытия. Можете приобрести непререкаемый авторитет или превратиться в филантропа, на которого бедняки будут молиться как на икону. А можно нанять банду головорезов, чтобы зарабатывать на войне еще большие деньги.

Сулейман знал, где найти нужных людей. Его вербовщики шныряли по лагерям беженцев, отбирая готовую на все, только чтобы вырваться из нищеты, молодежь. Юнцов переправляли на базы, расположенные на территории сопредельного государства. Но это был сырой материал, полуфабрикат, из которого еще предстояло сделать настоящих волков. С сопляками заниматься серьезными делами Сулейман не собирался.

Костяк банды составили надежные, проверенные в боях кадры. Группа наемников, выполнявшая одновременно роль инструкторов, усилила отряд. Среди них были идейные религиозные фанатики, начавшие свой личный джихад еще в Афгане. Были и просто любители подзаработать на крови.

С Бесланом Ганировым Сулейман связи не терял никогда. Он был его доверенным лицом в Чечне. Его информатором и деловым партнером. Его курицей, несущей золотые яйца, и одновременно наставником. Связь со стариком Сулейман тщательно скрывал. Встречи проводил с соблюдением всех правил конспирации. Они дополняли друг друга как сиамские близнецы, у которых общая кровеносная система.

Дом старика, расположенный в относительно мирном районе, Сулейман использовал для встреч в исключительных случаях. С документами, купленными у продажного чиновника из паспортно-визовой службы, он мог беспрепятственно проехать через любой блокпост.

Обычно его сопровождали трое телохранителей с надежно спрятанным оружием. Пока Сулейман с хозяином дома обсуждали планы на будущее или подсчитывали доходы от продажи наркотиков и финансовых махинаций, боевики коротали время в комнате на первом этаже дома. Молчаливая женщина, бывшая чем-то вроде служанки у Ганирова, приносила парням отварное мясо на широком блюде и миску черемши. Это нехитрое лакомство скрашивало боевикам ожидание. Сегодня Сулейман не позволил охранникам даже выйти из машины. Он приказал перегнать внешне потрепанный «Мицубиси Паджеро» под навес. Со злостью хлопнув дверцей, Сулейман проследовал в дом.

Через десять минут во внутренний двор въехал армейский «УАЗ».

Из него вывалился грузный мужчина в камуфлированной форме без опознавательных знаков. Двигаясь как-то боком, поминутно озираясь по сторонам, смахивая со лба проступающий пот, гость торопливо поднялся по лестнице на крыльцо. Его, вопреки восточному обычаю, никто не встречал у порога.

Молчаливая женщина, больше похожая на бесплотную тень, отворила дверь.

Мужчина не удостоил привратницу даже кивком головы. Оказавшись внутри, он уверенно двинулся по коридору. Сторонний наблюдатель сразу бы понял, что мужчина бывал здесь неоднократно.

Пройдя по полутемному коридору, гость оказался в комнате.

Помещение было обставлено со спартанской простотой, без претензий на роскошь. Посередине комнаты стоял невысокий столик. Пол был покрыт ковром. Единственным украшением комнаты были изречения из Корана, развешанные по стенам. Одинаковые по формату плакаты, забранные под стекло, висели почти под самым потолком.

При появлении гостя двое сидевших на ковре мужчин одновременно поставили на стол дымящиеся пиалы с чаем.

Старик поднял глаза, словно читая одно из изречений священной книги.

Сулейман уставился на гостя.

– Что, полковник, тебе сразу глотку перерезать или дать помучиться? – вместо приветствия произнес командир боевиков.

Кривонравов, а именно он и был гостем в доме под красной крышей, не выказывая ни тени страха, опустился перед столом на корточки:

– Ты за берегами-то смотри, Сулейман. Я ведь не волчонок из твоей стаи. Меня дешевыми понтами не прошибешь.

Оглаживая густую бороду, боевик коротко всхрапнул, словно стреноженный конь. Это трудно было назвать смехом. Звук поднимался из самого нутра Сулеймана, со свистом проходя сквозь зубы:

– Ай-ай-ай, полковник Российской армии, а разговаривает, как лагерная рвань. Ну что ты набычился, Кривонравов? Насупился, как проститутка, которой не заплатили. Я мало отстегиваю тебе? А может, Беслан обделяет долей твоего сынка в Москве? Скажи… Мы исправимся…

Гость испуганно отшатнулся:

– Не кипятись, Сулейман!

– Не кипятись? А кто вернет мне людей? Кто вернет оружие, за которое я заплатил сполна? – Полевой командир уже не сдерживал эмоций.

– Я думал… – попытался остановить словоизвержение Кривонравов.

– Чем ты думал? Чем ты вообще думаешь? – Лицо Сулеймана стало серым от ненависти. – Это оружие мне надо как воздух. И где оно? Разве товар не мог еще немного полежать на складах?

– Не мог, – с неожиданной твердостью ответил Кривонравов.

– Почему?

Багровея, Кривонравов начал:

– Контрразведчики что-то пронюхали. Я же объяснял, что склады начали основательно трясти. Даже «фээфсбэшников» к проверке привлекли. Я ведь на складах не сухпайки хранил. Если бы «контрики» что-нибудь нашли, то ниточка ко мне привела бы. А это трибунал! Верный вышак. Оружие срочно со складов вывозить надо было.

Хозяин дома в разговоре не участвовал. Старик смотрел на гостя с нескрываемым презрением. Еще в годы первой чеченской войны тогда еще капитан Кривонравов приторговывал горюче-смазочными материалами. После заключения мира он начал быстро расти в чинах, используя деньги, полученные от боевиков, на взятки и подношения нужным людям.

Вторую часть он вложил в сына. Парень, бывший точной копией отца и по внешности, и по душевным качествам, подался в бизнес. Он основал торгово-закупочную фирму, занимавшуюся всем понемногу. Но деньги имеют обыкновение быстро исчезать. Бизнес у отпрыска не заладился. Возникли проблемы с кредиторами. Когда Кривонравов начал подумывать об отставке, к нему наведались московские друзья Беслана. Чеченцы взяли под крыло фирму Кривонравова-младшего. Помогли деньгами старшему.

Полковник крепко сидел на крючке. Крепче, чем он сам мог предполагать. До сих пор у него с чеченцами проблем не возникало. За оказанные услуги Сулейман исправно отстегивал. Большего, чем мог сделать Кривонравов, не требовал. Хотя Сулейман и намекал, что неплохо бы было обзавестись человечком, имеющим доступ к оперативным планам штаба контртеррористической операции. Кривонравов пообещал присмотреться к офицерам, имеющим доступ к нужной информации.

Ободренный этим обещанием, Сулейман вручил подельнику маленький сувенир. Золотая зажигалка с выгравированными контурами мечети Аль-Акса, святого для каждого мусульманина места, перекочевала в карман полковника. Эти дорогие безделушки, подаренные иорданским шейхом, владеющим сетью ювелирных магазинов, Сулейман использовал вместо наград, вручая их особо отличившимся боевикам. Он и сам пользовался такой.

С трудом подавив ярость, Сулейман спросил:

– Новую партию быстро собрать можно?

Полковник замахал руками:

– Товар штучный. Его не так просто достать.

– А ты напрягись, – гнул свое бородач.

Кривонравов невыразительно промямлил:

– Это почти невозможно.

– Почти? – с ехидцей переспросил боевик.

– Да. Опытные образцы сразу поступают в подразделения. Спецназовцам, разведбатам десантуры, кое-что перепадает омоновцам. Такой товар на склады не поступает.

– Но загубленную партию ты собрать смог, – выдвинул весомый аргумент Сулейман.

На что полковник немедленно отреагировал:

– Удача улыбнулась. Это оружие прямиком с международной выставки третьей стране передали. Нашему союзничку, так сказать. В качестве безвозмездной братской помощи. А союзничек, не будь дураком, железки решил выгодно перепродать. Их чиновники слишком бедно живут. Взятками, такими, как у нас, там не балуют. Так, перепадает кое-что по мелочовке. Ну, я и предложил ребятам все эти цацки по выгодной цене под липовые контракты скупить. Мол, ушли опытные образцы в слаборазвитую африканскую страну с концами. Израсходовали черные боеприпасы на охоте за носорогами, а что не израсходовали, то в джунглях потеряли. – Полковник самодовольно рассмеялся. – Только оружие никуда не отправлялось. Все смогли на месте прокрутить. Ребята нужные бумаги подписали. Всю бумажную тряхомудию, как положено, оформили, бабки на счета положили и укатили в родные края. А для меня самое сложное началось. Такие подарки в Чечню из Москвы бандеролью не переправишь. И на гуманитарную помощь эти штуки не похожи. Вот над чем голову мне поломать пришлось… – Тяжело вздохнув, Кривонравов скорбно поджал губы. – А ты, Сулейман, всю операцию коту под хвост пустил.

Боевик приподнялся и низким голосом прорычал:

– Я… Я, по твоей милости, людей положил. Засветился без надобности. Теперь федералы носом землю рыть будут, чтобы меня достать. И все из-за тебя. Обещал, что колонна пойдет без прикрытия.

Полковник пожал плечами:

– Так оно и было. Горстка десантуры на броне – разве это прикрытие?

Это замечание заставило полевого командира вздрогнуть, вспоминая бой.

А Кривонравов не щадил собеседника. С явным удовольствием он продолжал перечислять военные неудачи:

– Даже подчистить следы за собой толком не смогли, оставили свидетелей.

Сулейман удивленно поднял брови:

– То есть…

– Капитан и раненый сержант в пещере спрятались.

– Суки, – заскрипел зубами Сулейман.

Ироническая ухмылка скользнула по лощеному лицу предателя:

– Они не суки. Они – настоящие волки. Этот капитан, Верещагин, организовал оборону колонны. Он-то и приказал сжечь нужные машины к едрене фене. А твои козлы бородатые облажались. Прощелкали логово, где волк схоронился.

До сих пор молчавший старик подал голос:

– Значит, уже на марше капитан что-то заподозрил. Он груз видел?

Хотя вопрос не адресовался конкретно Кривонравову, но тот машинально ответил:

– Возможно. Я как-то об этом не подумал.

Успевший за это время успокоиться Сулейман с холодом в голосе заметил:

– Дурак ты, Кривонравов. Меня поучаешь, а сам как пацан подставляешься. Отсюда ниточка и к тебе потянуться может.

Такая версия ничуть не смутила предателя. Ни один мускул не дрогнул на сытом лице Кривонравова. В его голосе звучала железобетонная уверенность:

– Капитан сейчас под следствием. Его можно обвинить в халатности при исполнении служебных обязанностей, в трусости, в чем угодно. На месте твои люди все подобрали?

– Вроде бы все, – неуверенно ответил полевой командир.

Полковник торжествующе завершил:

– Значит, у следствия никаких зацепок нет. Капитан мог нафантазировать насчет груза. Ранило капитана, вот у него в башке все и перепуталось.

Предположение не убедило хозяина дома. Старик сидел, опустив глаза. Его высохшие пальцы теребили кончик седой бороды.

Заметив задумчивость Ганирова, Сулейман спросил:

– Беслан, что тебя беспокоит?

Бесцветные, выцветшие глаза уставились на командира.

– Все, – коротко ответил старик.

Полковника передернуло, как от удара током.

– Ну вот. По новой закрутилось. Надо не назад смотреть, а думать о будущем. Что было, то прошло, – зачастил Кривонравов.

В эту минуту полковник был особенно отвратителен. Его лицо покрылось испариной, а объемистое чрево колыхалось, как надувной матрас.

В глубине души Кривонравов побаивался старика больше, чем Сулеймана. За плечами Ганирова были прожитые годы, жизненный опыт и абсолютное презрение к будущему. Он не хотел ни денег, ни славы, ни уважения окружающих. Он ничего не хотел от жизни, принимая ее за бренный миг пребывания на переполненной страданиями земле. Беслан Ганиров хотел лишь убивать. Пусть не собственными руками. Пусть с помощью других. Даже таких ничтожеств, как этот отвратительный боров Кривонравов, предающий своих.

Отхлебнув остывшего чая, старик тихо прошелестел, обращаясь к гостю:

– Сейчас ты похож на кастрата. На евнуха с отрезанными яйцами, который пробрался в гарем и пытается убедить чужих жен, что может удовлетворить любую. Но мы не женщины. Мы знаем, что без нас ты ничего не значишь…

В подобном тоне с полковником разговаривали впервые. От неожиданности он даже открыл рот. По законам восточного гостеприимства гостя нельзя обидеть даже взглядом. Но Кривонравов забыл, что он был не гостем, а деловым партнером. А теперь ему давали понять, что и этот статус недействителен. Слова старика низводили его до уровня простой «шестерки», предназначенной обслуживать интересы настоящих хозяев.

– Ты что несешь, старик?! – по-щенячьи взвизгнул полковник.

В водянистых глазах хозяина дома вспыхнул зловещий огонек.

Сулейман наблюдал за развитием событий с плохо скрываемым злорадством, однако простить оскорбления старшего по возрасту не мог. Встав во весь рост, он гаркнул:

– Молчи!

Полковник сразу съежился, утопив голову в пухлых плечах. Он перестал чувствовать себя хозяином положения, понял, что отныне никогда не сможет разговаривать ни с Сулейманом, ни со стариком как с равными. А еще Кривонравову припомнилось, что этажом ниже сидят головорезы, готовые выполнить любой приказ командира. Услужливое воображение труса сразу нарисовало в мозгу полковника серию ужасных картин, списанных с натуры. Он видел, что боевики делали с врагами или ставшими им ненужными людьми. Все эти отрезанные головы, заживо закопанные, распятые, разделанные, словно говяжьи туши, пленные чередой проплыли перед глазами Кривонравова.

Проглотив подступившую к горлу блевотину, полковник просипел:

– Извини.

Старик не удостоил его даже взглядом. Продолжая теребить серебристую бороду, он говорил, словно вколачивая гвоздь за гвоздем в крышку гроба:

– Ты отупел от жадности. Деньги, проплаченные за товар, вернешь.

Вспомнив размеры суммы и понесенные сопутствующие расходы, Кривонравов охнул:

– Не смогу.

– Тогда отработаешь.

– Как? – шепотом переспросил Кривонравов.

Беслан бросил быстрый взгляд на полевого командира. Тот оставался стоять, скрестив руки на груди.

Повернувшись к гостю, старик растянул бескровные губы в тонкой ядовитой улыбке. Теперь его лицо стало неотличимым от профиля хищной птицы, зависшей над добычей.

– Предоставишь равноценную товару замену.

Кривонравов в изнеможении закатил глаза:

– Но я же объяснил, что это невозможно.

Беслан повторил:

– Я говорю о замене.

Ответом был невнятный всхлип:

– Не понимаю.

– Поясню. Скоро близится святая для нас дата. – Голос старика стал необычайно торжественным. – Дата, когда имам Шамиль объявил газават всем неверным, осквернившим земли Кавказа. Мы должны отметить эту дату. Отметить так, чтобы все узнали, что чеченцы не забыли об имаме Шамиле.

Кривонравов, утративший весь свой лоск, сидел, навалившись грудью на невысокий стол. Он загипнотизированно пялился на старика, ожидая чего-то страшного. Но то, что он услышал, добило его окончательно.

Смягчив тон, старик продолжил:

– Мы не просили тебя сообщить, когда в Ханкалу прилетит президент или министр обороны. Ты ведь все равно не узнаешь маршрута пролета и даты.

Кривонравов быстро уточнил:

– Этим занимаются люди из Федеральной службы охраны.

– Но сюда собираются приехать сопляки, которые будут учить наших детей. Добровольцы, которым не сидится в России. Они хуже, чем солдаты или спецназовцы. Они хотят отнять наше будущее. – Стервенея, старик царапал поверхность стола острыми ногтями. – Нашим детям не надо учиться. Все, что им нужно, написано в Коране. Остальное они узнают от нас.

Полковник невпопад вставил:

– Согласен.

Хозяин дома резко оборвал гостя:

– Твоего согласия никто не спрашивает. Ты что-нибудь знаешь о прибытии этих учителей-добровольцев?

Полковник заерзал, словно его усадили на шило:

– Немного. Их привезут в Ханкалу «вертушкой».

– Отлично, – скривился в усмешке старик.

– Потом их определят в школы, расположенные в самых спокойных районах. Они ведь сами почти дети.

Беслан задумчиво рассматривал собеседника, изредка переводя взгляд на командира боевиков.

Сулейман, для которого этот разговор оказался чистой импровизацией, внимательно слушал. Федеральные средства массовой информации уже давно трубили об акции молодежной организации, близкой к президенту России. Активисты организации начали набор добровольцев из числа молодых учителей и выпускников высших учебных заведений, желающих поработать в Чечне. Сообразив, что целью террористической атаки старик выбрал именно эту группу, Сулейман перехватил инициативу.

– Ты сообщишь нам точную дату прибытия, – завершил он.

Когда до полковника дошло, Кривонравов побледнел от ужаса. Он взмахнул руками, точно пытался отогнать поразившее его воображение чудовищное видение. Заикаясь, он только и сумел выдавить:

– Я… я… я…

Перегнувшись через стол, старик схватил гостя за подбородок:

– Перестань блеять. У тебя нет выбора. Кто платит, тот и заказывает музыку. А платим тебе мы. – Подумав, он добавил: – Смотри, не нагадь мне на ковер.

Встреча была закончена.

Нервная система полковника оказалась крепче, чем он сам мог подумать. Былая уверенность вернулась к Кривонравову. В череде его преступлений это могло оказаться самым подлым, если вообще существует шкала подлости, по которой можно измерять уровень предательства, но в то же время наименее рискованным. Его участие в планируемом теракте сводилось к минимуму, а это успокаивало.

В коридоре Кривонравова остановил вопрос старика:

– А где сейчас этот капитан?

– Кто? – переспросил полковник.

– Капитан, который уцелел.

– В Москве. Командир полка ему краткосрочный отпуск устроил, – ответил Кривонравов.

На секунду в коридоре установилась гнетущая тишина. Полковник тяжело сопел, боясь нарушить молчание.

– В Москве, – повторил старик. – Все дороги ведут туда… Предупреди сына, чтобы был повнимательнее.

Кривонравов делано рассмеялся. Его фальшивый хохоток эхом заметался между стен темного коридора.

– Да он и близко к моему сыну не сунется. Радехонек небось, что уцелел. Будет квасить по столичным кабакам, если бабки есть. А если нет, с дешевыми проститутками оттягиваться.

Скрипучий старческий голос прервал:

– Этот парень – настоящий воин. От него всякого можно ждать. Пусть твой последыш будет начеку.

Оскорбление Кривонравов проглотил молча. Внезапно он вспомнил, что не успел поговорить о настырном следаке, наступающем ему на пятки. Следователь военной прокуратуры слишком активно занимался складами, откуда было вывезено оружие. Он скрупулезно собирал информацию и о странных обстоятельствах неудачной проводки колонны. Все это очень беспокоило полковника, который знал и причины личной неприязни следака.

– Меня больше один мудак из прокуратуры беспокоит. Сует нос не в свои дела, – поспешил сообщить он.

– Разберемся и с ним, – заверил старик.

Когда гость ушел, Сулейман опустил руку в накладной карман камуфлированной армейской куртки натовского образца. Оттуда он достал диктофон. Выключив запись, Сулейман перемотал микрокассету, изъял ее из устройства и аккуратно спрятал в прозрачную коробку футляра. Таких кассет, составлявших аудиоархив бесед с предателем, у полевого командира накопилось немало. Но любая из них означала для полковника смертный приговор.