Глава 27

Милован Крайкович пошевелился, лежа в углу подвала. Все еще морщась, он открыл глаза. Чудовищно гудела голова. Было такое ощущение, что в голове собрались все колокола мира: так звенело там на все голоса. В первые секунды он даже не мог сообразить, что это за сырое и темное помещение, почему у него связаны руки и что это за армейские ботинки лежат перед его носом. Вернувшаяся память услужливо представила нарезку из последних часов собственной жизнедеятельности. Повернувшись на спину, он застонал. Да, проклятый охранник здорово-таки его припечатал к стене головой!

– Эй, Семенов! – окликнул он товарища по несчастью.

В ответ не было ни звука. Здоровенные ботинки сорок пятого размера смотрели на него подошвами, оставаясь точно в таком же положении.

«Еще отдыхает, – констатировал Милован. – Единственное, что нам остается, – это отдых. Вот только с комфортом напряженно».

Да, санаторий, о котором так убедительно говорил охранник, это никак не напоминало. А вот аргументы в виде синяков и ссадин, с помощью которых албанцы старались усилить свои лекции, давали о себе знать. Как назло, он даже не мог ощупать собственную голову. Похоже было, что затылок он рассек до крови. Впрочем, это все сейчас было неважно.

Милован, неловко переваливаясь, переместился к стене и, опершись на винную бочку, принял наполовину горизонтальное положение. Рядом на полу лежала разбитая миска. Разбросанные объедки, естественно, никто и не думал собирать. Куски хлеба, огрызки мяса и остатки салата, валявшиеся там и сям, настроения никак не поднимали. Тем более что к ним на глазах у Милована приближалось что-то более светлое, чем полумрак вокруг. Он присмотрелся – так и есть, крыса! Наглое животное не спеша подошло к остаткам пищи, сделало круг и уселось неподалеку от Крайковича. Взяв в лапки кусок мяса, крыса с жадностью принялась уплетать неожиданное угощение, оказавшееся так кстати, чтобы поддержать ее голодную жизнь. Присутствие двух связанных людей ее, видимо, нисколько не смущало.

Шорохи и звуки животного, поглощающего органику в метре от него, донельзя раздражали Крайковича. Приподняв голову, он фыркнул, желая испугать крысу. Однако наглая тварь и не думала удаляться. Подняв на мгновение мордочку, она окинула взглядом беспомощную фигуру узника, как бы говоря: «Что ты комедию ломаешь, дядя? Скажи спасибо, что я занялась мясцом, а не твоим носом».

– Вот тварь! – бессильно выругался серб. – Семенов, ты меня слышишь? – снова окликнул он лежавшего лицом в землю русского искателя приключений.

Не дождавшись ответа, он пнул его ногой. Более резкий прием пробуждения оказался и более действенным. После третьего такого «положительного пинка» легионер дернулся и, застонав, перевернулся на спину.

– Ну, слава богу, очухался наконец! – пробормотал Крайкович.

Семенов приподнялся. Измазанное землей и кровью лицо очумело вглядывалось в полумрак.

– Ну, как ты? – спросил Милован Крайкович.

– Ничего, терпимо, – отозвался легионер. – Мне не привыкать. Такая уж у меня служба.

Несколько минут они лежали молча. Семенов, оклемавшись, попробовал ослабить веревки на руках. Его пыхтение свидетельствовало о том, что солдат напрягает все свои немалые физические возможности. Но, хоть силой Бог его не обидел, плотная веревка не поддавалась.

– Сволочи! – выдохнул он, отваливаясь набок. – Вот накрутили узлов, уроды…

Теперь и его внимание привлекла крыса. Та перемещалась то к одному, то к другому куску из объедков, щедро разбросанных на полу, выбирая из них самое вкусное. Похоже, животное было очень довольно своим пиром.

– Наша пайка, – усмехнулся Семенов. – Не пригодилась нам, зато крыса, видишь, хавает за обе щеки.

– Валяешься тут, не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, а рядом еще крысы бродят, – сокрушался Крайкович. – И ведь не боится, чувствует, что ничего сделать не можем.

– Я читал в каком-то журнале, – сказал Семенов, глядя на шустрое существо, – что крыса одно из самых умных животных на земле.

– Очень интересно, а главное, к месту, – пробормотал Милован. – А я-то, дурак, до сих пор ошибался, полагая, что самый умный на земле – человек. Оказывается, крыса.

– Нет, я не в том смысле, – оправдывался Семенов. – Конечно, человек – это понятно, тут базара нет. Но крыса тоже в числе очень неглупых персонажей. Вот ты же сам говоришь – она чувствует, что мы ничего ей сделать не можем, и совсем не боится. На нее можно сейчас кричать, стучать ногой, а ей хоть бы хны. Она все понимает! Так вот, там было написано, что в случае ядерной катастрофы на Земле если кто и выживет, так это будут среди растений – одуванчик, среди птиц – голубь, а среди животных – кто? – он вопросительно посмотрел на Крайковича.

«Идиот!» – раздраженно подумал Милован, но вслух этого, естественно, не произнес.

– Правильно! – почти радостно заключил Семенов. – Правильно! Среди животных это, понятно, крыса. Вся эта троица, как писал тот ученый, – самые выживаемые в самых экстремальных условиях существа. Человек давно погибнет, а крысы будут жить и жиреть. Да что я говорю – у меня же дядька живет в Беларуси, в Чернобыльской зоне, слыхал про такую?

Крайкович устало кивнул головой.

– Так я четыре года назад у него там был. Белорусы целый заповедник там создали, радиационный. Ну, скажу я тебе, чего там только нет! Зверья расплодилось – видимо-невидимо, рыба плещется, щуки – вот такие! – с этими словами Семенов дернул плечами, желая размахом рук показать размер щук, и рассмеялся. – Да, как видишь, не получается. По два метра щуки. А какие сомы! Ягод, грибов… Ну, конечно, ученые вовсю трубят – радиация мол, дотрагиваться нельзя. А многие, даже кто в свое время уехал, вернулись. Живут теперь – и ничего. Никакая радиация не берет. Самогона побольше пить надо, и все будет в ажуре. Да, так вот, крысы там развелись – мутанты. Огромные, как собаки, и все от радиации. Старуху одну в деревне сожрали начисто – что твои пираньи. Наутро пришли – одни кости. А старуха была толстая, как шар.

– Ну, хватит уже, – раздраженно прервал его Крайкович. – Нашел тему.

– А чего, – проворчал Семенов. – Тема как тема. Ну, если не хочешь…

Милован, глядя на него, пребывал в прескверном расположении духа.

– Эх! – тяжело вздохнул он. – Ну, почему же так получается!

– Да не грузись ты! – попытался подбодрить его более жизнерадостный Семенов. – Я и не в таких переделках бывал. Если они нас сразу не замочили, значит, не все так плохо.

– Да я не о том! – повысил голос Крайкович.

– А что такое?

– О Богдане я. Ведь спасение было почти уже реальным. У него даже автомат в руках был!

– Ну, автомат! – насмешливо протянул Семенов. – Ты, что ли, в его годы умел с оружием обращаться? Сомневаюсь.

– Это все родители виноваты, – продолжал убиваться Милован.

– Чем это? Что родили его?

– Да нет! Тем, что не научили обращаться с автоматом. Когда мы были детьми, никто не думал, что настанет такое время, – горячо говорил Милован. – Что придется защищаться от албанцев, что придется на своей же земле лежать связанным в каком-то вонючем подвале!

– Подвал, кстати, и не такой уж вонючий, – сказал Семенов. – Были бы у меня руки развязаны, я бы нашел, чем здесь поживиться.

Он стукнул головой о бочку.

– Вот видишь, и винцо тут имеется, а там, – кивнул он головой направо, – и прочие заготовочки. Соленья, варенья…

– Да какие соленья! – перебил его Крайкович. – О чем ты вообще думаешь? Сегодня каждый сербский ребенок должен быть солдатом. У нас нет времени на то, чтобы дожидаться, пока они вырастут. Если ждать, то наши дети могут вообще никогда не дожить до совершеннолетия. Албанцы об этом постараются, уж будь уверен. Они своих воспитывают соответственно. Посмотришь – сопляку пять лет, а он гранату бросает в сербский дом или в церковь. Многого ты еще не видел! Ничего, если жив останешься, своими глазами насмотришься такого… Так что был бы брат мой поумнее, Богдан бы всех этих отморозков перестрелял!

Семенов горько усмехнулся. Несмотря на свой не отягощенный интеллектом разум, он был, в общем-то, не таким уж зверем, как это могло показаться с первого взгляда. И на этот счет у него были свои соображения.

– Нет, друг, я с тобой не согласен, – откашлявшись, вступил он в спор. – Я сам-то, знаешь, из детдома…

– Ну и что?

– А то, что ни отца, ни матери своей я в глаза не видел. Папашка мой был шахтером. А что такое шахтерский труд, знаешь?

– Конечно.

– Ни хрена ты, дядя, не знаешь. В России шахтер – это, считай, самоубийца.

– Почему?

– Да потому что вкалываешь, как лошадь, а случись с тобой что в шахте – никто не поможет твоей семье. А случается очень часто. Это не Европа и не Америка, обвал – обычное дело. Ты знай уголек гони! Вот отца-то моего этим самым угольком присыпало. Вместе еще с тридцатью другими. А тут я и родился, как на заказ. Мать моя возьми да и откажись от меня. И записку, сука, написала: дорогой, мол, сыночек, когда вырастешь, сам все поймешь. Ты меня, дескать, не вини, но только не смогла я одна растить тебя. Не выдержала. Вот я с рождения, считай, по детдомам и маялся. И навидался там всякого. Так что скажу тебе – детство у ребенка должно быть.

– Какой ты добрый! – иронически произнес Милован.

– Ну, насчет доброты не знаю, а скажу тебе так: было бы у меня детство, я бы здесь не валялся. Так что детей в войну втягивать нельзя. Вот вырастут, тогда пусть сами и решают.

– Да, кстати, – спохватился Крайкович, – а куда подевались крестик и ладанка с шеи Богдана? Что-то я не пойму…

– Вот они, – Семенов связанными руками вытащил их из кармана.

– А у тебя-то они как оказались?

– А я ему успел показать, чтобы снял. И спрятал…

– Как это ты успел ему показать? – подозрительно уставился на тамбовца Крайкович.

– Подмигнул я ему.

– А-а… – протянул серб. – Ну ладно, теперь надо попросить Богдана принести нам нож – веревки перерезать.

– Хорошо бы, – кивнул Семенов.