Вам когда-нибудь доводилось умирать? Нет? А в моей практике такое было. Однажды пришлось подыхать на небольшой глубине как раз от последствий подводного взрыва. Правда, не ядерного, а обычного. Помню, это походило на чувство, когда медленно проваливаешься в сон. Ты не можешь понять, в какой момент потерял сознание и связь с происходящим. Сначала не видишь ничего, кроме темноты, и это навевает страх с ощущением полной неизвестности. Потом вдруг прозреваешь и созерцаешь вокруг прекрасные картинки, которые по инерции воспроизводит мозг. Все они разнообразны и появляются в очень ярких, чрезвычайно насыщенных тонах. Кажется, будто чудесный сон длится час, два, а то и три. Хотя когда меня достали из воды и привели в чувство, прошло не более шести минут. Что конкретно было в том «сне», я не помню. Было только ощущение безграничного спокойствия и необычайной радости. Впрочем, не совсем так. Кажется, я куда-то долго проваливался. То ли вниз, то ли вбок. То ли в колодец, то ли в бесконечный тоннель. Вдалеке виднелся свет, который с каждым мгновением становится ближе и ярче. Я влетел в этот свет, полностью ослепивший меня и заставивший зажмуриться. Когда очнулся, показалось, будто лежу посреди пустыни. Один, в абсолютной тишине. А на самом деле вокруг была толпа неистово орущих и трясущих меня коллег по «Фрегату». Потом постепенно возвратилось зрение. Знаете, как в старых телевизорах: сначала темнота, потом на экране постепенно появляется рябь, затем картинка становится немного четче и ярче, покуда не рождается нормальное изображение. Тело было парализовано. И вдруг я понемногу начал ощущать, как возвращается способность двигаться. Вначале «появились» шея и голова. Чуть позже руки и ноги. И в заключение пальцы и кожный покров. Я лежал на палубе без движения и уже кое-что понимал. Однако не мог вспомнить, что случилось; не мог понять, кто все эти люди, окружавшие меня. Да что там люди! Я не был способен ответить на простейшие вопросы, кто я сам и как меня зовут. Спустя еще несколько минут сознание окончательно вернулось. От близкого дыхания смерти остались лишь жуткая головная боль, туман да полный сумбур в голове. Я по-прежнему не догонял, что, собственно, произошло и почему все так обеспокоены. Мне было необъяснимо страшно, будто это состояние лишило меня всякого мужества и элементарных человеческих способностей. Я постоянно спрашивал: «Который час?» и снова отключался. Я не мог ясно мыслить и ходить, перед глазами все плыло и ускользало. Тело изнывало от невыносимой усталости и желания поскорее заснуть, чтобы этот кошмар, наконец, закончился… Так продолжалось до следующего дня. Странное и необъяснимое состояние. Сон – как демоверсия смерти. То, что называется душой, где-то летает, наблюдает, изучает, радуется, пугается… В общем, живет самостоятельной жизнью. А «костюм» из мяса и костей лежит на палубе или кровати, не двигаясь, не шевелясь. Позже я понял, что все это происходит от недостатка кислорода. При приближении смерти головной мозг вырабатывает огромное количество эндорфинов (аналогов морфина). Проходит боль, становится спокойно, и начинаются видения. Опыт моей смерти не был столь уж отвратительным и страшным, но пережить это я не пожелал бы никому.

В общем, умирать не страшно. Страшно другое. К примеру, еще при жизни осознать, что умираешь. Или представить мир, который останется существовать без тебя. Так же страшно ожидать естественную физическую боль, сопровождающую гибель твоего организма. Остальное – сущие пустяки.

К чему это я так подробно о смерти? Просто в тот самый первый миг, когда по борту «Барракуды» шарахнула страшной силы ударная волна, в голове промелькнула единственная мысль: «Все. Это конец. Теперь точно конец…» Я нарочно не торопился с открытием внешнего люка, ибо надеялся на то, что герметичное пространство шлюза хотя бы немного смягчит динамический удар взрывной волны. Не знаю, насколько оправдались мои надежды, но по мозгам долбануло здорово. Так здорово, что сознание отлетело мгновенно. Потому-то и пришлось вспомнить про то, как умирал, а потом с трудом возвращался к жизни. Снова темнота, сменяющаяся сочными картинками, невесомость, колодцы-тоннели, яркий свет, спокойствие и радость…

Понятия не имею, когда мое сознание соизволило вернуться. Посмотреть на подсвеченный циферблат часов я догадался много позже, а до этого телепался в абсолютном мраке шлюза, не понимая, где я, что со мной и как долго это происходит. Кое-что я начал догонять лишь после того, как вновь пришел в себя и ощупал сначала собственное тело, потом пространство вокруг.

«Гидрокостюм, полнолицевая маска, ребризер… Труба. Точнее, шлюз с запорным вентилем люка. Вспомнил! – радостно заключил я. – Я на борту подводной лодки сверхмалого класса!»

Да, очнуться довелось в шлюзе. Невероятно, но я был жив и, не считая контузии, здоров после громыхнувшего в десяти милях сильнейшего ядерного взрыва.

«Барракуда» лежала на боку. На каком именно – разбираться не стал. Для начала следовало либо выбраться наружу, либо вернуться внутрь. Я выбрал первое, так как хотел произвести внешний осмотр субмарины и определить повреждения.

Вентиль поддался. Скрипнув, люк открылся, выпустив меня на свободу.

Первое, что поразило, – невероятно мутная вода. Поднятая со дна взвесь плотным экраном висела в фонарном луче и основательно затрудняла видимость. Следом я понял, что «Барракуда» лежит левым бортом на дне.

«Плохо дело, – поморщился я, перемещаясь от носа к корме. – При исправном автопилоте она должна была выдерживать ровный киль и заданную глубину».

Затем пришло следующее открытие: то тут, то там попадались дохлые морские рыбешки. Их было немного, но этот факт тоже насторожил. Не порадовал и детальный осмотр подлодки. Верхний вертикальный руль был вывернут, нижний вырван с корнем. Почти посередине корпуса зияла поперечная трещина. Такую же трещину корпус дал в верхней части – в районе сочленения с рубкой. Большую часть элементов солнечных батарей сорвало. Серьезно пострадали и лопасти гребного винта. Возвращаясь к шлюзовому люку, я вздохнул: «Похоже, кранты моей лодочке…»

Для успокоения души я все же решил войти внутрь. Не знаю зачем. Наверное, просто хотел убедиться в том, что «Барракуды» больше нет…

Да, подлодка, ставшая для меня на длительное время рабочим офисом и родным домом, действительно погибла. Давший трещины титановый корпус утерял былую герметичность. Вода, по всей видимости, заполнила внутреннее пространство, выведя из строя всю электронику. Клапаны шлюзовой автоматики не работали, и я даже не смог войти в обитаемый отсек.

Трижды нажав спрятанную за толстой резиной клавишу и не услышав щелчка клапана, я покинул шлюз через верхний люк.

Ну и что теперь делать? Растерянно оглядываюсь по сторонам, оказавшись над рубкой. Ситуация и впрямь была аховой. Мне удалось живым и невредимым пересечь Атлантику, выполнить чудовищную по своей сложности работу – найти и обезвредить пять из шести зарядов. Затем пережить затяжную атаку американской противолодочной группировки и уцелеть после ядерного взрыва. А сейчас я остался ни с чем. Без «Барракуды», без возможности спокойно обдумать свои действия, без надежды на успешное завершение похода.

За размышлениями я не заметил, как сверху на мою спину что-то опустилось. Отшатнувшись, сначала отталкиваю это нечто, а затем всматриваюсь, освещая предмет фонарем…

«Предметом» оказалось тело парня в рабочей форме американского военного моряка. Послушно изменив траекторию, тело продолжило свой последний путь. Коснувшись дна, парень улегся на бок, неловко подогнув под себя левую руку.

«Да, наверху вам, видать, здорово досталось от поднятой взрывом волны, – подумал я, провожая его взглядом. И вдруг меня осенило: – А что, если поступить следующим образом?..»

На самом деле в моем арсенале имелся приличный вариант действий, который мы с генералом Горчаковым тщательно проработали перед походом. В частности, он передал мне целый пакет документов. В надежной герметичной упаковке лежали американский паспорт с моей фотографией на имя некоего Билла Оруэлла, его медицинская страховка, водительское удостоверение, несколько кредитных карт на приличную сумму и две тысячи долларов наличными.

Данными артефактами, безусловно, можно было воспользоваться, но прежде требовалось добраться до берега и раздобыть какую-нибудь одежку. В этом-то и крылась немалая сложность. Посему требовалось что-нибудь придумать.

Подплываю к погибшему парню. Температура на большой глубине оставалась не слишком комфортной, однако это меня не испугало. Бросаю ставшие ненужными элементы снаряжения: поисково-навигационную станцию, автомат. Расстегнув лямки подвесной системы и ребризера, но не снимая при этом полнолицевой маски, освобождаюсь от гидрокостюма и легкой хлопчатобумажной поддевки. Затем снимаю с американца робу и натягиваю ее на себя. Погибший парень был пониже ростом и поуже в плечах.

«На первое время сойдет, – обшариваю на всякий случай карманы. – На берегу высушу одежду, доберусь до ближайшего магазина и куплю нормальную».

В карманах робы лежала размокшая пачка сигарет, зажигалка и сотовый телефон.

«Пригодится, – оставляю вещи на своих местах. Осветив себя фонарем, резюмирую: – Чем не моряк американских ВМС? Похож. Чертовски похож…»

Снова пристроив на груди ребризер, надеваю ласты. Подхватив сумку с пресной водой, провизией, сигнальными ракетами и пакетом документов, в последний раз оглядываюсь на погибшую «Барракуду» и лишь после этого приступаю к долгому «восхождению» на поверхность…

За полчаса я поднялся на семьдесят пять метров. Используя для дыхания под водой продвинутые ребризеры с электронной начинкой, боевые пловцы могут подниматься и быстрее, изрядно сокращая время «площадок» для декомпрессии. Мне торопиться некуда, газа в баллонах предостаточно, поэтому иду наверх, экономя силы.

Вода вокруг жутко мутная. По пути то и дело встречается всевозможный хлам, парящий в «невесомости» или медленно оседающий ко дну. Это были куски пластиковой обшивки внутренних корабельных коридоров, обувь с одеждой, легкие элементы такелажа… Иногда в поле зрения попадали и тела погибших моряков.

Еще полчаса путешествия, и очередные семьдесят пять метров позади. Осталось сто двадцать. Морская вода по-прежнему насыщена илом, песком и прочей мельчайшей взвесью, но поверхность, тем не менее, становится светлее с каждой минутой. Надо мной не видно ни кораблей, ни шлюпок. Их темнеющие «тела» я определенно заметил бы. Но их нет.

На душе и в голове полная неопределенность. Как и в каком виде предстать наверху, я с горем пополам придумал. Однако как выкручиваться дальше – не имел ни малейшего понятия…

Прошло полтора часа неспешного «восхождения». До поверхности остается метров сорок. В верхнем слое вода гораздо чище – то ли взвесь успела опуститься ниже, то ли взрывная волна не смогла поднять ее столь высоко. Видимость почти нормальная. На поверхности заметны те же бесформенные обломки и тела людей. Размеренно работая ластами, я долго всматривался в болтавшихся наверху моряков, но выживших среди них не обнаружил.

На глубине десяти метров засекаю время и делаю последнюю «площадку», необходимую для декомпрессии. По правилам она должна быть самой продолжительной, иначе можно схлопотать кессонку…

«Восхождение» закончено. Весь путь с глубины двести семьдесят метров отнял у меня более двух часов. До того как появиться на поверхности, я сбросил с себя ребризер и ласты, расстегнул ремешок дайверского компьютера, и все это отправил на дно, оставив на всякий случай лишь сумку с припасами – как знать, сколько мне придется ждать спасения?..

Теперь, не считая зажатой в руке сумки из прорезиненного материала, я действительно, как две капли воды, походил на тех, кто безжизненно покачивался на высоких океанских волнах.

Всплыв, первым делом оглядываю горизонт на триста шестьдесят градусов. Никого. Ни одного военного корабля, ни одного гражданского судна. Это неплохо. И вполне объяснимо. Для старта спасательной операции наземные службы должны прийти в себя после ядерного взрыва. А это не так просто, ведь по задумке советского злого гения больше всего должно пострадать побережье.

Погибших моряков вокруг много – в радиусе трех-четырех кабельтовых их не менее полусотни. Остальные либо дальше, либо навеки погребены в океане.

«Наверное, здорово рвануло, – по давней привычке полощу рот водичкой. – Вы уж, простите, меня, ребята. Видит бог, я не хотел вашей смерти».

Осмотревшись, я отыскал небольшой обломок деревянного настила, служившего палубой в каком-то корабельном помещении. Пристроив на него сумку и сориентировавшись по солнцу, я неспешно поплыл в сторону ближайшего мыса, до которого, по моим расчетам, было не менее шестидесяти пяти миль. До суши я намеревался добраться за трое суток. Затем планировал отдохнуть, просушить одежду и отправиться в ближайший городок, где можно было разжиться нормальным прикидом и обувью. Таков был мой план.

Качаться на волнах, уцепившись за несколько сколоченных деревяшек, пришлось долго. Каким же я оказался провидцем, – прихватил из «Барракуды» и впоследствии не выбросил сумку с пресной водой и провизией! Как мне помогли эти скудные запасы!.. Галеты и шоколад я употреблял понемногу, так как после них нестерпимо хотелось пить, а фляга вмещала всего лишь литр пресной воды. Ее приходилось экономить.

Температура воды на поверхности была нормальной. Днем я только пил, потому что нещадно палило солнце, прогревая воздух градусов до сорока. Ночью становилось прохладно – я начинал замерзать и спасался небольшими порциями калорийной пищи. В подобном режиме прошло более суток, за которые я преодолел миль двадцать из немалого пути. За это время в небе трижды гудели самолеты. Правда, дистанция до них оставалась большой, и я не рискнул использовать сигнальные ракеты. А в середине следующего дня на горизонте вдруг показался корабль.