31

Рев сжатого воздуха наполнил лодку, балластные емкости быстро пустели, но «Гепард» продолжал стрелой лететь в темную глубь океана: даже мощные резервуары со сжатым воздухом не могли так быстро исправить положение. Десятки тонн забортной воды, проникшие в носовой торпедный отсек, давали о себе знать. Когда, крепко держась за поручни, чтобы устоять на бешено кренящейся палубе, Дроздов проходил коридором мимо кают-компании, то вдруг почувствовал, как вся подводная лодка затряслась у него под ногами. Значит, Грубозабойщиков приказал запустить главные турбины на всю мощность и дать полный назад; теперь гигантские бронзовые винты бешено вращались в обратную сторону, пытаясь замедлить страшное пикирование.

Наклон на нос стал таким сильным, что ощущался всем телом. Старпом провел глазами по приборам. Стрелка глубиномера быстро двигалась по кругу. Двадцать, сорок, сто метров…

– Командир! – воскликнул рулевой. – Лодка падает.

Стрелка уже миновала отметку «200 метров». Двести. Ни одна обычная субмарина не смогла бы уцелеть на такой глубине.

Двести пятьдесят. Дроздов представил гигантскую массу воды над ними, и у него мороз пробежал по коже. Молодой моряк, обслуживающий пульт погружения и всплытия, сжал кулаки так, что побелели суставы, щека у него пульсировала в нервном тике, выглядел он так, будто уже видел перед собой смерть, призывно манящую костлявым пальцем.

Триста метров. Триста пятьдесят. Четыреста… Дроздов никогда не слыхал, чтобы субмарина нырнула на такую глубину и уцелела. Грубозабойщиков, очевидно, тоже.

– Мы только что поставили новый рекорд, ребята, – сказал он. Голос у него звучал спокойно, даже безмятежно, он был слишком умен, чтобы не понимать всей опасности положения, но ни голосом, ни манерой поведения он не подал и вида, что испытывает страх. Никакой паники. – Скорость падения?

– Без изменений.

– Скоро изменится. Торпедный уже почти заполнен… – Взглянув на шкалу, Грубозабойщиков задумчиво постучал по зубам ногтем указательного пальца. Для него это было, похоже, то же самое, что нормальному человеку забиться в истерике. – Продуть емкости с дизельным топливом! Продуть емкости с пресной водой!

Хотя все это было произнесено бесстрастным ровным голосом, командир, как никогда, был близок к отчаянию: за тысячи километров от базы он решился отправить за борт всю соляру и питьевую воду. Но сейчас выбирать не приходилось: надо было любым способом облегчить корабль.

– Емкости главного балласта продуты, – хриплым голосом доложил командир БЧ-3.

Грубозабойщиков молча кивнул. Рев сжатого воздуха уменьшился почти наполовину, и возникшая тишина казалась пугающей и зловещей. Казалось, что «Гепард» отказывается от дальнейшей борьбы.

Оставалась слабая надежда на то, что небольшие запасы дизельного топлива и пресной воды все же сохранены. Однако при той скорости, с какой «Гепард» продолжал погружаться, Дроздов уже сомневался, понадобятся ли им эти запасы.

Тяжкороб стоял рядом с ним. С левой руки у него на палубу капала кровь, и, присмотревшись повнимательнее, Дроздов понял, что два пальца у него сломаны. Должно быть, это произошло в торпедном… Но в ту минуту это не имело значения. Старпом, казалось, даже не замечал этого.

Наклон на нос стал таким сильным, что ощущался всем телом. Старпом провел глазами по приборам. Стрелка глубиномера быстро двигалась по кругу. Четыреста шестьдесят, семьдесят… Пятьсот…

Из всех приборов, заполнявших панель управления, глубиномер стал главным. Взоры всех, словно магнитом, тянуло к нему. Стрелка беззвучно двигалась, показывая набегающие метры, приближаясь к красной отметке на циферблате. Дроздов уже не сомневался, что это конец. Лодка тряслась, помещение центрального едва не лопалось от наполнявшего его оглушительного шума, похожего на рев водопада. В этот момент прозвенел звонок. Грубозабойщиков взял микрофон, нажал кнопку.

– Машинное, – прозвучал металлический голос. – Командир, нужно уменьшить обороты. Коренные дымятся…

– Не сбавлять оборотов!

– Вот-вот загорятся… – В металлическом голосе послышались жалобные нотки.

Не отвечая, Грубозабойщиков повесил микрофон.

Юноша у пульта глубины, у которого дергалась щека, принялся твердить: «Господи, только не «Курск», Господи, только не «Курск»…», не останавливаясь ни на минуту, сначала тихо, потом все громче и громче, приближаясь к истерике. Грубозабойщиков сделал три шага, коснулся его плеча.

– Нельзя ли потише, парень, а то думать мешаешь…

Бормотание прекратилось, матрос застыл, словно гранитное изваяние, только жилка на шее по-прежнему трепетала с частотой отбойного молотка.

– Пятьсот десять метров, чуть больше, – сказал Грубозабойщиков. – Если шкала настроена правильно, то мы уже на пятьдесят метров глубже критической отметки.

Самообладание капитана, его ледяное спокойствие потрясали воображение. Лодка неумолимо погружалась на глубину, на сотни метров превосходящую ту, на которую рассчитаны подводные лодки любого класса, а ему хоть бы хны. Командир был именно тем человеком, который был нужен в данную минуту в данном месте.

– Кажется, скорость погружения снижается, – прошептал Тяжкороб.

– Да, уменьшается, – кивнул Грубозабойщиков.

Уменьшалась она гораздо медленнее, чем хотелось бы. Вряд ли корпус сможет долго выдерживать такое давление. На секунду Дроздов попытался представить себе, каким будет их конец, но тут же отбросил эту мысль: проверить, как это будет на самом деле, все равно не успеет. Здесь, где давление достигает примерно пятисот тонн на квадратный метр, их раздавит раньше, чем они почувствуют, как начнут рваться переборки – эти стальные мышцы корабля.

Снова зазвенел звонок из машинного отделения. На этот раз в голосе механика звучало отчаяние.

– Надо уменьшить обороты, товарищ командир! Редуктор раскалился докрасна.

Длинная сигара лодки дрожала и прогибалась, словно мост на подвижных опорах. Никогда майор не ощущал отчетливее, как гибок ее более чем стометровый позвоночник. Подобно мосту, по которому идут тяжелые танки, корабль пульсировал, обнаруживая свою телесность, обычно застывшую в стальном оцепенении.

– Когда раскалится добела, тогда и обращайтесь, – бросил в ответ Грубозабойщиков.

Пусть даже машины разнесет, но пока они на ходу, надо выжать из них все, на что они способны.

Здесь, среди литых корпусов и балок, среди неподвижных либо вращающихся каждый в своем ритме приборов, майор испытывал такое же физическое единение с гигантом-кораблем, как если бы находился на крохотном ялике посреди бушующего моря, где ощутимо чувствуется натяжение шкотов и упругое сопротивление руля.

Новый звонок.

– Центральный? – Голос был резкий, пронзительный. – Это матросская столовая. У нас вода…

Глаза всех присутствующих на центральном оторвались от пульта глубины и обратились в сторону динамика. Подвергнутый сокрушительному давлению весом воды корпус лодки, кажется, начал сдавать. Одна крохотная трещинка не толще паутинки – и все, этого достаточно, чтобы прочный корпус подводной лодки сплющился, словно детская игрушка, угодившая под паровой молот. Вмиг стало душно, засосало под ложечкой, как будто из помещения выкачали весь воздух.

– Где? – сердито спросил Грубозабойщиков.

– У переборки с левого борта.

– Много?

– Литра полтора… Струится по переборке. Но течь усиливается. Все время усиливается… Что нам делать, товарищ командир?

– Возьмите швабру и вытирайте ее, черт вас побери! Я не собираюсь терпеть грязь на своей лодке!.. – И с этими словами командир повесил микрофон.

Дроздов стоял и смотрел на товарищей по несчастью. Зная, что через несколько минут тебя не будет, крайне поучительно наблюдать таких же, как ты, смертников. Здесь человек помимо своей воли раскрывается. Никакие попытки скрыть истинное состояние души не помогают. Смерть смотрит тебе в глаза, леденит душу, парализует ум и волю. Она уже обняла тебя своими костлявыми руками, но душит не сразу, а медленно сжимает в своих холодных объятиях, наслаждаясь твоими душевными страданиями.

И все-таки никто из собравшихся на центральном не хотел показаться малодушным и не приходил в безнадежное состояние перед неизбежным роком.

Медленно, страшно медленно тянулись минуты обреченных на смерть, но и они сокращали путь к неизбежному.