Глава 8

«Жизнь не может быть гладкой, как шоссейная дорога, – рассуждал Николай, следя за тем, как старенький „Москвич“ пожирает километры – резво катит по бетонке, – никогда не знаешь, где тебе повезет, а где придется сжать зубы. Карл только с виду все знает, заранее уверен в победе. Он сомневается, как и все остальные, просто научился глубоко прятать сомнения».

– Чего приуныл? Мы пока еще живы, и это уже неплохо.

– Я думаю.

– Я предпочитаю действовать. Побеждает тот, кто первым наносит удар. Задумался на секунду и… пропал.

Николай знал, что подобным словам законного не стоит придавать большого значения. Сейчас он сказал так, завтра скажет по-другому.

«Ему позволяет держаться на плаву интуиция, звериное чутье, то, чему невозможно научиться. Чего нельзя купить за деньги. Можно обставиться бригадой со стволами, телохранителями. Можно тешить себя надеждой, что они способны защитить твою жизнь. Но самый приближенный телохранитель может оказаться твоим убийцей. И деньги не способны решить проблему. Скольких крутых бандитов я повидал за свою жизнь. Они ворочали миллионами, подминали целые районы, считали себя хозяевами жизни, но оказалось, что не способны сохранить одну-единственную жизнь – свою. А Карл жив до сих пор. Интуиция, чутье и тонкий расчет. Вором нельзя стать, им нужно родиться».

«Москвич» сбавил скорость, защелкал указатель поворота. Когда съезжали с дороги, Бунин отметил, что Карл бросил короткий взгляд в зеркальце заднего вида – проверял, нет ли «хвоста».

«Значит, и он до сих пор не уверен, что сумел перехитрить конторщиков-преследователей».

Раздолбанная проселочная дорога петляла. То ныряла в лес, то выныривала из-под деревьев на поле. Одно радовало – пейзаж: еще не сжатое ржаное поле упиралось в темно-синюю полоску елового леса, а среди ржи высилось несколько огромных дубов. И никакой цивилизации, если не оборачиваться на покинутое шоссе, даже опор линии электропередачи не видно.

– Нравится? – внезапно прервал молчание Карл.

– Красиво.

– Здесь киношники любят снимать исторические фильмы.

– Я, кажется, видел один, месяц назад или меньше.

Бунину вспомнилась виденная по телевизору лента. Те же дубы, та же колышущаяся на ветру рожь, предгрозовое небо и всадники на взмыленных конях. Тогда ему подумалось, что именно так и выглядела Центральная Россия в прошлом. Иллюзию разрушил Карл:

– Они не понимают, что раньше не было бескрайних полей, потому что не знали тракторов и комбайнов. Наделы были нарезаны на узкие полоски.

– Почти как на теперешних дачах.

– Именно как на дачах. Ручной труд на земле, у него своя специфика. На зоне я много книг прочитал, и по русской истории тоже.

Дорога обогнула выступ леса. Покосившиеся железные ворота чисто символически прикрывали въезд в дачный поселок. Множество небольших домиков, издалека похожих, как братья, жались друг к другу.

– Наследие эпохи застоя, – представил Карл открывшийся рукотворный пейзаж, – тогда участки под застройку выделялись по четыре сотки – четыреста квадратных метров. Теперь один холл в доме «нового русского» побольше будет. А дома запрещалось строить выше двух с половиной метров – от конька до земли, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не возвел второй этаж. Но мне здесь нравится. Память молодости. Не поверишь, но в одном из таких домиков я впервые узнал, что такое настоящая женщина.

– В каком же году это было?

– Поздно, – усмехнулся Карл, – до этого мне попадались только телки.

– Она жила здесь?

– Может быть… Не дай бог тебе такого счастья, как настоящая любовь, – Карл, проезжая мимо дворика, пестревшего цветами, приподнял руку над рулем, невзрачный мужичонка в спортивных штанах радостно заулыбался ему из-за невысокого заборчика и закивал.

– Тебя тут знают?

– А что в этом странного? – пожал плечами вор в законе. – Они знают не меня, – он сперва похлопал ладонью по приборной панели машины, а затем коснулся полей старой шляпы. – Они знакомы со странноватым дачником. Ты лучше погляди на это, – и он притормозил.

В конце дачной улицы высилось что-то настолько же немыслимое, насколько и безвкусное, при этом удивительно теплое и душевное – построенный явно без проекта, по наитию, сказочный теремок. Странное сочетание избушки Бабы Яги, московского храма Василия Блаженного и Спасской башни Кремля.

– Впечатляет? – «Москвич» проехал два участка и замер, вплотную прижавшись к заборчику, Карл заглушил двигатель. – Ты видел здешнее чудо. Если повезет, познакомлю с хозяином.

Бунин стоял у калитки, до половины спрятавшейся в давно не кошенной, разросшейся траве. Узкая дорожка, мощенная булыжником, вела к неказистому домику с покатой крышей. Торцевую стену дома целиком закрывала поленница почерневших дров. Зато сарай превышал размерами само жилье. Сколоченный из грубых досок, он выглядел мрачно и даже пугающе. Единственно радостным, ухоженным местом на всем участке был навес на четырех столбах, крытый озерным камышом, и цветник неподалеку от него. Под навесом раскинулся дощатый стол и садовые скамейки. При желании здесь могла разместиться компания на дюжину человек.

– Что это? – Бунин толкнул калитку, зашелестела, сминаясь, перестоялая трава.

– Заходи, живу я здесь.

Карл отворил широкую дверь сарая, вытащил и развернул выгоревший на солнце, покрытый пятнами старый брезент, набросил его на «Москвич». Под огромным полотном автомобиль спрятался вместе с номерами и колесами.

Бунин дожидался законного, сидя под навесом. Светило солнце, ветер покачивал свисающие с крыши стебли камыша, пахло недавно распустившимися цветами. Несколько слив и вишен обступали навес. Пчела, покружив над цветком, заинтересовалась пачкой сигарет, брошенной Николаем на стол, ползала, привлеченная ароматом хорошего табака.

Николаю показалось, что он не просто уехал из Москвы. Столица не только отдалилась, она стала такой же нереальной для него, как и Антарктида. Знаешь, что такая есть, но проживешь жизнь и никогда туда не попадешь. Бунин приблизил зажженную сигарету к ползавшей по пачке пчеле. Тонкая струйка дыма потекла к насекомому. Завибрировали прозрачные слюдяные крылышки, и пчела унеслась к цветам.

«Как тут спокойно, – подумал Николай, – а всего каких то полсотни километров от города».

– Немного запущено, но мне здесь нравится, – Карл провернул ключ в замке и пригласил Бунина в дом.

Две комнатки, кухня-прихожая. Обстановка более чем скромная – ничего лишнего. Старый однокассетник с приемником стоял на полке.

– Переоденься, у тебя слишком городской вид для дачи, – Карл вытащил из шкафа спортивный костюм, – шлепанцы найдешь в прихожей. В городе сейчас ни мне, ни тебе появляться не стоит.

– Ты давно обзавелся дачей?

Раньше сама эта мысль показалась бы Бунину кощунственной, хотя он и подозревал, что у Карла есть не только несколько квартир в Москве, чтобы перекантоваться при опасности. Но воображение рисовало ему большой загородный дом со всеми удобствами за кирпичным забором. Нечто вроде дома, где жил Монгол.

– Удивил тебя?

– Ты умеешь удивлять.

– Уже лет пять, как я обзавелся домиком. – Карл, зайдя в комнатку, переодевался, вышел он в белых, немного мятых штанах и наглухо застегнутой полотняной рубашке, в шлепанцах на босую ногу. – Иногда случается, что нужно уединиться и чтобы ни одна собака не знала, куда я подевался.

– Да никому и в голову не придет искать тебя здесь.

– Не преувеличивай. Если возьмутся искать основательно, найдут где угодно. Вопрос только во времени. Поэтому мы должны найти быстрее.

– Кого?

– Если ты только прячешься, значит, заранее проиграл, тот, кто прячется, убегает – не продвигается ни на шаг вперед, – Карл щелкнул пальцами. – Поставь чайник. Попьем кофе и решим, что делать в первую очередь.

Николай не обольщался, Карл не собирался с ним советоваться.

«Наверняка он уже придумал все, что станет делать. Это как с машиной и с двойным гаражом. Он никому до последнего момента не говорит о своих планах. В этом его сила. И все же сегодня с ним я, а не кто-нибудь другой».

Кофе у Карла хранился в керамической, герметически закрывавшейся банке, и хоть засыпали его туда давно, зерна не тронула сырость. Стоило поджарить их и смолоть, как маленький домик наполнился ароматом. Расположились под навесом на улице.

Карл, как правильный старой закалки блатной, во всем избегал роскоши. Настоящий вор сродни монаху, ничто не должно привязывать его к месту, к мирской жизни – ни вещи, ни друзья. Если ему нечего терять, на него и не надавишь. Ни семьи, ни собственности. Но все мы люди, и у Карла имелись свои слабости. Посуда в дачном домике отличалась изяществом.

Маленькие чашечки из толстого белого фаянса безо всякого рисунка и мелкие блюдечки уже стояли на идеально чистых крахмальных салфетках, расстеленных на грубом дощатом столе. Карл размешивал сахар миниатюрной серебряной ложечкой самого современного дизайна. В чем, в чем, а в хорошем вкусе отказать Карлу было трудно.

– Пить кофе из обыкновенной чашки нельзя, – маленькая, но увесистая кофейная чашечка спряталась в ладони законного, – не тот вкус. А тонкостенный фарфор не подходит для открытых пространств, пикника – мгновенно стынет на ветру. Ты посмотри, в приличных уличных кафе кофе подают именно в таких чашках…

Бунину казалось, что Карл издевается над ним, рассуждая о достоинствах и недостатках кофейной посуды, в то время как следовало думать о другом. Хотелось крикнуть: «Ты сам себе противоречишь! Говорил, что надо действовать!»

– Помнишь дом, который я показал тебе? – отставив пустую чашку, спросил Карл.

– Дом знатный. Наверное, единственный в своем роде. С луковками, башенками, наличниками.

– На зоне каждый, если руки у него хоть к чему-то пригодны, становится умельцем. Ты представить себе не можешь, какие таланты у людей просыпаются. Один обнаруживает, что он мастер резать по дереву, другой лепит из хлебного мякиша, смешанного с солью, скульптурки, не хуже японских миниатюр. При мне на зоне ко Дню Победы военную диораму для художественной выставки слепили: танки, орудия, фашисты, красноармейцы – и все из хлеба. На воле у людей мало времени, некогда в душу себе заглянуть, понять, к чему у тебя склонность. Тот дом – тоже образчик зэковского умельства. Его хозяин славился тем, что из спичек модели церквей складывал. Внутрь лампочки ставил. Его церковные ночники на зоне ценились, лучшим подарком считались, когда родственники на свиданку приезжали, а без подарка ходить на свиданку не принято. Хоть шкатулку резную, которую потом жена не будет знать, куда деть, но подари. Сейчас по мне все эти зоновские шедевры – страшная безвкусица, но в умении человеку отказать невозможно. Тому, кто зоны не топтал, не понять, что с человеком делается, когда поковырять деревянную доску резцом – единственная отдушина, редкая возможность вырваться, хоть в мыслях, за колючку. Когда годами можешь не видеть живого цветка, знаешь, какие цветы из дерева, хлебного мякиша и металла расцветают?

– Ты вместе с ним срок тянул?

– На одной зоне. Жакан – это у него и погоняло, и фамилия. Он мне дачу тут и устроил. Предлагал домик, похожий на его терем, поставить. Я отказался. Мне высовываться незачем. Как ты понимаешь, ни дом, ни участок на меня не оформлены.

– Если он знает, где ты сейчас, то и другие узнать могут?

Николай успел убедиться, как быстро в криминальном мире можно выйти на посвященного в тайну. Тюрьмы, зоны, они учат не только хранить тайны, но и выслеживать их, выпытывать-выбивать.

– Жакан в завязке. Как вышел на волю, так и завязал. Это особая история. Бывших корешей и на порог не пустит, о нем, считай, все и забыли.

– А ты?

– Мне он по жизни должен. К тому же, Николай, и это ты запомни до конца своих дней, кто бы что ни говорил, но бывших блатных не бывает. Как не бывает, кстати, бывших ментов, проституток и пидоров. Один раз надел погоны – и замарался на всю жизнь. Один раз продалась баба за деньги, и ничто ее уже не сделает приличной женщиной, даже кипятком не отмоется. Это попы в церкви говорят, что грехи замолить можно, искупить. На самом деле не всякий грех замолить можно. А Жакан в настоящих блатных ходил, значит, в душе таким и остался. Пойдем, проведаем его. Он круглый год на даче живет. Только в самые лютые морозы в город перебирается.

Карл в непривычном для Николая прикиде выглядел хорошо сохранившимся пенсионером. Соседка по участку, завидев законного, тут же бросила заниматься грядкой, вытерла о передник грязные руки и подошла к забору.

– Здравствуйте, – зычно, как говорят только на природе, произнесла она.

– Здравствуй, – степенно ответил законный, замедляя шаг.

– Давненько вас не видела, – женщина силилась припомнить, как зовут Карла, но память ее подводила.

Сосед ей нравился – видный, машину водит, никогда не напивается. Жила она одна, без мужа, и, как видела, Карл тоже приезжал один. Желание завести хотя бы дачный роман было очень понятным.

– Пока еще понемногу работаю, когда выйду на пенсию, тогда и займусь грядками.

– Правильно. Пока есть силы работать, пока здоровье позволяет, надо… – женщина согласилась бы с любой банальностью, скажи ее Карл, – а кем вы работаете? Наверное, начальник. Я забыла.

– Не забыли, я вам и не говорил. Ночным директором работаю на производстве.

– Это что же за ночной директор такой? – изумилась женщина, поправляя растрепанные во время работы на грядках волосы.

– Производство трехсменное, надо же кому-то документы и ночью подписывать, за нашей продукцией и по ночам приезжают, за порядком следить надо.

– У вас и право подписи есть?

Женщина до пенсии работала бухгалтером, и поэтому все начальники делились для нее на две категории: высшая – у кого есть право подписывать финансовые документы, и низшая – у кого такого права нет.

– У меня не только право подписи есть, – с серьезным лицом говорил Карл, – мне даже ночная секретарша положена. Но я ею недоволен, молодых ночью в сон клонит, а я старик, у меня и так бессонница.

– Ну, какой вы старик, – тут женщина не кривила душой, Карл, хоть и был на добрый десяток лет старше ее, но выглядел отлично, – вы мужчина в самом расцвете сил.

Карл приложил руку к шляпе, словно собирался снять ее и раскланяться.

– Клинья к тебе подбивает, – негромко сказал Бунин, – знала бы она, что стоит тебе глазом моргнуть, и возле тебя соберутся лучшие столичные телки, готовые развлечь по полной программе.

– А если бы и знала? – пожал плечами Карл. – Это ничего бы не изменило, ни для нее, ни для меня. Каждый бы остался при своем. Богу – богово, кесарю – кесарево. Каждый из нас на своем месте.

За деревьями появились деревянные купола сказочного домика. На этот раз он показался Николаю больше похожим на знаменитый храм Пятидесятницы в Кижах. То ли настроение было уже иным, то ли ракурс поменялся. На самом же деле мастер просто собрал воедино все, что мастерил раньше, а на зоне ему довелось сложить из спичек все известные храмы России. Участок оказался ухоженным и вычищенным «до безобразия», как определил для себя Николай. Страшно было не то что ногу на дорожку поставить, а даже волос обронить.

«И тут зэковская привычка сказалась – доводить до совершенства все, что попало в твое владение. Если уж шлифовать лезвие самодельного финского ножа, то до зеркально блеска, если вырезать из дерева, то кружева».

На крыльце дома сидел мужчина чуть помоложе Карла и держал на коленях недостроенный макет храма Христа Спасителя. Диковато смотрелась спичечная модель каменного собора. Работа так заняла мастера, что он не заметил гостей, стоящих у самой калитки. Пинцетом он поправлял коротенький кусочек спички, смоченной в клее.

Карл гулко постучал костяшками пальцев по металлической трубе – стойке забора.

Жакан резко поднял голову, блеснули отраженной синевой неба глубоко посаженные глаза, руки безвольно повисли вдоль тела. Было видно, что хозяин гостю не очень рад.

– Жакан! – Карл, не дожидаясь, а может, и наперед зная, что приглашения не последует, перешагнул воображаемый порог участка, вторгся в частные владения. Его не смущала реакция хозяина.

– Будь здоров, – ответил Жакан, при этом он смотрел на Бунина, тот, толком не представляя, как следует себя вести, кивнул. Так делает человек, не собирающийся долго задерживаться.

– Привел пацана, дом твой показать. Говорю ему, что ты смастерил еще одно чудо света.

– А чего его смотреть? Не музей, – глядя на Карла исподлобья, отвечал Жакан.

– Хотел, чтобы к тебе не ходили смотреть – надо было не выхериваться. К моей халупе экскурсии не водят. Самому иногда на нее смотреть стремно.

– К своему привыкаешь. Даже если своя жена красавица, чужая все равно лучше кажется.

– Я просто так приехал, поглядеть, как огурчики-помидорчики растут, по-соседски зашел, – усмехнулся Карл, – а ты встретить не хочешь.

– Огурчики уже отошли, а помидорам сезон еще не настал. Каждому овощу – свое время. Ты просто так ничего не делаешь. Напомнить решил? – лицо Жакана помрачнело.

– Это ты сказал. Не я. Заходи ко мне, посидим, перетрем.

Жакан еще колебался. Но Бунин уже безошибочно почувствовал, было что-то в прошлом двух пожилых мужчин такого… Причем Жакан не опасался Карла. Не было страха. Старый зэк давно уже отбоялся свое. Его слегка выцветшие глаза насмотрелись и смерти, и страданий, видели они оскаленные пасти разъяренных собак конвоя, ножи и заточки в руках с синими наколками обезумевших от ненависти зэков. Даже нацеленный на него пистолет не вывел бы его из задумчивости.

Наконец-то Жакан позволил себе улыбнуться, не часто улыбка появлялась на его губах, не каждого он привечал.

– Уговорил, – голос звучал хрипло, простуженно, – но с условием – угощение за мной. Будем считать, что ты у меня в гостях.

Бунин не сразу понял смысл, который Жакан вложил в свое условие. Лицо Карла напряглось. Сделав над собой усилие, законный согласился.

– Хорошо. Сидим у меня, угощаешь ты.

И вот тогда до Бунина дошло – Жакан дал понять Карлу, что не сделает глотка, не откусит кусочка от угощения, купленного за воровские деньги. Выставить такую претензию Карлу мог осмелиться только отчаянный человек. После этих слов другой мог бы не дожить до вечера.

– Запасы у тебя большие?

– Мне одному много не надо, запасов не держу, – произнес Жакан, – а для гостей и привезти можно.

Он выкатил из сарая дорожный велосипед, к багажнику проволокой была прикручена проволочная корзина, такие выдают в магазинах самообслуживания.

– Корзинку ты в каком магазине покупал? – не выдержал Карл, поддел Жакана, намекая, что вещь если и не краденая, то «позаимствованная».

– На свалке нашел. Подремонтировал.

Беззвучно завращались хорошо смазанные педали, заскользила лоснящаяся от солидола цепь, только песок скрипел под колесами.

– Вздорный старик, – бросил вслед Жакану Карл, хоть тот и был младше его.

– От такого и слышу, – ответил через плечо бывший блатной.

«Все. Теперь они поладят», – Бунин видел, что Карл уже безо всякой злости смотрит вслед Жакану.

– Я же говорил тебе – бывших блатных не бывает!

Хоть на словах Карл и Жакан не объяснились, но существуют жесты, взгляды, примирение произошло через них. Захоти Карл, он мог бы настоять и на том, чтобы в ход пошло его угощение. Но зачем? Более умный и удачливый уступает первым.

Жакан вернулся довольно скоро, вкатил велосипед в калитку на участок к Карлу. В проволочной корзине оказалось немало: полуторалитровое пластиковое ведерко с уже замаринованным мясом, немного копченостей, буханка свежего черного хлеба, две бутылки водки, минералка, пирожные по штуке на брата. Овощи и зелень бывший блатной прихватил со своего огорода.

Бунину как самому молодому пришлось заниматься мангалом. Сохшие уже несколько лет под навесом дрова взялись хорошо. Карл принес Николаю маленький граненый стаканчик с водкой и сказал:

– Смотри не сожги шашлык.

Сам же законный с Жаканом устроились под навесом, разговаривали негромко, так уж приучились на зоне, там каждое ухо может оказаться чужим, каждое неосторожное слово – последним.

Бунин подсел к ним, когда мясо уже было готово.

– Может, мне лучше побыть в стороне?

Жакан предоставил решать Карлу.

– Твой пацан, ты и думай.

– Останься.

К этому времени блатные успели найти общий язык. Жакан уже без церемоний курил сигареты Карла, даже не спрашивая, какими деньгами за них уплачено, его собственные лежали на краю стола, и о них он не вспоминал.

Законный выбрал момент, когда Жакан, уже сбросивший враждебность и напряжение, поднес к губам стаканчик с водкой:

– Семен Мальтинский объявился.

Жакан поперхнулся спиртным, закашлялся, водка полилась на землю. Карл похлопал его по спине.

– Отпустило?

Жакан вытирал слезившиеся глаза, сдавленный голос был еле различим:

– Не может быть.

– Я за базар привык отвечать. Не знаю, как теперь с этим у тебя.

– Ты его видел?

– Как тебя сейчас. Он немного лицо себе изменил, но его, падлу, и мертвого узнаю.

– А я-то гадаю, зачем ты мне про своего отца рассказываешь? Столько лет молчал…

– Всему приходит свое время. Я слышал, он и тебя на бабки кинул?

Лицо у Жакана даже перекосилось.

– Я об этом никому не говорил.

– Значит, кинул, – удовлетворенно кивнул Карл.

– На понт меня взял? Словно следак на допросе?

– Нет, не на понт. Я, Жакан, многое знаю, но всегда жду, когда время придет.

– Было такое… – вздохнул Жакан, – вскоре после того, как я на волю вышел. Если бы не ты, Карл, до сих пор лямку тянул бы, если б только под вышку меня менты не подвели.

– Забудь. Не только для тебя старался, для всей братвы.

– Забудь, – ухмыльнулся уже чисто зэковской ухмылкой Жакан, – тебе легко так говорить. Я жизнью тебе обязан и свободой. Я еще в зоне понял, что Семен с хозяином – с Крапивиным – дела крутит. Но меня это не касалось, я и молчу. Каждый за колючкой выживает, как может. Не подличай, не продавай других, и тогда нечего тебе бояться. – Жакан помолчал. – На воле я не сразу в завязку ушел. Даже когда ты меня спас, я еще не все для себя решил. А в ШИЗО передумал немало. Не ждал уже, что волю увижу. Думал, сгноят менты… Бабки у меня были. Кое-что сам по схронам припрятал: рыжье, камни, а еще пацаны, кто должен был, все сполна вернули. Круглая сумма не выходила, без малого десять тысяч «зеленых». По тем временам мог безбедно года два жить, если не кутить, а дело свое небольшое открыть – не хватало. Мне и это предлагали. И пока я сомневался, с чего мне дальше жить, появился Мальтинский. Искусил меня гад. Один раз я ему бабки дал, все с процентами вернул, исправно.

– Понятия ты тогда забыл, – напомнил Карл, – деньги под проценты не дают. Сколько дал, столько и назад получи.

– Своим не дают – пацанам, – вымученно произнес Жакан, – а какой же он свой? Шерстяной! Одно слово – мутный. Я думал, поднимусь и дело свое открою, – он в запале махнул рукой, чуть не сбросив со стола недопитый стаканчик, – не вышло. Уплыл Сема вместе с моими бабками за океан. Кинул меня. Я неделю пил, не просыхал. Пацанам не свистнешь, я уже все концы обрезал. А что я сам сделать мог? С моей биографией и сейчас за границу не особо выедешь… Пил, а однажды утром глянул в зеркало на свою опухшую фотографию, и словно кто-то мне шепнул, что так и должно было случиться, – Жакан выставил ладонь, боясь, что Карл перебьет его, – да, да! Так и должно было случиться. Деньги я не заработал, а, считай, украл, значит, и у меня их должны были украсть. Справедливо? Все стало по местам, как книжки на полках в библиотеке, тогда я по-настоящему и завязал. Последние сомнения ушли.

– Тебя послушать, Мальтинский прямо-таки посланец божий. Волю всевышнего исполнил. Святой человек. Слушать тебя противно.

– Нет, – покачал головой Жакан, – у своих красть нельзя – крысятник он. За такое на зоне сразу кончают…

Карл не рискнул развивать тему. Жакан мог и запутаться, в его голове после «завязки» странным образом сплелись библейские, евангельские заповеди, воровская молитва и Уголовный кодекс.

– Мальтинский – мой. Ему не жить, – сказал Карл. – И мне твои руки нужны.

Карл не просил, он просто сказал, что так будет, и не ждал возражений.

– Как скажешь. Он мне тоже должен остался.

– Твой долг по сравнению с моим – пыль.

Бунин слушал, не встревая в разговор старших.

Николай с неприятным чувством ждал, что Карл в конце концов скажет Жакану, с чьим сыном он приехал. Ему вновь ненавязчиво дадут понять, что он сам просто – уличный музыкант, притворяющийся слепым, чтобы бросали побольше денег, а вот его отец – авторитет. Мужчине тяжело жить, когда наперед знаешь, что не сможешь превзойти отца. Но Карл тонко чувствовал ситуацию.

– Николай – мой молодой ученик. Если бы я был фокусником, магом и чародеем, а не вором, про него бы сказали – он мой ассистент. Сегодня нас могли замочить вместе.

Жакан с уважением посмотрел на Бунина, до этого он старался его особо не замечать. Тот, у кого не было своих детей, не сразу находит общий язык с младшим поколением.

Много не пили, во второй бутылке еще осталась водка. Уже темнело, когда Жакан поднялся, Карл остановил его.

– Я знал, что мы поймем друг друга.

– Иначе не могло быть.

Карл внезапно засмеялся.

– Ты чего?

– Вспомнил, как ты ловко прапора-дубака зарезал. Я не ожидал от тебя.

Жакан опустил глаза:

– Я сразу придумал, как его замочу. Все момента подходящего ждал. А потом, когда увидел его и хозяина, понял – только сейчас.

– Нет, Николай, это надо было видеть. Когда хозяин с прапором у ворот локалки базарили… и вдруг у дубака шея до самого позвонка разрезана, кровь хлещет. У всех на глазах прапора завалили, а понять, что к чему, никто не может, – Карл принялся промокать слезы, выступившие на глазах от смеха.

Бунин, хоть и не видел в этой истории ничего смешного, спросил у Жакана.

– Это вы сделали на зоне?

– Он, – смеялся Карл.

– И менты не нашли, не раскопали?

– Не надо, – вставил Жакан, – есть вещи, о которых я стараюсь не вспоминать.

– Но как вы это сделали? Почему? – не унимался Бунин.

– Было за что. За дело.

– Покажи молодому человеку, как это было, – попросил Карл.

Жакан нехотя взял со стола металлическую тарелку, взвесил ее в руке.

– Да ты, пацан, зоны не нюхал. И не дай тебе бог знать ее запах, – Жакан вскинул руку, указал на красневшую в глубине участка одичавшую, выбившуюся из высокой травы розу. В сгущающихся сумерках она была чуть различима. – От меня до дубака было, как до этой розы. Я края тарелки обломком напильника целый день затачивал, стали, как бритва, – Жакан красноречиво провел подушечкой пальца по краю тарелки. – Было за что, – зловеще проговорил он.

Бунин даже не успел заметить, как это произошло, – тарелка, вращаясь, мелькнула в сумерках и унеслась за сарай, сбитая головка розы упала в траву. Пара пунцовых лепестков, подсвеченных дворовым фонарем, покружили и спланировали на дорожку. Жакан стоял, заложив руки за спину.

С заложенными за спину руками он вышел за калитку и буркнул Карлу:

– Считай, договорились.

– Оставь его, пусть идет, – Карл не дал Бунину сделать и шаг вслед за Жаканом, – холодно становится, да и комары над ухом жужжат. Хорошо, что я не забыл дверь в дом закрыть, налетело бы их, всю ночь спать не дали бы. В городе как-то забываешь, что существуют эти твари, – проворчал законный.

На улице и впрямь уже стало прохладно, тянуло укрыться в доме. Бунин помыл и спрятал посуду, еще раз полюбовавшись простым, но в то же время очень стильным кофейным сервизом. Карла он застал сидящим у открытой дверцы печки, законный протянул к теплу чуткие пальцы, неподвижным взглядом смотрел на полыхавший огонь. Когда Карл поднял голову, язычки пламени все равно продолжали скакать в его глазах.

– Как тебе Жакан?

– Еще не знаю, – Николай присел на низкую скамеечку, от огня в домике стало жарко, – за что он сидел?

– Специальность у него редкая, блатным он больше считался, чем был. Еще в советские времена самодельное оружие изготовлял. Это теперь волыну купить – не проблема, а тогда с этим построже было. Рассказывали, что, когда его первый раз взяли, криминалисты заключение дали, что пистолет, найденный у него дома, нельзя своими руками сделать, посчитали, что заводской. Сколько ни раскручивали его, так и не раскололся, как это ему удавалось. Упекли «за хранение». На зоне и научился воровскому ремеслу. Дорога в блатные ему не была заказана, в армии не служил. Он не настоящий вор, потому и отошел от дел, но правильным был, авторитетным. Его зоновское начальство к металлу близко не подпускало, только к дереву, из деревяшек волыну не смастеришь. Однако железную тарелку на зоне он отыскал и тут же заточил, – засмеялся Карл.

– За что он дубаку кровь пустил?

– Было за что…

Эта фраза ничего не объясняла. Бунин ждал. Хладнокровно убить мента на зоне, на такое не способны даже самые отчаянные головы. Начальство вмиг озвереет. По большому счету, такое ЧП ментам на руку, можно потом гайки закрутить так туго, что и не открутишь назад.

– Ты знаешь, что такое «семейка»?

Николай не знал.

– В тюрьме, на зоне одному выжить сложно, вот зэки и кучкуются в семейки. Дачки – посылки с воли – в общий котел идут. Если на кого наедут, заступиться кому найдется. Все там как в настоящей семье, кроме секса, конечно. Пидоры – они особняком. И глава семейки имеется. С ним смотрящий все вопросы решает – глава и своих накажет, и ответ за них держит. Таким главой семейки был Жакан. Парнишку к себе в семейку пригласил, тот только-только с малолетки. Пожалел его Жакан. Не прошло бы и месяца, как мальчишку в пидоры определили бы. Красивый больно был. Это легко делается. В стирки – карты – перекинуться предложат «на интерес», а потом выясняется, что «интерес у меня к твоей заднице имеется». И никто не заступится – карточный долг свят. Или одолжат ему какую мелочь, а потом так сделают, что и отдать нечем, только натурой. Жакан и учил паренька зэковским премудростям. Научил его и свои права перед администрацией качать, если что положено, дай, гражданин начальник. Тот мало того, что смышлен оказался, еще и гордым был. Гаврош – погоняло для мальчишки соответствующее. Его он придумал сам. Редко так бывает. Обычно другие дают погоняло зэку. Тогда еще промка вовсю работала, план гнали. Из местного ПТУ прислали практикантов, каждого определили к зэку. А поскольку Гаврош рукастый был, дали и ему в ученики паренька с вольняшки.

Теперь на зоне чай – не проблема, а тогда в киоске его нельзя было купить. По-всякому зэки выкручивались, без чифиря на зоне пропадешь. Гаврош уболтал практиканта пару пачек чая в промку пронести. Сам он чифиря не употреблял, для Жакана и своей семейки старался. Когда Гаврош через КПП выходил, его обшмонали. Может, настучал кто, может, просто не повезло, теперь и не узнаешь. У дубаков нюх на запрещенное, как у собак. За чай ШИЗО положен. Зима лютая стояла, минус двадцать пять. На прогулки обязаны выводить даже в ШИЗО. Но какому дубаку охота на морозе торчать? А Гаврош уперся. Раз положено, значит – веди. Другие зэки остались. Прапор, хоть и плевался, но выпустил Гавроша во дворик, дверь закрыл, а сам ушел. Прогулка положена продолжительностью двадцать минут. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут, а прапор не вернулся. Гаврош уже и в дверь стучал, и кричал. Дубак только через час железную дверь в дворик открыл. Гаврош у стены весь синий лежал, даже пошевелиться не мог. Его на руках унесли. Уши, пальцы на ногах и руках отморозил. Через два дня в санчасти богу душу и отдал. Все ждали, что Жакан – глава семейки – за Гавроша ответит. Страшно на него смотреть было. Лицо цвета земли стало, никому ни слова не говорил. Даже я не знал, что он задумал. Его дубаки по пять раз на день шмонали, заточку искали, нож самодельный, но каждый раз – чисто, ничего не находили. Если человек что-то твердо задумает сделать, ты его не остановишь, он найдет способ.

Жакан тарелку металлическую раздобыл, заострил края. С собой ее не носил, прятал под крышей. Все точно рассчитал. Дубак, который Гавроша сгубил, заступил на дежурство на КПП. Жакан тогда тарелку в него из-за угла и пустил, прямо в шею, мастерски. Сонную артерию вскрыл. Ни ветер ему не помешал, ни снег. И что самое главное, никто не видел, как он бросал, и пальчиков на тарелке не оставил. Менты сразу поняли, кто прапора завалил, но ничего на Жакана у них не было. Единственное, на что они могли рассчитывать, это на признание самого Жакана. Выбивать признание они умеют, – Карл замолчал, глядя на огонь.

Николай знал о зоне только из рассказов, но он чувствовал ее смертоносное зловонное дыхание, ему часто приходилось сталкиваться с людьми, искалеченными ею, редко кому удавалось выйти на свободу прежним. Ломало людей. Бунин попытался представить себе пытки, через которые пришлось пройти Жакану… и не смог, а спрашивать боялся. Понимал, зэк прошел через них и не раскололся. Спасти его могло только чудо.

Карл сунул в открытую дверцу печки длинную щепу, огонь мгновенно уцепился за сухую, ломкую древесину, пополз к пальцам. Законный неторопливо прикурил от нее, закрыл глаза.

«Если кто и сотворил чудо, так это Карл», – подумал Бунин.

– Все понимали, у Жакана два выхода, – тихо произнес законный, – первый – расколоться. Никто бы из зэков его не осудил. Вину на себя взять – не кореша заложить. Второй – самому уйти из жизни. А он держался. Где только силы брал?

– Ты помог ему?

– А как поможешь? – Карл зло улыбнулся и выпустил струйку дыма в дверцу печки. – Ментам нужно дело закрыть. Значит, Жакан обречен. Ничто не могло его спасти.

– Но ты спас его?

– Как видишь.

– Расскажи.

– Не люблю болтать, – лицо Карла вновь стало будничным, исчезли тени под глазами, из взгляда пропали злость и настороженность. – Пришлось помочь ментам, преподнести им убийцу дубака на тарелке с голубой каемкой. Уже пару месяцев прошло, как я одного стукача на зоне высчитал. Из-за него двое пацанов на лесоповал ушли. Если б он знал про Жакана, сдал бы и его. Не знаю, как так получилось, – Карл вскинул голову и самодовольно рассмеялся, – но однажды менты нашли стукача повешенным в сортире. Все чин-чинарем выглядело – форменное самоубийство. Висит на электрическом шнуре, табурет под ним опрокинутый, в кармане лежит собственноручно написанное признание в том, что это он дубака заточенной тарелкой вальнул, а потом испугался, совесть замучила, вот и свел счеты с жизнью. Менты не стали испытывать судьбу, списали убийство на стукача. Дело областная прокуратура вела, ей и карты в руки… – Карл хлопнул ладонью по колену: – Все, время воспоминаний окончилось.

Бунин уже лежал в кровати, даже через толстое стеганое одеяло чувствовалось тепло близкой печки. Темнота была такая, что хоть глаза выколи. Николаю тут же припомнились страшные годы, проведенные им в неведении – вернется к нему зрение после аварии или нет. Такая же темнота окружала его с утра до вечера, плотная, казалось, ее можно резать ножом, щупать руками. И лишь по ночам он начинал «видеть», приходили сны. Яркие, красочные, цветные… и каждое утро его ждало разочарование.

– Николай, – достиг слуха Бунина тихий голос Карла.

Вначале парню показалось, что голос был не настоящий, а придуманный, внезапно вспомнившийся, возникший на границе сна и яви.

– Николай, ты уже спишь? – переспросил законный.

– Думаю.

– Думать буду я, – Карл глухо рассмеялся и тут же закашлялся, – у тебя не получится, ты многого не знаешь.

– Если мы вместе попали в историю…

– В историю, – передразнил Карл, – то, что случилось, называется непоняткой, муткой. И ее нужно поскорее прояснить. Если тебя хотят убить, нужно хотя бы узнать – за что именно. У тебя есть телка, которую не будет жалко и которая мало о тебе знает?

Николай не сразу понял, про что говорит Карл. Но ситуация сама подсказывала ответ. Совсем недавно тоже был дачный поселок и девушка – Лера.

– Что значит «не жалко»?

– То и значит. Клару мне теперь жаль, – тихо сказал Карл.

– Зачем понадобилась телка? – последнее слово Бунин проговорил с усилием.

– Ты сначала ответь, а потом узнаешь, что предстоит делать. Надеюсь, все обойдется, но все же.

– Если надо, найду.

– Тогда все отлично. Можешь спать.