Глава 13
Что ему делать сразу, как окажется на свободе, Карл уже успел придумать, лежа в камере. Адвокат попался толковый, сумел вывести его из КПЗ под подписку о невыезде раньше, чем обещал. И трех дней не прошло.
Куда собирался отправиться смотрящий, туда и пошел.
Иногда вору в законе Олегу Карловичу Разумовскому хватало одного взгляда на человека, чтобы определить, в каком месте он прячет деньги. Многолетний опыт, природная наблюдательность и талант делали одежду на потенциальном клиенте прозрачной, словно она была соткана из воздуха. Карл даже отчета себе не отдавал, как это у него получается.
Заведующий реанимационным отделением ходил у двери, заложив руки за спину. На двери красовалась надпись, отбитая под трафарет, – «Реанимация». Такая же надпись была и над дверью. По вечерам матовое стекло светилось, и черно-коричневая надпись, почти непроницаемая для света, выглядела угрожающе. Сейчас плафон был выключен, на улице светило солнце, и заведующий пребывал в хорошем настроении.
Утром ему позвонили и попросили об одной незначительной услуге для очень влиятельного человека. Этим человеком был смотрящий по одному из районов Москвы. Однако, естественно, об этом врачу никто докладывать не собирался. Сказали лишь, что ровно в одиннадцать этот человек придет в реанимацию, и попросили заведующего отделением оказать ему всяческое содействие.
Врач, тридцатисемилетний Сергей Михайлович Потемкин, заволновался.
«Что же это за человек такой важный, если звонил заместитель министра здравоохранения, человек, перед которым врач больницы чуть ли не сознание теряет?»
Сергей Михайлович Потемкин безошибочно узнал этого человека. Карл поднимался по лестнице в накинутом на плечи халате. Было одиннадцать ноль пять. Гость опаздывал, но врач себя тотчас поправил:
«Такие гости задерживаются, а не опаздывают».
Карл подошел к врачу, кивнул и спокойным голосом, чуть глуховатым, произнес:
– Олег Карлович, – протянул руку, – вам звонили?
Врач на мгновение замешкался, пожал сухую крепкую ладонь и представился:
– Сергей Михайлович Потемкин. Прошу проходить.
Он открыл дверь и заспешил по длинному коридору с серыми стенами.
– Вот, собственно, и реанимация, Олег Карлович.
Гость шел не спеша. Запах больницы Карл не любил, как и запах тюрьмы. Потому что в больничных палатах он бывал, когда тянул срок.
– Катерина Васильевна Синицына поступила к нам сразу с улицы после того, как машина врезалась в ее киоск… – быстро говорил, словно докладывал начальству, заведующий отделением.
– Я знаю, когда она поступила.
– Состояние больной на текущий момент…
– Жить будет? – остановил разговорившегося врача Карл.
– Состояние больной тяжелое.
– Я спрашиваю, жить будет?
– У нас в отделении очень хорошие врачи, квалифицированные специалисты – хирурги, анестезиологи, терапевты, реаниматологи…
Карл положил руку на плечо врача.
– Сергей Михайлович, – голос Карла изменился, стал жестким, но металла в нем еще не было, – я спрашиваю, жить девчонка будет?
– Есть все предпосылки предполагать, что будет.
– Вы уж постарайтесь, – сказал Карл, – девчонка-то молодая, не пожила еще даже.
Заведующий отделением открыл дверь в палату. Вначале зашел сам, затем предложил гостю. Палата, в которой лежала Екатерина Синицына, была небольшая, может быть, метров двенадцать, на две кровати, одна из которых пустовала. Медсестра, сидевшая у кровати, как только открылась дверь и появился заведующий отделением, тут же вскочила и принялась поправлять подушку.
Сергей Михайлович взглядом спросил у сестры:
– Ну, как самочувствие больной?
– Три часа как пришла в себя. – И медсестра принялась перечислять, какие назначения были сделаны, какие процедуры выполнены, а какие еще предстоит выполнить.
Карл смотрел на девушку. Из-под бинта торчали пряди белых крашеных волос, губы были искусаны, на подбородке темнели ссадины. Левая рука – в гипсе, из него, как из норки, торчали кончики пальцев, бледно-розовые, с пошлым, поцарапанным черным маникюром, хотя ногти были довольно короткими. Нога, залитая в гипс, висела на сложной конструкции из блестящих труб, металлических тросиков и противовесов.
Карл абсолютно не слушал, что говорит медсестра, какие вопросы задает ей врач. Он смотрел на девушку, и та, похоже, почувствовала его пристальный взгляд. Темные ресницы задрожали, веки расклеились, девушка открыла глаза, и губы зашевелились.
– Она что-то просит, – сказал Карл.
Медсестра быстро наклонилась.
– Сейчас, сейчас, – сказала она, а затем пояснила: – Пить хочет. Сейчас я тебя напою. – Она отодвинула штатив капельницы, взглянула на перевернутую бутылку.
Жидкости оставалось с половину, она была неприятного голубоватого цвета, как огонь спиртовки. Медсестра попоила Синицыну, промокнула лицо влажной салфеткой и каким-то делано сердобольным голосом, чтобы слышал и важный гость, и шеф, сказала, как доложила:
– Через часок, голубушка, я тебе обезболивающий укол сделаю, и тебе станет лучше. Опять немного поспишь.
– Сергей Михайлович, – Карл знал, где лежат деньги у заведующего отделением, он видел сквозь белый халат вдвое сложенные банкноты, спрятанные в правый задний карман брюк, – я бы хотел переговорить с ней наедине. Думаю, это можно?
– Да-да, конечно! – Взяв за локоть медсестру, Сергей Михайлович Потемкин направился к выходу.
Они вышли за дверь.
Карл подвинул к кровати стул, сел на него.
– Вот ведь день у тебя какой был неудачный, прямо беда!
Катерина моргнула, глаза стали влажными, вот-вот заплачет. Искусанные губы искривились.
– Вы из милиции? – почти шепотом прозвучал вопрос.
– Нет, не угадала.
– Вас хозяин прислал?
– Какой хозяин?
– Мой хозяин, у которого я работала в киоске.
– Забудь ты, Катя, о своем хозяине, навсегда забудь. У него к тебе претензий нет и никогда не будет. Ты меня знаешь? – Карл смотрел на девушку, затем повернул голову влево, вправо, приподнял идеально выбритый подбородок. – Ты меня узнаешь?
– Нет, – сказала девушка.
– Посмотри еще внимательнее.
Глаза Синицыной открылись шире, они были темно-карие, как каштан.
– Ну? Ну? – торопил девушку Карл. – Попробуй меня узнать, постарайся.
– Нет, – сказала Синицына, – я вас, извините, в первый раз вижу.
– Очень хорошо, – выдохнул Карл. – У меня к тебе просьба, – он взял ладонь Катерины в свои ладони, зажал, как створками ракушки. – Ты откуда в Москву приехала?
– Из Можайска, – проговорила Синицына.
– А чего тебе в Можайске не сиделось?
– В большой город хотела, думала счастье здесь найти, работу хорошую, мужа… – Синицына шептала, моргала длинными выцветшими ресницами.
– Ты не одна у родителей?
– Нет, – сказала девушка, – у меня брат и сестра.
– И все, конечно, младше тебя?
– Да. А откуда вы знаете?
– Я все знаю. Ты за границей когда-нибудь была?
– Нет, – сказала девушка.
– А хочешь съездить?
– Кто ж не хочет? Глупости такие спрашиваете.
Синицына уже понемногу осмелела. Карл, когда хотел, мог понравиться кому угодно.
– Если хочешь, то съездишь, я тебе это обещаю. А если я сказал, то так оно и будет.
Синицына даже растерялась. Она не понимала, что к чему, что за важный человек пришел ее навестить. Все тело болело, голова гудела, левой рукой она не могла шевельнуть, ее подташнивало. А тут странный человек, вроде взрослый, а шутки шутит, заграничную поездку обещает. Слава богу, что жива осталась.
– Давай-ка мне все по порядку расскажи, как все было.
– А что я должна рассказать? Как машина в киоск въехала? А-а, – почти простонала девушка.
– Ну-ну, соберись с мыслями и все по порядку, по очереди. Какого цвета машина была?
– Черная, – сказала девушка, – блестящая.
Карл кивнул.
– Дальше говори.
– Она по улице ехала. Я шум услышала, потом смотрю, машина на киоск летит. Я глаза зажмурила и еще хотела кипятильник из розетки выключить…
– Какой кипятильник? – задал вопрос Карл.
– Обыкновенный. Я чай грела.
– А-а, чай – хорошее дело. Я тоже чай люблю, а вот кофе мне что-то не идет. Ты какой чай пила?
– «Липтон», – сказала девушка.
– Я индийский люблю, – Карл улыбнулся. – Мы еще с тобой, когда поправишься, чаю попьем. Я тебя чаем угощу. В машине два человека было?
– Нет, один, – девушка выдернула свою ладонь из пальцев Карла и показала один палец.
– Слушай, Катя, а ты уверена, что один человек сидел в машине?
– Один. Я еще второе пустое сиденье заметила.
– Водитель как выглядел?
Девушка даже глаза зажмурила, вспоминая, а затем сказала:
– Без усов парень был, лицо молодое, в кепке.
– А кепка козырьком назад?
– Нет, вперед. Обыкновенно так одет, кепка серая.
– Ты бы его узнать могла?
Синицына закатила глаза:
– Может быть, и смогла бы.
– А он на меня, часом, не похож?
– Что вы! Он молодой, очень молодой.
– Значит, я на него не похож?
– Нет-нет, что вы! Вы же мужчина в возрасте, а ему, может, лет двадцать…
– Очень хорошо, – произнес Карл. – А куда ты съездить хочешь, Катя Синицына, когда поправишься?
– Ой, даже не знаю. В Турцию, может быть… а можно и в Болгарию. Я нигде не была, только в Питер на экскурсию ездила.
– Когда поправишься, поедешь в Турцию, я тебе это обещаю.
– Извините, а вы кто? – вдруг спросила девушка.
– Я тот, кому ты помогла.
– Чем это я вам помогла? – простодушная Катя Синицына все еще не понимала, зачем и для чего так подробно расспрашивает ее о том скверном дне солидный, хорошо одетый мужчина с короткой, поблескивающей сединой стрижкой-ежиком.
– Милиция к тебе не наведывалась?
– Нет.
– Ну так вот, потом, когда к тебе следователь придет, ты ему всю правду расскажешь. Не забудешь?
– Зачем вы мне это говорите? Я врать не умею.
– Ну все, поправляйся, – Карл пожал девушке руку, не сильно, но дружелюбно.
Он отошел от кровати и открыл дверь. Заведующий отделением вместе с сестрой стояли напротив. Как только дверь открылась, врач двинулся к Карлу.
– Сергей Михайлович, – сказал Карл, – сделайте все, что в ваших силах. Она хорошая девушка, у нее вся жизнь впереди. Помогите ей как можно скорее встать на ноги.
– Вы понимаете, Олег Карлович, у меня в отделении работают самые лучшие специалисты. Если надо, мы пригласим хирургов.
– Делайте все, что надо, – крепко пожимая руку врачу, сказал Карл. – Я найду дорогу, не беспокойтесь.
Вор в законе неторопливо, размеренно, с чувством собственного достоинства пошел по коридору. Сестра и заведующий отделением, как зачарованные, смотрели ему вслед.
– Кто это, Сергей Михайлович? – шепотом спросила медсестра реанимационного отделения.
– А ты что, не видишь, глаз у тебя нет?
– Понятно, начальник. Я сразу поняла, когда он только вошел, что не простой человек, не родственник.
– Так вот, никому не говори.
– О чем? – спросила сестра.
– Да о том, что он здесь был. Из министерства звонили и просили, чтобы никто не знал о его приходе.
– Ясное дело, не скажу. Хорошо, что предупредили.
Синицына ощупала лицо правой рукой и чуть не расплакалась. Попросила у медсестры зеркало, но та сказала:
– Голубушка, нечего тебе пока на себя смотреть. Еще насмотришься. А пока отдыхай.
Но затем, немного подумав, вытащила из кармана халата пудреницу, открыла и подала Синицыной. Та долго, минут десять рассматривала свое лицо в маленьком зеркале. Пару раз ойкнула, а вскоре привыкла. Защелкнула пудреницу, отдала сестре.
– Ты лучше поспи и ни о чем плохом не думай. Заведующий сказал, что все у тебя будет хорошо. А если Михалыч говорит, что все будет хорошо, то, значит, человек поправится. Мы с ним еще на твоей свадьбе побываем. Ты же не замужем?
– Нет, – сказала Синицына.
– Ну вот, выпишешься, замуж выйдешь. А этот, что приходил, знакомый твой?
– Нет, я его в первый раз вижу.
Медсестра хмыкнула.
– Крутой мужик, – сказала она, подошла к окну и стала смотреть во двор.
Когда ей наскучило это занятие, она вышла из палаты. Синицына лежала и смотрела, как по прозрачной трубочке сбегает в вену у ключицы голубоватая жидкость. Обычно, когда человек прикован к постели, он начинает вспоминать свою жизнь, перебирая годы и дни, с надеждой планирует будущее. Воспоминания отвлекали от навязчивой боли, и Катя Синицына погружалась в них. Она прикрыла глаза, вспоминала школу, одноклассников и одноклассниц – тех, у кого удалась жизнь, по ее мнению, и тех, у кого жизнь не удалась.
Себя она пока не относила ни к тем, ни к другим. Все еще могло измениться, ведь, по идее, она должна была погибнуть, когда в ее киоск врезалась машина. Но бог миловал, значит, она теперь будет жить долго и даже скорее всего счастливо.
«Странный пожилой мужчина с властным лицом, кто он? Зачем приходил? Я ему правду рассказала, зачем мне врать? – думала Синицына. – Наверное, я ему что-то хорошее сказала, раз он пообещал отправить меня за границу. И, наверное, не обманет, хотя меня все обманывают – и хозяин, у которого я работаю уже второй год. Все обещает, что накинет денег, а потом жалуется, что денег нет, выручка падает, что всем платить надо. И просит потерпеть, мол, скоро лучшие времена наступят. А где эти времена, когда они наступят? Мне вот осенью уже двадцать три будет, а я еще не замужем, ни кола ни двора…»
У Синицыной начала кружиться голова, ее затошнило. Она дернула здоровой правой рукой. И словно бы почувствовав, или, может быть, услышав шум, в палату быстро вошла медсестра с озабоченным лицом.
– Что такое, голубушка? Ты это чего?
– Тошнит, – сказала Синицына.
– Сейчас, сейчас… Это у тебя от боли. – Она взглянула на часы. – Как раз и укол пора делать.
У противоположной стены стоял столик на колесиках, закрытый белой тканью. Зазвякали инструменты, хрустнула головка ампулы. Одноразовый шприц наполнился лекарством.
– Сейчас я тебе укольчик сделаю, и ты еще пару часов поспишь. А вечером тебя посмотрят и, может быть, из реанимации в терапию переведут. Так что все хорошо.
Укол иглы был почти безболезненным. Минут через десять боль начала притупляться, и девушка уснула, но не глубоким сном здорового уставшего человека. Синицына слышала, как медсестра ходит по палате, слышала, как ее позвали пить чай, но она отказалась. Даже шелест книжных страниц и тот был хорошо слышен.
Состояние было таким, словно одна часть ее существа спала, а другая бодрствовала, улавливая все то, что происходит вокруг. Она даже слышала, как медсестра меняла капельницу, снимая со штатива пустую бутыль и ставя новую, полную. Но никакого интереса к процедурам и к жизни, происходившей вокруг, Синицына не испытывала, ей было все равно. Сколько прошло времени, она не помнила.
Медсестра ее попоила, протерла щеки, подбородок, глаза влажной салфеткой.
– Ну, ты совсем молодец, Катерина, – может быть, чересчур бодрым голосом сказала она, принимаясь за книгу.
Но почитать не успела, в палату заглянула дежурная. Пальцем позвала к себе медсестру и что-то зашептала ей на ухо.
– Я не надолго. Тебе пока ничего не надо? – спросила медсестра у Синицыной.
– Нет, – ответила Катерина.
Она слышала вначале удаляющиеся шаги, а затем приближающиеся. Дверь открылась, в палату вошел мужчина-врач в белом халате.
– Синицына? – спросил он.
– Я, – сказала Катерина.
Он подошел, стал над ней, посмотрел сверху вниз тяжелым немигающим взглядом. Мужчина был по-модному небрит, девушка увидела его раздвоенный волевой подбородок и неприятный взгляд.
– Ну, как здоровье, пострадавшая?
Синицына даже растерялась от подобного вопроса. Да и как на такой вопрос ответишь, находясь в палате реанимации под капельницей?
– Вижу, уже лучше. Когда в себя пришла, когда очухалась?
– А вы кто, из милиции? – догадалась Катя, понимая, что так нагло может себя вести лишь сотрудник правоохранительных органов.
Мужчина хмыкнул и хохотнул:
– Ага, оттуда. Следователь. И как это ты догадалась? Что, уже приходили, до меня?
– Не знаю, – сказала Катя.
– Как это не знаешь? У тебя что, с головой проблемы?
– Не знаю…
– Слушай, ты, крошка, кто к тебе уже приходил? Ну-ка, быстро говори!
– Заведующий отделением приходил… – сказала Синицына, внутренне холодея. Она понимала, что она беспомощна перед этим здоровым небритым мужиком с недоброй ухмылкой.
– Медики меня не интересуют. Еще кто приходил? Ты же сегодня очухалась? – Синицына заморгала. – Значит, сегодня. И я знаю, что кто-то был.
– Мужчина приходил такой серьезный.
Ноздри гостя, стоявшего над ней, затрепетали:
– Говоришь, серьезный был? Молодой, старый? Звали как, фамилию слышала? Звание?
– Он не из милиции.
От этой новости у гостя желваки под скулами забегали и ноздри задрожали.
– Говоришь, не из милиции? Не следователь? А кто тогда? Кого еще сюда пустить могли?
– Пожилой мужчина. И перстень у него на руке с прозрачным камнем.
– Коротко стриженный, лицо сероватое, да? И взгляд такой у него острый?
– Да. Волосы короткие, седые…
– Кольцо с прозрачным камнем, точно видела?
– Да, квадратный камень.
– И что он у тебя спрашивал?
– Спрашивал, что я видела, когда машина на киоск налетела.
– А ты разве видела что-нибудь?
– Да, – с испугом выдавила из себя Синицына.
– Ну-ка, ну-ка, поподробнее давай. Я тебя слушаю, – мужчина даже наклонился, и Синицына уловила запах одеколона, терпкий, щекочущий ноздри аромат.
– Я сказала, что за рулем был парень в кепке, молодой парень.
– Ага, молодец, не соврала. А ты уверена, что молодой парень, а не мужик в годах?
– Да, уверена.
– Эх, Синицына, – весело сказал гость, – глазастая ты, все разглядеть успела.
– А вы кто? Вы ведь не из…
– Еще и догадливая. Не из милиции я. – Мужчина посмотрел на часы, затем на окно. Прислушался. Синицына тяжело дышала. – Дай-ка я тебе подушку поправлю… – Он взял подушку за край.
Катерина пыталась что-то возразить, но мужчина быстро выдернул из-под головы подушку, бросил ее на лицо Екатерине и крепко прижал. Сам в это время навалился на девушку. Она дергалась изо всех сил, которые у нее оставались. Правда, сил было немного, и поэтому она сопротивлялась не очень долго. Мужчина смотрел на кончики пальцев, которые вначале вылезли из гипса, а затем спрятались, словно в панцирь.
Откинув с лица подушку и приложив палец к сонной артерии, мужчина убедился, что девушка мертва.
– Ну, вот, теперь ты никому ничего не скажешь. Лучший свидетель – мертвый свидетель.
Мужчина быстро надел халат, застегнул на все пуговицы. На голову надел белую шапочку, лицо завязал марлевой повязкой. На кармане крахмального халата появился бэджик «Иванов Иван Ильич. Консультант».
«Консультант Иванов» медленно шел по длинному серому коридору. Остановился у служебной лестницы, неторопливо спустился по ней на первый этаж, где двое больных, один пожилой и небритый, второй совсем еще молоденький паренек, тайком курили, но, завидев врача, быстро погасили сигареты и отвернулись. Он вышел на улицу. Не снимая марлевую маску, сел в машину, белую «Волгу», и уже в салоне с остервенением сорвал с лица маску.
– Давай отсюда, рвем!
«Волга» выехала с территории больницы.
Медсестра из реанимации стояла на крыльце двадцать минут и все время поглядывала на часы. Но, так и не дождавшись «консультанта Иванова», поднялась наверх. Вошла в палату, тихо открыв дверь, а из палаты выскочила, подняв в коридоре своим визгом самый настоящий переполох.
* * *
Павел Глазунов спал. Сон его был чуткий и неглубокий. Когда он открыл глаза, в комнате уже царил полумрак.
«Стемнело. Пора».
Потолок из белого стал серым, а узкая щель между сдвинутыми шторами синела. Он даже испугался, нервно вскочил, подбежал к окну, распахнул шторы. Он увидел однообразные хрущевские пятиэтажки, старые канадские клены и свет в окнах напротив. Прямо над крышами начиналось ночное, подсвеченное заревом огромного города небо.
«Который час?» – задал себе вопрос снайпер.
В холодильнике еще была кока-кола. Ее Глазунов пил, чтобы обмануть организм, требующий, как минимум, пива. Свет внутри холодильника показался Павлу слепящим. Он кулаками протер глаза, взял банку, сорвал крышку и принялся жадно пить. Допив до последней капли горьковатый пенящийся напиток, он раздавил жестянку рукой, швырнул в мусорное ведро.
«И что же это я не сильно тороплюсь, сижу спокойненько? – сам у себя спросил Павел. – Выходит, сижу и собственной смерти жду? А она придет, сто пудов придет. За бабки, которые нес в чемоданчике „бизнесюга“, или за важные бумаги да за три трупа меня в живых никто не оставит. Да и я бы на их месте поступил точно так».
Через десять минут Глазунов уже спускался вниз по лестнице, спускался опасливо, соблюдая все меры предосторожности. Он боялся, что у подъезда его могут ждать. Но обошлось, кроме соседа с маленькой собачонкой, его никто не встретил. Собачонка, узнав Павла, задорно залаяла и бросилась в ноги. Сосед отшвырнул окурок, прикрикнул на песика и подхватил на руки.
– Что, прогуляться решил? Хорошо тебе, холостому, не женатому.
– Неплохо, – ответил Павел.
Дверь подъезда за соседом закрылась, и Глазунов поспешил к гаражам. Там он оставил снайперскую винтовку и мотоцикл. Единственным человеком, доподлинно знавшим, что это он, Глазунов, убил троих людей, являлся Шурик – Александр Петрович Потапов. И только он мог его отыскать в окрестностях огромного города. И если он еще пока был жив, то только благодаря Шурику.
«Значит, он не успел меня сдать. Пока не успел. А может быть, сегодняшней ночью по мою душу уже приедут. Если не ночью, то завтра утром или днем. Я должен спешить».
Глазунов открыл гараж, вытащил из коробки снайперскую винтовку, патроны. Обернул ее куском брезента, привязал к ней две старые бамбуковые удочки, закинул на плечи рюкзак, задернул «молнию» кожанки, нахлобучил шлем. Винтовку и удочки привязал к багажнику мотоцикла.
«Ну вот, теперь порядок».
На этот раз «Ява» завелась с первого рывка, и уже через пять минут, освещая себе дорогу фарами, мотоцикл мчался к Кольцевой дороге. Через сорок минут Глазунов въехал в квартал двухэтажных домиков, утопающих в зелени. Он оставил мотоцикл на том же месте, где и в прошлый раз, – неподалеку от опорного пункта милиции, рядом с аптекой. Взял сверток, взглянул на свое отражение в аптечной витрине. Чаша, которую оплела змея, и зеленый крест светились неоном.
«Я похож на рыбака, вернувшегося домой».
Глазунов шел неторопливо вдоль палисадников по узкому тротуару. Щиток мотоциклетного шлема был поднят. Он заглядывал в окна, видел людей. Кто-то пил чай, кто-то смотрел телевизор.
Наконец он увидел дом номер девять.
«В третьей квартире первого подъезда живет Шурик. У подъезда никого, и во дворе ни души».
Лавочка под старой акацией была пуста. Нет в этих домах молодежи, пенсионеры доживают свой век – почетные московские строители, умудрившиеся отхватить квартиры сразу после войны.
«Счастливые были когда-то», – абсолютно без зависти подумал о стариках, населяющих этот тихий квартал, Павел Глазунов.
Он подошел к двум металлическим гаражам, принадлежащим Шурику. Отыскал металлический ящик и с его помощью вначале забросил на крышу сверток, а затем забрался и сам. Действовал Глазунов абсолютно бесшумно, как дикое животное, привыкшее таиться и подбираться к своей жертве незамеченным. Он залег на крыше и почти четверть часа наблюдал за окнами квартиры Александра Петровича Потапова. Квартира казалась бы безжизненной, если бы не мигающий экран телевизора. Несколько раз переключались программы.
«Спит он, что ли? Счастливый человек, если может спать после всего. Хотя он-то там не присутствовал. А если заснул, забыв выключить телевизор, придется разбудить, тут уж ничего не поделаешь. Прервем счастливый сон Шурика».
Из внутреннего кармана кожанки Глазунов вытащил мобильный телефон, включил его, посмотрел на ярко-зеленые в ночной темноте цифры клавиатуры и по памяти набрал номер мобильника.
Один гудок, второй, третий. Свет в окнах квартиры не появлялся. Гудки оборвались, и Глазунов даже вздрогнул, так громко вскрикнул телефон.
– Алло, слушаю!
– Привет, – почти шепотом произнес Павел, – это я.
– Понял, – сказал Шурик, – ты где?
– В Караганде, – ответил Глазунов.
– Где-где? – не сразу въехал в шутку Шурик.
– В Караганде, говорю. А ты где?
– Где, по-твоему, человек в такое время может находиться? В кровати лежу.
– А-а, – сказал Глазунов.
– Чего ты шепчешь?
– Я не один, наконец-то женщина рядом.
Шурик хихикнул:
– В этом деле я тебе не помощник, даже советом у меня не разживешься.
– Я без тебя справлюсь. Дело сделано, хотелось бы окончательный расчет получить.
– Завтра, – вяло пробормотал Шурик. – Не надрываться же посреди ночи из-за каких-то пяти кусков. Или тебе, может, барышню прокатить не на что?
– Так, значит, ты дома, лежишь, отдыхаешь? А скажи ты мне, Шурик, по правде, как на исповеди: ты про меня никому не говорил, никому мой телефончик, адресок не давал?
– Помилуй бог! – воскликнул Шурик нервным голосом. – Ты же знаешь, у меня свои принципы. Кому я его должен был давать?
– Кто ж тебя знает!
Глазунов понимал, Шурика надо завести, чтобы он занервничал, заволновался, даже подскочил с постели, если, конечно, он все же дома. Даже тень хозяина за окном пока не появлялась.
– Так, значит, никому мою фамилию ты не называл?
– А что? – настороженно перешел на шепот Шурик.
– Мне как-то неспокойно, интуиция подсказывает, что ты меня сдал.
– Да ты что, Глаз! Это же не первое дело, которое мы с тобой провернули. Зачем мне сдавать тебя, да и кому?
– Это уж тебе видней, толстяк. Ты думал меня обмануть? Наверное, решил мою долю себе прикарманить?
Шурик даже вспотел от таких слов. Он сбросил простыню, в неверном свете работающего телевизора нащупал тапки и, с трудом переставляя толстые, отекшие ноги, побрел на кухню. Бутылочку с таблетками он уже держал в левой руке.
– Что-то я тебя не пойму. Ты меня в чем-то подозреваешь, что ли? – торопливо пробормотал Шурик.
Нашел выключатель. Кухню залил яркий свет. Глазунов, прижав трубку к уху плечом, приподнял винтовку, в оптический прицел увидел окно и узкую щель между шторами, затем плечо Шурика в голубой, застиранной майке, ухо, затылок, руку с мобильником.
– Ты куда пропал? – кричал в трубку Шурик, наливая в чашку воду.
– Я здесь, – плотней прижимая выскальзывающую из-под плеча трубку, пробормотал Глазунов.
– Где здесь?
– Неподалеку.
– Неподалеку откуда?
Шурик положил в рот таблетку, сделал два глотка.
– Что, таблетки пьешь? – услышал он голос Глазунова.
Шурик резко дернулся, развернувшись лицом к окну. Лоб диспетчера оказался в перекрестье оптического прицела. Глазунов задержал на пару секунд дыхание и плавно нажал на спусковой крючок.
– Не буду больше тебя беспокоить. Пока, – прошептал он.
Пуля вошла ровно в середину лба. Чашка с недопитой водой выпала из рук, а вот свой дорогой мобильник Шурик не выпустил, он так и упал с ним на салатовый линолеум.
Не торопясь, Глазунов завернул винтовку в кусок старого, а поэтому мягкого брезента, соскочил с крыши и уже через пять минут держал за руль свой мотоцикл. Заводить не стал, прокатил по улице метров пятьдесят, оказался в густой тени старых каштанов и только там завел мотор. Газанул и умчался, не включая фар.
Кое-кто из жителей дома номер девять выглянул во двор, потревоженный, испуганный негромким хлопком и послышавшимся за ним звоном треснувшего стекла, но тут же успокоился. Ничего подозрительного, ни машин, ни людей.
«Наверное, подростки балуют».
* * *
Поздним вечером от прикормленных ментов Артист получил информацию, что чемоданчика с деньгами, который нес Анатолий Иванович Железовский для выкупа внучки, на месте убийства не нашли. Информация была верная, и Артист даже испугался.
Если «филки» не попали ментам, как планировал Пашка-Крематорий, то это могло означать, что чемоданчик успели перехватить пацаны Карла. И второй, не менее неприятный вариант, что чемоданчик с бабками из воровского общака подобрал снайпер, заваливший «братка» на крыше. Если не взял сам, то должен был видеть, что с ним произошло. А снайпера знал лишь диспетчер.
Артист не рискнул брать с собой охрану, лишние свидетели ни к чему. Лишь с одним только водителем Вадиком он помчался к Шурику, чтобы лично вытрясти из него адрес, фамилию и имя снайпера. Из машины он трижды звонил диспетчеру, но дозвониться и услышать голос Шурика Артист не мог.
Навороченный джип подлетел к дому. Артист, прижимая трубку мобильника к уху, смотрел на свет в окне кухни.
– Иди, звякни в дверь третьей квартиры, – приказал он Вадику.
Тот побежал. Через несколько минут вернулся.
– Не открывает, сука!
Артист смотрел на свой телефон, слышал короткие гудки и нервно прикусывал верхнюю губу.
– Перелезь забор, глянь в окно. Постучи в стекло, пусть, сволочь, дверь откроет, я с ним переговорить хочу.
Вадик легко перепрыгнул невысокий заборчик и прямо по грядкам подошел к дому. Заглянул в окно, увидел Шурика в трусах, в майке, лежащим в луже крови с мобильником в руке. В стекле под форточкой была аккуратная дырка от пули, одинокая трещина отходила от нее к углу рамы. Такая же дырка красовалась во лбу Шурика.
Водитель подбежал к машине:
– Его вальнул кто-то. Лежит на полу, явно не живой, с дыркой во лбу, с мобильником в руке.
Артист побледнел, глаза заблестели. Он отключил телефон.
– Рвем отсюда, – тихо произнес он, а затем прошипел: – Быстрее, ты что, оглох?! Так я тебе глушняк сейчас мигом пробью! – И толкнул водителя в плечо.
Джип задом выехал из уютного дворика. Подскочил на бордюре, на мгновение замер, а затем помчался по темной улице. Водитель даже не спрашивал Артиста, куда ехать, понимал, что, если сейчас скажет хоть слово, это может привести Артиста в ярость. Поэтому лучше вести машину молча.
– Ты куда едешь? – вдруг рявкнул Артист.
– Вперед, – ответил водила.
Артист замолчал. Произошло то, что не входило в его планы. Человек, которого он сам хотел убить, был мертв, и это ломало планы. Артист взял мобильник, набрал номер.
– Пашка, ты?
– Ну, я. Чего на ночь глядя барабанишь?
– Пашка, тут такое… Даже не знаю, с чего начать.
– Дело говори.
– Диспетчер накрылся.
– Не понял, поясни.
– Мертвый он! Я приехал к нему, чтобы адресок специалиста взять, а он готов. Лежит в кухне с дыркой во лбу.
Пашка-Крематорий тяжело вздохнул.
– Во, бля, – наконец сказал он.
– И не говори, – произнес в ответ Артист.
– Давай ко мне, на выезд, я с гостями в ресторане, но мы с тобой перейдем в отдельный кабинет. Посидим, перетрем.
– Еду. В ресторан на выезде из города! – приказал водителю Артист.
– В «Счастливого пути»? – уточнил Вадик, хоть уже и понял, в каком ресторане ночью можно найти Пашку-Крематория.
Вскоре машина заехала на платную стоянку, и Артист через служебный вход вошел в ресторан, оставив Вадика в машине.
Пашка уже сидел в кабинете – один, на столе было немного еды и две бутылки: водка и вино, за дверью гремела музыка, слышался женский смех. Пашка-Крематорий был трезв, левый глаз дергался, что выдавало крайнюю степень волнения.
Артист упал в кресло.
– Выпей, – предложил Пашка.
Артист влил в себя полстакана водки, тряхнул головой.
– «Филки» у ментов? – спросил Пашка, исподлобья глядя на Артиста.
– Хрен их знает, где они! Мы думали, их менты подберут, а выясняется, что они их не нашли.
– Значит, снайпер упер – и у Карла их нет, – спокойно сказал Пашка. – Мы городили огород, планы строили, а какой-то козел взял и все разрушил.
– Ну а нам-то чего бояться? Мы и так и так на них не рассчитывали. Главное, чтобы Карлу не было чем долг закрыть.
– Ты еще не понял, чего? – Артист поежился от тяжелого взгляда Пашки-Крематория. – Карла бояться надо, он уже знать должен, что «филки» ментам в руки не попали.
– До нас не доберется. Я девку-киоскершу кончил в больнице. Она лицо угонщицы видела, знала, что не Карл за рулем сидел. Он сам к ней и заявился, расспрашивал. Хорошо, что менты тупые, к ней еще не сунулись. А меня никто не видел, так что свидетелей нет.
Паша-Крематорий оторвал ладони от лица и пристальным взглядом обвел стол с нетронутой едой.
– Ну, что ты молчишь? – спросил Артист, нервно теребя в пальцах сигарету.
– Вот что: мы с тобой сейчас расстанемся.
– Зачем?
– Ты столько всего наворотил, что не понятно, как из этого дерьма чистым выбраться.
Артист захохотал. Смех его был нервный, дерганый, словно в спину, прямо в позвоночник тыкался холодный ствол пистолета.
– Мы наворотили, Паша.
– Как я сказал, так и будет, – произнес Паша. – Мы не будем с тобой пересекаться в ближайшее время, пусть все уляжется.
– А Карл? – задал мучивший его вопрос Артист.
– Что Карл?
– Будет «филки» искать? Надо еще угонщицу порешить, тогда все хвосты в воду спрячем.
– Это его проблемы. Хватит покойников. Все, за что ты берешься, Артист, дерьмом заплывает.
– Я как лучше хотел.
– Он хотел! Да не сумел. Больше никого не трогать.
– Может, все же угонщицу порешу? Она меня знает.
– Ты что, с дуба упал? Ты еще предложи Карла завалить, – этой фразой Паша сказал больше, чем если бы говорил десять минут. Был в этих словах и холодный липкий страх перед вором в законе, и скрытое уважение, и ощущение внутренней силы Карла.
– Как скажешь, – встал из-за стола Артист. – А водочки я еще потяну.
– Пей, не жалко. Девку свою куда-нибудь подальше отправь, чтобы не светилась. Если бы она свидетельницей у ментов не проходила, мог бы и завалить ее, мне не жалко, а теперь выкручивайся, но умирать ей рано.
Артист выпил рюмку. Паша на прощание даже руки не подал, сжал голову ладонями, уперся локтями в стол и сидел в странном оцепенении, как скульптура, высеченная из камня.
Артист покинул пригородный ресторан.
