Глава 12

Николай Бунин сидел в гостиной своей квартиры перед роялем. На душе было холодно и противно. Даже крышку инструмента поднимать не хотелось, а ведь раньше и дня не проходило, чтобы он не сыграл пару пьес на отцовском подарке. Рояль – практически все, что осталось у него на память об отце, знаменитом медвежатнике с погонялом Струна. Старинный немецкий инструмент да пара любительских фотографий. Горло то и дело сжимал спазм – в девятнадцать лет мальчишки еще способны плакать в одиночестве, но Бунин слезы безжалостно душил. Он считал, что давно уже стал настоящим мужчиной.

Николай помнил, как пусто стало вокруг него, когда в один день погибли отец и мать. Ему до сих пор иногда мерещилось, что родители тенями незримо присутствуют в квартире – то тихо переговариваются на кухне, когда он лежит в спальне, то мать заглянет в приоткрытую дверь, посмотреть, не раскрылся ли он во сне. Эти ощущения были предельно реальными. А временами в старом инструменте по ночам сама собой звучала струна. От ее чистого, прозрачного звука он и просыпался. Казалось, выйди в гостиную и увидишь отца перед роялем с занесенным над клавишей пальцем.

Он сидел и прислушивался, надеясь вновь уловить присутствие ушедших из жизни родителей.

«Отец, я знаю, что мертвым говорить с живыми нельзя, – обращался Бунин в мыслях к родителю, – но дай мне какой-нибудь знак, ты можешь это сделать, чтобы я знал, как поступить. Карл, как мог, заменял мне тебя. Но теперь его закрыли менты. А времени нет. Ты всегда находил выход, – молил Николай. – Я не знаю, где ты сейчас. В раю или в аду? Но ты отовсюду находил дороги, из зон, тюрем, чтобы передать записку мне и маме. Найди дорогу и сейчас. Говорят, что вор не может попасть в рай. Но Карл рассказывал другое, мне тогда было еще лет двенадцать… Он сказал, что нет одного рая, а есть несколько. И один из них – рай для блатных. Правильные блатные попадают в него, а отморозки, бандиты и беспредельщики горят в отдельном аду. И он сказал, что ты непременно попал в такой рай, ведь ты был честным бродягой. Я до сих пор верю в это».

Николай прислушался к ночным звукам, наполнявшим квартиру. Из спальни доносилось чуть различимое дыхание Светланы. Девушка уснула, выключилась почти сразу, как только Николай привез ее к себе после освобождения. Сперва он сидел возле нее, ждал, когда девушка проснется, но потом понял, что сон сморил ее надолго. После того, что ей пришлось пережить, сознание само отключилось. Бунин даже рискнул оставить ее ненадолго одну, сбегал в «Лондон» и узнал от пацанов все, чего не видел сам. Понял, что, когда позвонил Карлу из метро, того уже замели менты.

«Так вот что значили его слова о начавшихся неприятностях», – подумал тогда Николай.

Бунин положил руки на крышку рояля и уткнулся в них лицом.

«Отец, хорошо, ты не можешь подсказать, что мне делать. Наверное, вам, мертвым, это запрещено. Но ты же знаешь, что произойдет завтра, через неделю, через год… Не может быть, чтобы там этого не знали. Просто дай мне знак, что на этот раз все обойдется и хуже уже не будет. Мне хватит и этого. Я прошу, отец!»

И тут… то ли Николай чуть налег на рояль, то ли пересохшая доска деки выгнулась, то ли и впрямь покойный медвежатник отыскал дорогу с того света и подал знак, но в ночной квартире зазвучала струна. Низкий, густой и тревожный звук плыл в сумерках.

– Что? Где? – послышался испуганный голос Светланы из спальни.

Николай бросился туда. Света сидела на двуспальной кровати, обхватив колени руками, и неподвижным взглядом смотрела в стену, на которой проступал перекошенный крест – тень от оконной рамы.

– Ты у меня дома. Все хорошо. Помнишь, я вез тебя на такси, потом мы спустились в метро. Ты помнишь это? Помнишь, как заснула?

Света повернула голову, резко, как поворачивают птицы.

– Я помню все, – тихо сказала девушка, – я все видела и понимала, но была словно заморожена… Что это звучит?

– Рояль. Так бывает, струна зазвучала сама по себе…

– Ми контроктавы, – произнесла Света.

– Да, точно, ми.

Бунин всматривался в ее глаза – все ли в порядке с психикой? Он понял, что сейчас не сможет ей рассказать о смерти Железовского. Ведь дед был для нее единственным родным человеком на свете.

– Я видела, как убили моего деда, – погасшим голосом проговорила Светлана, – и ты видел. Ты же не слепой? Да?

– Я ничего не мог сделать. И Карл не мог. И ты не могла.

Девушка нервно засмеялась, но смех был коротким, почти тут же оборвался.

– Сколько я спала?

– Не знаю… – растерялся Бунин, – часов восемь, десять…

– Мне казалось, что больше, будто неделя прошла, я спала и во сне плакала, рыдала. Ты слышал? – Она вскинула голову, и Николай увидел, что ее глаза почти сухие. – Как все было, ты знаешь?

– Всего не знает никто, – он скользнул рукой по подушке, та была насквозь мокрая, хотя ни одного всхлипа за день он не услышал.

– Принеси попить, – попросила Светлана.

Девушка сжала зубами край стакана и жадно глотала воду, затем отдышалась.

– Расскажи мне все, как было, – попросила она, – только не останавливайся.

Светлана опустила голову Николаю на колени. Он положил ей на лоб ладонь и принялся рассказывать все, что знал, видел, услышал… Девушка то и дело вздрагивала, потом слезы покатились у нее из закрытых глаз. Ее уже била дрожь, сотрясали судорожные всхлипы. Но стоило Бунину замолчать, как она крепче обнимала его и просила:

– Говори, не молчи…

И он рассказывал, скоро ему уже казалось, что это он сам, а не пацаны Карла бегал по крышам, видел лежащего на оцинкованной жести человека в черной маске. Ему чудилось, что это его, а не законного возносит обшарпанный лифт и за мутным стеклом лифтовой шахты постепенно открывается улица – из конца в конец…

Рука Светланы наткнулась на рукоятку пистолета, заткнутого за брючный ремень Бунина, и замерла. Только сейчас Николай сообразил, что так и не вытащил «волыну», предложенную ему Карлом, даже в «Лондон» с ней бегал.

– Я думал… если придется стрелять… Не думай о нем, он не пригодился… – Бунин вытащил тяжелый «ТТ» и бросил его на простыни – продолжал говорить.

Он гладил девушку горячей ладонью по жестким неподатливым волосам не так, как делал бы это мужчина, скорее гладил, как мать, успокаивающая испуганного ребенка. Бунин не заметил, как сам уснул, прижимая к себе вздрагивающую Светлану…

Он проснулся от яркого утреннего солнца, пронизавшего все пространство спальни, вспыхивающего миниатюрными радугами на фигурном зеркале трельяжа, возвышавшегося над туалетным столиком. Трельяж принадлежал погибшей матери Николая, она подолгу сидела за ним в те дни, когда отец мог появиться дома.

Сидела подолгу, но заметить потом и понять, что именно происходило с ее глазами, лицом, было невозможно. Случалось настоящее волшебство, мать становилась молодой, глаза делались больше, чуть менялся их разрез, морщинки возле них бесследно исчезали. Пользоваться косметикой она умела так, что непосвященному казалось, будто над ее лицом никто, кроме природы, и не трудился.

Но теперь Бунин жил один. Трельяж и туалетный столик в мужской спальне – вещи почти бесполезные, особенно если хозяин выдает себя за слепого. Но у Бунина рука не поднималась избавиться от них. Даже баночки с кремами, тюбики с тушью, цилиндрики помад и пудра до сих пор покоились в выдвижном ящичке столика.

Сегодня, озаренная солнечным светом, за столиком сидела Светлана, в руке она держала пистолет и сосредоточенно его рассматривала, даже голову не повернула, когда ее окликнул Бунин:

– Ты в порядке?

Николай, боясь спугнуть девушку, подошел к ней и забрал «ТТ»:

– Осторожно, он заряжен. Как ты?

– Как видишь. – От вчерашней растерянной, убитой горем девчонки не осталось и воспоминания – взгляд сделался злой и решительный, ее сухие губы, выронив два коротких слова, тут же плотно сжались.

Бунин даже растерялся, не зная, как себя вести.

– Я сейчас уйду, – сказала она, – спасибо, что пытался вчера помочь.

– Куда и зачем? – Николай положил ей на плечо руку, но Светлана тут же сбросила ее.

– Сперва в милицию. Потом в морг. Я должна забрать деда, похоронить его, – уверенности в себе хватило ненадолго, во взгляде промелькнула растерянность.

– Ты права, но давай подумаем. – Бунин присел на корточки, взял ее руки в свои, на этот раз девушка словно и не заметила прикосновения.

– Я уже подумала.

– Ты хочешь похоронить деда, но тело тебе сейчас не отдадут. Экспертиза займет много времени – несколько дней.

Светлана прикрыла глаза, губы ее дрогнули, а Николай продолжал:

– В милицию тебе идти нельзя. Во всяком случае, сейчас.

– Дед всегда учил, что законопослушный человек, если случается беда, идет не к блатным, а в милицию.

– Но сам пошел к Карлу, – напомнил Николай.

– И его убили…

– Если бы твой дед обратился к ментам, убили бы тебя. – Жесткость оправдала себя, и Бунин продолжал наседать на Свету: – Карл тебя спасал, поставив на кон свой авторитет. Ты даже представить себе не можешь, чем он рискует. А ты хочешь его сдать.

– Я никого не хочу сдавать. Я хочу, чтобы нашли убийцу, я хочу похоронить деда, я хочу увидеть его.

– Карл найдет убийцу, только не мешай ему…

– Найдет? Да он сам сейчас за решеткой. Я вас всех ненавижу, и ты один из них. Это ваши разборки погубили деда!

– Ты не знаешь, что такое вор в законе, он и за решеткой, и на воле продолжает всем руководить, он из-под земли всех достанет, но найдет, – говорил Бунин и старался сам поверить в это. – Ты не имеешь права предать Карла.

– Я имею право жить так, как считаю нужным.

– Он собрал выкуп за тебя. Забыла? Хотя Карл не должен был этого делать. А деньги пропали, исчезли.

– Ты мне уже говорил об этом ночью. Извини, я не контролировала себя вчера. Я сама верну деньги Карлу.

– Верни, – Бунин подставил ладони так, будто Светлана могла поставить на них кейс с деньгами.

– Прямо сейчас я не могу… – растерялась девушка, – потом… у деда есть фирмы, заказы. Я поговорю с управляющими. По завещанию все перейдет ко мне, дед не раз говорил мне про это.

– Света, – Бунин продолжал держать руки перед девушкой, – деньги нужны или прямо сейчас, или никогда. Не знаю, сколько дней есть у Карла вернуть долг, но их немного. Ты слышала когда-нибудь про воровской общак?

– Кое-что… мальчишки во дворе говорили.

– Так вот, деньги на твой выкуп взяты оттуда. И вернуть их вовремя для Карла вопрос чести… даже скорее… жизни. Так что ни в какую милицию ты не пойдешь. Я не пущу. Карл ради тебя, какой-то телки-зазнайки…

– Ну вот… – Светлана глянула в зеркало, – ты смотри, даже слезинки в глазах нет. Это воспитание сказывается. Дед говорил, чтобы я не плакала, когда его не станет. Он учил меня бизнесу. Предупреждал, чтобы я не тянула, а сразу попыталась взять все в свои руки. Бизнес, учил дед, это то, ради чего он жил. А жил он ради меня. Вот. Поэтому пойми меня. Что мне делать теперь? – Светлана была готова вновь расплакаться.

Бунин смотрел на девушку и не мог понять, где она настоящая. Та, которая была с ним в опере? Та, кого он спасал от похитителя? Или истинной Светланой был сгусток слез и рыданий в его спальне? И вот теперь тот же самый вопрос, который он задавал самому себе, – что делать?

– Ждать, пока все решится, – не слишком уверенно произнес Николай, сам он не собирался следовать такому совету.

– Я так не могу. Иначе сойду с ума, – Светлана бросила короткий взгляд на пистолет, – я должна увидеть деда. Умом понимаю, что он мертв, но душа, – она приложила ладонь к груди, – не чувствует этого, потому и в глазах сухо.

– К ментам ты не пойдешь, – заявил Николай, – на этом закончим. Жди меня здесь.

– А ты куда пойдешь? Можно мне с тобой?

Бунин купился на тон, каким были произнесены эти слова. Всем мужчинам отшибает мозги, когда женщина дает им понять, что сама она не может принять решение – и все зависит только от одного его слова…

– Я собирался пойти в «Лондон». Спросить у пацанов. Но тебе туда показываться нельзя. Только Карл знает, что ты со мной.

– Тогда… – голос Светланы дрожал, – я хотя бы должна увидеть место, где убили деда.

– Зачем?

– Тебе этого не понять. Должна, и все, – с чисто женской последовательностью заключила девушка.

Бунин призадумался, в словах Светланы имелся смысл. Во-первых, в «Лондон» идти было еще рано, ничего нового узнать там он пока не мог, во-вторых, ему и самому надо было вернуться туда, где убили Железовского. Слишком мало он успел увидеть сам, теперь предстояло сопоставить собственный опыт с услышанным от пацанов.

– Пообещай мне, – строго произнес Бунин, – что, если мы вернемся туда, ты больше не будешь порываться бежать в милицию. Ты станешь во всем слушаться меня.

– Согласна, – возможно, ответ прозвучал слишком поспешно, но Николай тогда не обратил на это внимания.

– Мы поедем туда на такси. И ты обещаешь мне не выходить из машины.

– Согласна.

– Тогда едем. Собирайся. Только не забудь, что для своих соседей я – слепой. Подыграй.

Светлана свела Бунина с лестницы, придерживая под руку. Глаза Николая прикрывали солнцезащитные очки с наклеенными на стекла разноцветными звездами из фольги.

Таксист особо не обрадовался, когда услышал адрес. Ехать предстояло всего несколько кварталов. Но после того как Бунин сказал, что заплатит за час работы тысячу рублей, водила сразу просиял. Светлана усадила Николая в такси на заднее сиденье, устроилась с ним рядом.

– Вот и приехали, – таксист обернулся к пассажирам, – вам в какую арку заехать надо?

– Командир, – сказал Бунин, доставая две российские пятисотки, – если не трудно, тормозни здесь и сходи погуляй. Нам с подругой о своем потолковать надо. Через двадцать минут вернешься.

Деньги исчезли в широкой ладони водилы.

– Как скажете, клиент всегда прав, если платит хорошо.

Таксист выдернул ключи из замка и выбрался из машины.

«Видал я всякие парочки. Нанимали меня, чтобы за город выехать, и просили удалиться. Но чтобы на улице, в людном месте… Хотя парень слепой, ему без разницы, где любовью заниматься», – и таксист, глянув на часы, направился к уличному кафе, как раз выдался момент перекусить.

– Показывай, где и что произошло, – Светлана опустила стекло.

Николай уверенно указал на подворотню, увенчанную знаком «кирпич»:

– Здесь его убили, а потом человек в маске забрал у твоего деда кейс с деньгами…

– Теперь я вспоминаю… Тогда только деда и видела, словно он шел вдоль черного фона в кромешной темноте и еще портфель в руке нес, не свой портфель, он такие не любит, кожаные предпочитает. – Светлана осеклась, поняв, что говорит о погибшем в настоящем времени, но переиначить, произнести: «любил», «предпочитал», так и не смогла.

– Ты сейчас только голову не поворачивай, а скоси глаза, – произнес Бунин, – в арку смотри, там рабочие завал разбирают, возле них менты крутятся. Деньги ищут. Тот самый кейс, считают, что он с крыши упал во двор.

– Думаешь, найдут?

– Нет, – уверенно ответил Николай.

– Почему?

– Карл так сказал.

– Это не ответ, – не сдавалась Светлана, – портфель мог упасть с крыши. Почему бы и нет?

– Сперва леса обвалились. Если бы портфель и упал, он лежал бы сверху, а не под ними. Карл думает, что там был еще один человек, он деньги и унес. Осторожно, мент на нас смотрит, – Николай повернулся к арке спиной и приобнял девушку.

– На крыше портфель не мог остаться? Может, его милиционеры украли?

– Их много было. Менты в одиночку крадут, в крайнем случае по двое. Они друг друга боятся. Да и Карл до их приезда успел крышу осмотреть из соседнего дома.

Светлана внимательно изучала застекленную лифтовую шахту, выходившую на улицу. Слова Бунина о том, что деньги нужно вернуть немедленно, засели в ее голове. Ей казалось, она просто была уверена в том, что кейс до сих пор где-то рядом, просто все не там ищут. Так бывает, особенно в детстве. Ребенок весь дом перетрясет, разыскивая спрятанные родителями перед праздниками конфеты. Даже когда ему честно скажут, что конфет нет, он будет упорно их искать.

Глянув на Бунина, Света сразу же решила, что не скажет ему ни слова о своих подозрениях. Карл являлся для него непререкаемым авторитетом, и если законный сказал, что деньги отсюда увели, значит, так оно и есть, хоть кол на голове теши.

Таксист, поигрывая ключами от машины, маячил уже за ветровым стеклом. Света махнула ему рукой.

– Куда теперь? – заработавший денег на ровном месте, подкрепившийся водитель забрался в автомобиль.

– Возвращаемся.

Когда машина уже готова была завернуть в арку, Бунин остановил водителя.

– Мы в расчете?

– Более чем. Надумаете еще по городу покататься, скажите диспетчеру, чтобы восемьдесят пятый номер к вам прислал.

– Непременно.

Машина уехала, и тогда Николай попросил:

– Сделай вид, что ведешь меня домой, для соседей я – слепой.

Уже оказавшись в квартире, Николай усадил Светлану на вертящийся табурет возле фортепиано и, подняв темные очки на лоб, заглянул ей в глаза так, как учил его делать Карл – смотрел до тех пор, пока девушка не отвела взгляд.

– Чего ты хочешь? – злясь, спросила Светлана.

– Я должен идти, а ты остаешься.

– Куда?

– Есть дела.

– Почему я должна сидеть у тебя дома?

– Ты сама все прекрасно понимаешь. Тебе нельзя высовываться на улицу. У меня тебя никто искать не станет. Свою часть договора – свозить тебя на место гибели деда, я выполнил. Теперь ты должна выполнить свою. Сиди и жди моего возвращения.

– Как долго?

– Не знаю. Может, вернусь вечером, может, к утру. Как получится. Обещай, что шага за дверь не сделаешь, сколько бы меня не было.

– Обещаю, – проговорила Светлана, тайком скрестив указательный и средний пальцы, как делают это дети, когда обманывают.

Николай не заметил скрещенных пальцев. На всякий случай он заткнул пистолет за пояс и выгреб из шкатулки все наличные деньги: и доллары и российские.

«Меньше будет соблазна выйти на улицу. Нет денег, незачем идти».

– Поесть я принесу.

Светлана вскинула ладошку на прощание:

– Можешь не спешить, я привыкла проводить время в одиночестве. Что делать, когда зазвонит телефон?

Николай остановился у самой двери, потер лоб:

– Лучше не бери трубку, да и сама никуда не звони. Дверь я открою своим ключом. Договорились?

– Идет.

Полковнику Федеральной службы безопасности Андрею Андреевичу Анохину нельзя было отказать в чувстве юмора. Пошутит, а потом сослуживцы передают эти шутки друг другу. Начальство, когда Анохин был еще капитаном, постоянно его подкалывало, намекая на то, что неплохо было бы, если бы Анохин выступал в Клубе веселых и находчивых. На что Анохин тоже отшучивался, поясняя, что внедриться в команду и стать своим в той среде сложнее, чем устроиться на службу в ЦРУ. Кавээнщики друг друга знают в лицо, чужих за сто метров чуют.

Отношения с начальством мало у кого складываются гладко. И не важно, где ты и кем работаешь, в каком звании служишь. Анохин не один раз испытал на себе гнев начальства, но ему везло. Стоило ему поссориться с каким-нибудь полковником, как того словно по мановению волшебной палочки отправляли на другую работу или сам уходил на пенсию. Понятно, чекистов-пенсионеров не бывает, чекист – он и на пенсии чекист. Но повлиять на судьбу подчиненных он уже не может, руки коротки, да и рычагов нет.

Вот и продвигался Андрей Андреевич Анохин от звезды к звезде. Особо не прогибался под начальством, задницу не рвал, работал как умел, как считал нужным.

Повезло ему лет семь назад, он тогда еще только майора получил. Написал аналитическую записку, и ведь бывает так, не затерялась та записка майора Анохина в ящике письменного стола, в шкафу с застекленными, затянутыми тканью дверцами, как это случалось неоднократно с записками его коллег, а попала на стол даже не к начальнику управления, а к первому заместителю директора по оперативной работе.

Генерал запросил личное дело новоиспеченного майора, характеристики на него, а затем Анохин в недорогом, но аккуратном костюмчике оказался в кабинете генерала, который сидел за большим письменным столом с тех времен, о которых майор Анохин еще в книжках читал. Стол был огромный, двухтумбовый, массивный, обтянутый зеленым сукном, по размерам не меньше бильярдного, только луз по углам не было. А на стене, может быть, даже слишком нарочито, в дубовой раме, такой же вечной, как и стол, красовался портрет «железного Феликса» в профиль, как на медали отчеканенный.

Хозяин кабинета – генерал проявлял инициативу и требовал ее от подчиненных. Встретил майора крепким мужским рукопожатием и чашкой крепкого кофе. Аналитическая записка Анохина лежала на столе, она вся была испещрена аккуратными пометами, вопросами, галочками настолько мелкими, что даже рассмотреть их было сложно.

– Прочел я, Андрей Андреевич, вашу записку, – генерал перевернул ее, обратная сторона последней страницы тоже была исписана. Генерал прикрыл рукой меленькие, как букашечки, буквы. – Внимательно прочел, знаете ли, не один раз. А вы пейте кофе. Можете даже курить, хотя знаю, что вы бросили.

Подобная осведомленность Анохина удивила.

– Тут вот какое дело, Андрей Андреевич, надо вашу записку развить. – И он принялся читать вслух один пункт за другим, предлагая свои изменения, выслушивая замечания майора, что-то корректируя на ходу, быстро работая ластиком.

Через полчаса они уже были в рубашках, пиджаки висели на спинках стульев. Вместо четырех страниц вырисовывалось двенадцать.

– Ну а теперь, – кофейные чашки уже наполнялись пятый раз, – Андрей Андреевич, давайте-ка эту записку будем сокращать, не сильно, страничек до шести ужмем. Потому как в Кремле, – слово «Кремль» в устах генерала прозвучало достаточно пренебрежительно, – длинных бумаг не читают, времени у них нет. Выборы, перевыборы – в общем, люди заняты. А шесть страниц – это не двенадцать, их осилить можно.

Не прошло и двух недель, как Анохин был вызван к своему непосредственному начальнику и тот с удивлением, словно впервые видел майора, посмотрел на него:

– Анохин, ты или очень умен, или очень глуп. Одно из двух. Мне год до пенсии, я на своем месте досижу, и ты это знаешь, и тебе это известно. Тогда объясни, какого черта тебя к директору вызывают?

Анохин пожал плечами:

– Откуда же мне знать, зачем я им понадобился?

– Так вот, завтра в шестнадцать ноль-ноль, а лучше без четверти ты должен быть там, понял?

– Так точно, товарищ полковник.

– Недооценил я тебя, ой, недооценил, – произнес шеф, отпуская подчиненного.

Аналитическая записка майора Анохина касалась того, как следует работать Федеральной службе безопасности в новых экономических условиях с лидерами группировок, то есть с организованной преступностью. В шестнадцать ноль-ноль в кабинете директора Федеральной службы безопасности Анохину и генерал-майору, отвечающему за оперативную работу, был дан карт-бланш. И Анохин, засучив рукава, принялся за работу.

Через два года он уже был подполковником, а еще через три бывшие сослуживцы диву давались, он стал полковником. За какие заслуги в ФСБ получают звания и награды, особо никто не распространяется. О том, чем именно занимается полковник Анохин, знало слишком немного людей. А Анохин то под видом адвоката, то ментовского следователя ездил по российским зонам и тюрьмам, встречался с ворами в законе, говорил с авторитетами криминального мира, был среди них и Пашка-Крематорий, собирал материалы, анализировал сложнейшие комбинации, которые давали возможность службам безопасности контролировать финансовую, не всю, конечно, но важную составляющую деятельности криминального мира.

Со страниц газет, журналов пестрели снимки застреленных, взорванных в собственных автомобилях, убитых за границей, привезенных в наручниках в Россию руководителей криминального мира. И во всем этом была немалая заслуга полковника Анохина. Он умел где железной логикой, а где жестокими угрозами принуждать к сотрудничеству. Не гнушался полковник Анохин никакими, даже самыми грязными методами: шантаж, подкуп. А если кто-то упирался, не соглашался, Анохин устраивал так, что свои же убивали непокорного авторитета. Просто вовремя через надежных людей сливал братве нужную информацию.

Все складывалось на пользу Андрея Андреевича. Провальных дел за последние несколько лет у Анохина не случалось, были не очень удачные. Но попадались и громкие победы, правда, о них знали только избранные люди. Войны в криминальном мире, как правило, устраивают не сотрудники уголовного розыска, а такие, как полковник Анохин из ФСБ. Они все просчитывают, готовят каждый шаг, выверяют каждое движение, строят сложнейший механизм, долгоиграющую комбинацию, которая, в конце концов, должна дать желаемый результат. А докопаться до причин практически невозможно.

Полковник ФСБ Анохин появился в Главном управлении внутренних дел у полковника Петрищева в день убийства бизнесмена Анатолия Железовского на тихой московской улочке. Петрищев не ожидал такого гостя, Анохин явился без звонка. Одет он был слишком просто, простачками и любят прикидываться всемогущие. Никакой показухи, все незатейливое: брюки дешевые, тапочки, куртка, маечка, будто на распродаже купленные. А вот часы, авторучка и мини-компьютер говорили совсем о другом. Но не каждый станет обращать внимание на мелкие детали.

Полковник встретил Анохина недружелюбным взглядом. Но Андрей Андреевич Анохин умел располагать людей к себе. Пара шуток о погоде, пара колких замечаний в адрес милицейского начальства, и Петрищев уже смотрел на Анохина совсем другими глазами. Он уже забыл о первом впечатлении и о том, что к сотрудникам иных спецслужб, кроме своей собственной, следует относиться настороженно.

Полковник расплылся в широкой улыбке, расстегнул китель с тремя звездочками на погонах:

– Что, Андрей Андреевич, тебя интересует?

– Пара пустяков, кое-какие детали дела по убийству Железовского.

– Ну, я тогда сейчас свяжусь с ребятами, и поезжайте к ним. Машина есть? Еще сам многого не знаю.

– Да, есть сегодня машина, – скромно заметил Анохин, как будто последние пару лет он на работу и по служебным делам пешком ходил.

– А то могу дать, подкинут.

– Нет, спасибо, я сам управлюсь.

Петрищев позвонил прямо при Анохине на Петровку, поговорил с коллегами, и Анохин отправился в уголовный розыск. Там его встретили как положено, раздражение в глазах ребят из уголовного розыска к незнакомцу из ФСБ читалось с первого взгляда. И были на то веские причины. Вражда между спецслужбами была давней, закоренелой, никто не знал, когда она началась и когда закончится. Чисто милицейские дела – это бытовуха да кражи. Любое другое дело, в котором фигурирует серьезное огнестрельное оружие, поддельные документы, где есть настоящая загадка, может быть передано в ФСБ. Обычно эфэсбэшники, а раньше сотрудники КГБ перспективные дела забирали себе, причем обычно в тот момент, когда все основные улики были собраны, уже готовились аресты и до окончания операции оставались считаные дни. Слава, и медали с орденами, и звезды на погоны, естественно, доставались эфэсбэшникам, а тем, кто добился результата, приходилось рассчитывать лишь на благодарность собственного начальства, нервно курить и материться в коридоре, проклиная на чем свет холеных сотрудников ФСБ.

Вел дело Железовского немногословный, с виду туповатый майор. Он представился, как того требовал устав, но даже кофе гостю не предложил, лишь показал на стол, старый, шатающийся, и на стул, протертый, грязный.

– Устроит, полковник? – спросил майор.

– Вполне, спасибо. Очень даже комфортабельные условия.

Он поставил на стол спортивную сумку, вытащил ноутбук, раскрыл его и попросил все бумаги.

– Бумаг, собственно, у нас хватает, – сказал майор, – только они и нам нужны. У меня люди ночь не спали, свидетелей опрашивали, по грязным дворам и крышам ползали, подворотни обыскивали.

– Да я понимаю, – сказал Анохин. – Свидетели убийства есть? Я бы хотел именно этот аспект изучить.

– Кое-что есть.

– Вы на меня зло не смотрите, я ваш хлеб отбивать не собираюсь. Стрелял снайпер, это бесспорно, значит, и для меня работа найдется. Помощь вам не помешает.

Майор из уголовного розыска на информацию был скуп. Он понимал, что полковник, приехавший к ним на Петровку, лишь прикидывается простачком, а на самом деле хитер. За годы работы в уголовном розыске он научился разбираться в людях и знал наверняка, что простота, с которой полковник разговаривает с ним, показная, как и шмотки на нем. А вот компьютер, стоящий на столе, стоит не меньше двух тысяч. Да и машина, на которой Анохин приехал на Петровку, тоже не добитые «Жигули» шестой модели.

И майор понемногу начал раздражаться. Но Анохин его остановил, не дав искре разгореться в пламя.

– Майор, знаешь что, – встав со своего места и закрыв компьютер, сказал Анохин, – думаешь, мне это дело надо? Так вот, я тебе скажу, мне оно еще меньше, чем тебе, надо. Я, как и ты, работу выполняю. Мне начальство приказало, я и занимаюсь. У тебя два или три таких дела в производстве, а у меня двадцать три. Ты меня понял? Из них в Москве всего лишь десять, а остальные в Москве начались, да рассыпались по России. И если ты думаешь, что только ты и твои ребята ночами не спят, вкалывают до седьмого пота, так я тебе скажу, и мои люди, и я сам спим через раз и живем на колесах. Я в своем кабинете если раз в неделю бываю, и то слава богу. А ты, майор, даже кофе меня не угостил.

Майор поначалу хотел что-то возразить, но лишь слюну сглотнул.

– А вы не наезжайте на меня, товарищ полковник.

– Можно называть и Андрей Андреевич, – сказал Анохин, улыбнувшись. – И дело мне твое не надо, и результаты меня тоже не интересуют. Я тебе как офицер офицеру говорю, это дело, может быть, три процента, может быть, пять занимает в моей работе. Так что давай не будем ругаться и норов друг другу показывать. Я, между прочим, по зонам и по тюрьмам поездил, иногда по месяцам из командировок не вылезал. И не по заграницам, майор, не на солнышке на берегу моря жарюсь, а на Колыме, за Уралом чаще, чем в Москве, бываю. И звезды получаю за результат, который даю вместе со своими людьми. Надеюсь, ты понял меня? Я такая же серая лошадь, как и ты со своими ребятами. И воз мы тянем один и тот же. Впрягли нас в оглобли и погоняют. А если кормят кого-то чуть лучше, так это же не я пищу распределяю и клок сена у тебя изо рта вырывать не стану.

Майор рассмеялся.

– Ладно вам, Андрей Андреевич, привыкли мы, что нас ФСБ не жалует.

– Давай бумаги по свидетелям.

То, с какой скоростью Анохин печатал на компьютере, майора потрясло. Двумя пальцами за час он сам с трудом страницу набирал, а чекист барабанил двумя руками, как на пианино играл.

Когда Анохин закончил вносить данные протоколов допроса в свой ноутбук, майор поставил перед ним большую чашку горячего как огонь растворимого кофе.

– Где это вас учат так печатать?

– Жизнь заставляет. Время экономить надо, вот и печатаю быстро. Между прочим, не только печатать умею. Поверь, если надо, и пострелять могу не хуже твоих орлов.

– Поверю на слово, – сказал майор.

– За кофе спасибо. Ты сам, майор, на месте был?

– Да, – ответил хозяин кабинета.

– Не хочешь еще разок туда съездить?

– Мои ребята сейчас там.

– Я подкину на своей машине. Твой бензин жечь не станем.

Майор посмотрел на часы:

– Что ж, поехали.

Анохин закрыл компьютер, допил кофе до последней капли и вместе с майором отправился на место убийства бизнесмена Железовского. Майор самолично облазил крышу, даже не поленился и поднялся в застекленную лифтовую шахту дома напротив. Майор разговаривал со своими людьми на улице.

Анохин подошел, носовым платком вытер руки.

– Пошли, майор, кофе выпьем, – кивнув на столики под зонтиками, предложил полковник Анохин, – я угощаю. Такую большую чашку, как ты мне, не предложу, но я заметил, аппарат в этом кафе хороший, значит, кофе будет крепким.

Они сидели под зонтиком.

– Что баллисты говорят?

– Да что они говорить будут. Снайперская винтовка, все три выстрела смертельные, работал профессионал.

– Сам что думаешь?

– Думаю то же, что и баллисты.

– Ты не думал, майор, почему винтовку стрелок в бельведере не оставил?

Майор насупил брови и признался:

– Нет, не думал пока. Но иногда они оружие с собой уносят.

– Зачем оно ему нужно?

Майор пожал плечами, как бы этим жестом пытаясь ответить на, в общем-то, сложный вопрос:

– Подкинуть кому-нибудь можно, это раз.

– Логично, – подтвердил предположение майора Анохин.

– И убийство на другого свалить. Все-таки три трупа – это многовато.

– Согласись, что профессионал с железными нервами и максимальной выдержкой работал. Я даже думаю, – продолжил Анохин, – что кто-то этим снайпером руководил. Знаешь, как у артиллеристов, наводчик существовал и находился где-то рядом.

– Может быть.

– Ну, это я так, между прочим, как говорится, не для протокола. Зачем еще снайперу отработанное оружие?

Майор задумался, мял в пальцах сигарету, молчал.

– Правильно молчишь. На хрен винтовка снайперу нужна! С ней уходить тяжело, а если прихватят, улика такая, что не отопрешься. Значит, она ему, винтовка, позарез нужна была, еще кого-то застрелить собирается. Как тебе такая мысль? Ты бы ведь сам, майор, бросил винтовку? И я бы бросил. А он ее с собой прихватил.

– Ну, мало ли что у него на уме! Кто ж знает?

– Тут ты прав, пока мы этого не знаем. Но почему-то думаю, что скоро узнаем, и еще появится труп, и пуля будет из одной и той же винтовки. Попомни мои слова, майор, ведь, наверное, тебе придется то дело в производство брать.

– Ладно тебе, Андрей Андреевич, накаркаешь. У меня и так три дела на столе.

– Одним больше, одним меньше… С тебя да и с меня не убудет. Здесь остаешься или на Петровку подкинуть?

– Здесь останусь, – сказал майор, – у ребят машина, сам доберусь.

На этот раз майор на полковника смотрел с удивлением. Ведь сразу он показался ему выскочкой, а мужик толковый, «фишку рубит», как говорит молодежь.

– Еще встретимся, майор. Москва – город большой, но тесный. А работы нам с тобой до пенсии хватит, поверь. Хотя что я тебя агитирую за советскую власть, сам небось знаешь.

По возрасту они были одногодками, но положение в обществе занимали абсолютно разное.