Она пришла, широко раскрывая объятия всем, кто вдыхал ее свежесть и обещания жить вечно. Врывалась в барак смехом через кашель, грела лучами окончательно проснувшегося солнца руки, доносила из тайги запах теплой хвои.

Мир ожил. Прожита еще одна страшная зима, и разве не стоит уважать себя за то, что ты ее пересилил?

К моменту возвращения Литуновского из лазарета в бараке уже находился новый житель. Винт – так звали его. А по имени, тем более по фамилии, к нему никто не обращался. Исколотый древними татуировками зэк, прошедший до «дачи» через три зоны за сорок лет жизни, быстро вошел в курс событий и влился в трудовой коллектив незаметно, словно был здесь всегда, а последний год отсутствовал по причине обмена опытом за рубежом. Именно за рубежом, потому что вся его речь сквозила англоязычными словами-мусором, пригодным разве что для общения разнонациональных эмигрантов в Бронксе. Когда-то Винт был учителем английского языка, но после случайной драки в ресторане в честь приезда преподавателей из Оксфорда все изменилось. Срок за хулиганство (кто-то может представить, что после этого можно оказаться в школе с указкой в руке и рассказывать о формах английских глаголов?), безработица, срок за кражу и еще один – за вымогательство. Казалось, Винт не был создан для общеобразовательных учреждений изначально. К моменту выхода из последнего лагеря ему стукнуло сорок, и теперь никто не сомневался, что жизнь свою Винт закончит именно на «даче». Если бы не бил арматурой по голове потерпевшего по предыдущему вымогательству, то, быть может, закончил бы не на «даче». А так, да еще и с причинением смерти последнему… Четырнадцать лет его, как представлял себе суд, перевоспитают. И вольют в новую струю жизни уже новым человеком.

К концу марта выяснилось, почему новый член коллектива столь общителен, тактичен в общении и первых два срока заканчивал условно-досрочным освобождением. Раскусил его, естественно, Бедовый и, конечно, в самый нужный момент.

– Вобла, – громко сказал Толян сухопарому мужику, чьи нары располагались у самого входа. – Завтра в это же время, около девяти вечера, подойдешь к «запретке» с западной стороны, тебе перебросят пакет.

Литуновский такому пассажу был весьма удивлен, ибо точно знал, что о подобных вещах смотрящий всуе, да еще и при большом скоплении народа, никогда ранее не говорил.

К девяти вечера, когда конвой взял Воблу из засады, Андрей все понял. Догадался по качественному составу группы задержания. Замполит Кудашев, собака и при ней два бурята – с внутренней стороны зоны, командир взвода и четыре бурята – с наружной. Нечего и говорить, что никакого «переброса» не было и быть не могло (какой дурак в марте месяце попрется сотню километров через тайгу, чтобы доставить Бедовому пакет?). За Воблой, напоминающим весеннего суслика и смотрящим на верхний ряд колючей проволоки, администрация наблюдала около часа. Когда же поняла, что это может продолжаться до окончания срока Воблы, пошла на задержание. Нечего и говорить о том, что выглядело оно некрасиво и бесперспективно. Замерзший Кудашев со своими орлами подошел, врезал Вобле в ухо и спросил, что тот делает у «запретки». Тот ответил, что считает звезды в созвездии Большого Волобуя, за что получил в ухо еще раз. Вот и вся операция.

Вобла вернулся, получил от Бедового две пачки «Бонда» и улегся спать. Зато проснулся другой заключенный, погоняло которого было Винт. Проснулся сразу, потому что в трезвом состоянии трудно не почувствовать два тычка ногой в бок.

– Пойдем, – сказал Колода и направился в угол Бедового, ничуть не сомневаясь в том, что Винт последует за ним.

Литуновский лежал на спине, смотрел в потолок, но в минуту последних событий сосредоточил взгляд на центре предстоящих разборок. Предысторию он знал, в ее последствиях не сомневался, а потому от еще даже не начавшегося разговора уже испытывал дискомфорт.

Литуновский рассматривал Винта, стоящего перед лежащим на нарах Бедовым, и вдруг ему пришла в голову мысль, что Винт – не исключение. Так поступают со всеми, кто входит в новый коллектив. А потому Андрей даже не сомневался, что проверялся и он, просто в череде дней, полных отчаяния, он этого не заметил. Однако поскольку его нары стоят рядом с нарами смотрящего за зоной, то не нужно мучиться сомнениями, прошел он испытание или нет.

– Винт, или как тебя там, – раздельно бросал Толян в перерывах между затяжками. – Я вчера имел удовольствие видеть, как ты прикуривал от сигареты замполита. Расскажи, что тебя заставило сделать этот традиционный для всех неправильных людей воздушный поцелуй.

Винт засуетился, бегающие глаза выдавали его неподдельный страх.

– Он пристал – «кури», «кури»…

– Вот оно как, – выдохнул смотрящий. – А если к тебе сейчас Вобла пристанет: «давай, давай», ты штаны спустишь?

Зэк побледнел.

– Бедовый, ну, это же разные вещи…

– Правильно, сигарета мусора и Вобла – вещи разные. Но после применения как одного, так и второго их пользователь неизменно опускается под нары.

– Ты не имеешь права…

Литуновский смотрел на Винта и готов был поклясться в том, что правильно читает его мысли. В голове зэка со скрежетом проворачивается единственная мысль – «главное, чтобы ЭТО не произошло сейчас, а завтра я с Хозяином или Кудашевым вопрос решу».

– Ты расскажешь мне о моих правах? – Бедовый осклабился. Делал он это крайне редко, и каждый в бараке знал, что это не предвестник благодати, которая вот-вот выпарит из Толяна. – Подсосок оперской, ты расскажешь мне, как я должен поступать с теми, чей девиз – «лучше стучать, чем перестукиваться»? Или объяснишь для начала, как «красные» слотошили Воблу у западного сектора и я лишился канала с воли?

– Я не при делах, Бедовый! – завопил Винт, отчего притих весь барак. – Базар слышал весь барак, почему крайним должен быть тот, кто только что в него зашел?..

Колода резко ударил его в грудь, и Винт, поперхнувшись, присел на корточки.

– Кто-нибудь слышал, чтобы я разговаривал в бараке так громко? – тихо спросил Бедовый.

Все знали, разговаривал. Однако общую идею высказал из-под нар шнырь Сява:

– Никогда, Бедовый, никогда.

Это прозвучало так тихо, но с таким театральным пафосом, что Летун едва справился с собой, чтобы не улыбнуться. И сменил улыбку на гримасу вовремя – взгляд Бедового прошелся и по нему.

Через полчаса до полусмерти избитого Винта выбросили на улицу, несмотря на зычные окрики вертухаев на вышке. Такое бывало редко, а потому Хозяин принимал это как должное, относя к издержкам контролируемой жизни зоны. Зэк, выброшенный из барака, – это предупреждение начальнику лагеря о том, что, если этого зэка поместят в барак вторично, в зону обязательно приедет комиссия из Красноярска по факту убийства. А так – шанс положение исправить. Полковник привык к подсказкам смотрящего, сначала – Царя, а потом и Бедового, а Бедовый, глядя на Царя, перенял у последнего навыки общения с администрацией на птичьем, одним им, смотрящим и Хозяину, понятном языке.

«Убери своего подсоска, иначе получишь неприятности».

«Согласен, но час зона простоит на улице».

«Хорошо, что мы друг друга понимаем».

И шестьдесят минут шестой барак протоптался на плацу, и за все это время не послышалось ни единого звука ропота. Когда смотрящий и Хозяин понимают друг друга, к этому привыкают все.

Винт был обустроен в подсобке кухни, и с этого дня отвечал за чистоту обоих уличных туалетов – уборных заключенных и администрации. Четырнадцать лет этот человек будет изолирован от людей. От их, даже самых скромных по нынешним меркам, помышлений и мечтаний. Прикуривать от сигареты «красного» нехорошо. Еще хуже – «сдавать» сокамерников. «Дача» страшна, но в некотором смысле гуманна. Людей слишком мало, сроки чересчур велики, и если каждого наказывать по правилам простой зоны, через несколько лет смотрящий будет окружен педерастами. И тогда не миновать революции, ибо специального барака для опущенных на «даче» нет.

А кто готов показать хоть одного вора, который даст свое согласие на жизнь в одном бараке с поганцами? Потому – под нары их, под нары…

В особом случае пусть его прописывает Хозяин. Башкой нужно думать, прежде чем в общий барак направлять ссученного за три ходки «баклана». Башкой, а не задницей. Для них там, в судах да УИНах, все просто. А вы попробуйте приехать сюда и пожить в этой простоте.

Зона гласит: барак – для нормальных людей, администрация – для нее самой и тех, кого она приручила. Так что, Кузьма Никодимыч, разбирайся сам, куда этого паскудника пристроить…

Трудно считать дни, когда не знаешь, сколько осталось до конечной даты. Почти двадцать лет неосуществимой мечты о свободе останутся мечтой. Теперь, отбыв на «даче» год и увеличив таким образом свой срок почти на три года, Литуновский и не помышлял о том, что случится, когда конвой откроет пред ним врата в новый мир. В шестьдесят один год трудно отличать хорошее от плохого, если все хорошее, что было до сих пор, не связано с побоями, унижением и голодом. Он выйдет, если доживет, и, не получив в течение дня ни одного удара, оскорбления, будет считать мир полным счастья и достатка.

Зона убивает мысль, очерчивает интересы малым кругом и называет идеалом свободу перемещения.

Нет, он ждал не этого. Если полковник письмо отправил, то оно еще месяц назад дошло до адресата. Какой срок установлен для Генпрокуратуры на производство проверки? Месяц? Он уже не помнил. Из головы постепенно выветривались знания, без которых ранее он не представлял нормальное существование. Все осталось там, за спиной, в зале Старосибирского областного суда.

Сколько будет идти ответ обратно? Месяц? Два? Все может быть. А пока Хозяин, недополучая кровные, копит ярость и даже не пытается это скрыть. Признаться честно, Андрей не понимал, почему так долго ему удается держать полковника под уздцы. У того явно недоставало образования, в противном случае он уже давно бы вышел на Вику, на нотариуса и признал сделку незаконной. Нотариус объяснял в кабинете Хозяину, что этот договор ничтожен с момента подписания, но тот, веруя в свои силы, склонился к мнению Литуновского о том, что обязанности по договору вместо Андрея Алексеевича будет исполнять его супруга.

А какие обязанности она должна исполнять, если единственное, что должен был сделать Литуновский, это построить аппарат для сбивания шишек? Все остальное непосильным грузом ложилось на плечи другой стороны. После двух часов разговоров Литуновский подписал бумаги, чтобы поставить полковника в неудобное положение перед начальством, Хозяин чиркнул «Паркером», потому что надеялся угробить зэка и заняться делом, а нотариус поставил свою печать, чтобы побыстрее убраться из сумасшедшего дома, где ему пришлось исполнять свои нотариальные действия. Литуновский знал, что делал, когда скалил в улыбке щербатый рот и глупо шутил при нотариусе, что «отсюда многие не улетают». Хозяин, не понимая того, Литуновскому «подыгрывал», настаивая на удостоверении договора.

«Да пошли вы все к черту!» – читалось на лице нотариуса, когда он прижимал к листам печать и быстро ставил закорючки. Теперь, наступи такая необходимость, удостоверитель сделки мог заявить, что вместо зэка договор заключала его жена – свободный, на всякий случай, человек, а Литуновский в любое удобное время мог донести на полковника о его корыстной службе на благо отечеству. На поверку вышло лучше. Нотариус сообщил Вике, а та нашла грамотных юристов. Теперь мало того, что Кузьма Никодимович на крюке, он еще и приплачивает.

Однако понятно, что долго так продолжаться не может. Вику Хозяин не достанет при всем желании, но вот когда кто-нибудь ему подскажет, что он дурак, и посоветует, как правильно обратиться в суд, нет сомнения в том, что договор похерят. И тогда для зэка наступят страшные времена. Цунами оттягивалось долгие месяцы и сейчас, освобожденное от стопорящего фактора, обрушится на слабую голову заключенного № 72555. Припомнится и первый побег, и второй, и взбучка от руководства «семерки», и учения, и проверка. И «шишкобой» Хозяин не забудет. И увеличивающиеся в арифметической прогрессии финансовые потери. На один кедр положит, вторым придавит: несчастный случай.

Словно никто не замечал условий, в которых жили и валили бесконечный лес заключенные. После побега Литуновского приезжала комиссия, проводилась проверка, однако уехала она, оставив все как есть. Когда в здании администрации работал генерал из «семерки», из барака зачем-то вывели Зайца, Сявку и под конвоем сопроводили к проверяющему.

– Зачем водили? – спросил Бедовый, когда оба зэка вернулись в барак, а вертолет завис над плацем, готовый уйти в сторону Красноярска.

Сявка по собственной непроходимой глупости объяснить ничего не мог, зато Заяц, прирожденный оратор, смирившийся со своим унизительным барачным статусом, поведал занимательнейшую историю.

– А скажите, заключенный, – вопрошал генерал в компании двоих полковников из УИН, – сколько свиданий вы имеете?

– Три краткосрочных и три длительных свидания в течение года, – просто отвечал Заяц.

– И кто к вам приезжал последним?

– Последней была мама, – грустно, вспоминая счастливые часы пребывания близкого человека, говорил Заяц. – За пять дней до вас уехала.

– А корреспонденцию вы получаете? – продолжал доверительную беседу генерал.

– А как же? – удивлялся Заяц. – Года не проходило, чтобы не получал четыре посылки и четыре бандероли. Без сала, конфет и витаминов здесь было бы очень трудно. Цинга, простуды…

– А что, разве ваш доктор не справляется?

– Ой, как справляется, – заверял Заяц. – Благодаря ему и не болеем. Заботливый такой, иногда даже неудобно бывает к нему обращаться. Вот так, засадишь занозу в палец и не идешь. Стыдно, стыдно человека отвлекать. Скольких уж от недуга спас…

– А фильмы вам показывают? – не унимался генерал.

– А как же?! – с придыханием выпалил Заяц. – Раз в неделю, стабильно. Последний фильм был режиссера Тарантино. «Забить Билла».

– Неплохо, – заметил, повернувшись к Хозяину, проверяющий. – Я еще с семьей не видел, а ваши подопечные уже посмотрели. Не понимаю… Уголовно-исполнительное законодательство соблюдается неукоснительно. Почему от вас бегут, Кузьма Никодимович?

– Отовсюду бегут, – потупил взор Хозяин. – А что Литуновского касается… Не переводили бы вы его от меня, в соответствии с тем же законодательством. Должны мы с ним общий язык найти, должны.

На том беседа закончилась, и когда вертолет поплыл над кронами кедров, Бедовый мягко сел на кровать и с ядом в голосе заметил:

– Заяц, меня мучают смутные сомнения. Откуда зэк, такой, как ты, может так хорошо знать свои права? И какого черта ты, скотина, лгал? Ты сколько посылок за прошедший год получил? Если мне не изменяет память, одну. А кое-кто не получает даже писем (он даже не смотрел на Литуновского, но тот точно знал, о ком речь).

Заяц вздохнул.

– Анатолий, перед генералом меня к себе завел Хозяин и заставил запомнить несколько цифр. За каждую ошибку он обещал наградить меня пятью сутками карцера.

На это смотрящий резонно заявил, и при этом снова не заострял внимания на конкретном лице, что минувшие события безошибочно указывают на возможность ошибиться в подобной ситуации восемнадцать раз и при этом остаться относительно невредимым.

Девяносто суток. Ровно столько просидел в ШИЗО Литуновский. И на этот раз Летун отреагировал. Сказал тихо, но внятно. Уверенно и безнадежно:

– Ерунда.

– Что ерунда? – не понял Бедовый.

– От правды Зайца ничего бы не изменилось. О каком кино и бандеролях может идти речь, если сразу же после суда меня должны были направить для отбывания наказания в еще более тяжелые условия? Поскольку более тяжелых, помимо особого режима, нет, то я обязан был оказаться в тюрьме. Отпариться там года два-три, после чего снова возвратиться на «строгий». Но уже не сюда. А я по-прежнему здесь. Так что Заяц правильно сделал. Не изменилось бы ничего.

И, подбив под голову ватную подушку, отвернулся.

Бедовый некоторое время сидел в раздумьях, потом махнул Зайцу: «Вали отсюда!» и так же молча улегся на нары. Но на этом разговор не закончился.

Около пяти утра он, так и не сомкнув глаз, заворочался в своем углу, а когда понял, что не удастся уснуть даже на оставшееся до подъема время, поднялся и уселся рядом с Летуном.

– Я что хотел спросить…

И тут же встретил взгляд зэка. Если бы не храп и не стоны в разных углах барака, можно было заподозрить, что не спит весь барак. Но в это утро не спали лишь двое.

И Бедовый, не желая больше затягивать время с выяснением отношений и непонятных деталей, прямо спросил, зачем не озабоченному, на первый взгляд, криминалом Литуновскому понадобилось убивать троих людей, признанных воровской сходкой изгоями и «гадами».

«А откуда мне было знать, что они „гады“, приговоренные воровской сходкой?» – ответит ему Летун.

Это во-первых. А во-вторых, он вообще никого не убивал.

– Недоразумение.

Бедовый некоторое время покурил в одиночестве, потом вернулся на нары. Кто, собственно, надеялся на то, что сейчас прозвучит правда? Банников не надеялся.

Другое дело, что Литуновский только что поставил крест на их отношениях. Ничего не изменится, он будет по-прежнему пользоваться авторитетом хорошего человека и спать неподалеку от смотрящего. Просто Бедовый еще раз убедился, что Летун не так прост, каким старается казаться. И теперь, пока не случилось чего-нибудь более серьезного, чем едва не наметившиеся репрессии администрации, нужно было выведать правду о Летуне. Не просто это, ох, как не просто… Однако есть старший лейтенант, который вряд ли желает, чтобы его теневая сторона службы осветилась ярким лучом разоблачения. Кажется, старлею пора в отпуск. Говорят, в Старосибирске хорошие кинотеатры, красивые новые дома и аквапарк. Словом, есть на что посмотреть, если верить рассказам Литуновского…

– Заяц! Дышать уже нечем! Чем в потолок зенки пялить, лучше бы парашу вынес.

– Чем это, собственно, лучше? – пробормотал Заяц, обулся и направился к двери, где стояло переполненное ведро.