– Ну и как? – донесся до Николая голос ротмистра, когда он наконец обрел возможность слышать и с горем пополам видеть. – Не ушиблись?

Только что, подняв огромный столб брызг пополам с тиной и грязью, Александров приземлился, вернее приводнился, где-то в центре, как ему показалось, бескрайнего болота, раскинувшегося под серым неприветливым небом.

Тропическим теплом здешний климат явно не отличался, да и до Южного Урала, летнего естественно, ему было явно далеко: капитан сразу же после падения почувствовал, как ледяные струйки проникают сквозь его одежду, обжигая кожу.

– Ступайте сюда, Николай Ильич, – позвал его Чебриков, сидевший неподалеку на какой-то кочке, поджав острые колени к подбородку, весь облепленный тиной, словно огромная лягушка. – Тут неглубоко. А то сейчас Валя, неровен час, на голову свалится – выйдет нехорошо. Экие подлецы эти «големы», – пожаловался он, трясясь от холода и подавая Николаю ладонь, чтобы помочь выбраться на относительно сухое место. – Не могли предупредить.

– Да-а…– с помощью ротмистра Николай кое-как угнездился на зыбком возвышении, озирая безрадостную картину, расстилающуюся вокруг. – Козлы технократические.

Поросшее какой-то чахлой растительностью, вроде осоки и камыша, перемежающейся ржавыми проплешинами открытой воды, болото простиралось насколько хватало взгляда, лишь на горизонте маячило что-то вроде холмов. Куда же подевались горы?

– Вы не находите, Петр Андреевич…– начал было Александров. Но тут в высоте раздался пронзительный визг и что-то, стремительно промелькнув в воздухе, плюхнулось точно во взбаламученное предыдущими падениями место, обдав благодарных зрителей фонтаном вонючей жижи.

Повисла тишина, нарушаемая только неуверенным отфыркиванием вперемежку со всхлипами.

– Валя! – вскрикнули, переглянувшись, офицеры, разом срываясь со своего насеста…

На более-менее сухое место – поросший хилым осинником островок посреди бескрайних топей – удалось выбраться только к сумеркам.

Летом в этом краю и не пахло, наоборот, судя по трепещущим на пронзительном ветру пунцовым листьям осин, здесь стоял конец сентября, если не октябрь. Проваливаясь местами по пояс, местами скрываясь с головой, промокшие до нитки путешественники, проклиная на чем свет стоит гостеприимных «оборотней» (это определение было самым пристойным из всех, которыми награждали последние несколько часов «големов»), держали курс на зеленый треугольник, непонятным образом появившийся на карте, к которой вроде бы никто, кроме «миропроходцев», на памятном «шмеле» не прикасался.

– Километров двадцать пять будет до этого пункта. – Уставший до чертиков ротмистр, через силу, под благодарными взглядами спутников (даже Кавардовский, приводнившийся головой вниз и сыпавший, вопреки своим аристократическим замашкам, нецензурщиной всю дорогу, здесь не был исключением), кряхтя, набрал охапку какого-то более-менее сухого валежника и запалил костерок, пытаясь теперь отыскать в своем хлюпавшем вещмешке что-нибудь более-менее сухое из провизии. – Может быть, он и там чем-нибудь отмечен? Каким-нибудь обелиском, к примеру.

Парадокс заключался в том, что точка приводнения впервые из встреченных на всем пути переходов была отмечена, причем не какими-нибудь веточками, а вполне солидно – буйками из прочной, словно металл, пластмассы, вполне вероятно светившимися в темноте. Мало того, каждый был снабжен стрелкой, похоже магнитной, указывавшей именно в направлении зеленого треугольника, чудесно возникшего на истрепанной карте. Надписей ни на одном из «поплавков» обнаружено не было, но они и не требовались.

Где-то десяток буйков, идентичных входным, встретился и по дороге, что свидетельствовало о проходимости и ухоженности данного маршрута. Один из маячков Николай из любопытства закинул подальше (он весил немногим более килограмма и не имел никакого якоря), однако, оглянувшись через десять минут, увидел, как простейший на вид предмет неторопливо перебирается на прежнее место.

– Взгляните, господин капитан! – Ротмистр протягивал Александрову, выводя его из задумчивости, большой крепкий гриб с кирпично-красной шляпкой. – Если я не ошибаюсь, это подосиновик.

– Так точно, граф, подосиновик, он же красноголовик. Вполне съедобный, замечу, гриб.

– Замечательно. Их тут вокруг – десятки.

Через полчаса мелко покрошенные грибы, распространяя по всему островку аппетитный аромат, весело булькали в котелке, а путники, приободрившись, глотали слюнки, скинув с себя все, что можно, чтобы не окоченеть на холодном ветру, дабы просушить у огня.

– Как вы думаете, Конькевич, куда нас забросило? – Несколько свысока глядящий обычно на Жорку ротмистр признавал за ним некоторые аналитические способности, начитанность и гибкий ум. – Не приходят на ум аналогии?

– Хм…– Нумизмат, обжигаясь, прожевал горячее варево и пожал плечами. – Я только что хотел вас спросить об этом…

– А все-таки?

– Ну-у… Если принять за рабочую гипотезу то, что кроме пространственных перемещений переходы выполняют еще и функцию межвременных колодцев…

– А проще?

– Пытаюсь! – огрызнулся Жорка, снова запуская ложку в котелок, наровя зачерпнуть со дна. – В общем, возможно, нас занесло куда-то в другую геологическую эпоху. Когда гор Уральских еще не было… Или уже нет…

– Непонятно… Как же теперь попасть в наше время?

Конькевич только пожал плечами, отчаянно дуя на очередную порцию грибного варева.

Ночью Вале стало плохо.

У нее начался жар, причем температура, судя по всему, зашкаливала за сорок, открылся сухой кашель.

– Все. Длительный привал, – подвел итог Чебриков, когда выяснилось, что неважно чувствуют себя еще и Николай с Кавардовским. Хотя последний вполне мог и симулировать из вредности. – Разбиваем лагерь и сидим тут до тех пор, пока больные не почувствуют себя лучше. Заодно попытаемся пополнить запасы продовольствия.

– ???

– Георгий, у вас там вроде бы кроме пулевых еще и дробовые заряды были? – обратился Петр Андреевич к Жорке, в чьем ведении была двустволка Владимирыча и, естественно, боеприпасы к ней.

– Д-да… Патронов у двадцати—двадцати пяти верхние пыжи помечены тройкой. Старик, помнится, объяснял, что это дробь утиная, «троечка». Я, правда, не знаю, что это означает конкретно.

– Это калибр дробин, – охотно пояснил ротмистр, заменяя пулевые патроны в потертом патронташе дробовыми. – Самый подходящий при стрельбе по уткам и прочей водоплавающей дичи. Я, знаете ли, там у себя охотой немного баловался…

– А где вы тут видели уток? – изумился Николай.

– Ну, видеть, конечно, не видел, но слышал утром кряканье. Думаю, утиный супчик нашей больной не повредит. Да и всем остальным – тоже. Грибы тут привычного вида, пиявки тоже. Почему бы не быть и уткам?

– Здесь еще патроны с ноликом есть и крестом помеченные.

– Это крупная дробь и картечь. Если попадутся гуси– сгодятся.

– Гуси? Петр Андреевич, мы что: на птичьем дворе приземлились?

Ротмистр уже невозмутимо затягивал на себе патронташ и поудобнее пристраивал за плечом неразлучный автомат.

– Птичий двор не птичий двор, а дикие гуси тут вполне могут быть. Болотное царство, господа! Следите за Кавардовским, не развязывайте его ни в коем случае, часика через два-три буду.

С этими словами Петр Андреевич исчез в камыше. Буквально через пятнадцать минут после его ухода в той стороне, куда он удалился, ударил сдвоенный выстрел.

– Палит куда-то… Может, и в самом деле подстрелит чего?

– Знаешь, Жорка, а я ничему не удивлюсь. Ротмистр наш – разносторонних талантов человек, не чета нам грешным.

– Тогда, может, нам порыбачить для разнообразия?

Вдалеке еще раз гулко бабахнула берестовская двустволка..

Гусиная тушка, истекающая прозрачным жиром на импровизированном вертеле, постепенно покрывалась аппетитной золотистой корочкой, заставляя путников, пожирающих ее голодными глазами, поминутно сглатывать слюну. Не участвовал в созерцании готовящегося деликатеса один Шаляпин, до отвала нажравшийся гусиных потрохов и теперь дремлющий подальше от потрескивавших углей, не забывая поворачивать уши-локаторы на малейший шорох.

– Честно говоря, господа, большинство из добытых сегодня пернатых в охотничьей литературе мне дотоле не попадалось, не говоря уже о реалии…– Герой дня, умудрившийся настрелять за два с половиной часа больше десятка разномастных уток и двух гусей и потративший на это всего девять патронов, невозмутимо поворачивал над пышущим жаром кострищем вертел.

– А мы не отравимся? – испуганно спросила Валя, чувствовавшая себя после принятия кое-каких лекарств из ротмистровой аптечки, отвара из осиновой коры и горячего утиного супчика гораздо лучше.

– Не волнуйтесь…– механическим «големовским» голосом промолвил Чебриков и первым засмеялся. – Утки как утки… Некоторые похожи на наших чирков, одна совершенно точно кряква, селезень, но вот эти пестрые широконоски… Да и гуси странноватые: окраска словно у казарок, хотя клювы…

– Пусть ученые разбираются! – заявил Жорка, шумно сглотнув слюну. – Все равно не определим.

– Это точно. – Ротмистр пристально посмотрел на него.

Прошло еще двадцать томительных минут, пока кулинар, определив готовность гуся по каким-то только ему понятным признакам, провозгласил:

– Прошу к столу, господа!

Несколько минут над местом трапезы царил только сосредоточенный хруст и чавканье. Благородный ротмистр отвалил солидный кусок и пленнику, естественно не дождавшись от того ни малейшей благодарности.

– Не знаю, гусь это или не гусь, – вся перемазавшаяся жиром Валя, шутливо отсалютовала полуобглоданной ножкой Чебрикову, – но вкус у него… Ни в какое сравнение не идет с теми… ну этими… грызунами, – нашлась она, боясь назвать вещи своими именами, чтобы не испортить аппетит остальным. – Которыми нас…

Зловещий, ни на что не похожий вопль, завершившийся низким утробным урчанием, раздавшийся совершенно неожиданно где-то в отдалении, заставил всех оборвать на полуслове беседу и схватиться за все, более или менее могущее служить оружием. Кавардовский выронил недоеденный гусиный бок в траву и теперь не глядя, чисто автоматически шарил там связанными руками, подняв окаменевшее лицо к темному небу, а Шаляпин, припав к земле, протяжно шипел, как толстая мохнатая змея, сверкая глазищами.

– Что это было?

Петр Андреевич, положив автомат возле бедра и сдвинув предохранитель на «огонь очередями», невозмутимо отломил крылышко изрядно уполовиненного уже гуся и пробормотал себе под нос:

– Вероятно, хозяин здешних мест…

– Уже шестой за сегодня!

Николай указал ротмистру черенком палки, которую сжимал в руке, на покачивавшийся метрах в ста от них на маслянистой глади угольно-черного омутка знакомый буек.

– Какая разница, Николай Ильич…– протянул Чебриков, устало вытирая пот со лба перемазанной грязью ладонью. – Шестой или шестьдесят шестой. Главное, что до цели осталось всего ничего – не более семи верст… Простите, километров.

Жорка понуро брел налегке, если так можно было назвать огромный вьюк, сгибающий его чуть ли не до поверхности болота. Не добавлял скорости тянущийся сзади на привязи Кавардовский, наотрез отказавшийся нести более навьюченного на него вначале. Не помогло ни демонстративное щелканье затвором, ни увесистый пинок, которым Николай, наплевав на увещевания ротмистра, наградил строптивого уголовника голубых кровей. Князь, ничего не желая слушать, упорно ссылался на какие-то конвенции, наличие которых Чебриков подтвердил угрюмым кивком.

Поэтому «телегу», нечто среднее между волокушей и плотом, сооруженную на островке, где путники задержались на три дня, пока Валя окончательно не поправилась, пришлось тянуть графу и милиционеру, а время от времени кого-нибудь из них подменял Конькевич. На «телеге» транспортировали девушку, очень ослабевшую после болезни (всезнающим Чебриковым определенной как одну из разновидностей болотной лихорадки), так как после долгих споров было решено, что Вале никак нельзя переохлаждаться. Туда же поместили большую часть поклажи и Шаляпина, как и все представители кошачьего рода-племени, больше всего на свете боявшегося воды.

Все три дня вынужденного перекура путешественники не теряли времени даром, потратив их на сооружение волокуши, заготовку провизии – ротмистр, проявляя чудеса меткости, настрелял кучу разнообразной болотной дичи, – а главное, на изготовление непромокаемой одежды.

По какому-то хитрому не то эскимосскому, не то индейскому рецепту, по словам ротмистра, вывезенному им из Заокеанских Владений, часть верхней одежды была пропитана птичьим жиром и определенным образом завулканизирована на костре. Красоты и, что главное, нежного аромата эта процедура гардеробу «миропроходцев», конечно, не добавила, зато теперь можно было шлепать по стылой болотной жиже хоть день напролет. Да и комары отшатывались от непривычного запаха, решив оставить дурно пахнущих пришельцев в покое. Нельзя сказать, что последнее обстоятельство сильно опечалило путешественников, много вытерпевших на марше от болотных «дракул»…

Неведомый «болотный хозяин» беспокоил редко, и, посовещавшись, просвещенные путешественники порешили, что это обычный выход на поверхность метана и прочих природных газов, так страшивший в старину жителей низменных мест, с перепугу населивших топи водяными, кикиморами и прочей нечистью.

– Меня больше заботит, господин капитан, – ротмистр говорил тихо, чтобы остальные не слышали, – что буйки эти почему-то начали отклоняться от прямой линии и теперь между их пунктиром и нужным нам направлением образовался солидный угол.

– К чему бы это? – Николаю передалось беспокойство Чебрикова. – Какая-то ошибка в расчетах? Может быть, ваш компас?

– Мой компас не врет, Николай Ильич, – резковато оборвал милиционера граф. – Это инерциальный инструмент, а не магнитный. Отклонить его от заданного направления может только прямое вмешательство, а это, я вам скажу, непростая процедура даже для меня. Скорее всего, буйки указывают нам маршрут, почему-то признанный их создателями более подходящим.

– Слушайте, Петр Андреевич! – В Александрове нарастало глухое раздражение. – Откуда мы можем знать истинные намерения тех, кто прокладывал маршрут? Может быть, он специально уходит в сторону, чтобы идущий посетил какое-нибудь памятное для «геодезистов» место? Первую стоянку, например. Или чью-нибудь могилу…

Забывшись, последние слова он произнес в полный голос, заставив остальных насторожиться. Даже кот, продремавший всю дорогу на руках Вали, заботливо укрытый полой ее пальтеца, поднял морду и, зевнув, уставился своими сюрреалистическими глазищами на спорщиков. Скрывать больше не имело смысла. Смерив Александрова долгим взглядом, граф посвятил всю команду в суть вопроса.

– Конечно, нужно срезать! – тут же заявил Жорка, поддержанный Николаем и Валей. – Это же кругаля какого давать, если по буйкам топать. А может, они вообще в другую сторону указывают.

Ротмистр пожал плечами.

– Направление стрелок на буйках совпадает с данными моего…– замялся он. – Компаса.

– Вы можете проложить прямой курс на треугольник?

– Естественно…

– Тогда – вперед! Слеги мы на острове выломали длинные, если будет топко – поищем обход.

– Как прикажете. – Ротмистр снова пожал плечами, решив, что спорить с друзьями из-за неясной тревоги, самому до конца непонятной, глупо и нерационально. Действительно, если отклониться от прямого маршрута, следуя за капризными буйками, придется намотать лишний пяток километров, если не больше, а то и заночевать посреди болота без какого-либо намека на сушу и костер.

Для очистки совести Петр Андреевич, установив на своем бинокле максимальное увеличение, тщательно исследовал расстилавшуюся перед путниками топь. Ничего подозрительного в поле зрения не обнаружилось, зато далеко впереди он хоть и не сразу разглядел еще один буек, седьмой, если считать от острова. Судя по всему, линия буйков действительно шла по дуге, огибая по непонятной причине совершенно идентичный всему виденному ранее участок трясины.

– Лезем прямо к болотному черту в зубы! – буркнул он и налег на постромки.

Ноги, словно налитые свинцом, с каждым шагом приходится вырывать из неохотно отпускающей их жижи все с большим трудом. В глазах мельтешат сонмы светящихся и одновременно темных как ночь мушек и черточек. Стылая грязь уже не кажется отвратительной – так бы и лег в нее ничком, зарывшись лицом, словно в уютную перину.

– Не спать, господин капитан! – Окрик ротмистра вырывает из блаженного полусна на грешную, мерзкую, мокрую и вонючую землю.

– Да я и не сплю. – Николай обалдело трясет головой, стряхивая липкую одурь.

Жорка тоже плетется в трех шагах позади волокуши, клюя носом, как и сомнамбулически передвигающий ноги Кавардовский. Этот уж точно спит: научился, наверное, на долгих каторжных этапах. Ротмистр говорил, что Князь – беглый каторжник. Ротмистр… Ничего-то ему не делается… Будто из железа выкован. А может, он – робот… А что?.. Был вроде бы такой фильм американский, где робот из будущего в точности копировал человека. Да нет, бред это – такой же живой человек из плоти и крови. Не перевязывал ему, что ли, самолично порезы от Роландова меча? Такой же мужик, как и мы с Жоркой, пусть и с тремя десятками поколений голубых предков. То есть не голубых, конечно, а с голубой кровью. Интересно, какая она – голубая кровь? Стоп, что-то опять куда-то не туда понесло.

Александров встрепенулся и ребром грязной ладони протер глаза. Что-то притомился он сегодня. День в разгаре – солнца, правда, не видать из-за серого низкого марева, – а спать хочется, как в два часа ночи. Наверное, от усталости.

Ага, ротмистр тоже, кажется, засыпает: вон как бодается головой через каждые два шага. Нужно будет его тоже по-сержантски окликнуть – пусть нос не задирает! Жорка вот сейчас точно упадет… А Кавардовский силен: как шел на автопилоте, так и идет. Да-а, каторжная школа не то что у наших зэков! Хотя как знать…

Валя, конечно, спит без задних ног: утомилась бедная, кот тоже… Стоп! Кот-то как раз и не спит!

Напружинившийся и ставший от взъерошенной шерсти в полтора раза больше Шаляпин, припав на все четыре лапы, напряженно вглядывался куда-то влево по направлению движения, нервно поводя хвостом, словно выслеживал мышь. Какой низкий звук он издает! Это не мурлыканье и не рычание, такого еще не было… Да он ли это шипит?

– Ротмистр! Что это такое с котом?

Петр Андреевич вскинулся, ошалело поводя головой из стороны в сторону, рукой при этом привычно нащупывая верный автомат.

– Что…

Все случилось в какие-то доли секунды.

Внезапно в каких-то десяти метрах от путешественников болотная грязь взлетела вверх тремя огромными столбами, будто маленький караван накрыл весьма точным попаданием взвод восьмидесятидвухмиллиметровых минометов. Однако столбы грязи были порождены отнюдь не взрывами…

– Что это?..

Страшная зубастая пасть на чудовищно длинной шее ринулась на обалдевшего от ужаса Николая, судорожно шарившего за спиной в попытке нащупать цевье «дегтярева»… Смрадное дыхание обожгло лицо. В такую пасть легко может поместиться добрая половина туловища. Где же пулемет?..

Шея чудовища внезапно покрылась ярко-алыми рваными звездочками и, дернувшись вбок, пропала из поля зрения.

А руки уже сами собой наводят раструб пламегасителя на двух «змей», нависших над визжавшей от животного ужаса Валей.

Гулкий выстрел берестовской двустволки… Еще одна тварь справа!..

Удар в спину швырнул Николая головой вперед, и мир, зазвенев, распался…