Как все-таки приятно греться под ласковым солнышком, лежа на мягкой траве.

Никому из путешественников не хотелось двигаться – так все устали.

Прорываться последние километры до зеленого треугольника пришлось буквально с боем: потревоженное гнездо болотных чудовищ выбрасывало все новых и новых апокалиптических тварей, словно сошедших с полотен Иеронима Босха.

Бросив волокушу и вместе с ней добрую половину поклажи, «миропроходцы», отчаянно отстреливаясь от выныривающих то здесь, то там змееобразных страшилищ, щелкавших утыканными зубами кинжальной длины и остроты пастями буквально со всех сторон.

– Берегите патроны, господа! – Пытаясь перекричать канонаду, ротмистр одиночными выстрелами сдерживал натиск чудовищ, пока оглушенный Николай трясущимися руками набивал диск пулемета, поминутно роняя патроны в жижу под ногами, а окровавленный Кавардовский с расстрелявшим почти весь боезапас Жоркой тащили почти лишившуюся чувств Валю, прижимавшую к груди Шаляпина, впавшего от животного ужаса в каталепсию.

Когда автомат замолчал, Чебриков не стал тратить время на перезарядку магазина, а, закинув «АКСУ» за спину, выхватил из ножен «Дюрандаль».

– Петр Андреевич…– Валя, изжелта-бледная, подняла голову и одарила ротмистра вымученной улыбкой. – Вы совсем как Георгий Победоносец были там… С мечом на дракона…

– Скорее уж на лернейскую гидру, – пробормотал Чебриков, разглядывая зазубренное лезвие, покрытое красно-бурой густой жижей, которую без особенного успеха пытался счистить пучком травы. – Причем в авгиевых конюшнях… Никого серьезно не зацепило? Боюсь, что зубки у этих змеек чистотой не отличаются. Если вообще не ядовитые…

К счастью, пострадавших не оказалось, даже Конькевич, вечная жертва своей фатальной невезучести, схваченный драконом почти перед самым треугольником, отделался, что называется, легким испугом: острейшие зубы только вырвали солидный клок малицы из крысиного меха (между прочим, вместе с частью свитера и рубахи) и расщепили приклад берестовской двустволки.

Кстати, отмеченный переход тоже оказался весьма ухоженным и представлял собой широкую дисковидную платформу из того же, что и буйки, материала, огороженную легким решетчатым парапетом, в центре которого зеленой окружностью с широкой стрелкой, направленной внутрь, обозначался вход.

– Вы только полюбуйтесь! – Возбужденный Жорка демонстрировал окружающим, не проявлявшим, впрочем, почти никакого интереса, без малого десятисантиметровый зуб, извлеченный из размочаленного в лапшу приклада. – Как у акулы!

– Просверли и на шею повесь! – посоветовал Николай, разложивший на расстеленной малице детали пулемета и тщательно их протирающий: «дегтярева» все же заклинило, когда Конькевич, Валя и Кавардовский уже скрылись в центре зеленого круга, и теперь во что бы это ни стало следовало выяснить причину.

– Думаешь?..

– Уверен.

Ротмистр оторвался от чистки меча и удивленно посмотрел куда-то за спину Александрова:

– А это еще что за явление?

Между березок к бивуаку путников целеустремленно шествовала группа веселых и нарядно одетых людей: женщин и мужчин разного возраста, не угадать в которых состоятельных путешественников можно было только с большим трудом.

Поприветствовав грязных и изможденных путников на непонятном языке, чистенькие экскурсанты прошествовали мимо и, не переставая щебетать, один за другим на глазах остолбеневшей компании исчезли в том же месте между двумя кустами, откуда они только что появились.

– Наверное, нужно было их как-нибудь предупредить…– первым вышел из оцепенения Александров. – Там же эти… Драконы… Тем более несколько расстроенные нашим поспешным исчезновением.

– Я думаю, они в курсе. – Ротмистр невозмутимо вернулся к чистке оружия. – Что-то мне подсказывает, что та тропинка вовсе не для нас, грешных, предназначалась. Сплоховали, видно, «големы».

– Вот такие пироги…

Подождав, не появится ли на этой стороне кто-нибудь из беспечных туристов, без сомнения угодивших в зубы коварных монстров, маленький отряд построился в походный порядок и выступил в путь. Вечерело, а до наступления темноты еще нужно было выбрать подходящее для ночлега место: ночевать вблизи перехода, в котором, наверное, навсегда канули пусть незнакомые, но живые и веселые люди, не хотелось никому. Да и следующий переход должен был находиться неподалеку.

– Не идет у меня из головы тот маршрут. – Николай поравнялся с ротмистром, на ходу ковырявшимся в одном из своих чудесных приборчиков, то поднося его к уху, то снова что-то переключая в открытом миниатюрном отсеке. – Больше всего смахивает на что-то туристическое. И гнездо со змеюками обходил на солидном расстоянии. Что ты об этом думаешь?

– А?

Чебриков недоуменно взглянул на Александрова, продолжая напряженно вслушиваться в то, что ему на ухо пищал черный пластиковый пенальчик.

– Вы о чем, Николай Ильич?

Капитан понял, что ротмистр его не слушал, и с досадой махнул рукой:

– Да так, ни о чем…

Однако Чебриков схватил его за рукав и протянул прибор:

– Вы послушайте лучше!

Николай прижал пенальчик к уху и явственно расслышал какую-то красивую и торжественно-печальную мелодию.

– «Горный король» Грига! – сообщил сияющий как тульский самовар граф.

– Ну и что? – не понял Александров. – Передают по радио, только и… Неужели?!

Чебриков выхватил у него приборчик и продемонстрировал на маленьком экранчике, имевшемся на передней панели, какие-то дуги, кривые и пунктиры.

– И спутниковый навигатор заработал!

– Значит…– не веря себе произнес Николай.

– Именно! – подхватил ротмистр. – Похоже, что мы наконец добрались до цели.

– Ребята! – Капитан, ликуя, обернулся к усталым товарищам. – Поздравляю, мы…

– Стоять! – перебив его на полуслове, раздалось откуда-то спереди. – Оружие на землю!

Из кустарника на поляну, окружая путников, выехали, придерживая гарцующих на месте коней, несколько всадников: кто в распахнутых камуфляжных куртках, кто сверкая голым торсом.

Однако на головах всех без исключения топорщились маленькие фуражки-бескозырки с голубым околышем такого же цвета, что и «генеральские» лампасы на темно-синих, заправленных в сапоги штанах.

– Кто такие будете?..

Застолье затянулось за полночь.

Казаки – а всадниками, окружившими «миропроходцев», оказались именно они, тут же сменили подозрительность исконно русским радушием, как только один из невообразимо грязных людей, с коротким автоматом под локтем и устрашающих размеров мечом за спиной, вытащил на божий свет очень уважаемое царевыми слугами удостоверение ротмистра Охранного Отделения.

Почему путники такие измочаленные, где они нашли грязь в чистом июньском леске и почему у одного из них связаны руки, казаки (старший из которых, Степан Иванович, лет двадцати семи от роду, щеголял урядничьими лычками на погонах) предпочли не интересоваться – дело государево, не нашего ума, – хотя то и дело бросали любопытные взгляды на странную амуницию и вооружение. Да и взглянув на Валю, хоть и до смерти уставшую, растрепанную и неумытую, то один, то другой приосанивался и начинал подкручивать пшеничный ус.

Казачки, как выяснилось, все родные братья Савиных, родом из соседней станицы Савинки, относившейся к области Оренбургского Казачьего Войска, косили в здешних местах сено, благо заимка их располагалась километрах в двух отсюда, на берегу Кундравинки. С путешественниками братья столкнулись чисто случайно, поскакав на поиски компании странно одетых и говорящих не по-нашему людей, мельком виденных младшим из них, семнадцатилетним Алешкой. Как и почему нарядные и беззаботные туристы превратились в оборванных и усталых доходяг, братья Савиных тоже не стали уточнять, разумно рассудив, что не ихнего ума это дело.

Добравшись до заимки, стоящей на живописном берегу реки в окружении красавиц-сосен, «миропроходцы» благодаря сети хитро поставленных вопросов, на которые ротмистр по роду своей деятельности был большим мастером, уже твердо знали, что добрались наконец до цели своего путешествия, воочию увидев мир Чебрикова.

А потом была добрая банька, протопленная двумя молодыми казачками – женами старших Савиных, Степана и Михаила, – в ожидании бригады косарей, и щедрый стол… Стол украшала кроме доброй деревенской снеди, изголодавшимся путникам показавшейся каким-то божественным деликатесом, четвертная бутыль чистого как слеза самогона, вытащенного из подпола дедом Димитрием, заправлявшим всеми делами на косовище, правда, с кряхтением и оглядкой на заезжего начальника.

– Куда же вы сейчас пойдете, на ночь глядя?

Старый вояка, помнивший еще Вторую Британскую кампанию, выпил пару стопок первача и разобрался, что гости, пожаловавшие в дом, не мазурики какие-нибудь или бродячие шарлатаны, а такие же православные (даже показавшийся поначалу еврейчиком молодец бойко перекрестился на иконы в красном углу, садясь за стол), за исключением, может быть, угрюмого связанного варнака, посаженного от греха в чулан. Позванивающий тремя солдатскими Георгиями, пришпиленными на чистый темно-синий мундир с погонами вахмистра, дед Димитрий сразу распознал в двух из путников бывалых вояк и теперь вел с ними степенную беседу, тогда как молодежь, изрядно заложившая за воротник, – свою.

– Постелим вам на сеновале, мужикам то есть, извиняюсь, ваше благородие, мужчинам, а женшину вашу с молодками положим, для порядку, стал быть… А уж поутру…

Ротмистр чокнулся с Николаем и стариком стограммовым граненым стаканом, выпил и поинтересовался:

– А связаться с Хоревском я из вашей станицы смогу?

– В лучшем виде! Почитай половина домов с телефоном, да и в управе… Да хоть бы и от нас, от Савиных…

Укладываясь спать на душистом сене, чистые словно младенцы впервые за много дней, сытые и немного хмельные Николай и Чебриков сообща решили перенести детальное обсуждение дальнейших действий на завтра.

– Сдам вот обузу свою, – мечтательно произнес ротмистр, закинув руки за голову и глядя в чистое, усеянное яркими летними звездами небо, видимое в проеме. – Отчитаюсь… Вас, Николай Ильич, я думаю, смогу рекомендовать в Хоревское управление… Документы выправим и вам, и всей нашей команде… А может быть, желаете со мной, в Екатеринбург?

Николай не ответил. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что все завершилось – и тяготы пути, и совместные приключения, и боевое товарищество. Праздник, пусть нелегкий, закончился, и начались будни, о которых не очень хотелось вспоминать.

– Спите? – окликнул его Чебриков вполголоса.

Николай опять промолчал, прикинувшись спящим. Жорка, по обыкновению перебравший на халяву, уже выводил носом громогласные рулады, где-то в дальнем углу деловито шуршал чем-то Шаляпин, не то устраиваясь на ночь, не то выслеживая мышь.

– Ну спите, спите…

Он поворочался еще немного и сонно протянул:

– Спокойной ночи, господа…

«Чего мучаться понапрасну? Утро вечера мудренее, – изрек про себя Николай вечную истину, тоже укладываясь поудобнее. – Солдат спит – служба идет!»

Петухов на заимке не оказалось, и Николай проснулся с тяжелой головой далеко за полдень. В светлом проеме сеновала сонно гудели мухи, на фоне голубого неба изредка реактивными истребителями проносились ласточки, где-то неподалеку раздавался стук топора, лениво взбрехивала собака, судя по тембру, мелкая и неопасная даже для Шаляпина, скорее наоборот.

Ротмистр и кот отсутствовали, а Жорка, свернувшийся калачиком у дальней стены, просыпаться не пожелал, лишь мотнул своей курчавой шевелюрой, полной всякого травяного сора, отмахнулся и послал Александрова по известному всем маршруту.

По шаткой лестнице Николай спустился на плотно утоптанный, залитый жарким солнцем пустынный двор.

– Повымерли все, что ли?

Дед Димитрий за домом неуверенно тюкал топором по огромному березовому полену. Безропотно и даже обрадованно отдав колун хмурому спросонья гостю, дед присел на завалинку и тут же, достав из-за пазухи вышитый кисет, засмолил две здоровенных козьих ножки (для себя и для гостя) такого ядреного самосада, что у Александрова, вынужденно отвыкшего от курева, перехватило горло после первой затяжки.

– Кх-х-ха! – выдохнул он, протирая рукавом великоватой ему Степановой рубахи разом заслезившиеся глаза. – Ты что, дед, с карбидом табак мешаешь, что ли?

– Почему с карбидом? – обиделся Савиных-старший, дальнозорко разглядывая свою могучую папиросу на вытянутой руке. – Мы к таким фокусам не приучены. Вон он, тютюн-то, в огороде растет! Сын, Ванька, говорил – виргинский какой-то сорт. Из Америки, почитай, привезенный! Но дерет почище нашего, это верно… Особенно с непривычки, – подумав, добавил он.

– Во-во!

Николай, установив крепкий – «свилеватый», как говаривал его дедушка, покойный Михаил Иванович Александров, – чурбак, расколол его с одного замаха.

«Не забыл еще! – довольно подумалось при этом. – Сколько же лет назад вот так приходилось дрова колоть?»

Звонкие поленья с веселым стуком разлетались в стороны под тяжелым колуном, тяжелое утреннее недовольство улетучивалось вместе с потом, быстро пропитавшим рубаху, а простая деревенская работа затягивала, словно увлекательная игра.

– Хватит, хватит! – спохватился через полчаса дед Димитрий, невольно залюбовавшийся Николаем. – Оставь немного моим остолопам! Устал, поди, с непривыку-то?

Да, усталость, хотя и не сравнимая с привычным уже изнеможением последних дней, давала о себе знать: налились тяжестью мускулы рук, ныла спина, да и посасывало в желудке – со вчерашнего вечера прошло немало времени…

– Что ж я, старый, – всполошился дед, хлопая себя ладонью по лбу. – Вы ж не завтракамши! Ты давай вот что: буди своего товарища, сполоснись – во-о-он рукомойник висит на заборе – да поснедаем чем бог послал. Да и это дело, – старик, лукаво подмигнув, щелкнул себя узловатыми пальцами с желтыми, прокуренными, ногтями по кадыку, – не помешает опосля вчерашнего. Не знаю уж, как ты, а я похмелюсь с превеликим удовольствием!

Завтрак, вернее ранний обед, дед накрыл на воздухе под раскидистой кряжистой яблоней, посаженной, по его словам, еще его прапрадедом Афанасием Тихоновичем, пришедшим в здешние края со знаменитым атаманом Хоревым.

– Срубить бы надо давным-давно – яблок-то не дает почитай лет полста, кабы не боле, да рука не поднимается на старушку, – неторопливо вел повествование дед Димитрий, разливая уже по второй. – Я, было, когда с Азиатской кампании вернулся… Дай бог памяти, в каком году это было… В сорок… Точно! В сорок третьем это было. Или в сорок втором? Нет, в сорок третьем, тогда еще Дениска, последыш мой, народился. О чем бишь я?..

– О яблоне, – подсказал Жорка, нанизывая на вилку с литым массивным черенком сразу два соленых рыжика.

– Точно! О ней, родимой. Дед мой тогда еще жив был – у нас в роду все до-о-олгонько живут, – запретил наотрез рубить, и все тут! Схоронишь меня, говорит, тогда руби. Так и растет, сердешная…

Неторопливый говорок деда журчал словно лесной ручей, навевая сон.

По словам старшего Савиных, ротмистр поднялся ни свет ни заря и, тщательно наведя лоск на свое обмундирование, отбыл в сопровождении Степана верхами в станицу, докладывать по начальству. Раньше вечера его дед не ждал.

Остальные отпрыски древа Савиных так же на заре отправились отрабатывать свой дневной урок, без всяких скидок на принятое вчера, причем за себя и за того парня по имени Степан, который, гордый оказанным доверием, ускакал с важным гостем. Бабы, забрав с собой Валю, отправились в лес по своим бабьим делам, а где обретается блудный Шаляпин, дед не мог даже предположить.

– А сколько вам лет, дедушка? – подвыпивший Жорка приставал почти к такому же «по консистенции» старику с разными умными вопросами.

– Да уж, сынок, последний десяток идет!

– Как это?

– Да по пачпорту девяносто три года мне стукнуло по весне. Значит, и десяток мой – последний.

– А что, в вашем роду никто дольше ста лет не жил?

– Как не жил? Дед мой, Николай, тезка друга твово, Иваныч, сто три года протянул, прадед – Иван Афанасьич – аж сто десять…

– А отец?

– А отцу не подвезло, милай: во Вторую Британскую его и убило за морем-окияном. Так там и схоронили. Я уж на действительной был, так маманя сказывала: прислали бумагу казенную, мол, пал ваш муж смертью героя за Веру, Царя и Отечество под городом Ванкувером, прости меня Господи, озорное слово-то! Я-то бумагу ту и не видел – сгорело все на пожаре.

Николай прикрыл глаза под мерный стариковский говорок. Перед глазами словно кадры кинохроники замелькало ржавое болото, поросшее осокой, напоминающей колючую проволоку, унылое серое небо, раскинувшееся над ним, бесшумные и стремительные шеи неведомых монстров, извивающиеся словно смерчи над грозовым морем…

– Кажись, скачет кто-то!

Дед Димитрий, вытянув морщинистую шею, из-под ладони вглядывался куда-то в даль…

– Петр Андреевич! Объясните, пожалуйста, эту спешку!

Путешественники снова торопливо собирались в дорогу, упаковывая в вещмешки привезенное ротмистром. В одинаковых черных комбинезонах, тоже привезенных Чебриковым, компания напоминала отряд ниндзя, занятый авральными погрузочно-разгрузочными работами. Хозяева помогали чем могли, теряясь в догадках, чем вызвана такая разительная перемена планов постояльцев.

Лишь выступив в сопровождении верховых Савиных, везших на крупах коней часть багажа, в путь, граф, улучив момент, отвел недоумевающего Александрова в сторонку и прошептал на ухо:

– Это не мой мир. Похож, словно близнец, но не мой. Совершенно точно не мой…