Глава 6

Вот уже несколько дней в карташовском бункере царило приподнятое настроение. Успех первых погромов, помноженный за безнаказность, окрылял, естественным образом подталкивая к мысли о новых, еще более масштабных бесчинствах. Да и отношение к молодым «революционерам» со стороны местной власти разительно изменилось. Теперь никто не честил их «бандитами» и «фашистами», не обещал навесить новых уголовных сроков, не пытался выселить из бункера… И мэрия, и менты, и даже опера из местного управления ФСБ вели себя с подчеркнутой корректностью.

С самого утра и до позднего вечера в бункере тусовались самые разные люди. Молодые бритоголовые ребята в спортивных костюмах интересовались, где можно записаться в революционеры и сколько за это платят. Похмельные алкаши, привлеченные возможностью бесплатного пива, канючили — как, мол, омерзительно в России по утрам и что все правительство надо за это перевешать. Соратники и соратницы приезжали аж из самой Москвы за инструкциями о создании первичных партийных ячеек. Несколько местных бизнесменов наперебой предлагали «спонсорскую помощь». Ветераны ГУЛАГа, обвешанные медальками медно-никелевого сплава, учили молодое поколение уму-разуму, с ностальгией вспоминая колючую проволоку, Магадан и золотые прииски, которые они охраняли. При этом их совершенно не смущали ни свастики, избранные эмблемой движения, ни подчеркнутая эстетика Третьего Рейха на плакатах «народного восстания».

Энтузиазм неофитов можно было пресечь только ОМОНом, однако и ОМОН, по непроверенным пока слухам, был готов перейти на их сторону.

— Наше дело ширится, товарищ Артур, — довольно резюмировала Нина Чайка, глядя, как юноши у компьютера увлеченно лепят коллаж — «русский витязь» в форме, подозрительно похожей на эсэсовскую, вешает на Красной Площади крючконосых «врагов». Слоган «РОССИЯ — ПРЕВЫШЕ ВСЕГО! ДАВИ ИНОРОДЦЕВ, КАК ГОВНО!» полностью исключал любые разночтения.

— Только вот широкие народные массы еще не знают о наших успехах, — делано вздохнул Карташов. Он уже получил от Подобедова подробные технические инструкции о Белкиной и ее съемочной группе и теперь понял, что момент озвучить идею похищения настал. — Антинародный режим неправильно освещает народное восстание! Нас представляют каким-то сбродом громил и хулиганов.

— Товарища Сталина в свое время тоже изображали как налетчика на банки, — вставила революционно продвинутая Чайка. — Ничего. Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами.

Карташов взял соратницу под локоть кожанки.

— Нина, у меня к тебе дело… Давай поговорим наедине, — Карташов сделал приглашающий жест в сторону комнаты отдыха, куда всем, кроме него, вход был категорически запрещен.

Чайка зарделась: хотя она и пыталась скрыть свои чувства к революционеру, они давно уже не были секретом.

Закрыв дверь, Карташов опустился на тахту. Соратница осторожно уселась напротив. Ее турецкая кожанка в ярком люминесцентном освещении напоминала прессованную икру. Мизансцена воскрешала в памяти композицию, многократно обыгранную классиками соцреализма: молодой революционер в обществе боевой подруги-соратницы.

— Нина, у меня возник план, — Карташов пригладил козлиную бородку. — Нам нужен рупор.

— Патриотически настроенные бизнесмены только что подарили двадцать пять матюгальников, — несмело вставила Чайка.

— Да я не о том… Ты сама видишь, что народные массы подхватывают наши идеи мгновенно! Вот если бы на нашу сторону перешли какие-нибудь журналисты с Останкино…

— Боюсь, это невозможно, — революционерша поджала тонкие филетовые губы. — Они все продались американскому империализму и израильскому сионизму.

— Когда не действует убеждение, действует сила, — перебил ее Карташов.

— Что вы имеете в виду, товарищ Артур?

— Когда эти шакалы голубого экрана увидят нашу настоящую силу — они тут же перейдут на нашу сторону. Ты ведь сама говорила — мол, бизнесмены нам матюгальники подарили… Могло ли такое случиться еще месяц назад? Нет! О чем это говорит? О том, что даже космополитически настроенные бизнесмены — и те могут перевоспитаться.

— Вы предлагаете провести с кем-нибудь из останкинских журналюг воспитательную работу? — догадалась Чайка.

— Вот именно. Для этого необходимо доставить какую-нибудь съемочную группу прямо сюда, в бункер.

— Боюсь, они не согласятся.

— Не думаю, что мы должны интересоваться их согласием.

— Значит — насильно доставить?

— Естественно.

— Но…

— Никаких «но». Ты сама видишь, что власть демонстрирует свою слабость. Что мы превратились в реальную политическую силу, с которой следует считаться. А раз так — мы тоже имеем право на доступ в электронные СМИ!

— Так что… совершить дерзкий налет на Останкино? — вконец растерялась Чайка.

Карташов тонко улыбнулся.

— Ну, зачем же так грубо… Знаешь такую программу «Резонанс»?

— Как же не знать… — Чайка скривилась так, будто бы залпом выпила стакан уксусной эссенции. — Там ихняя главная… мадамочка эта, как ее…

— Белкина, Тамара Викентьевна Белкина.

— Да никакая она не Белкина! — взвилась революционерка, и прокуренные пальцы ее задрожали от негодования. — Ее настоящая фамилия — Рабинович, а зовут ее Зульфия. Только отчество правильное… Но разве славянин может иметь такое странное отчество — «Викентьевна»?

— Дело не в этом. Я тут подумал, что неплохо было бы…

В тот же вечер трое самых проверенных боевиков-карташовцев вылетели из Внукова в небольшой уральский городок. Эти упитанные молодые люди когда-то служили или в силовых ведомствах, или в элитном спецназе и прошли школу боевых действий — от Югославии до Чечни. Задание, полученное ими, выглядело предельно ответственным. Во-первых, им следовало выкрасть съемочную группу «Резонанса», сопровождающую президента в поездке по России. А во-вторых — физически ликвидировать «врага народа», чьей фотографией снабдил их Карташов.

За точность данных он ручался. С его слов выходило, что уральские соратники, имен которых он почему-то так и не назвал, сумеют выманить телевизионщиков в такое место, где их и удобней всего будет выкрасть. А вот со вторым заданием было много сложней. Карташов сообщил только, что приговоренного к ликвидации зовут Клим Владимирович Бондарев, что он агент международного империализма, вкравшийся в доверие к президенту, и что в правительственном спецпоезде он выполняет роль коменданта.

— Я думаю, что его ликвидацию следует легендировать как бандитскую разборку, — прикинул главный революционер. — А почему бы, собственно, и нет? И власть у нас бандитская, и «понятия» вместо законов… Давайте, ребятушки, действуйте, и без Белкиной и головы Бондарева не возвращайтесь!

Следующую остановку президент запланировал в небольшом городке на южном Урале. Остановка эта не была предусмотрена протоколом — глава государства, несмотря на протесты охраны и свиты, назначил ее в последний момент. Как ни хотелось ему нагрянуть внезапно, подобно гоголевскому «ревизору», однако по дистанции мгновенно передали о предстоящем визите.

Местные власти, естественно, объявили тотальную мобилизацию — красить и ремонтировать заборы, убирать мусор, заделывать разбитые мостовые. В последний раз подобная паника царила тут в 1780 году, во время путешествия Екатерины Второй. Впрочем, с тех пор городские ландшафты особо не изменились: заборы так и остались поваленными, мостовые — разбитыми, а лежащий во дворах мусор явно не озонировал воздух…

— Как надоели мне все эти «потемкинские деревни»! — сокрушенно молвил президент, едва Бондарев зашел в его купе. — И так наперед знаю, чем меня будут потчевать: реляциями об успехах и достижениях, улыбками довольных жизнью крестьян на свинофермах позапрошлого века, крашеной травкой в образцово-показательных воинских частях…

— А ты переоденься бомжом и попутешествуй по стране… наподобие Аль-Рашида, — с едва уловимой иронией посоветовал Клим. — Мно-ого интересного узнаешь!

— Охрана не позволит.

— А ты и Подобедова нищим переодень. Эдаким каликой перехожим. Для правдоподобия неплохо бы оторвать ему руку или ногу…

Президент не ошибся: на перроне его уже ожидало традиционное радушие народных масс. Радушие включало по пунктам: хлеб-соль — один экземпляр, духовой оркестр местного гарнизона — один экземпляр, городское начальство — пять экземпляров, военный и милицейский генералитет — два экземпляра, приветственные улыбки — в неограниченном количестве.

Оркестр нестройно отыграл государственный гимн. Мэр отрапортовал о досрочном удвоении ВВП. Милицейский генерал в рубленых фразах поддержал «диктатуру закона» и от имени личного состава попросил вернуть в России смертную казнь. Армейский начальник доложил о высокой боеготовности вверенной ему части. При этом все докладчики так преданно смотрели в рот главы государства, что тот, не выдержав, отвернулся.

Бондарев никогда не любил официоз. А уж неприкрытое подхалимство в местечковом исполнении и вовсе вызывало у него откровенное отвращение. Миновав плотный кордон милицейского оцепления, он направился к газетному киоску. Однако не успел комендант поезда даже пробежаться глазами по заголовкам, как к нему подошел молодой человек в потертой кожанке, с невзрачной физиономией и повышенной мышечной массой. Вид у него был явно заговорщицкий.

— Вы ведь из спецпоезда? — спросил он, понизив голос.

— Ну да.

— Я так и знал.

— А вы, простите, кто? — спросил Клим. — И как вы узнали, откуда я?

Неизвестный сунул в его руки небольшой конвертик и тут же исчез.

Вскрыв конверт, Бондарев прочитал загадочное: «Интересующую вас информацию о так называемой „революции“ (видеосъемки, документы и имена исполнителей) вам передадут через час на площади Ленина, у городского загса». Ни подписи, ни обратного адреса, как и водится в анонимках, не наблюдалось.

Все это выглядело более чем странно. Уж если вычислить принадлежность Бондарева к спецпоезду было несложно — город маленький, все на виду, то почему качок в кожанке не передал эту самую информацию прямо тут, на вокзале? К тому же оставалось неясным главное: кто и откуда узнал, что коменданту поезда стало известно о массовых погромах в Подмосковье?

Предложение напоминало примитивную провокацию. Бондарев, хорошо знавший почерк спецслужб, понимал: это наверняка не их рук дело. Скорее всего, работали какие-то энтузиасты-непрофессионалы, что, впрочем, не исключало — работали они по наводке. Конечно, по всем канонам следовало срочно сообщить об этом послании президенту. Однако глава государства, окруженный свитой, находился по ту сторону кордона, выслушивая очередные рапорты. Протокол — протоколом, дела — делами, и беспокоить его по таким пустякам вряд ли стоило…

— А чем, собственно, я рискую? — вопросил себя Клим и направился в вагон; оружие при такой встрече ему бы не помешало.

Тем временем глава государства, миновав оцепленный перрон, уселся в черный лимузин. Кордоны у вокзала мгновенно сняли. Милиционеры cпешно грузились в служебные автобусы с синими номерами — их присутствие наверняка требовалось в других местах. Бригада саперов-взрывотехников, на всякий случай дежурившая за старинными пакгаузами, собирала оборудование. Микроавтобусы «скорой помощи», вызванные на случай непредвиденной давки, отъезжали с площади окольными улицами. Оркестранты, сняв мундштуки с труб, валторн и геликонов, выливали наземь слюну.

У здания вокзала осталось лишь несколько мужчин в одинаковых костюмах с удивительно незапоминающимися физиономиями, да еще съемочная группа «Резонанса». Как наверняка знал Бондарев, в обязанности телевизионщиков не входили съемки встречи главы государства с райцентровским руководством.

Уже заходя в тамбур, Клим краем глаза зафиксировал того самого загадочного качка в потертой кожанке, который давеча и передал ему анонимное послание. Стоя рядом с оператором Виталиком, он что-то ласково ему объяснял. Однако когда комендант поезда вышел на перрон, его уже не было…

— Тамара, кто это к тебе подходил? — поинтересовался Бондарев, поправляя под полой пиджака пистолет в подмышечной кобуре.

— Ты о чем это? — с невинным лицом уточнила телеведущая.

— О молодом человеке в кожаной куртке. С Виталиком беседовал.

— Тебе показалось, — телеведущая отвернулась. — Виталик, ты не видел тут никого в кожаной куртке?

— Да нет… — на голубом глазу соврал оператор.

— И я не видела. И вообще: я не лезу в твои дела, ты не лезь в мои. Могут у меня быть профессиональные тайны?

— Ох, Тамара, накличешь на себя беду, — вздохнул Клим, глядя на часы: до встречи на площади Ленина оставалось чуть более получаса.

А ведь за это время предстояло не только сделать рекогносцировку на незнакомой местности, но и просчитать, каких неожиданностей следует ожидать от этой встречи.

Конечно же, Белкина соврала коменданту поезда: к оператору Виталику действительно подходил молодой человек в кожанке — тот самый, которого Клим и имел в виду. Вежливо представившись одним из младших вождей «революции», он сразу же сделал съемочной группе предложение, от которого телевизионщики не смогли отказаться.

А предложение было таким: оказывается, в город приехал сам Артур Карташов, чтобы выйти на Белкину и дать эксклюзивное интервью «Резонансу». Ни на самозванца, ни на сумасшедшего, ни на провокатора этот «альбатрос революции» не был похож. К тому же карташовский посланец несколько раз предлагал созвониться с «товарищем Артуром», однако телевизионщики благоразумно отказались — ведь телефон «вождя революции» наверняка прослушивался.

— А почему он избрал для интервью именно эту дыру? — подозрительно осведомилась Тамара; опытная телевизионщица сразу взвесила все. — Он вполне мог выйти на меня в Москве…

Ответ прозвучал более чем правдоподобно: мол, в Москве на тележурналистку наверняка оказывается давление останкинским начальством, преступный режим не дремлет, а тут, в суматохе, никто за ними следить не станет.

— А как он узнал, что я в президентском спецпоезде? — последовал новый вопрос, однако и на него тут же нашелся адекватный ответ:

— Так ведь ваши спецрепортажи уже трижды в прайм-тайме показывали!

— Допустим, молодой человек, мы вам верим, — вступил в беседу видеоинженер. — Но тогда получается, что вы знали, где и когда мы сделаем остановку… А ведь эта остановка не была вписана ни в какие протоколы!

— У нас везде свои люди, — скромно ответил качок. — И эти люди посильно помогают нам…. Не за деньги, но за идею!

— А ваш Карташов ничего не боится? — оператор Виталик почесал бороду. — Тут же ментов и гебе немерено… Как пить дать, заметут.

— А чего это ему каких-то врагов народа бояться? — смело парировал посланец. — Однако меры предосторожности не помешают… Наш вождь находится за городом, на конспиративной квартире. Однако давать интервью он согласился только на свежем воздухе.

— Хорошо, мы согласны, — не раздумывая, сказала Белкина. — Но для качественной записи мне хотелось бы взять с собой видеоинженера и режиссера. Имидж — ничто, картинка — все!

— Да хоть министра по делам печати и информации! — улыбнулся качок.

Спустя пятнадцать минут парламентарий главного революционера подогнал к вокзалу скромный «жигуль» и предупредительно приоткрыл дверку.

— Прошу.

Съемочная группа уселась в салон. Виталик, положив на колени дорогущую камеру за пятьдесят штук баксов, привычно завертел головой в поисках гастронома или хотя бы пивной.

— Не вздумай, — предупредил режиссер, подпиравший оператора справа.

— Без ста граммов трансфлакатор не наведу, — угрюмо прокомментировал оператор; встречу президента с местными властями он снимал, взяв сто граммов на грудь.

— Будешь так себя вести — в этой дыре и оставим, — прищурился видеоинженер, сидевший слева.

— Нашел чем пугать!

— Виталик, ты кассет сколько взял? — Тамара решила разрядить атмосферу.

— С запасом, как всегда.

— С запасом? — не оборачиваясь, спросил водитель. — Это правильно.

Вдоль дороги замелькали аккуратные домики частного сектора. Качок в кожанке притопил газ.

— Далеко еще?

Машина покатила по пыльному проселку. Спустя минут десять водитель свернул в лесок, полыхавший осенними красками мирового пожара.

— Снимать будете на природе, — коротко молвил он, выходя из машины. — Можете осмотреться и прикинуть, где ставить камеру и где будет стоять товарищ Артур…

Белкина вышла из машины, разминая ноги, затекшие от долгого сидения. Съемочная группа последовала за ней.

— Не люблю натурные съемки, — поморщился видеоинженер. — И свет по-человечески не выставишь, и любопытных до хрена.

Водитель передернул плечами.

— Ну, тут любопытных не будет, обещаю. А съемки на природе хороши тем, что потом никакое ГБ не вычислит место, где давалось интервью. Если, конечно, вы им сами не скажете… Обождите ставить камеру, — как бы между прочим попросил он. — Тамара Викентьевна, минуточку внимания. Если вам этот пейзаж не нравится — пойдемте, реку покажу. Березовые ситцы, неброские русские красоты…

Тамара, не подозревая дурного, послушно направилась следом; профессиональная тяга к эффектной «картинке» подчас заглушает у телевизионщиков голос разума.

Действительно, метрах в тридцати от опушки чувствовалась близость реки. Свежий ветер успокоительно шуршал палой листвой. Узкая полоска воды пунктирно просматривалась за зелено-красными зарослями шиповника.

— Смотрите…

На редкость болезненный удар в голову и последовавшее за ним забвение — это все, что отпечаталось в мозгу Белкиной, подобно фотографическому негативу на пленке. Перед глазами поплыли огромные фосфоресцирующие пятна, желто-красный пейзаж мгновенно сник, и Тамара словно бы погрузилась в черную антрацитовую яму.

Бондарев прибыл в условленное место за десять минут до встречи. Центральная площадь города ничем не отличалась от сотен точно таких же площадей маленьких провинциальных городков, где Климу приходилось побывать немало. В центре, как и положено, возвышался памятник Ленину. Справа громоздилась серая железобетонная коробка бывшего райкома, где теперь размещалась мэрия. Слева белели дорические колонны типового Дома культуры и отдыха. Между колоннами трепыхалась и влажно хлопала вздутая дугой кумачовая лента с белой надписью «Горожанин, коль ты душою хорош — не мусорь в городе, в котором живешь!» Здание городского загса — невзрачный кирпичный куб с высокой лестницей — напротив ДК, метрах в тридцати по прямой. Людей почти не наблюдалось — несомненно, все взрослое население городка высыпало на главную улицу, чтобы посмотреть на президента.

Осмотревшись и не найдя ничего подозрительного, Бондарев решил проверить местность за загсом. Кривой переулок вывел на пустошь, огороженную безразмерным забором. На серой бетонной стене белели объявления, и ветер трепал их края. У ржавых ворот стоял мотоцикл, и молодой парень в шлеме сосредоточенно подчищал клеммы аккумулятора.

Светиться на площади явно не стоило. Если Клима без труда вычислили на вокзале, то тут узнают и подавно. Поправив в подмышечной кобуре пистолет, Бондарев уселся на скамеечку за билбордом; отсюда, не привлекая к себе внимания, можно было бы наблюдать за площадкой перед загсом. В ожидании визитеров комендант поезда зашелестел газетами, купленными на железнодорожном вокзале.

Даже просмотр фотоснимков и заголовков оправдывал самые худшие опасения. То, что происходило (пока только в Подмосковье), выглядело очевидной попыткой государственного переворота. Было очевидно: окружение президента сознательно скрывает от него происходящее. Выводы напрашивались сами собой…

— Клим Владимирович! — неожиданно послышалось из-за колонны Дома Культуры.

Бондарев обернулся. Прямо на него шел незнакомый молодой человек с кейсом, габаритами и выражением лица очень похожий на омоновца. Многозначительно помахав поклажей, он сделал приглашающий жест: мол, прошу!

Уже поднимаясь, Клим боковым зрением успел выхватить выходящую из загса женщину. Глядя себе под ноги, она бережно несла завернутого в одеяло младенца. Это выглядело более чем странно: ведь для регистрации новорожденных в загсе вовсе не обязательно приносить туда ребенка!

Продолжая следить боковым зрением за подозрительной матерью, Клим осторожно двинулся к Дому Культуры. Молодой человек с кейсом сделал шажок навстречу и остановился. После чего решительно шагнул вперед, становясь так, чтобы Бондарев оказался спиной к загсу.

— Это я должен был с вами встретиться, — напряженно улыбнулся он. — Спасибо, что пришли. Вот тут видеосъемки, документы и все остальное.

Дальнейшие события развивались стремительно… Клим успел-таки заметить, как женщина на ступеньках загса мгновенно сорвала со свертка одеяло, извлекая короткоствольный автомат. Великолепная реакция, помноженная на хладнокровие, вновь спасла Бондареву жизнь: он тут же бросился наземь. Мгновение спустя ствол «калашникова» чуть приподнялся, и обманчивую тишину пустынной площади пропорола длинная автоматная очередь. Стрельба заглушала звяканье отскакиваемых гильз, звон стекла и панические крики продавщицы сигаретного киоска. Пули, предназначавшиеся Климу, попали в молодого человека с кейсом в руках, и он тут же упал, сраженный очередью: во лбу его зияла огромная дыра. Кровь расплывалась под головой покойника огромным бесформенным пятном.

Выхватив пистолет, Клим дважды выстрелил в киллера, но не попал. Тот тотчас же бросил автомат и несимметричным зигзагом кинулся в сторону переулка за загсом. Спустя несколько секунд с пустыря послышался характерный треск мотоциклетного двигателя…

Менты, как и положено, сработали оперативно: подобное ЧП в день посещения городка президентом ставило жирный крест на карьере всего милицейского начальства. Как ни старались местные правоохранители, однако ни мотоциклиста, ни киллера так и не обнаружили. Застреленный на ступеньках Дома Культуры не был идентифицирован — документов у убитого, естественно, не оказалось, в дактилоскопических базах данных никаких следов также не обнаружилось, а в кейсе лежало несколько кирпичей.

— Пожалуйста, не говорите ничего президенту! — начальник местного УВД то и дело заглядывал в глаза коменданта президентского поезда.

— Вы, кажется, рассказывали главе государства про диктатуру закона, царящую в вашем городе? — вежливо напомнил Клим.

— Это типичная провокация. Это враги хотят меня погубить…

— Боюсь, что не только вас…

— Ну, что я могу для вас сделать?

Казалось, еще чуть-чуть — и милицейский чин опустится на колени.

К счастью для городского начальства, Клим не отличался зловредностью и потому пообещал не сообщать главе государства о страшном ЧП. Скандал удивительным образом удалось замять. Следы стрельбы были ликвидированы за полчаса, киоскершу, единственную свидетельницу стрельбы, тотчас же отправили в сочинский санаторий, а Бондареву клятвенно пообещали, что в случае повторения чего-то подобного милицейское начальство немедленно выполнит любое его пожелание, вплоть до массового харакири.

— Это излишне, — улыбнулся Бондарев. — Если же вы действительно хотите помочь мне… и президенту, принесите, пожалуйста, подшивку всех центральных и региональных газет за последнюю неделю…

Уже в поезде, по некоторым косвенным признакам, Клим понял: о происшествии на площади никто из офицеров ФСО не знал. Никто не интересовался, почему Бондарев на полтора часа отлучился из штабного вагона, да и сводки происшествий к начохраны еще не поступало. То, что о покушении рано или поздно станет известно, сомневаться не приходилось: менты — ментами, а местный уполномоченный ФСБ наверняка узнает обо всем по своим каналам…

А вот в вагоне для прессы Клима ждала странная новость: съемочная группа «Резонанса» в полном составе почему-то осталась в райцентре. Естественно, это наталкивало на нехорошие подозрения: Бондарев прекрасно запомнил качка в кожанке, беседовавшего с оператором Виталиком.

— Они вас предупредили, что остаются? — поинтересовался комендант поезда у начохраны.

— Да. Белкина говорила, что собирается что-то там доснять, — ответил тот, стараясь не встречаться с собеседником взглядами. — Потом их обязательно доставят к станции по ходу поезда на машине или на вертолете.

— Как только свяжетесь с ними — сейчас же дайте мне знать, — распорядился Клим и, аккуратно сложив купленные на вокзале газеты, направился в президентский вагон…