Глава 11
Дорога до Москвы раскрыла перед Белкиной многие секреты происходящего, хотя никто из похитителей съемочной группы после вводной беседы в теплоузле не обмолвился с похищенными и словом. Наверняка карташовцам хватило устного согласия телевизионщиков сотрудничать. И теперь их судьбу предстояло решить на следующем уровне.
Единственное, за что корила себя телеведущая — она не нашла в себе сил сказать Бондареву правду, когда тот абсолютно неожиданно позвонил на ее мобильник. Хотя этому существовало оправдание. Трудно женщине набраться решимости, когда одной рукой к ее уху подсовывают трубку, а второй приставляют нож к горлу. И теперь не оставалось надежды на то, что кто-нибудь, кроме самих уродов-нацистов, отыщет выцарапанный Тамарой на трубе номер Клима.
Из подвала всю съемочную группу доставили микроавтобусом, обклеенным изнутри свастиками и портретами вождя, на какой-то луг, куда приземлился военный вертолет. Пейзажи, проплывавшие под винтокрылой машиной, не говорили Белкиной ни о чем, она даже не могла понять, на запад или на восток они летят. Солнце закрывали облака.
Уже ночью вертолет приземлился возле шоссе. Всех загнали в фургон без окон, и потом целый час пришлось в нем трястись. Вот Тамаре и стало ясно, что за карташовцами — не только молодой коммунистический задор сталинского разлива, но и серьезные люди, которым ничего не стоит поднять в воздух военный вертолет и сгонять его до Москвы. А где возникает, как по мановению волшебной палочки, один вертолет, там может появиться и другая военная техника…
И вот теперь Белкина с коллегами и съемочной аппаратурой томились в подмосковном недостроенном особняке. Пейзаж за окнами просматривался невыразительный: мохнатые ели вплотную подступали к высокому кирпичному забору, сплошные металлические ворота находились под охраной мрачного бритоголового субъекта в черной рубашке и двух ротвейлеров. Дверь на лестницу, ведущую на первый этаж, была заперта на ключ, а за ней то и дело слышались голоса охраны.
Страдающий типично русской болезнью под названием «жажда» оператор Виталик облазил весь этаж особняка в поисках спиртного. Действовал он методично, двигаясь по спирали — сперва обыску подверглось все, что находилось у стен, потом он перешел к отдельно стоящей мебели. Найденная им в ящике для белья начатая чекушка водки сняла стресс, но теперь от нее остались лишь одни воспоминания.
— Фашисты проклятые, — сказал оператор, глядя в окно на покачивающие темно-зелеными лапами ели. — Уже обед скоро, а они не чешутся. Я умею или работать, или расслабляться. А расслабиться без спиртного — это задачка посложнее бинома Ньютона.
— Лучше скажи, где мы находимся? — попросила Белкина.
— Кажется, неподалеку Ярославское шоссе, — на время отвлекся оператор, разглядывая елки.
— Ты уверен?
— Всякое может быть. Как-то на Новый Год поехал я с друзьями в лес, так там такие же елки были.
Факт не показался Тамаре убедительным.
— Эх, кабы не старушка мать! — вздохнул здоровяк Виталик. — Ни за что бы не согласился.
— Тебе проще, у тебя оправдание перед собой есть, — Белкина тоже подошла к окну, — а я своего братца-алкоголика люто ненавижу. Может, пусть помучается? Или они нас просто пугали?
Режиссер в беседе не участвовал, он, хоть и был ведущим специалистом в области изготовления именно политических передач, но при случае и без повода любил повторять, что политикой не занимается. Потому он и закрылся в своей комнате.
Охрана у ворот оживилась, залаяли собаки, их тут же взяли на короткий поводок. Во двор въехала потрепанная «Волга».
— Кажется, тихая жизнь кончается, — не без сожаления произнес оператор. — Держись, Томка. Просто вспомни, сколько всякой дряни мы за свою карьеру сняли, и ты поймешь: слепить то, что нам предлагают, — еще не самое плохое. Пятнадцать минут позора в эфире, и мы свободны.
— Нам пока ничего конкретного не предложили, — напомнила телеведущая.
Из «Волги» выбрался Артур Карташов и тут же исчез под навесом крыльца.
— Главный урод пожаловал, — Белкина постучала в дверь комнаты режиссера. — Вы уж выйдите, встретьте. Присутствие первых лиц обязательно — согласно протоколу.
Режиссер выбрался. Мрачный, недовольный жизнью.
— Я с ним говорить не собираюсь.
— Неужели вам так принципиально, на кого работать? — изумилась Белкина, не подозревавшая такой моральной стойкости в режиссере старой закалки.
— Я работаю только на законную власть, пусть она будет даже у самого дьявола, — режиссер назидательно поднял палец. — Но только на законную.
— Но вы уже дали им согласие! — возмутилась Тамара.
— Под угрозой, под угрозой моей жизни, — покачал режиссер головой.
— Тогда договариваться буду я, — предупредила Белкина.
Партийный вождь для встречи с журналистами не стал готовиться специально. Он быстро вошел в гостиную, окинул взглядом небольшую компанию. Особого энтузиазма в глазах телевизионщиков не читалось.
— Если вы думаете, что мы заплатим вам американскими деньгами, то ошибаетесь! — сказал он и скрипнул сапогами. — Каждый русский обязан бескорыстно служить Родине! А вы еще не искупили своей вины за то, что прислуживали мировой закулисе в лице обрусевших инородцев…
— Короче, Склифосовский, — спокойно произнесла Белкина, — говори, что надо? Мы профессионалы. Если ваш провинциальный соратник вменяемый, то, кажется, речь шла о документальном фильме. А всякая работа начинается с технического и идеологического задания.
От такой беспринципности даже Карташов осекся. Режиссер настороженно смотрел на Белкину, зная ее нелегкий характер: он боялся, что телеведущая устроит сейчас безобразный скандал. Товарищ Артур справился с замешательством, гордо вскинул голову.
— Мне противно с вами общаться, но, учитывая, что вас, как предателей родины, ценят на Западе, — за последние годы Карташов так вошел в роль пламенного борца, что просто не был в состоянии поменять лексику, — вы — умельцы лить воду на мельницу империализма, сделаете про нас документальный фильм, который должны будут показать на западных каналах.
— Сделать фильм не проблема. Но я не владею контрольным пакетом ни одной из студий, — резонно напомнила Белкина, — и показывать его или нет, будут решать продюсеры.
— Надо сделать такой, чтобы его показали, — Карташов гневно блеснул глазами.
— Тогда я сразу обозначу условия, без соблюдения которых фильм просто не сможет появиться в эфире, — Белкина прикурила и выпустила тонкую струйку дыма прямо на партийного вождя. — Первое, оно же главное и последнее условие: ваше так называемое движение должно быть представлено как откровенно фашистское, деструктивное, угрожающее жизни людей. Короче, после просмотра у зрителя просто руки начнут чесаться засадить вас и ваших отморозков за решетку. Что, надеюсь, скоро и случится. В другой интерпретации можете оставить фильм себе для домашнего видео.
Артур Карташов сделал вид, что недоволен ответом, хотя в душе возражений у него не возникло. Сформулированное Белкиной условие как нельзя лучше вписывалось в план лубянского генерала. И овцы оставались целы, и волки — сыты. А напугав Запад, Карташов резко повышал свои очки в глазах Муравьева. Значит, его сложнее становилось «кинуть».
— Хорошо, — надменно произнес Карташов. — Можете говорить про меня и моих соратников все, что думаете, — пусть Запад содрогнется. Будьте готовы к выезду в любое время.
— А где и в какое время дня будут проходить съемки? — задал чисто профессиональный вопрос оператор.
— В Москве — и днем, и ночью.
— Для ночных съемок мне понадобится дополнительное освещение. На западных каналах очень строгие технические требования к качеству «картинки». Халтура не пройдет.
— Вам будет достаточно и зарева пожаров — нынешний антинародный режим падет, объятый пламенем, — сказав это, Карташов вышел так же стремительно, как и появился.
Хлопнула дверь.
— Нет, ну я ни хрена не понял! — возмутился оператор. — Он что — себя Наполеоном возомнил, чтобы Москву поджигать? Герострат долбаный! Да кто ему позволит?!
Белкина задумчиво вертела в пальцах зажженную сигарету:
— Как говорит один мой знакомый: «Каждому сумасшествию есть свое логическое объяснение!»
— Бондарев, что ли? — хмыкнул Виталик. — Если он такой умный, то почему мы здесь оказались? Почему этот урод нами командует?
— Потому что мы пошли на встречу с карташовцами абсолютно добровольно, сами виноваты, — напомнила Тамара и щелчком отправила тлеющий окурок в форточку.
* * *
Вертолет пронесся над лесом, внизу блеснули железнодорожная колея, изогнутая клинком речка. Машина шла низко, ветер, поднятый винтами, пригибал траву. От горизонта надвигалась громада недостроенного военного завода. Пейзаж завораживал — на километры вокруг ни жилья, ни людей.
Генерал Подобедов прижал к горлу ларингофон и, откашлявшись, произнес:
— Здесь! — указал на неброский, неровно высыпанный известью на траве белый крест.
Пилот, не подозревавший, на встречу с кем направляется Подобедов, послушно повел машину на посадку. Когда турбина смолкла и винт остановился, генерал выбрался из кабины, заспешил к громаде цеха. Во время полета он набрался решимости, приготовил убедительные фразы. Но чем ближе подходил к воротам, тем меньше этой решимости оставалось в душе.
Калитка в огромных воротах открылась, за ней нарисовался вооруженный охранник, отступил в сторону, пропуская важного визитера. В недостроенном цеху шаги Подобедова гулко отражались от голых бетонных стен, крошились среди них, летели к небу. Дикие голуби, давно облюбовавшие заброшенную стройку, недовольно бурчали, срывались с ферм.
Начохраны не стал докладывать. Перехватив Подобедова неподалеку от вагона, зашептал:
— Вы с ним поосторожнее, товарищ генерал, иногда на него находит.
— Что находит? — не понял Подобедов.
— Дзюдоист… — многозначительно произнес начохраны.
Подобедов оказался внутри вагона. Сделал так, как решил еще по дороге, — открыл дверь без стука. Президент сидел возле столика, на котором возвышалась клетка с голубями, и крошил им хлеб. Генерал замер на пороге, он не ожидал застать главу государства за подобным занятием.
— Значит, это все-таки вы, — президент брезгливо поморщился и отряхнул руки. — Присаживаться не предлагаю. — Кресло на колесиках повернулось, противники смотрели друг на друга.
— Я приехал… — начал генерал.
— Я это уже заметил.
Подобедов нахмурил брови, ему казалось, что именно так он будет выглядеть подобающе моменту.
— На вашем месте я бы задумался о своей дальнейшей судьбе.
— О своей вы задумывались? — Глава государства выглядел бодрым и решительным.
Подобедов придвинул стул, сел на него верхом, положив руки на спинку.
— Выбор у вас небольшой. С внешним миром вам не связаться. А потому могу предложить на выбор два варианта. Как человек здравомыслящий, не сомневаюсь, выберете первый.
Президент даже не моргнул, ждал продолжения. Генерал протянул ему папку:
— Тут примерный текст вашего телевизионного обращения к нации. Основные тезисы. Мы его записываем, вы официально отказываетесь от власти, и мы гарантируем вам дальнейшее спокойное существование. Будете разводить голубей, рыбачить или сажать капусту.
Президент извлек из папки один-единственный листок, запаянный в пластик, пробежался по нему взглядом:
— … Осознавая свою ответственность за происходящее в стране… понимая, что мой уход с поста президента послужит консолидации расколотого общества… Да это же бред! Вы о последствиях для страны подумали? Об отношениях с Западом? — воскликнул он.
— И второй вариант, — бесцветным голосом проговорил генерал. — Если вы отказываетесь добровольно покинуть пост, вам делают инъекцию, после которой человек уже мало чем отличается от овоща. Будете сидеть у окна, пускать сопли, слюну и строить рожи. Авторитетная медицинская комиссия признает вас невменяемым.
Президент окончательно убедился, что Подобедов отступать не намерен.
— Я должен подумать.
— Чего уж тут думать? — искренне удивился чекист. — Вы и так собрались уходить из политики. Сделаете это добровольно на пару лет раньше, вот и все.
— То, что здесь написано, — запаянный в пластик листок исчез в папке, — творчество душевнобольного. Если я и соглашусь записать обращение к нации, то сделаю это другими словами.
— Смысл должен остаться прежним, — строго предупредил Подобедов.
— Эту бумажку, конечно же, гениальный Глебуша Чернявский писал?
Генерал не стал ни подтверждать, ни опровергать:
— У вас три дня на то, чтобы принять решение, — сказал он и напомнил: — Подписывать отречение от власти в железнодорожном вагоне — старая российская традиция. Тот же император Николай…
— А теперь пошел вон, — сказал президент.
Подобедов пожал плечами и поднялся со стула.
— Лично у меня к вам претензий нет, — признался он, прикладывая руку к сердцу, — только политика. Надо было на третий срок идти.
Тихо закрылась дверь. Оставшись один, президент глянул на собственное отражение в погасшем мониторе компьютера. За спиной мирно ворковали голуби. Глава государства развернул компьютер, воткнул в гнездо разъем вебкамеры, подсоединил микрофон.
Вскоре экран загорелся, на нем появилось изображение — сам президент, снятый вебкамерой. Указатель компьютерной мышки щелкнул по виртуальной кнопке «запись».
— Россияне, — произнес глава государства, пошевелил губами, словно пробовал слово на вкус. Оно ему не понравилось, отдавало девяностыми годами прошлого века. — Братья и сестры, — патетично выговорил он, это обращение показалось ему еще более фальшивым, — граждане России… — с этого он и решил начать свое обращение.
Дальнейшие слова находились сами. Палец щелкнул по клавише мышки.
— Готово.
Цифровой фотоальбом президент переписал с «флэшки» на жесткий диск компьютера. А на «флэшку» переписал обращение, после чего уничтожил его на диске. Поскольку на «флэшке» оставалось место, он еще немного поколдовал с программой, нарисовав план железной дороги, как он его помнил, отходящую к заводу ветку, недостроенный цех, написал короткий текст, начинавшийся словами: «Клим, мне жаль, что так получилось, но…»
— Ну, ты хотел обращения? Вот оно, — ухмыльнулся глава государства, провожая взглядом проносившийся над вагоном вертолет. — Правда, не совсем такое, как ты рассчитывал. И к тебе в руки оно не попадет.
Он с «флэшкой» приблизился к клетке, выманил из нее голубя. Птица, привыкшая к человеческому вниманию, вела себя в руках смирно, только пыталась клюнуть в ноготь. Соорудив из тесемки лямки, президент надежно укрепил «флэшку» на голубе, как это учил его в детстве заядлый голубятник Василий Прокофьевич, когда, играя в «войну» с Климом и другими питерскими мальчишками, они посылали почтовых голубей с донесением в «штаб». Странно, но пальцы без подсказки помнили нужные движения.
Белый голубь теперь горделиво восседал на письменном столе, на его груди поблескивала полированным металлом «флэшка» с записью.
— Ну как, не жмет?
Птица встрепенулась. Глава государства накрошил ей белого хлеба, провел пальцем по перьям.
— Хватит жрать. Лететь надо с легким чувством голода, — он бережно взял голубя в ладони, завернул в летний пиджак.
— Объект вышел из вагона! — доложил в рацию охранник, глядя на спустившегося на рампу президента.
Первые минут десять охрана не сводила глаз со своего подопечного, но тот вел себя мирно — просто прогуливался. Иногда останавливался и смотрел на проплывавшие над коробкой цеха облака. Когда бдительность охраны притупилась, президент развернул пиджак. Спавший до этого голубь вскинул голову.
— Ну, пошел… — прозвучало шепотом.
Подброшенный голубь захлопал крыльями, взмыл к фермам перекрытий и тут же уселся рядом со своими дикими собратьями. «Флэшка» предательски поблескивала в лучах солнца.
Охранник у ворот, заслышав шум, лениво повернул голову. Несколько местных голубей, испуганных появлением пришельца, носились между гулких бетонных стен. Президент забросил пиджак на плечо и поднялся в вагон. Охранник вновь потерял интерес к происходящему. Голубь еще немного посидел, разглядывая с высоты своего положения вагон, охранников, рельсы, а затем тяжело взмахнул крыльями — взмыл в небо, растворился в лучах солнца.
Птица сделала круг и, словно сверившись с внутренним компасом, уверенно взяла курс на Москву.
* * *
Предрассветное шоссе летело под высокий бампер джипа, словно его наматывало на задний мост машины. Ровно гудел мощный двигатель. Ночью Бондарев сделал всего одну остановку, загнав «Чероки» в кусты, чтобы его не было видно с дороги, и поспал полтора часа. Большего он не мог себе позволить.
Короткий сон освежил, утренняя прохлада бодрила. Туман расстилался над полем, серебрился в лучах восходящего солнца. В этот ранний час дорога была пустынной и позволяла держать предельную скорость.
Джип взлетел на горку, и Бондарев тут же притормозил. Вдалеке виднелись сполохи милицейской мигалки. ГИБДДешная машина шла впереди внушительной колонны автобусов — сопровождала. Вообще-то обгонять колонну не положено, но автобусы ехали не спеша, и если придерживаться правил, то пришлось бы тянуться в хвосте. Но входить в конфликт с милицией было сейчас не в интересах Клима.
Он проехал около километра и скатился на грунтовку, идущую параллельно шоссе, тут же втопил педаль акселератора. Тяжелый джип раскачивался на ухабах, как корабль в бурном море. Густой шлейф пыли тянулся за ним по полю. Колонна приближалась. В хвостовом автобусе его уже заметили, все-таки зрелище было неординарным. Тут же в окнах показались любопытные лица, отодвинули стекло. Что ему кричали, Клим, естественно, не слышал, но зато международные непристойные жесты он видел четко, а потому о смысле догадаться было несложно.
Из открытого окна высунули знамя со стилизованной свастикой. Полотно рванулось, грозно затрепыхалось на ветру. Чернорубашечники и бритоголовые, наполнявшие автобусы вперемежку со своими подругами по партии, всеми доступными их пониманию способами показывали Бондареву, что обладателю дорого джипа недолго осталось раскатывать по дорогам и в самом скором времени его ждет виселица, обезглавливание или извращенный секс.
Заскучавшие за ночь боевики Карташова следовали в Москву из провинции по призыву своего вождя, о чем недвусмысленно говорил черный лозунг, трепыхавшийся на борту головного автобуса: «На Москву! Смерть буржуям! Нет инородцам!».
— Однако, — Клим мысленно сосчитал количество пассажиров в колонне, — серьезную заваруху решили затеять. Из регионов подтягиваются. Разогнать их в столице и даже не пустить в нее было бы несложно, но если их сопровождает милиция, то дело — дрянь. Так можно и до Красной площади добраться.
Бондарев обогнал колонну, мелькнули сполохи мигалки, краем глаза он успел заметить пассажира милицейской машины, тот что-то сердито говорил в рацию. Джип, выбрасывая из-под колес лохмотья дерна, вскарабкался на откос дороги впереди растянувшейся колонны и, выровнявшись, помчался дальше.
Вскоре по ходу показалась еще одна милицейская машина, она стояла на обочине, и рядом с ней скучал дорожный инспектор. Фуражка была сдвинута далеко назад, и было непонятно, каким образом, вопреки всем законам физики, ей удается держаться. Единственным объяснением этому феномену могли бы стать гвоздики, которыми ее прибили к ментовскому затылку. Тут шоссе было перегорожено пластиковыми блоками, заполненными водой, пробраться через них, не снизив скорость, невозможно.
Инспектор лениво взмахнул жезлом и оторвал зад от капота своей машины. Клим законопослушно остановился. Никаких обычных в таких случаях, как: «Нарушаем?», «Покажите аптечку», «Где у вас знак аварийной остановки?», — не последовало.
— Документы, пожалуйста, — прозвучало самое банальное и безобидное, при этом инспектор не преминул бросить взгляд в салон машины и отметил, что Клим путешествует один.
Пока листались его документы, Бондарев поинтересовался:
— А что это ГИБДД карташовцев сопровождает?
Инспектор сплюнул под ноги и произнес с неприкрытым отвращением:
— Демократия! Довели страну. Куда только президент смотрит? Я бы этих уродов к стенке поставил, а тут «свобода мнений», «политические взгляды», «многопартийность»…
Дорожный мент явно сыпал цитатами, которыми его начальство объясняло подчиненным причину, почему отморозков нужно охранять и сопровождать их до самой столицы, вместо того чтобы разогнать.
Бондарев бесстрастно ждал, но тут лицо инспектора слегка напряглось. От Клима не укрылось, что произошло это в тот момент, когда его фотографию в правах сравнили с ориентировкой, извлеченной из кармана. Он мог ожидать теперь, что инспектор попросит выйти из машины и выхватит пистолет из кобуры. На всякий случай он положил руку на рычаг переключения скоростей, готовый в любой момент сорваться с места. Но инспектор внезапно расплылся в фальшивой улыбке, козырнул и вручил документы:
— Все в порядке, можете ехать. Счастливой дороги.
— Счастливо оставаться.
Бондарев улыбнулся в ответ и неторопливо тронул машину с места. В зеркальце заднего вида он увидел, как инспектор юркнул в машину и принялся кого-то вызывать по рации.
Теперь скорость перестала быть главной заботой Клима. Километров через пять над дорогой появился милицейский вертолет, он шел довольно низко. Бондарев не мог рассмотреть снизу, но готов был поклясться, что его машину сейчас рассматривают в бинокль.
— Молодцы, ребята, — сквозь зубы проговорил Клим и увел джип на ближайший проселок.
Вертолет тоже ушел от трассы, но вскоре резко забрал в сторону и исчез за лесом. Теперь Клим весь превратился во внимание. Не прошло и пятнадцати минут, как сзади появилось и стало увеличиваться в размерах пылевое облако, поднятое легковой машиной. Его не только преследовали, но и пытались догнать, хотя Клим и так ехал слишком быстро для проселка. Гробить машину на ухабах мог только тот, кто сидел за рулем казенного, а не купленного за свои кровные, автомобиля.
Вскоре угловатый «гелендваген» преследователей уже шел на обгон. Рассмотреть, кто сидит в кабине и что они делают, не давали зеркальные стекла. Но и «чероки» тоже был затонирован по всем бандитским правилам, а потому и Клима видеть не могли. Стекло в передней дверке «гелендвагена» медленно пошло вниз. Бондарев дождался, когда машины поравняются, крепко ухватился рукой за руль и пригнулся, почти лег на соседнее сидение. Вести приходилось «по памяти», благо, дорога впереди была прямой. «Гелендваген» резко вильнул, ударяя в борт, и тут же раздалась автоматная очередь, боковое стекло над головой Бондарева мгновенно разлетелось на тысячи осколков. Дальнейшее Клим предвидел четко.
Стрелявший увидел перед собой пустой салон идущего вплотную «чероки», ему оставалось только одно — высунуть ствол из окна и добить упавшего на сиденье раненого водителя. Так оно и случилось… Но лишь только ствол показался над головой, Клим перехватил его и резко довернул руль вправо. Чужой автомат оказался у него в руках. И не успел «гелендваген» уйти в поле, как Клим уже выпустил по нему очередь. Посыпалось стекло, машина остановилась. Из открывшейся дверки на траву замертво упал мужчина с окровавленной головой — тот самый, стрелявший в Клима.
Невредимый водитель выстрелил из пистолета и скатился на землю по другую сторону от «гелендвагена». Бондарев тут же покинул водительское место, но примостился на широкой подножке так, чтобы противник не сумел выстрелить ему по ногам.
В наступившей тишине было слышно, как мирно поют в недалеком лесу птички. Бондарев проверил рожок автомата — на две трети заполненный.
— Эй! Выходи и бросай оружие! — крикнул Клим.
В ответ прозвучал выстрел. Пуля пробила кузов джипа насквозь. Бондарев тихо выругался, противник попался упертый. Вести переговоры не было времени, в любой момент могло появиться подкрепление, но и убивать тоже не хотелось. Скорее всего, сотруднику ФСБ, лежавшему по ту сторону «гелендвагена», просто «запудрили мозги», сказав, что предстоит уничтожить опасного преступника. Стрелявший мог знать, кто такой Клим, а вот водитель — вряд ли.
— Встань и подними руки, — Бондарев последний раз попытался решить противостояние миром.
За «гелендвагеном» затрещала рация. Сеанса связи Бондарев допустить не собирался. Он спрыгнул с подножки и выпустил короткую очередь прямо под машину. Даже не глядя, он знал, что предпримет его противник, — укроется за колесом, а потом попытается выстрелить поверх капота.
Еще одна очередь ударила в капот «гелендвагена», пули, пущенные по касательной, сдирали краску, высекали искры. Единственное, что оставалось человеку, укрывшемуся за машиной — это сжаться и втянуть голову в плечи.
Стреляя, Клим стремительно приближался к автомобилю, мысленно отсчитывая остающиеся в рожке патроны. Автомат смолк, когда счет остановился на цифре «пять».
Гебешник решился выглянуть в просвет между колесом и колесной аркой. Пространство за машиной оказалось «чистым». И тут же он почуял неладное, но было уже поздно. Ствол автомата смотрел на него с той стороны, откуда он меньше всего ждал.
— А теперь аккуратно возьми пистолет за ствол и подай его мне через плечо, — вкрадчиво посоветовал Клим.
После недолго колебания так и было исполнено.
— Кажется, ты собирался связаться с начальством по рации? — прозвучало не менее мирно.
— Да… — с готовностью дешевой проститутки гебист уже протягивал рацию, удерживая ее за короткий отросток антенны, — позывные…
— Ты не понял, — голос Клима похолодел, удовлетворение от того, что он сумел уберечь противнику жизнь, сменялась отвращением, — ты сейчас сам свяжешься и доложишь, что задание выполнено, твой напарник легко ранен, объект уничтожен и находится в твоей машине. А мой автомобиль свалился в кювет. Только держи рацию подальше от уха, чтобы и я слышал.
Гебист сумел унять дрожь в голосе и доложил то, что требовалось. После чего невидимый начальник приказал: труп доставить, а машину, оказавшуюся в кювете — сжечь.
— Вот теперь давай рацию мне, — распорядился Бондарев и тут же раскрошил ее о капот «гелендвагена».
Клим вскинул пистолет и выстрелил, попал, куда хотел — пуля насквозь прошила мягкую ткань ноги гебиста. Тот зажал пальцами рану и рухнул на землю, его глаза были полны ужасом, наверное, представил, что его решили убить медленной мучительной смертью, отстреливая конечности по одной.
— Я же все сделал… — заныл он.
— Не сдохнешь, а потом и благодарить будешь, что на свободе остался, — бросил Клим. — В ближайшие дни тебе не придется выполнять преступные приказы.
Забрав у гебиста все средства связи и оружие, Клим торопливо зашагал к лесу и скрылся среди деревьев.
* * *
Полоскались на ветру края выцветших зонтиков, украшенных рекламой американских сигарет. Под ними расположилось с пяток пластиковых столиков. Тарахтел переносной генератор. Туманилось конденсатом стекло холодильника с броской надписью «Кока-кола». Прямо на придорожной траве громоздились ящики с пивными бутылками, над стойкой поблескивали золоченые краны, украшенные эмблемами российских пивных компаний. Под дорожным указателем «до Москвы 80», у пышущего жаром мангала колдовал немолодой кавказец, переворачивая шашлыки.
На Московской трассе у летнего придорожного кафе с библейским названием «Арарат» посетители останавливались ненадолго. Обычно автомобилисты покупали воду, пиво, чипсы, паковали готовые шашлыки в бумажные пакеты и сразу ехали дальше.
Кавказец покосился на нетипичного путешественника. Коренастый, крепко сложенный мужчина с помятым лицом вышел к шоссе из леса и облокотился на стойку, сбитую из толстых досок. Посетитель — всегда посетитель, желанный гость, если, конечно, платит деньги. В руках у покупателя появился кошелек. Кавказец старательно вытер руки о грязный фартук и, став за прилавок, приветливо улыбнулся:
— Попить, перекусить?
— Как я понимаю, колонна автобусов в сопровождении милиции еще не проезжала? — поинтересовался Бондарев, всматриваясь в шашлычника.
— Не видел. А вы ее ждете?.. Так, что будете?
— Бутылку пива.
— Какого? — у нас десять сортов.
— Любое, — странно ответил Клим, — можно и теплое.
Кавказец даже слегка обиделся:
— Зачем теплое? Слышишь, мотор работает, генератор ток вырабатывает. Холодильник есть. Шашлык, лаваш свежий. Лучшее пиво возьми, и не самое дорогое.
Клим рассчитался за пиво, большим пальцем без усилий снял крон-пробку:
— А теперь я бы тебе посоветовал быть осторожнее, а еще лучше забрать выручку, бросить все и уйти в лес, отсидись там.
Кавказец недоуменно пожал плечами. На грабителя Бондарев не походил. Да и странный для грабителя дал он совет — забрать выручку и уйти.
— Смеешься. Странные у тебя шутки, — натянуто улыбнулся кавказец.
— Я предупредил, и если сейчас твой шалман разнесут, лучше не сопротивляйся.
— Снова шутишь. Я не за тем бандитам и ментам деньги плачу, чтобы меня разносили. Знаешь, крыша у меня какая!
— Это особый случай, — Клим сел за столик, но к открытому пиву пока не притрагивался, только закурил.
Кавказец поколебался, все же выручку припрятал глубоко в штаны, но пост свой не покинул. Вскоре на горизонте нарисовалась милицейская мигалка, за ней показалась колонна разношерстных автобусов.
Машина сопровождения уже проехала кафе «Арарат», когда головной автобус натужно засигналил ей, принял к обочине и остановился. Мент, придерживая фуражку, чтобы не сдуло ветром, высунулся в окно, оценил обстановку и отъехал за поворот, чтобы в случае чего иметь право сказать, будто не видел безобразия.
Из автобусов вывалили заскучавшие во время путешествия карташовцы. Спиртное и пиво, прихваченное из дома, подходило к концу, выпитое просилось наружу. Бритоголовые, переговариваясь между собой, отливали, стоя прямо на обочине, и даже не косились на проезжавшие мимо машины. Их подруги с женской стыдливостью присели в кювете и разглядывали своих парней, живо обсуждая: кто, как и чем…
Клим, держа бутылку с пивом за горлышко, встал из-за столика и отошел в сторонку. Кавказец же, затаив дыхание, смотрел на идеологически подкованных жлобов. От страха его ноги мелко дрожали, и он, если бы даже решился исполнить совет Бондарева, вряд ли бы успел добежать до леса раньше, чем его догонят.
— Ну, и чем ты русский народ травишь? — широкоплечий чернорубашечник появился перед стойкой, застегнул брюки.
— Шашлык горячий, лаваш свежий… — неосмотрительно вырвалось у кавказца заученное, сто раз повторенное за день.
— Шашлык, лаваш… — передразнил мандариновец, — ишак ты нерусский.
Мгновенно увесистый прут арматуры опустился на стойку, толстая доска зазмеилась трещиной.
— Ты на чьей земле свой «Арарат» поставил? — прозвучало грозное. — Тебе в Армении места уже мало?
Второй удар пришелся по фаянсовой колонке с кранами. Та буквально взорвалась. Пивная пена густыми хлопьями полетела из шлангов. К стойке уже подтянулись облегчившиеся соратники и соратницы. Полные пивные ящики из запасов летнего кафе уже перекочевывали в автобусы. Крошилось стекло холодильников с англоязычными надписями. Бутылки с американским безалкогольным гранатами летели и взрывались на асфальте, оставляя вспененные пятна. Стекло крошилось под колесами проносившихся мимо машин. Никто не рисковал остановиться и посмотреть, что же здесь происходит.
У стойки возник Бондарев с пивной бутылкой в руке.
— Мужики! — крикнул он. — Вы и пивные кеги в автобус тащите.
Начинание было поддержано с энтузиазмом. Стойку тут же опрокинули, гулкие кеги, заарканив цепями из нержавейки, потащили к шоссе. Воспользовавшись суматохой, Клим схватил кавказца сзади, шепнул на ухо:
— Я же говорил, к лесу беги, — и, вытащив из толпы, сделал вид, что изо всей силы ударил его по почкам, толкнул на землю.
Кавказец благоразумно подхватился и рванул к лесу. Вслед ему полетели пустые бутылки, пепельницы.
— Все равно мы их всех скоро товарными вагонами из России вывезем, — придержал Бондарев широкоплечего чернорубашечника, готового направить погоню за беглецом.
Широкоплечий явно был главным в региональном отделении.
— А ты кто такой? — спросил он с подозрением.
— Чистокровный славянин. Отец русский, мать русская, — сказал Клим. — Нравитесь вы мне. Разделяю взгляды. Как говорили: «можете считать меня своим». На Москву, значит? Я с вами. В спецназе служил. Теперь небольшой бизнес держу. И кулаками, и головой, и деньгами помочь смогу.
— Основная зараза в столице окопалась, — угрюмо отозвался региональный главарь. — Мы ее очистим от скверны. «Бизнес» — слово иностранное, ты при наших его не произноси. Лучше матом загнуть. Инородцы у тебя работают?
— Одни наши.
— Тогда вместе едем.
Широкоплечий и Бондарев стояли у автобуса, обсуждали текущий политический момент.
— … это ты точно сказал, — чернорубашечник чесал живот, — сегодня рано, а вот завтра будет поздно…
Тем временем идейные погромщики закончили погрузку награбленного пива, но этого им показалось мало. Зонтики, столы со стульями, искореженный холодильник стащили к стойке, наверх бросили переносной электрогенератор. Бензин потек из бака тонкой струйкой. И вскоре у шоссе уже пылал огромный костер. Волчий хвост грязного дыма вздымался к небу.
— По машинам! — рявкнул широкоплечий.
Взбудораженное удачным погромом войско «карташовцев» на удивление быстро погрузилось в транспорт. Вскоре впереди уже привычно полыхала милицейская мигалка. Пивные бутылки передавали по салону, дымили сигареты.
Клим сидел рядом с широкоплечим, понемногу потягивал пиво и исподволь вызнавал то, что ему требовалось.
— … я вам харчей подвезу и бухла… Понимаю, вы и день и ночь насмерть стоять будете. Ребятам поесть надо, выпить… С палатками попробую договориться. Что смогу, то сделаю. Я же их тоже всех ненавижу. Понаехали… Скажи только, куда закинуть…
Широкоплечий, пораженный щедростью неофита, понемногу и сдал подробный план той части народного восстания, в котором предстояло участвовать его региональной группировке.
— У меня ребята знакомые есть, — продолжал Клим, — тоже помогут. Последнюю рубашку снимут. Их эта воровская власть вот уже как достала, — он провел ладонью по горлу. — Деньги и связи у них есть.
В конце концов у Бондарева оказалась в руках визитка широкоплечего со всеми его партийными регалиями. На обратной стороне тот собственноручно написал адрес конспиративного партийного офиса, где можно будет отыскать Артура Карташова и сделать пожертвования в поддержку восстания.
— Скажешь, что от меня.
Колонна автобусов беспрепятственно миновала один милицейский пост, другой. И Бондарев, чей распечатанный портрет имелся в ориентировках каждого постового, спокойно ехал вместе с «патриотами». Всем постам было приказано не задерживать карташовцев, следовавших в Москву. Правда, лубянским генералом Подобедовым был уже изготовлен и проект следующего приказа — не выпускать никого из них из столицы после того, как танки Муравьева войдут в город. Но широкоплечий и его соратники об этом, естественно, не знали.
Вот уже замелькали высотки окраин. Провинциальные карташовцы презрительно щурились на столичную роскошь, предвкушая, как будут красочно разлетаться зеркальные стекла офисов, взлетать к небу, подхваченные огнем пожара, бумаги.
— Встретимся на баррикадах, — пообещал Бондарев, вскинув руку со сжатым кулаком.
— Пива халявного с собой прихвати, — расщедрился широкоплечий.
Клим сперва хотел отказаться, но потом прошел в хвост старого «Икаруса». Там, за занавеской, в грузовом отсеке стояли не только пивные бутылки. В ящиках были аккуратно складированы и бутылки с «Коктейлем Молотова». Клим спокойно перевернул одну из них. Горючая смесь быстро напитала всунутый под пробку фитиль. Огонек зажигалки лизнул скрученную газету. В прокуренном автобусе никто не почувствовал запах дыма.
— Эй! — гаркнул Бондарев. — Кто бычок непогашенный бросил? Горим!
Пламя уже выбивалось из-за занавески. Взвизгнули тормоза. Никто из карташовцев не рискнул бороться с огнем, все прекрасно знали, что скоро рванет. Боевики и их подруги посыпались из остановившегося автобуса…
Широкоплечий стоял на тротуаре с бутылкой спасенного пива в руке, смотрел на пылающий автобус, вслушивался в далекое завывание пожарных сирен. Но, как ни всматривался в толпившихся возле него соратников, не мог отыскать среди них своего нового знакомого, который умудрился проболтать с ним больше часа, но так и не назвал своего имени.
