Ему потребовался день, чтобы все устроить при помощи друга, который был агентом ФБР в Талсе и знал, к кому следует обратиться. Теперь Карло за все платил сам, потому что знал, что такие расходы в бюджете не предусмотрены и Ди-Эй никогда их не одобрит. Но он должен был все узнать точно.

Ему еще никогда в жизни не доводилось летать. Самолет именовался С-47, хотя теперь, вернувшись к гражданским перевозкам, следовало бы возвратить ему довоенное название ДС-3. Он оторвался от летного поля Талсы в 7.30 утра и целых семь часов летел до Питтсбурга. Кресла были тесными, окна маленькими, бортпроводница казалась переутомленной.

Два раза Карло чуть не вырвало. Кофе был холодным, маленький бутерброд — несвежим. У него разболелись колени, онемели ноги. В Питтсбурге самолет заправился, высадил часть пассажиров, принял на их места других и час спустя снова поднялся в воздух. Полет закончился в Национальном аэропорту, совсем рядом с Вашингтоном, округ Колумбия, около 4.00 дня.

Карло взял такси и сразу отправился в штаб Корпуса морской пехоты Соединенных Штатов, находившийся в Арлингтон-аннекс, Арлингтон, штат Вирджиния. Штаб представлял собой городок из деревянных домиков, одинаково ветхих и невзрачных и благодаря этому на непривычный взгляд неотличимых один от другого, обнесенных изгородью из колючей проволоки и расположенных на холме, откуда открывался вид на столицу. Вдали можно было без труда разглядеть образованный зданиями и монументами белый контур, своей величественностью говоривший о величии страны, которую символизировал; но здесь, на другой стороне реки, воины этой страны обходились гораздо меньшим. Единственной уступкой высокопарной церемониальности явилось наличие снаружи застывших, жестко выпрямившись, морских пехотинцев в парадной синей форме, так сказать, стражей храма. Но, миновав их, внутри Карло никакого храма не нашел. Это была просто большая контора, по которой с деловым видом целеустремленно сновали мужчины в хаки. Ему пришлось немного подождать, но в конце концов кто-то направил его в «Группу личного состава отделения Джи-1 Штаба морской пехоты США». В холле его приветствовал сержант, Карло предъявил документы, и его провели мимо рабочих комнат и служебных коридоров во внутреннее святилище, которое оказалось милями и милями полок, сплошь заполненных конвертами из плотной бумаги, каждый из которых содержал сведения об одном из мужчин, носивших в этом столетии войсковую эмблему с глобусом и якорем. Сержант проводил Карло в читальный зал, не имевший окон, но ярко освещенный, где уже было приготовлено то, что он запрашивал.

— Когда вы закрываетесь? — спросил он.

— Офицер Хендерсон, мы не закрываемся. Мы Корпус морской пехоты. Так что можете не торопиться. Мы все здесь работаем круглосуточно.

Итак, Карло, измученный и изумленный, наконец-то сел за стол, чтобы ознакомиться с одним из тех документов, которые могли определить успех или неудачу его поисков.

После довольно продолжительного колебания — то ли это сказывался день, в течение которого он проделал утомительное путешествие через полконтинента, то ли его собственное предчувствие, — он открыл потрепанную папку, в которой лежало личное дело, переплетенная в книжку стопка бумаги, содержавшая все сведения о службе Суэггера, Эрла Л., первого сержанта, КМПСША (отставн.).

Имея перед глазами личное дело, Карло мог от начала до конца проследить весь путь этого человека, пролегавший через три континента, океан и самую жестокую войну, какую знало человечество. Личное дело являло собой сводку всяких утраченных, уничтоженных или позабытых сведений, характеристик, наказаний и поощрений; пусть все это случилось очень давно и кануло во тьму времен, но здесь было аккуратно и точно учтено, и здесь же имелось множество неожиданных и казавшихся случайными фактических материалов: отпечатки пальцев, взятые при поступлении на службу; запись о гражданских занятиях, образовании и предшествующей службе; полные сведения о продвижении и понижении по службе, в том числе аттестации и рекомендации для повышения; сведения о денежных выплатах, включая проездные расходы; информация о столкновениях с военной юстицией, причем в связи не только с преступлениями, но и с дисциплинарными нарушениями; записи о выдаче и сдаче обмундирования и снаряжения, о заключении первичного и повторных контрактов, сопровождаемые медицинскими заключениями; отчеты о службе за пределами государства и на морских судах; оценки поведения и военных навыков, представленные командирами; данные о сдаче нормативов по стрельбе, об экзаменах на классность специалиста, о поощрениях и наградах. Все это было изложено корявым языком, хитрые обороты и нюансы которого Карло понимал далеко не всегда. Но кое-что он начал замечать почти сразу, например, несоответствие дат рождения и начала службы. Эрл записался в Корпус в Форт-Смите в 1930 году, сказав, что ему семнадцать, но Карло теперь знал, что он родился в 1915 году, то есть ему не хватало двух лет, которые мальчишка Эрл себе смело прибавил. Это говорило о том, как мальчик торопился уйти из того ада, который, как выяснил Карло, являла собой его жизнь.

Личное дело рассказывало о юноше с первых дней после того, как он в тридцатом году несмышленым новичком оказался в прославившемся зверскими нравами Пэррис-айленде. Многие бумаги не давали Карло ровно ничего, поскольку там описывались результаты каких-то неведомых ему тестов, причем описывались в количественных показателях, которых он тоже не понимал. Но он легко понял записи о стрельбе и обратил внимание на то, что юноша чрезвычайно хорошо стрелял из всех видов оружия. Затем рядовой Суэггер Э. Л. был отправлен в Морскую школу, располагавшуюся на территории Норфолкского государственного военно-морского кораблестроительного завода в Виргинии, после которой был определен стрелком в 5-й полк морской пехоты, размещенный в Никарагуа, затем прикомандирован на некоторое время к никарагуанской Guardia Nacional, где служил в подразделении, именовавшемся ротой "М", и получил восторженную неофициальную характеристику от своего командира, некоего капитана Льюиса Б. Пуллера: «Рядовой первого класса Суэггер показал прирожденный талант к ведению боевых действий и особенно отличился в качестве командира огневой команды из четырех человек при патрулировании в джунглях». Затем Эрл провел два года на старой «Аризоне» в должности стрелка, потом был повышен до исполняющего обязанности командира отделения морской пехоты на этом же корабле, из затопленного корпуса которого на дно перл-харборского залива до сих пор продолжает сочиться нефть. Но карьерный рост в крайне малочисленном довоенном корпусе происходил очень медленно, невзирая даже на то, что все аттестации были до однообразия восторженными и каждый командир добавлял в личное дело необыкновенно много неофициальных рекомендательных писем, в которых говорилось примерно следующее: "Этот морской пехотинец отличается высокими командирскими способностями. Рекомендую его для поступления в школу кандидатов в офицеры или даже направить в Аннаполис и включить в кадровый состав вооруженных сил". Но Эрл так и не пошел учиться; он продолжал себе служить на флоте, в конце концов получил звание капрала и был официально назначен командиром отделения, затем исполнял обязанности взводного сержанта в 4-м полку морской пехоты, находившемся в Китае с июня 1935 по июнь 1939 года. Затем он попал в отряд морской пехоты, направленный в Бальбоа, в зону Панамского канала, и к началу войны имел три лычки.

Карло читал все это быстро, почти нехотя, опасаясь наткнуться на то, что искал. Но отчеты оказались не оскверненными грехом. Эрл был назначен взводным сержантом роты "Б" 3-го батальона 2-го полка морской пехоты, где прослужил с февраля 1942 года до августа 1944-го. В сентябре 1942 года он участвовал в высадке на Гуадалканал. Это было начатом длинной и тяжелой кампании. Он благополучно прошел ее, получил свою первую Серебряную Звезду и предложение пойти учиться на офицера (отвергнуто). После прохождения периода переформирования и переподготовки в Веллингтоне (Новая Зеландия) он снова участвовал в боях, теперь на Тараве. Там он был взводным сержантом, и после ужасного провала на Ред-Бич-1, где десантные суда уткнулись в необнаряженный заблаговременно риф, ему пришлось выбираться на берег со своими людьми по отмели. Каждый шаг давался немыслимо тяжело, и именно там он получил свою самую серьезную рану: в грудь ему попала пуля японского снайпера, засевшего на Д-2. После этой операции он четыре месяца провалялся в госпиталях.

Сорок четвертый оказался годом Сайпана и Тиниана; тогда же было предпринято еще две попытки повысить его. Его упорное нежелание стать офицером начало заметно раздражать кое-кого из начальства. Об этом, не скрывая своего неудовольствия, прямо написал батальонный командир: «Взводный сержант Суэггер снова показал образцовые командирские навыки, но его постоянные отказы принять на себя более высокую ответственность за действия подразделения вызывают неприятное чувство; такая ответственность ему, бесспорно, по плечу, поскольку он не просто проявляет высокую агрессивность в боевой обстановке, но показывает высокую предусмотрительность в организационных деталях. Создается впечатление, что он отказывается от производства в офицеры на трудно объяснимом с психологической точки зрения основании: его отец был офицером (заслуженным) американских экспедиционных войск во время Первой мировой войны, и он не хочет повторять служебную карьеру отца. Он не дает всему этому определенного и четкого объяснения, но это чувство является глубоко укоренившимся и представляется труднопреодолимым. Настоятельно рекомендую после окончания войны направить этого многообещающего НКО на консультации, которые помогли бы ему преодолеть негативное отношение к офицерским званиям. Следует еще раз подчеркнуть, что свои обязанности он исполняет с редкостным мастерством и усердием». В ноябре 1943 года Суэггер получил звание ганнери-сержанта и назначение в роту "А" 3-го батальона 2-го полка 2-й дивизии морской пехоты, которая проходила переформирование в Кемп-Тараве на Гавайях. В составе А/3/2 он прошел сайпанскую и тинианскую кампании.

В сентябре 1944 года он был переведен в 28-й полк, входивший в состав вновь сформированной 5-й дивизии морской пехоты; ее костяк составляли опытные НКО, прошедшие несколько тихоокеанских баталий. Тогда же он получил очередное повышение и стал первым сержантом роты "А" 1-го батальона 28-го полка морской пехоты. В феврале 1945 года была проведена высадка на Иводзиму. В деле, естественно, оказалась копия представления к награждению медалью, и Карло словно воочию увидел, как Эрл штурмует укрепленный холм, окутанный густым туманом из смеси сернистых испарений, вулканического пепла и порохового дыма, как он уничтожает пулеметные гнезда и пулеметчиков и в конце концов врывается в бетонный бункер, чтобы окончательно разгромить обороняющихся японцев. Он убил сорок с чем-то человек за полторы минуты и сберег жизни ста тридцати морским пехотинцам, прижатым к земле перекрестным огнем из бункера. Невероятно! Потрясающе! Но в том бою он получил семь ранений. Тяжелый приступ малярии, осложненный боевой психической травмой, усугубил дело. В июне 1945 года, после выписки из госпиталя, его направили в учебную команду в Сан-Диего.

В октябре 1945 года его признали негодным к дальнейшему прохождению воинской службы из-за полученных ранений и ограниченной подвижности левого запястья, где все еще сидело несколько кусочков шрапнели. Он был отправлен в отставку по медицинским показаниям и с выходным пособием, именовавшимся на военном бюрократическом жаргоне «52-20» (двадцать долларов в неделю в течение года) от правительства. В феврале 1946 года представление к медали Почета наконец-то завершило свой путь по инстанциям, и в конце июля того же года в Белом доме состоялась церемония вручения этой награды.

— Прошу прошения, — обратился Карло к сержанту, — вы не могли бы объяснить мне кое-что?

— Конечно, сэр.

Молодой человек склонился над столом.

— Когда я служил в авиации, мы называли это «самовольная отлучка». А в морской пехоте для этого есть какое-то особое название?

— Нет, сэр. Мы называем это точно так же.

— Значит, если бы конкретный человек совершил самовольную отлучку, запись об этом должна была бы иметься здесь? Но я вроде бы не видел ни одной.

— Да, должна была бы иметься. Теоретически. Ротный первый сержант ведет учетную книгу. И если первый сержант был прилежным, то и записи велись четко. Вы знаете дату или еще что-нибудь?

— Да. Третья неделя января сорок второго года.

Молодой человек склонился над личным делом и принялся с ловкостью, говорившей о большом опыте, перелистывать страницы.

— Вот, посмотрите сюда. Здесь ясно написано, что он служил во втором полку морской пехоты, расквартированном в Нью-Ривер, Северная Каролина, и вместе с полком выехал на Западное побережье, в июле отплыл из Сан-Диего и высадился на Гуадалканале в сентябре. Все это время он находился в своем взводе. Видите, нет ни записей командира, ни самоволок, никаких дисциплинарных взысканий. Он все время был в части.

— А как насчет командировок? Ну, знаете, когда посылают в какую-то другую часть на один-два месяца?

— На флоте такое тоже бывало. Только маловероятно, чтобы младшего НКО отправили в такую командировку, а этого точно не отправляли. Он был слишком занят, готовился убивать японцев.

— А отпусков в это время у него тоже не было?

— Нет, сэр. На третьей неделе сорок второго года не было. Да и вообще в сорок втором корпус морской пехоты мало кого из своих баловал отпусками. Ваш сержант был в части и занимался своим делом.

Карло чувствовал себя так, будто с его плеч сняли тяжкое бремя. Его губы сами собой растянулись в широкую, искреннюю, радостную улыбку. Он почувствовал, что краснеет.

— Э-э-э... Знаете, вы мне очень помогли. Я вам очень благодарен.

— Да, сэр.

Он никак не мог заставить себя перестать улыбаться. Внезапно мир показался ему прекрасным. Его будущее обрело четкие контуры: завтра он вернется в отряд, отряд проведет необходимые рейды, они все вернутся в свои отделы, благодаря полученному опыту он займет особое положение, и его карьера пойдет вперед и вверх. Не то чтобы у него были большие амбиции; он стремился к иному — снискать уважение. Ему казалось, что его поступки внушены ему свыше. Он исполнял волю Бога. Есть на свете праведники, несущие людям Закон и Слово, живущие по правилам, установленным Библией, и во плоти являющиеся героями, такими, как Эрл Суэггер; из почтения к таким людям и он должен прожить жизнь, являясь примером образцового поведения и...

— Конечно, — добавил сержант, — вы можете проверить информацию в Исторической секции и посмотреть подробнее, что делал Второй полк на той неделе.

Переночевав в мотеле — три часа он спал как убитый, а еще три часа беспокойно ворочался в постели, — Карло взял такси и вернулся в Арлингтон-аннекс, где отыскал Отдел Джи-3 (оперативный) Штаба морской пехоты США. Оперативники размещались в одном из обшарпанных деревянных домиков, являвшихся столицей империи морской пехоты. Здание носило следы многолетней активной эксплуатации, ему требовалась покраска, требовалась установка кондиционеров, требовался другой ремонт, хотя лучше всего было бы снести его и построить на его месте новый современный дом.

Карло вошел, представился, показал свой значок и был принят с тем безлично-уважительным отношением к его статусу, которое, как он чувствовал в глубине души, нужно было еще заработать. Связи ФБР здесь тоже действовали, и он без осложнений попал на второй этаж в Историческую секцию. Здесь множество гражданских и отставных морских пехотинцев вели работу по составлению официальной истории Второй мировой войны. В конечном счете посетителя поручили однорукому мужчине в гражданской одежде, которого все называли капитаном Стэнтоном.

— Знаете, мне нужно что-то вроде хроники жизни полка, может быть, дежурная книга или что-то в этом роде Второго полка морской пехоты за третью неделю января сорок второго года. А если еще точнее, то роты "Б" третьего батальона.

— В это время они, по-моему, все еще оставались в стране, — сказал капитан Стэнтон. — Вероятно, в лагерях в Нью-Ривер. Хотя в начале года их начали переводить на Западное побережье, но они не принимали участия в боях вплоть до июля, до штурма Гуадалканала.

— Я понимаю, сэр. Но мне необходимо узнать, что происходило в полку именно в эту неделю. И если можно, в том батальоне и той роте.

— Хорошо, — сказал капитан.

Он отошел к стеллажам, а Карло остался ждать. Его костюм был измят, от него разило потом, и он чувствовал себя неловко. В помещении пахло сигаретным дымом и еще чем-то, что ассоциировалось у него с мертвыми героями. В кабинах мужчины листали тома, рассматривали карты, говорили по телефонам и делали записи. Сквозь широкие окна внутрь вливался яркий солнечный свет, освещавший тучи дыма и пыли; казалось, что атмосфера здесь насыщена какими-то газами и взвешенными в них мельчайшими частицами. Неужели это все, что осталось от молодых людей, которые высаживались на береговые плацдармы Тихого океана, от тех, многие из которых умерли девственниками, упали лицом в теплую воду или всепроникающий песок, так и не познав ни нежности женщины, ни счастья следить за первыми шагами сына.

Теперь они пребывали здесь, в большом помещении, выкрашенном в казенный серовато-зеленый цвет и заполненном старыми учетными книгами, папками и картами, где их жертвенность и героизм были низведены до слов, которым предстояло быть напечатанными в пыльных толстенных томах, которые никто никогда не будет читать. Уэйк-АйлендМанилаГуадалканалБетиоСайпанГилбертовыМарианскиеТараваИвоОкинава... Все это свелось к огонькам сигарет, горам бумаг, стрекоту пишущих машинок, сухому и резкому царапанью перьев по бумаге. Здесь следовало стоять морскому пехотинцу в парадной синей форме, стоять и непрерывно играть торжественный сигнал фанфар, приветствуя мальчиков, ушедших под воду вместе с длинными серыми судами или оставшихся лежать под сломанными пальмами, под сверкающими закатами, в вулканическом пепле, в джунглях, на коралловых рифах. Эта комната вместила все это; в ней должно было помещаться еще многое другое, однако здесь было это, и только это. Еще одна гробница для костей мучеников, настолько молодых, что некоторые из них даже не знали значения слова «мученик».

— Хендерсон? С вами все в порядке?

Он поднял голову и увидел капитана Стэнтона, державшего под уцелевшей рукой толстенный том.

— Да, в порядке. Извините.

— У вас был такой вид, будто вы говорили сами с собой.

— Извините. Они заслуживают гораздо большего, чем эта комната.

— Да, вы правы. Именно поэтому мы должны сделать так, чтобы все это было записано и осталось навсегда. Ладно, как бы там ни было, вот вам дежурный журнал Второго полка морской пехоты с января по апрель сорок второго года.

Они вместе пролистали толстую книгу, разбирая старые приказы, директивы командования, краткие записи о штабных совещаниях, графики обучения, рапорты о состоянии дисциплины и отчеты о ежедневной работе. Это был коллективный дневник тысяч мужчин, готовящихся к отчаянной, бесконечной войне, угрожавшей концом света.

«15 января 1941 г. 2-й п. мор. пехоты получает из штаба КМПСША приказ на перебазирование в Кэмп-Пендлтон, Калифорния, где ему предстоит погрузиться на суда и отправиться на Тихоокеанский театр военных действий. Оперативная группа получает приказ приступить к планированию передислокации».

В течение недели, с 17 по 24 января: «Отдельные подразделения 2-го полка осуществляют по отдельности переезд на Западное побережье»; это продолжалось до начала февраля.

— Они занимались этим переездом целых три недели? — удивленно спросил Карло.

— Сынок, полк морской пехоты — это часть дивизии, а дивизия — это о-го-го сколько народу. Если взять в среднем, получится штаб, три полка пехоты приблизительно по три тысячи сто человек в каждом, артиллерийский полк, саперный полк, танковый батальон, батальон специальных вооружений, батальон обслуживания, медицинский батальон и батальон плавающих тягачей. Они, конечно, были недоукомплектованы, но по штатному расписанию в дивизии должно было насчитываться девятнадцать тысяч пятьсот четырнадцать человек. Так что сейчас мы говорим о единице, входящей в куда большую единицу — порядка двенадцати-тринадцати тысяч человек. Да еще все транспортные средства и снаряжение, включая оружие. И все это следует переместить практически одновременно. Это не шутка.

Карло выпрямился на стуле. В его успокоившемся было сознании зашевелился червь сомнения. Он потер ладонями глаза, но тревога не пожелала исчезнуть.

— Я пытаюсь представить себе это.

— Представьте себе хаос. Только организованный, запутанный, постепенно нарастающий, порождающий все новые и новые неразберихи. Вам нужно перевезти огромное количество людей и техники. Идет сорок второй год, война только-только началась. Все в панике, никто не знает, что случится через неделю, даже завтра. Вам приходится иметь дело с системой железных дорог, которую совсем недавно переориентировали на перевозку войск. Требуется согласование графиков разных железных дорог, составление поездов, выбор маршрутов, включение каждого поезда в сетку расписания и его совмещение с другими военными и гражданскими перевозками, а также следует учитывать начало затемнения в стране, введение военного положения и связанных с ним строгостей. Организация перевозок в таких условиях — это самый страшный кошмар. Это сплошная неразбериха, и ни один из офицеров и сержантов не имеет никакого реального опыта в этом деле. До тех пор морские пехотинцы, как правило, передвигались отрядами не больше батальона. А теперь вам вдруг понадобилось срочно перевезти двенадцать тысяч человек.

Карло кивнул, пытаясь дать услышанному улечься.

— Как я понимаю, вам приходилось в этом участвовать.

— В сорок втором я был стафф-сержантом в первом полку. Мы тоже стояли в Нью-Ривер, но отправились на запад только в июле. И наше боевое крещение тоже состоялось позже, на Бугенвиле. Может быть, я помог бы, если бы знал, в чем состоит ваше дело.

— Это проверка на допуск к секретности, и у нас возникла небольшая проблема. Я пытаюсь выяснить местонахождение одного сержанта на третьей неделе января. Я уже знаю, что он не был в отпуске, в командировке или в самовольной отлучке. По официальным данным, в это время он находился в полку.

— И вы ищете что-то, что могло бы подтвердить или опровергнуть эти данные?

— Вы не помните, по каким маршрутам тогда велась перевозка на запад?

— Знаете, было много эшелонов и много разных маршрутов. Перед отправлением на Тихий океан нас перевезли в Пендлтон, неподалеку от Сан-Диего, и большинство из нас ехали южным маршрутом. Давайте посмотрим. В моем случае поезд шел от Нью-Ривер до Нашвилла, оттуда в Литл-Рок и дальше на Талсу, через Нью-Мексико и Альбукерке. В Альбукерке мы застряли на неделю из-за нехватки угля, а потом прямехонько покатили в Диего.

Литл-Рок!

— Проклятье!

Проклятье!

Он ни разу не богохульствовал с тех пор, как решил встать на стезю добродетели и добросовестности.

— Сынок, у вас такой вид, будто я врезал вам дубиной между глаз.

— Позвольте мне задать вам еще несколько вопросов. Только насчет теоретической возможности. Парень прослужил уже десять лет. Он сержант. Он побывал в Китае, в Никарагуа, в зоне Панамского канала. Его уважают и даже любят. Он знает всех других сержантов и всех младших офицеров, и они знают, что он действительно может хорошо делать свое дело. И вот его подразделение едет поездом на запад, едет в той страшной неразберихе, которую вы описали раньше. В каком-то месте, скажем в Литл-Роке, он покидает поезд. Он из Арканзаса, и ему нужно до отъезда на войну уладить одно семейное дело. На это ему требуется неделя, возможно, немного меньше. Он делает то, что ему нужно, и возвращается в Литл-Рок. Рано или поздно туда придет другой поезд с морскими пехотинцами. Форма у него с собой, так что ему нетрудно смешаться с ними. Возможно, что он даже знает некоторых из них и они знают его. Таким образом, он попадает в Сан-Диего неделей позже своей роты. Не то чтобы его отсутствие осталось незамеченным, просто все знают, что этот парень вернется, и когда он в один прекрасный день спокойненько появляется, все считают, что так и должно быть. Никто никуда об этом не сообщает. Я знаю, что это нарушение всех правил, но речь идет о боевом парне, одном из лучших, и никто не хочет, чтобы у него были неприятности. Это остается между сержантами, а ведь они должны знать какие-то хитрости, которые позволили бы другим сержантам избежать неприятностей. Это возможно? Такое могло быть?

— Строго говоря, нет. Мы, в морской пехоте, каждое утро проводим поверку. Но...

— Все знают, что, когда придет время бить японцев, этот парень понадобится, как никто другой. На нем буквами в фут высотой написано, что он лидер и герой. И ему, скорее всего, уже не придется вернуться с Тихого океана. Такие парни, как он, не возвращаются с войн, разве что в результате какой-то немыслимой статистической флюктуации.

— Итак, вы хотите узнать, возможно ли было сделать то, что вы описали? Сынок, это более чем возможно. Это, вероятно, случалось много раз. Когда мы отчаливали от пристани, то знали, что не вернемся. Я лично сам проделал такую штуку.