Глава 26

— Верно ли я понимаю, молодой капитан, что хоть вы и славитесь своими познаниями в вине, вы никогда его не пробовали?

— Да, герр генерал, — ответил Салид генерал-лейтенанту Мюнцу, командиру Двенадцатой танковой дивизии СС. — Так и есть. В моей вере употреблять алкоголь запрещено. Это противоречит абсолютной преданности воле Аллаха. Однако, также верно, что для арабов нет более почётной обязанности, нежели быть гостеприимными хозяевами. Как можно объединить эти две противоречащие установки? Мой отец, имевший много власти и влияния в Палестине, решил этот вопрос блестящим образом: он отправил меня научиться всему, что можно узнать о вине и тем самым стать способным приветствовать утончённых европейцев домашним хозяйством в привычном им духе так, чтобы они могли ощутить всю теплоту палестинского гостеприимства. Эту ответственность я воспринял с тщательной заботой. А попав в Германию в пору своей юности для дальнейшего обучения и налаживания связей между двумя нашими народами, я получил возможность развивать свою страсть.

Молодой офицер был в ударе. Даже нацисты были подвластны звёздам, а он сегодня был настоящей звездой. Стройный, красивый, элегантный, в униформе угольно-чёрного цвета с эполетами и сверкающими рунами СС на воротнике кителя напротив эмблемы скимитара Тринадцатой горнострелковой дивизии СС, в сияющей обуви и тщательно наглаженных кавалерийских штанах, в безупречно белых перчатках, с церемониальным кинжалом, отражающим свет свечей в саду отеля «Берлин» — лучшего в Станиславе — он был образцом мужской экзотической красоты. Бесповоротно особенным его делала феска: кроваво-красного цвета, с национальной эмблемой — орлом, сидящим на свастике, наложенным поверх детально прорисованной мёртвой головы СС цвета слоновой кости на лбу, дополненная красным свободно свисающим шнуром — всё вместе создавало ему образ восточного принца, принца-воина из великой белой пустыни. Тот факт, что он убил множество евреев, определённо был плюсом в глазах общества.

— Так для сегодняшнего вечера вина выбирали вы? Это было до или после уничтожения бандитской группы Бака в горах?

— После. Мы вернулись с задания, я добрался до отеля и открыл винный погреб, до сих пор не потревоженный войной. Не могу сказать, что в коллекции было нечто экстраординарное — большой упор на французское красное, немного меньше германского белого, но не без нескольких интересных вещей. Я думаю, что ваш вкус будет поражён.

— Ганс, Ганс! — генерал-лейтенант закричал так, чтобы его услышал доктор Грёдль. — Где ты нашёл этого парня? Он великолепен!

Вся верхушка комиссариата была в сборе, одетая по высшей нацистской моде того времени. Люди власти, административные и военные лорды того, что на тот момент оставалось от украинской империи Рейха. Кроме режущей глаз эсэсовской черноты, на некоторых также были безупречно пошитые вечерние костюмы с белыми рубашками, поскольку лето было в разгаре.

— У этого человека самый образованный нос в Европе, — сказал кто-то, и штурмбанфюрер Салид сдержанно воспринял комплимент.

— Особенно хорошо он вынюхивает евреев, — добавил другой ко всеобщему смеху, дополненному ноткой меланхолии — поскольку все понимали, что дни, когда священную миссию Рейха можно было обсуждать открыто, подходят к концу.

— Лучше, чем вы себе можете представить, — похвалился старший лидер группы СС Грёдль, теперь одевший монокль и державший для пущего эффекта мундштук из слоновой кости. — Он был самым энергичным и агрессивным адвокатом нашей политики в отношении Эйнзацгруппы Д. Его работа была безустанной и полной самопожертвования — он шёл вперёд и только вперёд! Воистину дух Аллаха вёл его с такой энергией.

Раздались аплодисменты, которые молодой человек смиренно воспринял.

Обстановка напоминала последнюю ночь на «Титанике». Все знали, что их судьбой был холодный, чёрный океан. Через день — или неделю — Вторая Украинская гвардейская армия выпустит миллион ракет из «Катюш», воющих, словно банши под пыточным кнутом и за это называемых «сталинским органом», а за ними последует перемалывающая неизбежность в лице тысячи тридцатишеститонных Т-34, против которых несчастный Мюнц и его операционный командир генерал-лейтенант фон Бинк из Четырнадцатой панцергренадёрской дивизии мог выставить лишь четыре сотни Pz-IV и несколько охотников на танки, самоходок «Штуг-III». Остановить русских было невозможно — равно как отвлечь либо отменить. Они были неизбежны. Это чувство предопределённости нависало, словно облако, над тёмным, благоухающим садом, освещённым свечами и убаюкиваемым четырьмя скрипачами, играющими Рахманинова с экстраординарной чувственностью. Собравшиеся здесь понимали, что спустя очень недолгое время они в отчаянии побегут через Карпаты в Венгрию чтобы прожить, сражаясь, ещё один день. Или же умрут на своих постах — смотря как сложатся обстоятельства.

— Итак, капитан, — провозгласил необычно разошедшийся Грёдль, — расскажите нам, что вы спланировали.

— Конечно, доктор Грёдль. Джентльмены, прошу вас начать с услаждающего вкус «Лафруа» 1899 года, разлитого компанией «Макки». Это одно из лучших односолодовых шотландских виски от наших английских врагов. Понятия не имею, откуда оно здесь взялось. Пригубьте его — лучше всего со льдом. Отметьте выраженность болотного торфа, ощущение дыма и тумана и словно коричневую нотку аромата. Используйте его лишь для обострения вкуса, впитайте тончайшие нюансы странности его эффекта. Когда мы победим в войне, моей мечтой будет лишь на одну ночь презреть религиозные запреты и утопиться в его славе в моём собственном замке в Глазго, но пока это время не наступило — мне доступен лишь аромат.

— Не понимаю, о чём он говорит, — сказал Мюнц, — но его настрой мне нравится.

— Затем, к украинскому говяжьему филе пшеничного откорма я предложу роскошный «Шато-Шалон» 1929 года. Отличный год: с холодной зимой и прекрасными весной и летом. Это вино — настоящая королева сегодняшней вечерней подборки, и мне не нравится подавать его столь рано, но шеф сообщил мне, что по древней традиции говядина предшествует рыбе и дичи.

— Это абсолютно неправильно, если дичь подают вперёд говядины, — подтвердил Мюнц. Окружающие восприняли высказывание как остроту и рассмеялись все разом, включая Салида и украинских официанток.

— Затем, с дичью, — продолжал Салид, — я рад предложить «Густав Адольф Шмидт Нирштайнер Хайлигенбаум» 1937 года. Оно не выстоит против прежних двух, но если вы отведаете его охлаждённым в качестве мягкой завершающей ноты, оно вполне приемлемо. Я не имею в виду все великие традиции германского виноделия, а лишь то, что было доступно.

— По крайней мере, он не пытается всучить нам ссанину Ива́нов, — прокомментировал лидер группы Шульц, уже изрядно набравшийся «Лафруа». Лёгкие смешки посыпались по саду.

— Дичь, собственно — венгерские цесарки, зажаренные в собственному соку. Доктор Грёдль нашёл место в самолёте, храни его Господь.

Сопровождаемый аплодисментами, доктор Грёдль откланялся в мерцающем свете канделябр.

— Затем, к рыбному блюду, — продолжил Салид, — которым будет холодный латвийский осётр, также свежий, доставленный милостью генерала Мюнца из Третьей танковой дивизии СС в составе группы армий «Север» — тут снова прозвучали аплодисменты, на этот раз более искренние — «Шато Д`Иквем» 1921 года, янтарный винтаж, столь ценимый в винном происхождении. Я сожалею, что не смогу найти «Луары» 1937 года, широко почитаемого в качестве лучшего года этого непревзойдённого винтажа, но увы — поскольку мы располагаем лишь обнаруженным, я работаю с тем, что имею.

— Он ещё не рассказал вам о десерте, — громко заявил доктор Грёдль.

— Десерт, десерт! — заволновалась небольшая толпа, попавшая в рабство к молодому арабскому аристократу.

— Полагаю, мне следует проследовать дальше и раскрыть суть сюрприза, — продолжил Салид. — Я благодарю того, кто был сомелье отеля «Берлин» ранее — кем бы он ни был, поскольку он припас то, что безо всякого сомнения усладит вас. Возможно, это служило предметом интерьера или чем-то необходимым лишь для привлечения внимания европейских спортсменов-лыжников к Карпатам в пятилетнем польском плане. Этот человек не только добыл сухую «Вдову Клико» 1927 года — не лучший, но всё же отличный год — но и запас её в количествах, которые поразят вас, и я гарантирую, что грядущая ночь станет запоминающейся для всех, кто был достаточно удачлив, чтобы присутствовать здесь сегодня. Джентльмены, представляю вам… «Бальтазар».

«Бальтазар» не был самой большой бутылкой для шампанского, но определённо занимал одну из верхних строк. По команде капитана четверо дюжих сербов из карательного батальона, одетые в свою униформу Тринадцатой горнострелковой и красные фески, появились из тени, неся огромную, зелёную бутылку, содержащую двенадцать литров пузырящегося сока «Вдовы Клико» превосходной очистки, напоминавшую одно из чудовищных осадных орудий, с которыми Манштейн несколькими годами ранее, в лучшие дни Рейха, уничтожал Севастополь.

— Уверяю вас, этот потоп вам понравится, — сказал Салид. Грёдль продолжил:

— Джентльмены, к столу — хоп, хоп, хоп!

С едой было покончено, свечи догорели. Монокли и пенсне висели на своих привязях. Галстуки ослаблены либо вообще сняты. Сигаретный дым наполнял воздух. Некоторые искатели приключений ускользнули в тень и гладь сада с официантками или сопровождающими, и теперь случайные вздохи обозначали очередные германские победы над красными. Те, кто оставался за столом, собрались во его главе, где благодушно председательствовал Грёдль. Он только что закончил рассказывать очаровательную историю о том, как таинственная болезнь поразила его любимую таксу Мици в 1943 году и о чудесном исцелении от рук еврея-ветеринара, которого Грёдль снабдил подлинными документами о гражданстве от комиссариата, чтобы его не отправили… не нужно было объяснять, куда.

В этот момент наконец-то сорвался вопрос, который был у всех на устах.

— Доктор Грёдль, ваш невероятно талантливый протеже умолчал о своей самой значительной победе. Однако, о ней говорят везде — сверху донизу. Наверное, теперь, когда здесь остались столь немногие и столь скрытные по натуре — он может рассказать нам?

— Да, расскажите нам!

— Мы должны знать! Это прямо-таки сказка…

— Я полагаю, джентльмены, — снова взял слово доктор Грёдль, — вы не имеете в виду ту победу в горах, когда он провёл самую успешную противобандитскую операцию в истории комиссариата?

— Нет, нет, это просто солдатский долг. Другую!

— Ладно. Юзеф, я официально разрешаю тебе говорить. Скажи нам, как ты победил боевую группу фон Дрелле и его убийц — «Зелёных дьяволов» в кампании Андриевского дворца.

Смех был всеобщим. Все испытывали к десантникам неприязнь, доходящую до ненависти из-за их презрения к окружающим, выражаемого открыто, непочтительного поведения, из-за специфических целей комиссариата и из-за их крутых касок и ботинок, которые никому другому носить было нельзя.

— Боюсь разочаровать вас, — спокойно начал Салид, — но как и во многих легендарных сражениях, реальность куда как более прозаична. Как и приказал доктор Грёдль, мы — карательный батальон — заняли Андриевский дворец в качестве места дислокации и операционной базы. Доктор Грёдль понимал, что нам нужна безопасность, комфорт и пространство для оттачивания сплочённости. Для наших молитвенных ритуалов нам необходимо уединение, что могло бы вызвать неприязнь у непросветлённых.

Рабочие уже вынесли снаряжение и личные вещи, а также связное оборудование и боеприпасы, оставленные десантниками. Я возглавлял переезд и был тщателен. Ничего не делалось в спешке или наобум — ничего не потеряли и не повредили. Причин для жалоб не было, а ответственным за постыдный отказ командования группы армий «Северная Украина» проинформировать боевую группу фон Дрелле о переезде в новую дислокацию — вернее, в палатки секции обслуживания Четырнадцатой танковой дивизии — я быть не могу. Это не моя ответственность и за это мне не следует извиняться. Мне не следует вмешиваться в дела армии — так же, как и армии не следует вмешиваться в мои дела.

Итак, в час ночи я просматривал разведывательные отчёты, как вдруг услышал крики и гам у ворот. Я немедленно вышел разобраться и стал свидетелем феноменальной сцены. Эти люди — солдатами я их назвать не могу — скорее индейцами, или — я не знаю — скаутами, ковбоями, Натти Бампо, но определённо не военными — требовали впустить их. У всех были бороды и неухоженные волосы, лица перепачканы чёрной грязью, словно краской, одеты они были в поношенную рвань, напоминавшую камуфляжные куртки, и ещё у них были смешные каски. Затем я определил их офицера, этого фон Дрелле…

— Тот самый! Гонщик! Наверно, он лет пять назад трахнул американскую актрису и возомнил себя богом, — язвительно вставил кто-то.

— Я пояснил, что мы только что вернулись с операции, крайне успешной — и доктор Грёдль лично одобрил нам занятие Андриевского дворца. Это военная необходимость. Дело дошло до званий, и выяснилось, что парень даже не уверен, майор он или капитан. Представьте себе, насколько он безразличен к военному протоколу! Я спрятал своё недоумение, постарался удержать разговор в спокойном русле и пояснил, что хоть я и ненавижу щеголять связями, столь ненужными в отношениях между офицерами, но могу выйти на доктора Грёдля и не постесняюсь использовать эту связь, так что в его же интересах будет уступить. Также я пояснил ему, что выбора у меня нет — я исполняю волю партии, комиссариата, доктора Грёдля и не несу ответственности за решения по размещению. Тут прибыла фельджандармерия, и после новой вспышки криков пятнадцать десантников наконец отбыли к своему новому лагерю.

Тут молодой офицер в униформе капитана Вермахта резким шагом вошёл в комнату, его взгляд был нацелен строго вперёд. Он подошел к старшему лидеру группы СС и наклонился, чтобы передать сообщение.

— Что это? — спросил Грёдль, принимая его и открывая. Через несколько секунд его глаза осветились, а затем на его флегматичном лице расцвела улыбка.

— Что ж, в первый раз за долгое время — отличные новости с фронта. Кто-то из наших парней взорвал мост где-то, и все танки Ивана застряли на той стороне реки на несколько дней, пока не наведут понтоны, так что наша маленькая застава здесь, на Украине продержится немного дольше.

Джентльмены дружно подняли бокалы. Грёдль провозгласил:

— Долгой жизни нашему вождю, наших смельчакам и нашему походу во имя очищения!