Глава 25

Сделанное пожертвование придало куратору музея сговорчивости и желания помочь. Он был совсем молодой — бегло говорил по-русски, жаждал пообщаться с приезжими с Запада и пригасил их в пристройку позади здания музея.

— Времена меняются, — сказал он. — Вкусы также меняются. Мы пытаемся поддерживать интерес. Теперь у нас вывешены лучшие полотна, изображающие крупные сражения, но в старой советской империи это была настоящая коттеджная индустрия — в особенности после войны. Если ты мог нарисовать танк — Сталин обеспечивал тебя работой пожизненно.

— Вы рассматриваете эти вещи как историю либо как искусство? — спросила Рейли.

— Как политику, — сказал он откровенно. — Вы видите, что ценят русские, как они обращаются с теми, кто даёт им это и что делают с теми, кто не даёт. Картины технически безупречны, но это единственная истина в них. Это не искусство, не так ли?

Он отпер дверь и провёл их внутрь. Помещение было похоже на хранилище картин, в большинстве своём свёрнутых и торчащих из корзин, занимавших три или четыре комнаты пристройки.

— Хотел бы я вам помочь. Индекса нет, увы. Меня тут не было, когда экспозиция переформировывалась, и прежний куратор решал — что повесить, а что оставить. Дела музей идут достаточно хорошо, так что я не буду пересматривать его решения. Когда-нибудь я зайду сюда и всё переберу. Полагаю, что тут есть картины со снайперами — это логично, но я не могу указать вам на какую-либо конкретную корзину или хотя бы комнату.

— Мы справимся, — заверил его Суэггер.

— И вот ещё что: музей закрывается в шесть. Если нужно — приходите снова завтра. И, как я и говорил, мадам — обзор в «Вашингтон Пост» придётся весьма кстати. Публичность — новое сокровище.

— Не забуду о вас, — ответила Кэти.

Когда он ушёл, они решили начать с разных концов и встретиться посередине.

Шло время, они пропускали сквозь свою оценку всё новые и новые высокостилизованные картины сражений в духе социалистического реализма. Русские особенно ценили машины: Т-34 был одной из любимых, так что на картинах было полно танков — Тигров и Пантер, в большинстве своём пылающих либо разбрасывающихся горящими людьми. Спустя некоторое время Бобу наскучили немецкие монстры, неизбежно находящие свою смерть при любом раскладе (хотя подсчитанные потери говорили об обратном), но танковые бои были неоспоримыми королями послевоенного искусства, описывающего войну. Второе место занимали воздушные бои. Русские — как и все, кто пережил террор по их милости — ненавидели «Штуки» почти так же сильно, как танки «Королевский Тигр», ввиду чего каждое соцреалистическое прочтение войны порождало целые флоты горящих и дымящихся «Штук» с куполообразными фонарями кабин, усеянными галактиками паучьих сетей от пулевых пробоин, чьи крылья, изломанные, как у чайки, пылали и источали дым, а нескладываемые шасси были изломаны. Сами же «Штуки» стремились на последнюю встречу с землёй, а на заднем плане триумфант — Як-3 или ещё какой красный боевой принц — заходился в победном вираже. Художники-авиационщики имели особый талант к облакам: многоэтажные собачьи свалки всегда происходили на фоне нагромождения призрачной архитектуры небесного пара, поддерживающей Вальхаллу и пронзаемой молниями либо кинжалами лучей яркого солнца.

Наземных сражений было куда как меньше — видимо, из-за того, что рисовать человеческие фигуры было сложнее. Лишь немногие художники, призванные послужить на этой ниве, преуспели в изображении людей, прячущихся в укрытиях или бегущих под огнём и ещё меньшему количеству удалось отразить неряшливость военного снаряжения, носимого такими людьми в таких обстоятельствах. В типичном видении войны куртки и штаны были всегда безупречно чисты, отглажены и аккуратны, поскольку никто не хотел связываться с разрывами, складками, замятиями, пятнами и выступающей солью — всем тем, что появляется на ткани в сложных условиях, которая находится на теле, находящемся в столь же сложных условиях. Также нисколько не помятая форма всегда имела место для демонстрации воинского звания и наград — что, видимо, было фетишем как для русских героев, так и для немецких злодеев, из которых многие — если не все — были членами СС. Глядя на картины, можно было прийти к выводу, что СС вторглось в Россию на нескольких грузовиках и автомобилях, а сзади шла немецкая армия. Эту войну Ваффен-СС, безусловно, выиграли — войну за пространство на полотнах. У них была самая крутая униформа, сомнений в этом не было.

Партизаны держали за собой взрывы мостов и железных дорог, несколько атак на конвои, несколько казней мучеников и героических побегов. Бак погибал два или три раза несколькими различными способами — однажды его застрелили, однажды повесили и ещё раз он истёк кровью на руках своих людей.

Были и другие популярные образы самопожертвования. Традиционными были героические доктора и медсёстры, некоторые из них даже оперировали, несмотря на сражение, бушевавшее неподалёку от медицинской палатки и на разрывающиеся рядом снаряды. «Наши Бесстрашные Вожди» также были популярной темой, из которой следовало, что русский генералитет практически не пил добрых четыре года и состоял из людей с такими физическими доблестями, что из них можно было бы составить внутреннюю линию защиты Национальной Футбольной Лиги — включая всегда непревзойдённого Большого Парня.

Тема Командиров практически не уступала Нашим Бесстрашным Вождям по привлекательности, и, как казалось, основным требованием к командиру на Восточном фронте было наличие силы, достаточной для поднятия пистолета высоко вверх — будь то толковый полуавтоматический Токарев либо антикварный револьвер Нагана. Суэггер провёл три срока во Вьетнаме и не помнил, чтобы когда-либо ему приходилось доставать пистолет из кобуры, и ещё реже ему приходилось возглавлять атаку с пистолетом. Совершенно точно, что он никогда не видел подобного и не слышал о таком, однако, русское воображение разжигалось таким зрелищем.

Даже поражения попадали в хронику — к примеру, «Оборона моста в Чорткиве 113-й транспортной бригадой». На ней грузовики обстреливались германскими десантниками, сброшенными для подрыва древнего каменного моста. Боб мог сказать, что это были десантники, по особенностям их шлемов и камуфляжу курток, что они носили, а также их странному оружию: всё это было присуще лишь десантникам, а социалистический реализм глубоко исследовал подобные моменты. Боб разглядел основной посыл художника: водители грузовиков не были солдатами и находились в нескольких милях от линии фронта, а когда коммандос появились практически ниоткуда, водители взялись за оружие и сделали всё, что смогли, хоть они и уступали в классе куда как более толковым спецам-исполнителям, которые захватили мост с дальнего берега реки и причинили немалый ущерб неподготовленным транспортникам. Это был хороший день для германских десантников и плохой — для русских водителей.

И, наконец-то, несколько картин со снайперами. Лучшая изображала партизана на дереве — в полном камуфляже, практически невидимого в скрывавшей его листве, с М91 и прицелом ПУ. Все детали снайперского мастерства были отражены чётко и правильно, хотя Боб за всю свою жизнь никогда не сидел на дереве. Однако, напряжённость тела, плотность мускулатуры и лёгкость касания спуска пальцем — всё было отражено верно. Бронзовая табличка с названием гласила: «Снайпер Викторович несёт смерть врагу», как перевела Рейли. Боб ничуть не усомнился в том, что снайпер Викторович в тот день на самом деле принёс смерть. Боб был бы горд купить эту картину, доведись ей продаваться.

В конце выяснилось, что они не преуспели. Раздобыв всего три картины со снайперами, не считая Викторовича, несущего смерть, они увидели, что всего на одной изображена женщина-снайпер посреди снежного пейзажа, устраивающаяся на позиции и готовящаяся поразить врага.

Молодой куратор вернулся как раз в тот момент, как они расставляли свёрнутые картины обратно по корзинам.

— Знаете, у меня появилась мысль… — начал он.

— Отлично, — ответила Рейли. — Мы как раз закончили перебирать картины.

— Как я и говорил, я вступил в должность в седьмом году. Однако, мой предшественник работал здесь тридцать лет. Он был учеником своего предшественника, который основал музей в сорок шестом году и был до этого членом партизанского отряда Бака. Мне подумалось, что основатель мог хранить или прятать те самые «неодобряемые» картины, что вы ищете — вместо того, чтобы сжечь их, как требовал НКВД. Он всё же был патриотом Украины и не приветствовал русских. Кроме того, русские заклеймили всех, кто состоял в армии Бака и объявили их врагами государства. Это всё было до того, как Украина стала независимым государством, а Бак был реабилитирован. Так или иначе, я позвонил ему и узнал, что у него есть несколько картин, доставшихся от основателя. Он сам их не разглядывал. Я расскажу вам, как доехать.

— Вы так помогли нам, — сказала Рейли. — Может быть, нам повезёт…

В качестве предосторожности Суэггер не поехал путём, указанным куратором, а проложил свой курс. Прибыв на место, они встретили склочного, седого старого льва, презиравшего своего последователя («Молодой идиот, даже не украинец!»), но у него и в самом деле было несколько картин, свёрнутых в трубки, упакованных и позабытых. Он рассказал долгую историю, во время которой Боб притворялся, что слушает, поскольку старикан считал, что Боб его понимает. Но всему приходит конец, и время настало.

Хозяин развернул старую упаковку на большом столе, отчего поднялось немалое количество пыли, а супруга старого куратора раскудахталась по поводу осквернения её жилища при пущем безразличии мужа. В рулоне было пять полотен: он деликатно развернул каждое по очереди. Было ясно, почему сталинисты считали необходимым уничтожить их: они говорили тоталитарным умам слишком многое и были далеки от славы соцреализма.

Первая грубо воскрешала в памяти расстрел евреев эсэсовцами на окраине либо Коломыи, либо какого-то иного места, именовавшегося тогда Станиславом — хотя особой разницы не было, поскольку подобные акции происходили и там, и тут. Вторая изображала измождённую голодом деревенскую женщину с лицом, убитым скорбью, рядом с медсёстрами, которые собирались позаботиться о ней. Она была определённо слишком слаба и должна была вскоре умереть. На третьей была сожженная деревня с разбросанными повсюду трупами. Яремче? Непохоже, поскольку не было видно гор. Это могло быть любое место на Украине в период с 1941 по 1944 год. На чётвёртой — виселица с пятью партизанами, безо всяких дополнительных деталей. Пятая изображала массовую казнь германских пленных партизанами. Люди молили о пощаде, даже поливаемые очередями.

— Ничего, — ответил Суэггер. — Это всё?

— Вы говорили о картинах, — ответил старик. — Из картин — всё. Однако, есть ещё вещи, на которых изображено разное. Как говорится — народное искусство, оно не считается частью формальной социал-реалистической традиции. Просто крестьяне или солдаты рисуют что-то на чём-то. Ткань, гончарные изделия, ружейные ложи. У меня есть несколько примеров.

— Мы бы хотели увидеть.

Старик вынес старый побитый кожаный чемодан, закрытый на замки. Отщёлкнув их, он распахнул чемодан и извлёк оттуда несколько вещей, разложив рядом на столе. Коллекция оставляла впечатление потрёпанности и заброшенности, грубая, но искренняя, сделанная любителями и чем-то напоминавшая творчество американских индейцев — наподобие рисунков сиу, изображавших Большого Бигорна в детской, неуклюжей манере.

Два вышитых предмета одежды, пахнущих плесенью, на которых были изображены партизаны и немцы, стрелявшие друг в друга. Керамический горшок, на котором был запечатлён горящий немецкий танк. Героический триумвират штурмовиков «Ильюшин», летящий плотным строем — на тарелке, плохо прорисованный. Наконец, ещё одна тарелка.

Боб вгляделся в неё, пытаясь найти смысл в мешанине переплетения линий и понять, как нужно смотреть, чтобы обрести перспективу. Наконец, найдя верный угол, он увидел, что на тарелке изображён стрелок, спрятавшийся между деревьев, напряжённый и сконцентрировавшийся, полностью отдавшийся характерной винтовке. Вдали, на фоне какой-то сетки в пушистых облаках виднелись три фигуры. Локи стреляет в Тора в Вальхалле? Вильгельм Телль, поднявшись до стрелка, поражает Гейслера в Швейцарии? Что бы это могло быть?

— Кто-то стреляет в кого-то, — сказал Боб, не обращаясь ни к кому конкретно и заметив для себя, что здесь не было масштаба, что художник не понимал структуры человеческого тела и что винтовка на рисунке была нисколько не нацелена на мишень, которой — как он теперь разглядел — был некий пешеходный мост.

Звучит знакомо. Почему что-то зазвенело? Его занятый ум обдумывал вопрос с разных углов, поднимая ассоциации и связывая одно с другим.

— Это… — начал он было вопрос, но тут же задумался дальше. Сетка была сплетением верёвок и шнуров на мосту через реку Прут возле водопада, который производил облака тумана — в старом Яремче. Три фигуры были целями на мосту. Боб перевёл взгляд на стрелка и осознал, что яркий нимб вокруг головы был на самом деле светлыми волосами.

— Это Милли, — сказал он. — Господи боже… она всё-таки выстрелила