— Майн гот!.. Я не ездил на таком автомобиле никогда, — с трудом вынимая сначала ноги, а потом тучное тело, сообщил с еврейским акцентом лысеющий пожилой мужчина. Наконец, выбравшись из «Москвича-412», уже на тротуаре он широко улыбнулся и добавил: — Азухен вей! Это вообще не автомобиль. Всем добрый день.

С водительского места выскочил Боря. Он обогнул машину со стороны капота и суетно распахнул переднюю дверцу. Оттуда, воспользовавшись учтиво предложенной Бориной рукой, вышла маленькая элегантная женщина — яркая представительница желтой расы. Она начала что-то быстро говорить мужчине на языке, отдельные слова которого напоминали английский. При этом она улыбалась так, что ее и без того узкие глаза вовсе прятались в морщинках доброжелательного смуглого лица.

Родик и Юра, стоя на ступеньках гостиницы «Украина», давно ожидали прибытия Дэвида Сандлера и его жены, встречать которых вызвался Боря на своем любимом «Москвиче», являющимся его гордостью уже более десяти лет.

— Мы уже почти час тут торчим и волнуемся. Что случилось? — спросил Родик.

— Что-то с топливным насосом. Даже не знаю что. Заглохли на Ленинградке, а потом вдруг завелись. Дэвид коллекционирует автомобили и сначала даже обрадовался, но потом расстроился, — ответил Боря.

— Дэвид, успокойтесь. Это хорошая примета, — протягивая руку мужчине и учтиво кивая женщине, шутливо извинился Родик. — Я Родион, а это мой заместитель Юра. Остальных мы пока оставили на работе. Вечером за ужином вы с ними познакомитесь.

— Очень приятно, Родион. Это моя жена Ень.

Юра, галантно поцеловав даме руку, еще раз представился и попытался сложить комплимент из нескольких известных ему английских слов. Затем по-русски объяснил:

— Думаю, что гостиница компенсирует вам неудобства поездки на советском автомобиле. Это гостиница, расположенная в сталинском высотном доме. В Москве построили семь таких зданий с уникальной архитектурой и техническими решениями. Еще одна высотка подарена Варшаве. Из окна вашего номера будет видна почти вся Москва. А это Москва-река. Центр города и Красная площадь — рядом. Пойдемте поселяться. Вас давно ожидают.

— Дэвид, вы хорошо говорите по-русски, хотя и с характерным еврейским акцентом, — заметил Родик.

— За это надо сказать спасибо моим родителям. Пусть земля им будет пухом. В том местечке, где они родились, так говорили.

— Вы раньше в Союзе не бывали?

— Бывал. Почти десять лет назад по наказу родителей посетил Минск и Гомель, но в Москве — первый раз.

— Вам будет очень интересно. Обещаю показать Москву, а к неудобствам придется привыкать, у нас их пока много. Иностранные автомобили только появляются. В нашей фирме есть «Вольво», но Боря очень хотел по-родственному встретить вас сам, а он поклонник отечественного автомобилестроения. Я тоже пока предпочитаю отечественный автомобиль. Вы потом поймете, что в этом больше плюсов, чем минусов, — передавая документы гостей администратору, пояснил Родик и добавил: — В анкетах вы только распишитесь. Мы сами их заполним. Отдыхайте — у вас почти два часа. В семь встречаемся здесь. Ужинать будем в ресторане гостиницы. Просьба в город без нас не выходить. Вечером покатаемся по Москве, погуляем по Красной площади…

Приезд Дэвида Родик считал не обязательным. Все необходимые формальности по открытию нового совместного предприятия можно было выполнить и без него, поскольку Боря имел соответствующую доверенность. Однако Дэвид сам настоял на поездке в Москву, желая, вероятно, не только увидеть родину своих предков, но и понять, с кем и как ему предстоит вести бизнес.

Родик за короткое время своего пребывания за границей часто встречал странное с его позиций поведение иностранцев. Их ценности, жизненные интересы, реакции часто не укладывались в привычные для советского человека рамки.

Дэвид в этом смысле не составлял исключение. Как ни старался Родик вести себя учтиво и гостеприимно, но чванливая смесь амбициозности и местечковости выводила его из себя, а менторский тон и вычурные слова просто бесили. Дэвид был глубоко убежден в том, что он прибыл из колыбели цивилизации и несет просветительскую миссию несчастным и обездоленным. При этом любые достижения этих обездоленных, тупых и отсталых, настолько жалки, что даже недостойны его внимания. Любая попытка показать ему то, чем восхищались многие поколения его же предков, приводила либо к ворчливому недовольству, либо к насмешкам. Москву, которую Родик страстно любил и считал одним из самых красивых городов мира, Дэвид пренебрежительно сравнил с послевоенным Миланом. Ему не нравилось решительно все. В ресторанах он брезгливо ковырялся в тарелках. Поутру жаловался, что у него болит живот от этой некошерной пищи. Сходить нормально в туалет он тоже не может, поскольку там стоит сантехника, от которой страдают интимные места его тела, и без разговора с психотерапевтом справлять нужду не получается. По поводу ужасающе плохого гостиничного сервиса он говорил, а вернее, ныл часами. На Красной площади ему не нравилась брусчатка — мол, от нее портится обувь, а она стоит больших денег. Собор Василия Блаженного вызвал град издевок, которые любого русского человека могли спровоцировать на антисемитские мысли, а возможно, и действия. Попытка отвести его в Третьяковскую галерею успеха не имела, и даже устроенное Родиком отмечание дня своего рождения на плывущем по Москве-реке «речном трамвайчике» с шикарным столом, изобилующим русскими деликатесами, включая икру и осетрину, не вызвало у него видимых положительных эмоций, хотя пил и ел он минимум за троих. Зато всем приходилось по много раз в день выслушивать нудные лекции о прекрасной жизни в США, о достижениях знаменитых американцев. Единственное, что волновало Дэвида по-настоящему, — это автомобили. Замечая какую-либо иномарку на улице, он оживлялся. Сразу за этим следовала вводная лекция об истории фирмы-производителя, потом он восхищенно обсуждал технические характеристики различных моделей, а заканчивал все унизительными воспоминаниями о Борином «Москвиче».

Надо отдать должное — Дэвид обладал огромными познаниями в этой области, и если бы Родик научился воспринимать его более терпимо, то у них появилась бы хоть какая-то интересная тема для общения. Однако стоило Дэвиду открыть рот, как Родик тут же внутренне закипал.

Родик старался никак не проявлять своих чувств, понимая необходимость успешного завершения встречи. В особенно тяжелых случаях он отходил от Дэвида и обращался к его жене, хотя скудные познания в английском ограничивали возможность общения. Жена Дэвида, оказавшаяся китаянкой, была типично восточной женщиной с доброжелательным характером. Но даже она, терпеливо сносящая все трудности жизни с этим нудным человеком, временами не выдерживала и на своем малопонятном языке выражала возмущение. У Родика создалось впечатление, что тем самым она пыталась сгладить возникающие неловкости, которые как женщина, вероятно, чувствовала инстинктивно. Родик, привыкший к общению с корейцами, проникся к ней теплотой, а она в ответ оказывала ему различные знаки своего расположения.

Несмотря на это, Родик из последних сил терпел Дэвида, хотя большую часть обязанностей по его приему смог переложить на Борю, не ощущавшего, казалось, всей одиозности американского дядюшки Юра, страдая от нудности Дэвида, все же проявлял чудеса терпения. В критические моменты он иронически сравнивал его со своим дедом из Бердичева. Григорий Михайлович, как обычно, держал дистанцию и под разными предлогами старался появляться только на официальных мероприятиях, связанных с подписанием документов по совместному предприятию. Эта часть приема тоже явила массу неожиданностей. Обсуждение устава совместного предприятия началось с монолога Дэвида, вероятно полагавшего, что сидящие перед ним люди — как минимум, неграмотные идиоты. Даже невозмутимый Григорий Михайлович после нескольких часов повторения прописных истин по поводу выбора правления, компетенции правления и дирекции, ведения бухгалтерского учета и возможных осложнений с проверяющими организациями не выдержал и предложил без обсуждения подписать пакет уже готовых документов, прошедших предварительную экспертизу у специалистов министерства финансов, где эти документы должны быть зарегистрированы.

В ответ Дэвид категорично заявил, что председателем правления необходимо избрать Борю, а в правлении должно быть равное число членов с американской и советской стороны. Он невозмутимо положил на стол список из четырех человек, о которых никто из присутствующих раньше и не слышал. Спокойные объяснения Айзинского, что все документы давно готовы и что-то радикально менять уже поздно, не произвели на Дэвида никакого впечатления. Он, как говорится в России, «закусил удила». Григорий Михайлович вышел из себя. Сверкая глазами и временами переходя почти на крик, он попытался вразумить Дэвида, призывая на помощь то Борю, то Михаила Абрамовича. Родик, наблюдая за этой сценой с тайным злорадством, в этот момент простил Дэвиду его вечно кислую и недовольную физиономию и торчащие из ушей и ноздрей волосы… Неожиданно американский гость успокоился и перестал требовать введения новых членов, однако все еще настаивал на кандидатуре Бори.

Григорий Михайлович собирался председателем правления выбрать Михаила Абрамовича, но, почувствовав, что его планы рушатся, перевел обсуждение на ревизионную комиссию, предложив в ее состав Сашу и двух человек из списка Дэвида, вероятно полагая, что это его успокоит. Дэвид, однако, ко всем своим прочим недостаткам, оказался чрезвычайно упрямым. Родик, внутренне ликуя, ни во что не вмешивался. Начался «бой»… Родик впервые видел Айзинского в таком состоянии — тот практически не контролировал себя. Временами он обращал взор на Родика, ища его поддержки, но Жмакин сперва безучастно молчал, а потом, сославшись на необходимость присутствия на выставке «Малоэтажная Россия», где он демонстрировал первый опытный пресс, вообще покинул совещание. Более того, вечером он позвонил Григорию Михайловичу и уведомил, что ближайшие два дня на работе не появится, поскольку на выставку приехали чиновники из Таджикистана, и он, по понятным причинам, обязан быть с ними. При этом Родик не сдержался и ехидно заметил, что Гриша справится сам, что он полностью ему доверяет и обещает соблюдать банные договоренности.

О дальнейшем развитии событий Родик узнал из рассказов. Причем истории у каждого рассказчика были свои. Результат превзошел самые лучшие его ожидания. Председателем правления выбрали Борю, членами правления с советской стороны стали Михаил Абрамович и Родик. Саша, Юра и неизвестный американец попали в ревизионную комиссию, а гендиректором назначили Григория Михайловича.

— Родик, мы привыкли подходить к документам формально, — восхищался Юра, — а они — американцы — в каждом слове ищут ущемление своих интересов. Смотри. Дэвид не внес никаких финансов, а выбил для себя массу привилегий. Нам надо многому у них учиться…

— Я думаю, здесь все проще, — отозвался Родик, — он просто алчный человек, ничего не понимает в нашей специфике, а нас считает дебилами.

— Не скажи… Хотя алчность тоже присутствует. И насчет понимания — могу заверить тебя, что он очень грамотный и знающий.

— Вся его грамотность стоит две копейки. Он не понимает, что контролировать прибыли не сможет. Мы не Америка, у нас нет прозрачности, а если сделать все легально, то налоги будут такими, что и начинать бизнес не стоит. Уверяю тебя, он никогда официально даже одного доллара от нашего предприятия не получит. Да и вообще, он мечтает о несбыточном. Нам пока учиться у него нечему, а вот ему неплохо бы поучиться у нас. Однако когда он это осознает, будет поздно. Ему бы с русскими пословицами и сказками ознакомиться. «Погнался за топорищем, а топор утопил». Или понять, что герой русских сказок — бездельник Иван-дурак… Впрочем этот шлимазл меня сейчас мало интересует, он свое дело сделал. А вот Боря меня беспокоит. Что-то он не договаривает. Может, какую-то свою игру затеял? Нал хотел за Дэвида получить. Председателем правления стал…

— Возможно, ты и прав… Время покажет. Да, кстати, Гриша очень эмоционировал. Я его таким никогда не видел. Какая ему разница, кто будет в правлении? Мы же все друзья. Все решаем вместе…

— Гриша понимает, что правление назначает и снимает гендиректора, и хочет максимально уменьшить вероятность своей замены. Хотя… Может, что-то другое, Гриша — сложный человек.

— Думаешь?.. А почему тогда ты ведешь себя так спокойно?

— Меня на все не хватит. Ты же знаешь, сколько у меня дел. Совместное предприятие нам с тобой нужно только для внешнеэкономической деятельности. Мне с моей прошлой секретностью светиться не нужно. Отвечать за Гришины кредитные обязательства я тоже не хочу. В общем, по-моему, все развивается правильно. Ну, а если вдруг что-то изменится — разберемся. Не забывай: нас большинство. «Поп свое, а черт — свое».

— Что-то ты, Родик, тоже не договариваешь… И вообще, твои пословицы надоели.

— Они не мои. Это народная мудрость. А правда всегда надоедает быстро. «Всяк про правду трубит, да не всяк правду любит». «Правда глаза колет»…

— Уймись. Не доводи до греха…