Глава 14
Первый рабочий день на ферме Нильсена удался даже лучше, чем смел надеяться Харальд. У старика оказалась маленькая мастерская, так хорошо оснащенная, что Харальд мог отремонтировать почти все. Он залатал прохудившийся насос парового плуга, заварил гусеницу трактора и нашел место в проводке, где пробивало электричество, — на ферме каждый вечер гас свет. На обед была селедка с картошкой, и он от души наелся за общим столом с другими работниками.
Вечером они пару часов посидели в деревенской таверне с Карлом, младшим сыном фермера. Памятуя о том, каким дураком из-за выпивки выставил он себя неделю назад, Харальд позволил себе лишь два стаканчика пива. Все толковали только о том, что Гитлер вторгся в Советский Союз. Новости были хуже некуда. Немцы утверждали, что в результате молниеносных рейдов люфтваффе уничтожило тысячу восемьсот советских самолетов — те даже в воздух подняться не успели. Все сходились в том, что Москва еще до наступления зимы падет. Все, кроме местного коммуниста, но и он выглядел озабоченным.
Харальд ушел рано, потому что Карен сказала, что, возможно, забежит к нему после ужина. Усталый, но довольный, он добрел до монастыря и, войдя в церковь, с удивлением увидел там брата, который разглядывал заброшенный самолет.
— «Шершень», «хорнет мот», — пробормотал Арне. — Воздушный экипаж джентльмена.
— Развалина! — подал голос Харальд.
— Нет. Шасси слегка погнуто.
— Как, ты думаешь, это произошло?
— При приземлении. У «шершня» задняя часть часто выходит из управления, потому что основные колеса слишком поданы вперед. А задний мост сконструирован так, что стойки не выдерживают бокового давления, поэтому при резком повороте могут погнуться.
Выглядел Арне ужасно. Вместо военной формы на нем были чьи-то обноски: выношенный твидовый пиджак, линялые вельветовые брюки. Усики он сбрил, а кудрявые волосы спрятал под грязную кепку. В руке он держал маленький, ладный фотоаппарат. Но главное, на его физиономии, лишенной обычной беззаботной улыбки, застыло выражение настороженности и напряженности.
— Что с тобой стряслось? — заволновался Харальд.
— У меня неприятности. Перекусить есть что-нибудь?
— Ни крошки. Можно пойти в таверну…
— Я никуда не могу показаться. Меня ищут. — Арне изобразил усмешку, но вышла гримаса. — У каждого полицейского в Дании есть мое описание, и фотографии по всему Копенгагену. За мой гнались по всей улице Строгет, еле-еле удалось оторваться.
— Ты что, в Сопротивлении?
Арне помолчал, пожал плечами и вздохнул:
— Да.
Харальд похолодел от восторга. Он сел на полку, которая служила ему постелью, и усадил Арне рядом. Кот Пайнтоп пришел потереться о его ногу.
— Значит, ты уже был в подполье, когда, с месяц назад, еще дома, я спрашивал тебя об этом?
— Нет, тогда еще нет. Поначалу меня не приняли. Похоже, считали, что я не гожусь. И, черт побери, были правы. Но теперь положение отчаянное, так что я в деле. Мне нужно сфотографировать какое-то устройство на военной базе — той, что у нас на Санде.
— Да, я рисовал ее для Поуля, — кивнул Харальд.
— Ну вот, даже тебя приняли раньше меня! — с горечью покачал головой Арне.
— Поуль просил не говорить об этом тебе.
— Похоже, все и каждый считают, что я трус.
— Я мог бы еще раз нарисовать эту штуку… Правда, по памяти.
Арне покачал головой:
— Нет, им нужны настоящие фотографии. Я приехал узнать, как можно пробраться на базу.
Разговор о шпионаже будоражил кровь, но Харальда беспокоило, что у Арне, похоже, нет продуманного плана.
— Там есть местечко, где ограда скрыта за зеленью, да… но как ты собираешься доехать до Санде, если повсюду рыщет полиция?
— Я изменил внешность.
— Не сказать чтобы очень. А документы у тебя есть?
— Только мои собственные. Откуда мне взять другие?
— Значит, если тебя вдруг случайно остановят, то полицейским понадобится примерно десять секунд, чтобы установить: ты и есть тот, за кем они гоняются!
— Пожалуй что так.
— Это безумие. — Харальд покачал головой.
— Да, но нам необходим чертеж того объекта. Благодаря своей секретной установке немцы засекают бомбардировщики, когда те еще далеко, и успевают поднять в воздух свои истребители.
— Наверное, она работает на радиоволнах, — подпрыгнул на месте Харальд.
— У англичан есть что-то подобное, но немцы свою систему сумели усовершенствовать так, что теперь каждый раз сбивают чуть ли не половину бомбардировщиков. Британскому командованию позарез требуется понять, как это у них получается. Ради этого стоит рискнуть жизнью.
— Но не бессмысленно же! Если тебя поймают, ты не сможешь передать информацию куда надо.
— Я должен попробовать.
Харальд набрал воздуха в грудь, как перед прыжком в воду.
— А давай я попробую.
— Так и знал, что ты это скажешь!
— Меня ведь никто не ищет, и я знаю местность. Я уже лазил через этот забор — ночью как-то прошел напрямик. И про радио знаю побольше твоего. Значит, лучше соображу, что именно нужно сфотографировать. — На взгляд Харальда, убедительней доводов не придумать.
— Если тебя поймают, расстреляют за шпионаж.
— Так и тебя тоже! Только тебя-то поймают почти наверняка, тогда как со мной, может быть, обойдется.
— Полиция, надо полагать, нашла твои рисунки, когда рылась в вещах Поуля. Если так, немцы знают, что база вызывает интерес, и, значит, охрана уже усилена. Теперь перелезть через забор скорее всего будет не так просто, как раньше.
— И все равно у меня шансов больше!
— Как я могу родного брата послать на смерть? Если тебя схватят, что я скажу маме?
— Например, что я погиб, сражаясь за свободу. У меня прав рискнуть собой не меньше, чем у тебя. Все, отдавай мне этот чертов фотоаппарат!
Не успел Арне ответить, как вошла Карен. Вошла без предупреждения и шагом таким неслышным, что у него не было никакой возможности спрятаться, хоть он инстинктивно и сделал попытку вскочить, а потом остановил себя.
— Кто вы? — с обычной своей прямотой спросила Карен. — О! Это ты, Арне! Привет! Ты сбрил свои усики… наверное, из-за плакатов, которыми обвешан весь Копенгаген, — я сегодня их видела. Чем же ты провинился? — Она уселась на капот «роллс-ройса», как манекенщица, скрестив длинные ноги.
— Я не могу тебе этого сказать, — замялся Арне.
Но Карен уже неслась на всех парах, с завидной скоростью делая умозаключения:
— Господи, да ты, верно, в Сопротивлении! И Поуль, видимо, был тоже! Так он из-за этого погиб?
Арне кивнул:
— Да, это была не просто авиакатастрофа. Он пытался уйти от полиции, и его подстрелили.
— Бедный Поуль! — Карен глянула в сторону. — Значит, ты принял эстафету у него. И теперь полиция гонится за тобой. Вероятно, кто-то тебя спрятал. Думаю, Йенс Тогсвиг, он был ближайшим другом Поуля после тебя.
Арне, пожав плечами, кивнул.
— Но ты не можешь разъезжать по стране, тебя арестуют… Значит, — она перевела взгляд на Харальда, и голос ее стал тише, — значит, придется тебе, Харальд.
К изумлению Харальда, ее лицо затуманилось, будто она за него боялась. Ему стало приятно, что ей не все равно.
Он поглядел на Арне.
— Ну что? Дело за мной?
Арне со вздохом протянул ему фотоаппарат.
* * *
Назавтра к вечеру Харальд добрался до Морлунде. Решив, что в нынешних обстоятельствах паровой мотоцикл на Санде будет излишне привлекать внимание, он оставил его на автостоянке у паромного причала. Укрыть его было нечем, и как-нибудь запереть — тоже, так что оставалось надеяться, что вряд ли случайный воришка сообразит, как его завести.
Со временем он подгадал удачно: как раз должен был отходить последний в тот день паром. Дожидаясь посадки, Харальд стоял на причале. Вечер понемногу сгущался, в небе загорались звезды, похожие на далекие корабельные огни в темном море. Какой-то пьяный из островных, проходя мимо, покачиваясь, остановился рядом, невежливо уставился прямо в лицо, пробормотал: «А, молодой Олафсен!» — а потом уселся неподалеку на кабестан и принялся разжигать трубку.
Паром причалил, горстка людей сошла на берег. К удивлению Харальда, в конце сходней с двух сторон встали двое, полицейский-датчанин и немецкий солдат. Пьяный поднялся на борт, они проверили его документы. Сердце заколотилось. Харальд замер в нерешительности, стоит ли идти на паром. С чего вдруг такие строгости? То ли немцы усилили охрану, обнаружив его рисунки, как предсказал Арне, то ли как раз Арне они и ищут? Известно ли им, что Харальд и Арне — братья? Олафсен — фамилия очень распространенная, но проверяльщиков могли проинструктировать насчет состава семьи… И к тому же у него в ранце дорогой фотоаппарат. Конечно, это популярная немецкая марка, но все равно может выглядеть подозрительно.
Он велел себе успокоиться и обдумать варианты.
«На Санде можно добраться и другим способом, — размышлял Харальд. — Что, если вплавь? Нет, три километра открытым морем, ночью… А как же фотоаппарат? Еще можно позаимствовать или украсть лодку… Но если высадиться на пляже, это непременно вызовет вопросы. Нет, надо действовать просто».
И он поднялся на паром.
— По какой причине направляетесь на Санде? — остановил его полицейский.
Харальд подавил негодование, вспыхнувшее оттого, что ему смеют задавать такие вопросы, и сдержанно произнес:
— Я тут живу. С родителями.
Полицейский пригляделся к нему внимательней.
— Я здесь уже четыре дня, а тебя что-то еще не видел.
— Я был в школе.
— Вторник — неурочное время, чтобы ехать домой.
— У нас конец семестра.
Полицейский удовлетворенно хмыкнул, проверил адрес, указанный в удостоверении Харальда, ткнул на него немцу, тот кивнул, и Харальда пропустили.
Он прошел в дальний конец парома и встал там у поручня, глядя на море и дожидаясь, когда перестанет колотиться сердце. Какое облегчение, что проверка прошла благополучно, и в то же время как возмутительно, что, передвигаясь по собственной стране, приходится оправдываться перед полицейским! Такую реакцию, обдумав логически, он сам находил глупой, но побороть возмущение не мог.
Ровно в полночь паром отошел от берега. Луны не было. В свете звезд плоский остров выглядел темной выпуклостью на горизонте, вроде еще одной волны.
«Надо же, как скоро пришлось вернуться», — не переставал удивляться Харальд.
Уезжая отсюда в пятницу, он гадал, когда доведется попасть в родные места снова и доведется ли вообще. И вот, недели не прошло, он здесь, да еще как лазутчик, с фотокамерой в сумке и поручением сфотографировать секретное оружие нацистов. Смутно вспомнилось, с каким жаром он мечтал участвовать в Сопротивлении. В реальности ничего увлекательного в этом не оказалось — напротив, подташнивало от страха.
Стало еще тошней, когда, высадившись на причале, он поглядел через дорогу на с детства знакомые почту и лавку зеленщика. Все восемнадцать лет его жизнь была надежна и безопасна. А теперь… никогда больше ему не чувствовать себя защищенным…
Выйдя на пляж, он направился на юг. В звездном свете влажный песок блестел серебром. Откуда-то из-за дюн послышался сдавленный девичий смешок. Харальд почувствовал укол ревности.
«Сумею ли я когда-нибудь так насмешить Карен?»
Дело шло к рассвету, когда вдали показалась база. Он различил столбы ограды. Деревья и кусты на территории выглядели темными пятнами на светлом песке. Харальд сообразил, что если он это видит, значит, и постовые могут увидеть его. Лег и дальше передвигался ползком.
Минутой позже такая предусмотрительность себя оправдала. Он заметил двух патрульных, которые бок о бок шли вдоль внутренней стороны забора с собакой.
Вот так новость! Раньше они патрулировали по одному и без собак.
Всем телом он вжался в песок. Патрульные, судя по их поведению, особой бдительности не проявляли. Прогуливались, а не маршировали. Тот, что вел собаку, оживленно рассказывал что-то. Они подошли ближе, и Харальд, который, как все дети в Дании, учил немецкий в школе, сквозь шум волн услышал, о чем речь. Это была похабная история про девицу по имени Маргарета.
От ограды он лежал метрах в пятнадцати. Когда часовые оказались на ближайшем к нему расстоянии, собака стала принюхиваться. Учуять его она учуяла, но видеть не могла, и тявкнула неуверенно. Охранник, который держал поводок, был выдрессирован хуже собаки и потому, велев ей заткнуться, продолжил похваляться, как уломал свою Маргарету встретиться с ним в сарае. Харальд лежал не дыша. Пес снова залаял, и тогда один из патрульных включил мощный фонарик. Харальд воткнулся лицом в песок. Луч фонаря скользнул по дюнам и миновал его, не остановившись.
— А потом она сказала: «Ладно, только в последнюю минуту ты его вынешь!» — продолжал болтать часовой, и они пошли дальше, и собака больше не лаяла.
Харальд не шевелился, пока они не исчезли из виду, а потом пополз от моря к части ограды, прикрытой кустами. Опасения, что военные вырубят всю зелень, оказались напрасны. Он прополз между стволами до ограды и поднялся там на ноги.
Момент был ответственный. Еще можно повернуть назад, не нарушать закон, вернуться в Кирстенслот, отдаться новой работе, вечера проводить в таверне, а ночи — в мечтах о Карен. Можно внушить себе подобно множеству датчан, что война и политика не его ума дело. Но стоило об этом подумать, как отвращение охватило Харальда. Представил, как объясняет свое решение Арне и Карен или же дяде Иоахиму и кузине Монике, и от этой мысли от стыда запылали уши.
Ограда осталась такой же: два метра мелкой проволочной сетки, увенчанной двумя рядами колючей проволоки. Надев ранец на спину, чтобы не мешал, Харальд преодолел ограду, стараясь не поцарапаться о колючки, и спрыгнул с другой стороны.
Возврата нет: он на территории военной базы, причем с фотоаппаратом. Если поймают — конец.
Быстрым неслышным шагом он двинулся вперед, держась поближе к кустам и деревьям, постоянно оглядываясь. Миновал вышку с прожекторами, с содроганием подумав о том, как окажется на виду, приди кому в голову щелкнуть там выключателем. Харальд напрягал слух, стараясь различить шаги патрульных, но тишина прерывалась только шумом набегающих волн. Вскоре, поднявшись по покатому склону, он оказался под защитой лесопосадки из молодых сосен.
«Странно, что их не срубили, для лучшей видимости», — подумал Харальд и тут же понял, что их назначение — как раз укрывать секретное радиооборудование от любопытных глаз.
Еще немного, и он у цели. Теперь, зная, на что именно смотреть, Харальд отчетливо видел круглую стену с возвышающимся над ней сетчатым прямоугольником антенны, которая неспешно вращалась, словно механический глаз, озирающий темный горизонт. Низко гудел электромотор. По обе стороны от главного сооружения стояли два других, поменьше, и теперь в свете звезд Харальд понял, что это миниатюрные версии большой вращающейся антенны.
Значит, машин три.
«Интересно, почему столько? Может, в этом кроется объяснение превосходства немецкого радара?»
Приглядевшись к антеннам поменьше, он понял, что они сконструированы иначе.
«Надо взглянуть при дневном свете. Похоже, они не только вращаются, но и меняют угол наклона. Любопытно зачем? Непременно надо тщательно и подробно снять все три части устройства».
Тогда, в первый раз, он перескочил через круглую стену от страха, услышав, как часовой закашлялся на подходе. Теперь есть время подумать, и Харальд рассудил, что внутрь можно попасть обычным путем. Стены необходимы, чтобы защитить радар от случайных повреждений, но инженеры, разумеется, должны входить внутрь, чтобы осматривать и обслуживать оборудование. Харальд обошел стену, вглядываясь в кирпичную кладку, и набрел на деревянную дверь. Дверь оказалась незаперта, и он вошел, осторожно прикрыв ее.
Он чувствовал себя немного спокойней. Снаружи никто не увидит. В такой час обслуга заявится сюда разве что в исключительном случае. Да если и зайдет кто, можно быстро перемахнуть через стену.
Харальд запрокинул голову, глядя на огромную вращающуюся сетку. Вероятно, она перехватывает радиолучи, которые отражаются от летящего самолета. Действуя как линза, антенна фокусирует получаемые сигналы. Кабель, который выползает из ее основания, передает сигнал в те новые здания, на строительстве которых Харальд подрабатывал летом. Там, надо полагать, результаты выводятся на экраны, и операторы сидят наготове, чтобы предупредить германскую авиацию.
В полутьме, под жужжание возвышающейся над ним антенны, с озоновым запахом электричества в ноздрях, Харальд чувствовал, что находится в самом центре военной машины. Битва между учеными и инженерами враждующих сторон не менее важна, чем танковые сражения и ружейная перестрелка. И теперь Харальд остро ощущал себя участником этой борьбы.
Над головой послышался шум самолета. Луны не было, так что вряд ли это бомбардировщик. Возможно, немецкий истребитель в недальнем полете или сбившийся с трассы гражданский транспортный самолет. Не исключено, что большая антенна заметила его в небе еще час назад. А антенны поменьше наверняка прямо сейчас на него смотрят. Он решил выйти наружу, взглянуть.
Одна из меньших антенн была обращена к морю, по направлению к которому двигался самолет. Вторая смотрела в противоположную сторону. Обе вроде бы изменили угол наклона. Когда самолет приблизился, первая антенна накренилась сильней, словно вытягивая за ним шею. Вторая продолжала движение, но в ответ на что, Харальд сообразить не мог.
Самолет миновал Санде, а тарелка антенны продолжала следить за ним, пока гул его совсем не затих. Обдумывая увиденное, Харальд вернулся в укрытие за круглой стеной.
Небо посерело. В это время года рассвет начинается раньше трех часов. Харальд достал из ранца фотоаппарат. Арне показал, как им пользоваться. Светлело, и он перемещался с места на место в поисках наилучшего ракурса для фотографий, которые должны запечатлеть каждую деталь устройства радара.
Они с Арне сошлись на том, что начать съемку следует в четверть пятого. Солнце уже взойдет, но светить через стену на радар еще не будет. Солнечный свет для снимков не нужен — пленка в фотоаппарате достаточно светочувствительна, чтобы зафиксировать все детали.
Время шло, и Харальд забеспокоился о путях отступления. На остров он прибыл и на базу проник под покровом черной, безлунной ночи, но оставаться здесь до следующей ночи немыслимо. Почти наверняка хотя бы раз за день сюда наведается механик осмотреть оборудование, это в порядке вещей. Так что надо сделать фото и сразу смываться. Значит, при ярком свете дня. И это очень опасно. Он обдумал, в какую сторону уходить. На юг отсюда, в сторону дома родителей? Ограждение всего в паре сотен метров, но бежать туда придется по открытому песку, где ни кустов, ни деревьев. Если идти на север, по своим же следам, перебежками от куста к кусту, будет дольше, но безопасней.
«А вот любопытно, — вдруг подумалось ему, — как я поведу себя перед расстрельной командой? Буду стоять, равнодушно и гордо, пряча от всех свой страх, или сломаюсь, стану молить о пощаде, обдуюсь? Нет, надо успокоиться и терпеливо ждать».
День разгорался, минутная стрелка ползла по циферблату наручных часов. Никаких звуков снаружи не доносилось. Солдатский день начинается рано, но есть надежда, что до шести особого оживления не будет… А Харальд к тому времени уже уйдет.
Наконец настала пора взяться за дело. На небе ни облачка, чистый утренний свет. Отчетливо видна каждая заклепка, каждая клемма. Самым тщательным образом наведя резкость, Харальд сфотографировал вращающееся основание радара, кабели, рисунок сетки антенны. Растянул метровую рулетку, которая нашел в монастыре, в ящике с инструментами, чтобы она попала в кадр на нескольких снимках и стал понятен масштаб, — это была его собственная идея.
Теперь нужно выйти за пределы стены. Харальд помешкал. За стеной он чувствовал себя в безопасности. Но нужно сфотографировать две антенны поменьше.
Приоткрыл дверь. Тишина. Судя по звуку прибоя, начинался прилив. Вся база залита бледным светом приморского утра. Никаких признаков жизни. В этот час люди крепко спят и даже собаки видят сны.
Харальд старательно отснял две малые антенны, защищенные только низкими стенками. В чем их предназначение? Что, если одна из них отслеживает самолеты, которые находятся в пределах видимости? Суть же устройства в целом состоит в том, чтобы заметить бомбардировщик прежде, чем он в этих пределах появится. А вторая маленькая… видно, она отслеживает что-то еще…
Щелкая затвором, он пытался решить эту головоломку. Как работает эта триединая штука, что немецкие стервятники в результате становятся боеспособней? Так, еще раз: большая антенна предупреждает о приближении бомбардировщиков, маленькая следит за ними в воздушном пространстве Германии… Но чем все-таки занята вторая маленькая антенка?
И тут ему пришло в голову, что в небе может находиться еще один самолет-истребитель, поднятый по тревоге, чтобы перехватить бомбардировщик. И тогда вторая антенна используется немцами для того, чтобы вести в небе свой собственный самолет… Идея выглядела безумной, но, отойдя назад сфотографировать все три антенны сразу, чтобы было видно, на каком расстоянии они находятся одна от другой, он понял, что ничего она не безумная. Если оператор люфтваффе знает координаты и бомбардировщика, и истребителя, он может направлять истребитель по радио, пока тот не вступит в контакт с бомбардировщиком!
Картинка сложилась. Харальд представил себе схему действий люфтваффе. Большая антенна предупреждает о приближении рейда, так что истребители успевают подняться в воздух. Первая маленькая антенна отлавливает бомбардировщик, когда он подходит ближе. Вторая следит за истребителем, позволяя оператору подсказывать летчику, где находится бомбардировщик. А потом это все равно что стрелять в рыбу, которая плавает в бочке.
«Кстати, про рыбу и бочку. Разве я сейчас не такая же рыба? Белым днем в полный рост стою посреди военной базы и фотографирую секретное оборудование!»
Паника, вспыхнув, охватила его жаром. И хотел бы взять себя в руки и еще несколько раз снять три антенны вместе, с разных точек, но не сумел побороть страх.
«В конце концов, я истратил уже не меньше двадцати кадров. Наверняка этого хватит».
Сунув фотоаппарат в ранец, Харальд поспешил прочь от радара. С перепугу позабыв, что решил пойти длинным, но более безопасным путем на север, он направился к югу, по голым, ни одного кустика, дюнам. В этом направлении ограда была совсем неподалеку от старого лодочного сарая, на который он в прошлый раз в темноте наткнулся.
«Сегодня обойду его со стороны моря, это хоть на несколько шагов прикроет меня от глаз».
На подходе к сараю раздался собачий лай. Харальд испуганно огляделся, но, не заметив ни солдат, ни собаки, сообразил, что шум исходит из лодочного сарая. Видно, военные устроили в бесхозном строении псарню.
И тут загавкала еще одна псина. Харальд пустился бежать.
Эти двое перебудили других собак, те тоже молчать не стали, и лай сделался истерически громким. Добежав до сарая, Харальд повернул к морю, стараясь, чтобы по ходу спринта к ограде сарай заслонял его от главного здания. Страх подгонял, придавал силы. Каждую секунду он ждал, что сейчас прогремит выстрел.
Домчавшись до ограждения, Харальд так и не понял, видели его или нет. Взобрался по забору, как обезьяна, перекинул тело над колючей проволокой и с шумом шлепнулся с другой стороны в мелководье. Поднялся на ноги, оглянулся на базу. За сараем, частично прикрытым зеленью, виднелось главное здание, но солдат вроде не было. Он повернулся и метров сто бежал по полосе прибоя, чтобы собаки не взяли след, а потом повернул в глубь острова. В плотном песке отпечатывались неглубокие следы, но он знал, что стремительно надвигающийся прилив смоет их примерно через минуту. А на дюнах следов не остается.
Через несколько минут он был уже на проселочной дороге. Оглянулся. Никто не преследовал. Тяжело дыша, побежал дальше, бегом к пасторскому дому, и, миновав церковь, увидел, что дверь кухни открыта.
Родители всегда вставали рано.
Харальд вошел в дом. Мать в халате стояла у плиты, заваривала чай. Увидев его, испуганно вскрикнула и выпустила из рук фаянсовый заварочный чайник. Тот упал на плиточный пол. Харальд наклонился, поднял и чайник и отбившийся носик.
— Прости, мама, что напугал.
— Харальд!
Он поцеловал ее в щеку, обнял.
— Отец дома?
— Нет, в церкви. Вчера не было времени прибраться, так он сейчас расставляет стулья.
— А что вчера было?
Харальд удивился. По понедельникам служба не проводилась.
— Церковный совет собирался обсудить твое дело. Постановили в следующее воскресенье тебя «отчитать».
— Месть Флеммингов, — вздохнул Харальд.
Самому было странно, что когда-то придавал значение подобным вещам.
К этому времени охрана наверняка послана выяснить, из-за чего собаки устроили переполох. Если они работают основательно, могут зайти в близлежащие дома, поискать беглеца по амбарам и по сараям.
— Мама, — попросил Харальд, — если придут немцы, скажи, что я всю ночь спал у себя в постели.
— Что случилось? — всполошилась она.
— Потом объясню. — Было бы натуральней, если б он сейчас дрых в постели. — Скажешь им, что я еще сплю, ладно?
— Хорошо…
Выйдя из кухни, он поднялся по лестнице в свою спальню. Повесил ранец на спинку стула. Вынул фотоаппарат и положил в ящик стола. Мелькнула мысль припрятать его, но, во-первых, не было времени, а во-вторых, спрятанный фотоаппарат — доказательство вины. Мигом сбросил с себя одежду, натянул пижаму и улегся под одеяло.
Из кухни послышался голос отца. Харальд поднялся и вышел на лестничную площадку, послушать.
— Что он тут делает? — спрашивал пастор.
— Прячется от немцев, — отвечала мать.
— Господи милосердный, что он опять натворил?
— Не знаю, но…
Мать договорить не успела. Раздался громкий стук в дверь. Молодой голос произнес по-немецки:
— Доброе утро. Мы ищем одного человека. Может, вы видели кого-нибудь незнакомого за последние несколько часов?
— Нет, никого.
Взволнованность в голосе матери была так очевидна, что солдат не мог это не заметить, но, вероятно, привык, что люди, разговаривая с ним, нервничают.
— А вы, господин пастор?
— Нет, — твердо ответил отец.
— В доме кто-нибудь еще есть?
— Мой сын, — ответила мать. — Он еще спит.
— Я должен осмотреть дом, — произнес незваный гость вежливо, но непреклонно: немец не просил разрешения, а ставил в известность.
— Я вас проведу, — кивнул пастор.
Харальд с бьющимся сердцем вернулся в постель. Он слышал топот кованых сапог по каменным плитам первого этажа, скрип дверных петель. Затем шаги застучали вверх по лестнице. Сначала зашли в родительскую спальню, потом в комнату Арне. Наконец, подошли к двери Харальда. Он услышал, как поворачивается дверная ручка.
Харальд закрыл глаза, изображая, что спит, и постарался дышать ровно и медленно.
— Ваш сын, — тихо сказал немец.
— Да.
Наступило молчание.
— Он провел здесь всю ночь?
Харальд затаил дыхание. Он в жизни не слышал, чтобы отец солгал, хотя бы и во спасение.
— Да. Всю ночь, — ответил отец.
Харальд был потрясен. Отец солгал ради него! Жесткий, несгибаемый, самодовольный старый тиран нарушил собственные установления! Значит, все-таки он живой человек…
Под сомкнутыми веками глаза обожгло слезой.
Сапоги протопали по коридору, по лестнице. Было слышно, что перед уходом солдат внизу что-то еще сказал. Харальд поднялся и вышел на лестничную площадку.
— Можешь спуститься, — крикнул отец. — Он ушел.
Харальд вошел в кухню. Пастор стоял мрачнее тучи.
— Спасибо тебе, отец, — произнес Харальд.
— Я согрешил, — объявил пастор.
На мгновение Харальду показалась, что сейчас разразится буря, но лицо старика смягчилось.
— Но я верую во всепрощение Господа, — заявил он очень серьезно.
Харальд очень хорошо понимал, что творится в душе отца, но не знал, как сказать об этом. Единственное, что пришло ему в голову, — обменяться рукопожатиями. Он протянул руку.
Отец посмотрел на нее. Потом принял и, притянув сына к себе, левой рукой обнял за плечи. Прикрыл глаза, не в силах выдержать накал чувств, и когда заговорил, то голос его, поставленный голос проповедника, прозвучал мучительным бормотанием:
— Я думал, они убьют тебя, — еле слышно произнес пастор. — Дорогой мой сын, я думал, они убьют тебя…