Глава 12
Жизнь Харальда походила на руины. Планы рухнули, будущее крылось во тьме. И все-таки он не горевал над своей судьбой, а с нетерпением ждал случая возобновить знакомство с Карен Даквитц. Вспоминал, какая у нее белая кожа, яркие рыжие волосы и как она шла через комнату — не шла, а вытанцовывала… В общем, сейчас ничего не было важнее, чем снова увидеться с ней.
Дания — страна маленькая и симпатичная, но когда делаешь тридцать километров в час, кажется, что едешь по бесконечной пустыне. Полтора дня потребовалось питаемому торфом мотоциклу Харальда, чтобы от пасторского дома на Санде поперек всей страны добраться до Кирстенслота.
Продвижение по монотонно холмистому ландшафту замедляли еще и поломки. Километрах в пятнадцати от дома он проколол шину. Потом на длиннющем мосту, которым полуостров Ютланд соединяется с главным островом Фин, порвалась цепь. Карданная передача у «нимбуса» с паровым мотором не очень-то совместима, поэтому Харальд позаимствовал цепь и цепное колесо у старой газонокосилки. В общем, пришлось несколько километров толкать свой драндулет до ближайшего гаража, где ему заменили звено в цепи.
К тому времени, когда Харальд наконец пересек Фин, ушел последний паром на остров Зеланд. Он поставил мотоцикл на парковку, съел то, что дала в дорогу мать: три толстых ломтя ветчины и кусок пирога, — и всю ночь зяб в порту, дожидаясь утра. Утром же, стоило разжечь топку, дал течь предохранительный клапан, но Харальд исхитрился заделать дыру жевательной резинкой и липкой лентой.
До Кирстенслота добрался в субботу, уже к закату. Хотя ему не терпелось увидеть Карен, все-таки сначала он, миновав развалины монастыря и въезд в поместье, проехал всю деревню с ее таверной, церковью и железнодорожной станцией и отыскал ферму, на которой побывал с Тиком. Харальд считал, что добудет работу. Сейчас горячая пора, а он молод и полон сил.
Просторный фермерский дом стоял посреди опрятного двора. Две маленькие девочки, раскрыв рот, смотрели, как он ставит свой мотоцикл. Наверное, внучки фермера Нильсена, седого старика, которого он тогда видел у церкви.
Хозяин в заляпанных грязью штанах из вельвета и рубашке без воротничка курил трубку позади дома, опершись на забор.
— Добрый вечер, господин Нильсен, — поклонился Харальд.
— Здравствуйте, молодой человек, — осторожно отозвался Нильсен. — Чем могу служить?
— Меня зовут Харальд Олафсен. Мне очень нужна работа, а Йозеф Даквитц говорил, вы берете сезонных рабочих.
— Только не в этом году, сынок.
Харальд опешил. Он не предполагал, что ему откажут.
— Я выносливый…
— Не сомневаюсь. Да и выглядишь ты неплохо. Однако я никого не беру.
— Но почему?
Нильсен вскинул бровь.
— Я мог бы сказать: это не твое дело, — но поскольку и сам был когда-то нахальным юнцом, отвечу: сейчас трудные времена, немцы покупают большую часть того, что я произвожу, по цене, которую сами назначают, и у меня нет наличных, чтобы платить случайным людям.
— Я буду работать только за еду, — в отчаянии воскликнул Харальд.
«На Санде мне дороги нет!» — подумал он.
Нильсен окинул его проницательным взглядом.
— Похоже, ты попал в переделку. Но на таких условиях я нанять тебя не могу. Будут неприятности с профсоюзом.
Похоже, дело безнадежное. Харальд подумал, не поехать ли в Копенгаген. Работу там можно найти, но где жить? Даже к брату нельзя — тот служит на военной базе, где посторонним ночевать строго запрещено.
Нильсен, увидев, как он расстроен, вздохнул:
— Извини, сынок. — Он выбил трубку о верхнюю перекладину забора. — Пойдем, я тебя провожу.
«Наверное, думает, я по дороге что-нибудь стяну», — решил Харальд.
Они вместе обогнули угол дома и вышли на передний двор.
— Это еще что такое? — удивился Нильсен, увидев мотоцикл, испускающий тонкую струйку пара.
— Обыкновенный мотоцикл. Просто я переделал его, чтобы работал на торфе.
— И откуда ты на нем?
— С Морлунде.
— Ну и ну! А выглядит так, словно вот-вот взорвется!
— Он совершенно безопасен. — Харальд даже обиделся. — Я разбираюсь в моторах. Правду сказать, я починил один из ваших тракторов несколько недель назад. Там была течь в системе подачи топлива.
Мелькнула мысль, что Нильсен мог бы нанять его из благодарности, но он сразу себя одернул. Благодарность — это одно, а платить деньги — совсем другое.
— Это ты о чем? — нахмурился Нильсен.
Харальд забросил в топку еще один шмат торфа.
— Я приехал в Кирстенслот на выходные. Мы с Йозефом столкнулись на дороге с вашим работником, Фредериком, когда у него трактор не заводился.
— Ну помню. Так ты тот самый паренек и есть?
— Да. — Харальд уселся в седло.
— Погоди-ка минутку. Может, я тебя все-таки найму.
Харальд, не веря удаче, поднял на него глаза.
— Сезонных работников я позволить себе не могу, а вот механик — совсем другое дело. Ты во всех механизмах разбираешься?
«Скромничать сейчас не время», — решил Харальд.
— Обычно справляюсь с любой поломкой.
— У меня с полдюжины машин стоит без дела из-за нехватки деталей. Как думаешь, сможешь их починить?
— Да.
Нильсен перевел взгляд на мотоцикл.
— Если справился с этим, наверное, и мою сеялку оживишь…
— Отчего ж нет?
— Хорошо, — решительно кивнул фермер. — Беру тебя на испытательный срок.
— Спасибо, господин Нильсен!
— Завтра — воскресенье, так что приходи в понедельник в шесть утра. Мы, крестьяне, встаем рано.
— Я приду!
— Не опаздывай.
Харальд открыл регулятор, пустил пар в цилиндр и поскорей умчался, чтобы Нильсен не успел передумать.
Отъехав так, чтобы никто не услышал, он издал вопль ликования. У него есть работа! Причем интересная, не то что обслуживать покупателей в галантерее, и он нашел ее сам! Харальд преисполнился уверенности в своих силах.
«Да, в этом мире я один-одинешенек, но зато молод, силен и толков. Справлюсь с трудностями!»
Дневной свет почти угас, когда Харальд снова ехал деревней. Он едва не проглядел человека в полицейской форме, который, ступив на мостовую, махнул ему остановиться. Нажал на тормоза в последнюю минуту, выпустив из предохранительного клапана целое облако пара. В полицейском он узнал местного нациста Пера Хансена.
— Что это еще за чертовщина? — осведомился Хансен, ткнув в мотоцикл.
— Мотоцикл «нимбус» с паровым двигателем.
— По-моему, эта штука небезопасная.
«Ох и надоело объясняться с бестолковщиной, которая судит о том, в чем ничего не понимает!» — подумал Харальд, но заставил себя прямо-таки искриться вежливостью:
— Уверяю вас, господин полицейский, машина полностью безопасна. Это официальный запрос, или вы просто удовлетворяете свое любопытство?
— Ты тут не умничай, паренек. Я ведь тебя уже видал здесь, верно?
Харальд напомнил себе, что с законом ссориться не стоит. Он ведь уже провел ночь в тюрьме, и не далее как на этой неделе.
— Меня зовут Харальд Олафсен.
— Ты дружок этих евреев из замка.
Харальд тут же потерял самообладание.
— А это не вашего ума дело, с кем я дружу.
— Ого! Вот как! — отозвался Хансен с довольным видом, будто ждал именно такого ответа. — Теперь я знаю, что ты за фрукт, молодой человек, — зловредно произнес он. — Буду за тобой присматривать.
Харальд нажал на газ, ругая себя последними словами.
«Надо держать себя в руках! А теперь у меня во врагах местный полицейский, и всего-то из-за никчемной фразочки про евреев. Когда наконец я научусь избегать ловушек?»
Не доехав с полкилометра до ворот замка, он свернул с дороги на колею, ведущую к монастырю. Увидеть его из замка нельзя, и вряд ли в субботний вечер в саду кто-то работает.
Оставив мотоцикл у западного фасада и миновав бывшие кельи, Харальд вошел в церковь через боковую дверь. Поначалу в тусклом вечернем свете, сочащемся сквозь высокие окна, различались только призрачные силуэты вещей, потом глаз привык и Харальд узнал «роллс-ройс» под чехлом из брезента, ящик со старыми игрушками и сложивший крылья биплан «хорнет мот». Казалось, с тех пор как он тут был, ни одна живая душа в церковь не входила.
Харальд отворил тяжелую главную дверь, вкатил мотоцикл внутрь и закрыл дверь снова.
Перекрыв пар, он позволил себе минутку самодовольства. Ну в самом деле! Пересек всю страну на собственноручно перекроенном мотоцикле, сам устроился на работу, сам нашел кров над головой.
«Тут отцу ни за что меня не найти. А если в семье произойдет что-то важное, брат знает, где я».
А лучше всего то, что есть неплохой шанс увидеться с Карен. Вспомнив, что после ужина она любит выкурить на террасе сигаретку, Харальд решил пойти к террасе. Это рискованно, можно наткнуться на господина Даквитца, но сегодня ему, похоже, везет.
В углу, рядом с верстаком и полкой для инструментов, находилась раковина с краном. Харальд два дня не мылся. Он сбросил рубашку и, как мог, вымылся холодной водой без мыла. Сполоснул рубашку, повесил сушиться на гвоздь, а из чемодана достал чистую.
Прямая как стрела дорога в восемьсот метров длиной вела от въездных ворот к замку. Чтобы никто не увидел, Харальд сделал круг и подошел к дому лесом. Миновал конюшни, пересек огород и, прячась за стволом кедра, осмотрел заднюю часть дома. Вон там гостиная, из нее стеклянные двери ведут на террасу. Рядом столовая. Черные шторы затемнения не задвинуты, потому что свет еще не включен, но свечка мерцает.
Он понял, что семейство ужинает. Тик сейчас в школе: ученикам Янсборга поездка домой дозволялась раз в две недели, эти выходные он там, — так что Карен ужинает с родителями, если, конечно, нет гостей. Харальд решил рискнуть и подобраться поближе. Перебежками пересек лужайку и тихонько подкрался к дому. Из гостиной доносился голос диктора Би-би-си, сообщавшего, что вишисты оставили Дамаск и туда входят объединенные силы Британии, доминионов и «Свободной Франции». Неплохо в кои-то веки услышать, что нацистам досталось, хотя и трудно представить, как добрая весть из Сирии скажется на судьбе его кузины Моники в Гамбурге. Украдкой заглянув в окно столовой, Харальд увидел, что трапеза окончена: горничная убирала со стола.
— И что это вы здесь, по-вашему, делаете? — раздался у него за спиной голос.
Он обернулся.
Карен шла к нему по террасе. В вечернем свете ее бледная кожа излучала сияние. Она была в длинном платье цвета сильно разбавленного аквамарина и не шла, а скользила, совсем как призрак.
— Тише! — прошипел он.
Стемнело уже так, что Карен его не признала.
— «Тише»? — возмутилась она с жаром, в котором не было ничего призрачного. — Выхожу, вижу, как неизвестно кто пялится в наши окна, и вы смеете говорить мне «тише»?
Из дома раздался лай.
Всерьез Карен сердится или просто валяет дурака, Харальд не разобрал.
— Нельзя, чтобы господин Даквитц знал, что я здесь! — быстро проговорил он.
— Вам стоит бояться полиции, а не моего отца!
Тут прибежал рыжий сеттер Тор защитить хозяйку от незваного гостя, и уж он-то сразу признал Харальда, лизнул ему руку.
— Вы не узнаете меня? Я Харальд Олафсен. Тот, что гостил здесь две недели назад.
— А! Буги-вуги! И что ты высматриваешь на нашей террасе? Неужто вернулся ограбить нас?
— Карен? — выглянул из стеклянных дверей господин Даквитц. — Кто-то пришел?
Харальд затаил дыхание. Если Карен выдаст его, все погибло. Карен после томительной паузы отозвалась:
— Все в порядке, папа. Это мой друг.
Господин Даквитц прищурился, пытаясь разглядеть, кто с ней, но не разглядел и, проворчав что-то, вернулся в дом.
— Спасибо, — выдохнул Харальд.
Карен уселась на низкий парапет и закурила.
— Пожалуйста, но за это ты должен объяснить мне, в чем дело.
Платье удивительно шло к ее зеленым глазам, сияющим так, будто подсвечены изнутри.
Харальд сел рядом.
— Поссорился с отцом и ушел из дому.
— Почему сюда?
Сама Карен в известной мере была тому причиной, но Харальд решил, что говорить об этом не стоит.
— Я нанялся к фермеру Нильсену — буду чинить его трактора и машины.
— Надо же, какой предприимчивый! А жить где будешь?
— Ну… в старом монастыре.
— Еще и нахал к тому же!
— Не без того.
— И конечно, ты привез с собой одеяла и прочее?
— Вообще-то нет.
— Ночью будет холодновато.
— Переживу.
— Ну-ну…
Она замолчала, покуривая и глядя на погружающийся в темноту сад. Харальд, не отрывая глаз, следил, как мерцают тени на ее лице. Всё вместе, взятое в сочетании: большой рот, чуточку кривоватый нос и шапка вьющихся волос — удивительным образом очаровывало. Но вот полные губы выпустили последнюю струйку дыма. Швырнув окурок в цветочную клумбу, Карен встала.
— Что ж, удачи! — проговорила она, вошла в дом и закрыла за собой стеклянную дверь.
«Однако… — обескураженно подумал Харальд. — Дай мне волю, я говорил бы с ней ночь напролет, а ей, и пяти минут не прошло, сделалось скучно. Да и в прошлый раз, когда я гостил здесь, она тоже то давала понять, что рада мне, то обдавала холодом, попеременно. Наверное, это игра, в которую она любит играть. Или так переменчивы ее чувства».
Впрочем, мысль о том, что у Карен есть к нему хоть какие-то чувства, пусть даже и ненадежные, согревала.
Возвращаясь в монастырь, он заметил, как быстро остывает ночной воздух.
«Карен права, ночью я околею. В церкви пол покрыт плиткой, от одного взгляда на которую мороз по коже. Правда жаль, что не догадался захватить с собой одеяло».
Он огляделся, где устроить постель. Тусклый свет звезд, проникая в окна, кое-как освещал внутреннее пространство церкви. В восточной части, в закругленной стене, когда-то окружавшей алтарь, была встроена широкая полка, а над полкой возвышалась «сень», балдахин. Видно, в старые времена это было почетное место, где стоял предмет поклонения: священная реликвия, драгоценная чаша, изображение Богоматери. Но теперь эта полка больше всего прочего в церкви напоминала лежанку, так что Харальд на нее и улегся.
В разбитое окно виднелись верхушки деревьев да россыпь звезд на темно-синем небе. Он лежал и думал о Карен. Представлял, как она с нежностью гладит его по волосам, легонько касается губами его щеки, как вскидывает руки ему за спину и обнимает его. Совсем не так он представлял себе свидание с Биргит Клауссен, девушкой из Морлунде, с которой познакомился на Пасху. Когда в его мечтах царила Биргит, она всегда расстегивала лифчик, или кувыркалась в постели, или в нетерпении срывала с него рубашку. Карен играла свою роль тоньше, была скорей любящей, чем страстной, хотя во взоре ее пряталось обещание большего.
Харальд совсем продрог. Поднялся. Может, получится заснуть в аэроплане? Тыкаясь в темноте, нашарил ручку, однако, открыв дверцу кабины, услышал шорох, писк и вспомнил, что в обшивке кресла мыши устроили себе гнездо. Мышей он не боялся, но заставить себя спать с ними не мог.
А если «роллс-ройс»? Поджав ноги, можно уместиться там на заднем сиденье. Все просторней, чем в «шершне». В темноте снять брезент с автомобиля удастся не сразу, но можно попробовать. Правда, еще вопрос, не заперты ли дверцы на ключ.
Харальд возился с чехлом, разыскивая, нет ли застежки, которую можно расстегнуть, когда послышались легкие шаги. Он замер. Вскоре по окну чиркнул луч электрического фонарика. Неужели у Даквитцев по ночам ходит патрульный?
Он уставился на дверь, которая вела к кельям. Свет приближался. Харальд прижался спиной к стене, стараясь не дышать. И тут услышал голос:
— Харальд?
— Карен! — Сердце подпрыгнуло от радости.
— Ты где?
— В церкви.
Луч отыскал его, а потом она поставила фонарь на попа, чтобы стало светлей. Он заметил, что в руках у нее сверток.
— Я принесла тебе одеяла.
Харальд расплылся в улыбке.
«За одеяла спасибо, конечно, но еще приятней, что ты обо мне думала!»
— Я как раз собирался спать в машине.
— Ты слишком длинный.
Развернув одеяла, он нашел внутри еще один сверток.
— Я подумала: ты, наверное, голодный.
В свете ее фонарика он увидел каравай хлеба, корзиночку с клубникой и палку колбасы. Еще там была фляжка. Отвернув крышечку, он понюхал: свежесваренный кофе.
Тут Харальд понял, что страшно проголодался, и накинулся на еду, стараясь не рвать ее зубами, как оголодавший шакал. Раздалось мяуканье, и в круг света вступил тот самый костлявый черно-белый котяра, которого он встретил, когда попал в церковь впервые. Он бросил коту кусок колбасы. Тот понюхал, перевернул колбасу лапкой и с достоинством принялся есть.
— Как его зовут? — поинтересовался Харальд.
— Думаю, никак. Он бездомный.
На затылке у кота шерсть росла хохолком-пирамидкой.
— Пожалуй, назову его Пайнтоп, — решил Харальд. — В честь моего любимого пианиста.
— Отличное имя.
Он умял все.
— Уф, здорово! Спасибо тебе.
— Надо было принести больше. Когда ты последний раз ел?
— Вчера.
— А как добрался сюда?
— На мотоцикле. — Он махнул в направлении того угла, где стояла его машинка. — Он медленный, потому что ездит на торфе, так что целых два дня ушло, чтобы доехать сюда с Санде.
— А у тебя есть характер, Харальд Олафсен.
— Да ну? — Он не был уверен, что это комплимент.
— Правда. Знаешь, я таких, как ты, еще не встречала.
«А вот это уже, кажется, неплохо…»
— Если честно, то же самое я думаю о тебе.
— Да брось ты! В мире сколько угодно домашних девочек, которые хотят в балерины, а вот много ли народу проехало через всю Данию на торфоцикле?
Он рассмеялся, довольный. Они помолчали.
— Мне очень жаль… я имею в виду Поуля, — произнес наконец Харальд. — Ты, наверное, страшно переживала.
— Ужасно. Ревела весь день.
— Вы были очень близки?
— Мы встречались три раза, и я не чувствовала влюбленности, но все равно это невыносимо. — Глаза Карен налились слезами, она шмыгнула носом.
Харальд, к стыду своему, до неприличия обрадовался, что романа у них с Поулем не случилось.
— Очень печально, — произнес он, чувствуя себя лицемером.
— Я страшно горевала, когда наша бабушка умерла, но в этот раз все почему-то еще больнее. Бабушка была старенькая, болела, но Поуль-то — здоровый, веселый, красивый и полный сил!
— Ты знаешь, как это произошло? — осторожно поинтересовался Харальд.
— Нет. Военные напустили такую дурацкую таинственность! — сердито воскликнула она. — Сказали только, что разбился на самолете и что обстоятельства дела засекречены.
— Что-то скрывают, наверное.
— Что, например?
Он понял, что не сможет открыть ей свои предположения, не признавшись в своей связи с Сопротивлением, и сымпровизировал:
— Ну, собственную некомпетентность. Возможно, самолет был в неисправном состоянии.
— Не могут они под предлогом военной тайны скрывать такое!
— Еще как могут. Кто узнает-то?
— Не верю, что наши военные так бесчестны, — отрезала Карен.
Харальд понял, что задел ее, причем так же, как в день своего приезда в Кирстенслот, и точно тем же способом: насмешкой отозвавшись на ее легковерие.
— Наверное, ты права, — заторопился он.
Это была неправда: он чувствовал, что Карен как раз не права, — но ссориться не хотелось.
Карен поднялась с места.
— Мне надо вернуться, пока дом не заперли на ночь, — холодно произнесла она.
— Спасибо тебе за еду и одеяла. Ты милосердный ангел!
— Ну, обычно я не такая, — чуточку смягчилась девушка.
— Завтра увидимся?
— Может быть. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
