Глава 15
Я родился в 1960 году, а значит, мне было семь лет во время «лета любви», тринадцать в конце наших эффективных действий во Вьетнаме и пятнадцать, когда мы окончательно оттуда ушли. Из чего следовало, что меня не коснулись проблемы американских военных с наркотиками. Годы «пурпурного тумана» прошли мимо. Я застал более позднюю, стабильную стадию. Как и многие другие солдаты, я понемногу курил травку – достаточно часто, чтобы у меня появились любимые сорта, но никогда не увлекался этими вещами настолько, чтобы попасть в списки постоянных любителей. Я употреблял марихуану лишь иногда. И я покупал, но никогда не продавал.
Однако в качестве военного полицейского я видел множество сделок по продаже наркотиков, как успешных, так и неудачных. Я давно выучил правила. И знал наверняка, что в тех случаях, когда сделка заканчивается стрельбой и трупами, в карманах у мертвеца ничего не остается – ни денег, ни наркотиков. Это исключено. Зачем их оставлять? Если мертвец – покупатель, то продавец убегает со своими наркотиками и деньгами покупателя. Если не повезло продавцу, то покупатель получает весь товар бесплатно. Деньги он просто оставляет себе. В любом случае убийца оказывается в выигрыше – его расход составляет всего несколько пуль, ну, и нужно еще обыскать тело.
– Это чушь, Санчес, – сказал я. – Фальшивка.
– Конечно. Я и сам знаю.
– А ты им это сказал?
– Зачем? Они гражданские, но вовсе не идиоты.
– Так почему же они радуются?
– Потому что они получают зеленый свет. Если им не удастся закрыть дело, они просто его спишут. Репутация Брубейкера будет испорчена, а они выйдут сухими из воды.
– Свидетелей найти не удалось?
– Ни одного.
– Но сделано два выстрела, – возразил я. – Кто-то должен был их слышать.
– Полицейские утверждают, что никто ничего не слышал.
– Уиллард придет в ярость, – сказал я.
– Ну, это не наша проблема.
– У тебя есть алиби?
– У меня? А мне оно потребуется?
– Уиллард будет искать способы давления. Он постарается сделать все, чтобы заставить тебя подчиниться его приказам.
Санчес не стал отвечать сразу. В трубке что-то шипело. Затем он снова заговорил:
– Полагаю, я в полной безопасности. Обвинения будет выдвигать полицейский участок Колумбии, а не я.
– Будь осторожен, – предупредил я.
– Не сомневайся, – ответил он.
Я положил трубку. Саммер погрузилась в размышления. Ее лицо напряглось, и я видел, как подрагивают ее нижние веки.
– Что такое? – спросил я.
– Вы уверены, что это подстава? – спросила она.
– Очень похоже, – ответил я.
– Ладно, – кивнула она. – Хорошо.
Она все еще стояла рядом с картой. Мизинец касался булавки Форт-Бэрда, указательный палец – булавки, обозначающей Колумбию.
– Мы согласились, что наркотики подброшены. Мы в этом уверены. Теперь мы видим, что все укладывается в схему. Наркотики и деньги в кармане Брубейкера – то же самое, что ветка в заднем проходе Карбона и йогурт у него на спине. Тщательно продуманный отвлекающий маневр. Сокрытие истинного мотива. Вполне определенный modus operandi. Теперь это уже не просто догадки. Один и тот же человек совершил оба преступления. Он убил Карбона здесь, сел в машину, поехал в Колумбию и расправился с Брубейкером. Видна четкая последовательность действий. Все сходится. Время, расстояния, образ мыслей преступника.
Я посмотрел на Саммер. Ее маленькая коричневая рука напоминала морскую звезду. Ногти были покрыты прозрачным лаком. Глаза блестели.
– Почему он выбросил ломик? – спросил я. – После Карбона, но перед Брубейкером?
– Потому что, как любой нормальный человек, он предпочитает пистолет, – ответила Саммер. – Но он знает, что здесь им пользоваться нельзя. Слишком много шума. В миле от центра базы, поздно вечером – мы бы все сбежались. А вот в криминальном районе большого города никто не обратит внимания на выстрелы. И тут преступник не ошибся.
– Но мог ли он быть в этом уверен?
– Нет, – ответила Саммер. – Полной уверенности у него не было. Он заранее договорился о встречах, а потому знал, куда он направляется. Но он не мог знать наверняка, какая будет обстановка на месте. Поэтому он хотел иметь запасное оружие. Однако ломик был покрыт кровью и волосами Карбона. Убийца не мог его вымыть. Он торопился. Земля замерзла. Он не нашел участка мягкой травы, чтобы обтереть ломик. Может быть, он боялся попасть в пробку по дороге на юг. Вот почему он выбросил ломик.
Я кивнул. В конечном счете от ломика следовало избавиться. Пистолет куда более надежное оружие против опасного противника. В особенности на узкой улочке – в противоположность открытому темному месту, где он расправился с Карбоном. Я зевнул и закрыл глаза. «Открытое темное место, где он расправился с Карбоном». Глаза мои тут же открылись.
– Он убил Карбона здесь, – повторил я. – А потом сел в машину, поехал в Колумбию и прикончил там Брубейкера.
– Да, – сказала Саммер.
– Но вы установили, что у него уже была машина, – напомнил я.
– Верно, – согласилась Саммер.
– Вы предположили, что он ехал на машине вместе с Карбоном, ударил его по голове, потом надругался над ним и вернулся на базу. Тогда ваши рассуждения выглядели весьма логично. А потом мы нашли ломик и получили подтверждение.
– Благодарю вас, – сказала она.
– Мы рассудили так, что он припарковал машину и занялся своими делами.
– Правильно, – сказала Саммер.
– Однако он не мог припарковать машину и заняться своими делами. Теперь мы считаем, что он сразу поехал в Колумбию, в Южную Каролину. На встречу с Брубейкером. А эта поездка занимает три часа. Он торопился. Ему нельзя было тратить время попусту.
– Правильно, – повторила Саммер.
– Значит, он не парковал свою машину. Он даже не касался тормозов. И поехал к главным воротам. Иначе он не мог покинуть базу. Он направился прямо к главным воротам, Саммер, сразу же после убийства Карбона, между девятью и десятью часами.
– Проверьте журнал въезда и выезда, – предложила Саммер. – Там на столе есть копия.
Мы вместе проверили записи. Операция «Правое дело» в Панаме переместила готовность всех баз на территории США на один уровень по шкале DEFCON, в результате чего все закрытые базы стали фиксировать уходы и приходы своих служащих в специальных журналах, все страницы которых были заранее пронумерованы в правом верхнем углу. У нас имелась очень хорошая копия страницы за 4 января. Я не сомневался, что она настоящая и полная. И точная. У военной полиции есть множество недостатков, но путаница с бумагами среди них не числится.
Саммер взяла у меня страницу и прикрепила ее на стене возле карты. Мы встали рядом и посмотрели на нее. Страница была разделена на шесть колонок: дата, время въезда, время выезда, номер автомобиля, фамилии пассажиров и причина въезда или выезда.
– Движение было слабым, – сказала Саммер.
Я ничего не ответил, поскольку не знал: девятнадцать позиций – это много или мало? Я еще не успел привыкнуть к Бэрду, и прошло много времени с тех пор, как я занимался подобной работой на других базах. Но определенно это было значительно меньше, чем обычно бывает в канун Нового года.
– В основном люди возвращались после праздников, – сказала Саммер.
Я кивнул. Четырнадцать человек въехали на базу, и не было записей о том, что впоследствии они покинули ее территорию. Значит, четырнадцать человек приступили к работе после праздников. Или они вернулись на базу по каким-то другим причинам. Среди них был и я: «1-4-90, 23.02, Ричер Дж., майор, ВНБ», то есть: «Четвертое января 1990 года, две минуты двенадцатого, Ричер Дж., майор, возвращение на базу». Из Парижа в старый офис Гарбера в Рок-Крике. Номер моего автомобиля был записан так: «Пешеход». Мой сержант тоже находилась в списке. Она приехала в девять тридцать на автомобиле с номерами Северной Каролины.
Четырнадцать человек вернулись и остались на базе.
И только пять человек покинули базу.
Трое из них просто доставили провизию. Скорее всего, большие грузовики. На базу привозят много продуктов. Нужно кормить огромное количество голодных ртов. Три грузовика в день – пожалуй, это правильная цифра. Все они прибыли в первой половине дня, а вскоре покинули территорию базы. Последний уехал в три часа дня.
Потом образовалось окно продолжительностью в семь часов.
Предпоследними в этот день покинули базу Вассель и Кумер, отужинавшие в офицерском клубе. Они проехали через ворота в 22.01. Перед этим их отметили в 18.45. Именно тогда был записан номер их автомобиля, а также имена и звания. Причина прибытия на базу – визит вежливости.
Пять выездов. Четыре я уже проверил.
Остался один.
Вот как был записан последний человек, покинувший Форт-Бэрд четвертого января: «1-4-90, 22.11, Трифонов С., сержант». Автомобиль с номером Северной Каролины. Время въезда отсутствовало. Графа «Причина» осталась незаполненной. Из чего следовало, что сержант Трифонов находился на базе весь день или всю неделю, а потом уехал в одиннадцать минут одиннадцатого. Причина не значилась, поскольку на посту не получили указаний задавать уезжающим солдатам соответствующие вопросы. Предполагалось, что он едет выпить, или поесть, или еще как-то развлечься. Вопросы задаются при въезде, а не при выезде.
Мы проверили еще раз, чтобы не совершить ошибки. И получили тот же результат. Если не считать генерала Васселя и полковника Кумера в «меркурии гранд-маркизе», а затем сержанта по фамилии Трифонов на какой-то неизвестной машине, 4 января никто не выезжал и не выходил пешком с базы, кроме трех грузовиков, которые доставили продовольствие.
– Ладно, – сказала Саммер. – Сержант Трифонов. Кем бы он ни был. Значит, он убийца.
– Похоже на то, – сказал я.
Я позвонил на пост у ворот. Трубку взял тот же парень, с которым я разговаривал в прошлый раз, когда проверял Васселя и Кумера. Голос я узнал сразу. Я попросил его поискать записи, сделанные после 4 января, и проверить, когда сержант Трифонов вернулся в Бэрд. Я объяснил ему, что Трифонов мог объявиться в любое время после четырех тридцати утром 5 января. Мне пришлось немного подождать. В трубке было слышно, как он переворачивает шуршащие страницы журналы. Он не торопился, стараясь ничего не пропустить.
– Сэр, он вернулся ровно в пять часов. Пятого января, в пять ноль-ноль, сержант Трифонов вернулся на базу. – Я услышал, как он переворачивает еще одну страницу. – Он уехал в двадцать два часа одиннадцать минут предыдущего вечера.
– Помните что-нибудь о нем?
– Он покинул базу примерно через десять минут после старших офицеров бронетанковых войск, о которых вы спрашивали меня прежде. Помню, что он торопился. Даже не стал ждать, пока шлагбаум полностью поднимется. Проехал впритирку с ним.
– На какой машине он ехал?
– Кажется, на «корвете». Машина не новая. Но выглядела превосходно.
– Вы все еще были на посту, когда он вернулся?
– Да, сэр.
– Помните что-нибудь?
– Ничего, о чем бы стоило упомянуть. Мы перекинулись парой фраз. У него иностранный акцент.
– Как он был одет?
– В гражданское. Кожаная куртка, кажется. Я решил, что у него была увольнительная.
– А сейчас он на базе?
Я услышал, как вновь переворачиваются страницы. Представил, как солдат медленно водит пальцем по линиям.
– Больше его нет в журнале, сэр, – доложил он. – До настоящего времени. Значит, он где-то на базе.
– Хорошо, – сказал я. – Спасибо, солдат.
Я повесил трубку. Саммер взглянула на меня.
– Он вернулся в пять ноль-ноль, – сказал я. – Через три с половиной часа после того, как остановились часы Брубейкера.
– Доехал за три с половиной часа, – заметила Саммер.
– И сейчас он здесь.
– А кто он?
Я позвонил в штаб. Задал вопрос. Мне объяснили, кто он такой. Я положил трубку и посмотрел в глаза Саммер.
– Он из «Дельты». Перебежчик из Болгарии. Его взяли в качестве инструктора. Он знает вещи, которые неизвестны нашим парням.
Я встал из-за письменного стола и подошел к висящей на стене карте. Приложил собственные пальцы к булавочным головкам – мизинец на Форт-Бэрд, указательный на Колумбию, – словно пытался проверить нашу теорию на ощупь. Сто пятьдесят миль. Три часа и двенадцать минут, чтобы доехать до места, и три часа и тридцать семь минут на обратную дорогу. Я сделал устные выкладки и получил значение средней скорости. Получилось сорок семь миль в час туда и сорок одна миля в час обратно. Ночью, по пустынной дороге, в «шевроле корвете». Он мог это проделать, даже не снимая машину с ручного тормоза.
– Будем его брать? – спросила Саммер.
Я покачал головой.
– Нет, я сделаю это сам. Прямо сейчас.
– Разумно ли это?
– Наверное, нет. Но я не хочу, чтобы эти парни думали, будто они взяли меня за горло.
Саммер немного помолчала и наконец сказала:
– Я поеду с вами.
– Ладно, – ответил я.
Было пять часов дня, то есть прошло ровно тридцать шесть часов с того момента, как Трифонов вернулся на базу. Погода была сумрачной и холодной. Мы взяли оружие, наручники и пакеты для сбора улик. В гараже военной полиции мы выбрали «хаммер» с отделенным от кабины зарешеченным отделением и без внутренних ручек. За руль села Саммер. Она припарковалась у въезда на территорию «Дельты». Часовой пропустил нас внутрь. Мы пошли вдоль главного здания, пока я не нашел вход в клуб сержантского состава. Мы с Саммер остановились.
– Вы пойдете внутрь? – спросила она.
– Только на минутку.
– В одиночку?
Я кивнул:
– А потом мы зайдем в арсенал.
– Не самое разумное решение. Я бы могла пойти с вами.
– Зачем?
Она заколебалась.
– В качестве свидетеля, наверное.
– Свидетеля чего?
– Того, что они с вами сделают.
Я улыбнулся.
– Замечательно.
И распахнул дверь.
Внутри оказалось довольно много народу. В тусклом освещении медленно плыли клубы дыма. Уши сразу заложило от шума. Потом меня увидели, и в баре стало тихо. Я пошел вперед. Люди стояли на своих местах, ни один не пошевелился, чтобы дать мне пройти. Я продирался между ними, толкая то одного, то другого. Сквозь толпу. Никто не уступал мне дорогу. Они пихали меня плечами справа и слева. Я молча отвечал тем же. Мой рост составляет шесть футов и пять дюймов, и я вешу двести тридцать фунтов. В таком соревновании у меня имелись шансы на успех.
Я прошел через вестибюль и оказался в самом баре. Произошло то же самое. Наступила тишина. Люди поворачивались в мою сторону. Смотрели на меня. Я продолжал проталкиваться вперед. В баре было тихо, я слышал лишь напряженное дыхание, глухие удары плеча о плечо и звук своих шагов. Я смотрел в дальнюю стену. На моем пути встал молодой загорелый парень с бородой. Он держал в руке кружку с пивом. Я продолжал идти прямо, он отклонился вправо, мы столкнулись, и половина содержимого его кружки выплеснулась на покрытый линолеумом пол.
– Ты разлил мою выпивку.
Я остановился. Посмотрел на пол. Взглянул парню в глаза и посоветовал:
– Ну так слижи ее языком.
С секунду мы стояли лицом к лицу. Потом я прошел мимо него. У меня зачесалась спина. Но я не собирался оборачиваться. Ни в коем случае. До тех пор, пока не услышу звук разбивающейся о стол бутылки.
Я так ничего и не услышал. Мне удалось благополучно добраться до дальней стены. Я коснулся ее рукой, как пловец стенки бассейна. Развернулся и зашагал обратно. Теперь все происходило иначе. В баре по-прежнему царила тишина. Я немного ускорил шаг. Затем стал толкать тех, кто стоял на моем пути, немного сильнее. Скорость дает преимущества. К тому моменту, когда до вестибюля оставалось десять шагов, люди начали уступать мне дорогу, делая шаг в сторону.
Я решил, что мы друг друга поняли. В вестибюле я уже не шел по прямой. Посетители также продемонстрировали минимальную вежливость. Я вышел наружу, как любой другой цивилизованный человек выходит из общественного заведения. У двери я остановился. Повернулся назад. Медленно оглядел лица людей в баре: одну группу, другую… «Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи». Потом я вновь повернулся к ним спиной и вышел на холодный свежий воздух.
Саммер снаружи не оказалось.
Я огляделся и через секунду увидел ее выходящей из служебного входа, находившегося в десяти футах от главного. Она вошла через него в бар с другой стороны. Я понял, что Саммер прикрывала мне спину.
Она посмотрела на меня и сказала:
– Теперь вы знаете.
– Что именно?
– Как чувствовали себя первые черные солдаты. И первые женщины, ставшие солдатами.
Саммер провела меня к старому авиационному ангару, в котором находился арсенал «Дельты». Она не шутила, когда говорила, что они способны вооружить африканскую диктатуру. Под потолком ангара горели яркие светильники, здесь имелся небольшой арсенал специальных средств передвижения и множество самого разнообразного ручного оружия. Похоже, Дэвид Брубейкер сумел многого добиться для своей части в Пентагоне.
– Сюда, – сказала Саммер.
Она подвела меня к проволочному загону площадью примерно в пятнадцать квадратных футов. Сооружение имело три стены и крышу и напоминало собачий вольер. Проволочная дверь была распахнута, на цепи болтался висячий замок. За дверью виднелась стойка, за которой стоял мужчина в полевой форме. Он не отдал нам честь. Не встал по стойке «смирно». Но и не стал отворачиваться от нас. Просто стоял и вполне нейтрально на меня смотрел. Очевидно, таким был этикет «Дельты».
– Чем могу помочь? – спросил он, словно был продавцом в магазине, а я зашел что-нибудь купить.
За его спиной виднелись полки с ручным оружием самого разного вида. Я насчитал пять моделей автоматов. Тут были М-16, А-1 и А-2. И пистолеты. Некоторые совсем новенькие, другие не раз побывали в деле. Они были сложены аккуратно, но без особых церемоний – инструменты профессионалов, не больше и не меньше.
На стойке лежал толстый журнал.
– Вы записываете оружие при выдаче и приеме? – спросил я.
– Как служащий на парковке, – ответил он. – Нам запрещено носить личное оружие на территории базы.
Он смотрел на Саммер. Вероятно, он уже беседовал с ней, когда она разыскивала новый П-7 Карбона.
– Каким пистолетом пользуется сержант Трифонов? – спросил я.
– Трифонов? Он предпочитает «Штейр GB».
– Покажите мне.
Он отошел к полкам с пистолетами и вернулся с черным «штейром», держа пистолет за дуло. Пистолет был смазан и вообще казался ухоженным. Я достал мешок для улик, и он молча опустил в него оружие. Я застегнул молнию и посмотрел на пистолет сквозь пластик.
– Девять миллиметров, – сказала Саммер.
Я кивнул. Это был хороший пистолет, но несчастливый. «Штейр» выпустили в надежде, что он будет принят на вооружение австрийской армией, но там предпочли «глок». В результате «штейр» стал сиротой, как Золушка. Как и Золушка, он обладал рядом замечательных качеств. Обойма содержала восемнадцать патронов – довольно много, но он весил менее двух с половиной фунтов без обоймы (превосходный результат). Разобрать и собрать пистолет можно за двенадцать секунд – довольно быстро. Но главным его достоинством являлась слабая отдача. Все автоматическое оружие использует высвобождающиеся после выстрела газы для перезарядки затвора и подачи следующего патрона. Но в реальном мире часть патронов оказываются слишком старыми или некачественными. После подрыва выделяется разное количество газов. Если газов будет недостаточно, то пистолет не сможет обеспечить автоматическую стрельбу. Ну а если газов окажется слишком много, пистолет может и вовсе взорваться у вас в руках. Однако «штейр» сконструировали так, что он справлялся с патронами самого низкого качества. Если бы я служил в частях специального назначения, вынужденных пользоваться патронами, полученными из сомнительных источников, я бы выбрал «штейр». И в таком случае мог бы быть уверен в том, что мой пистолет будет стрелять десять раз из десяти.
Сквозь пластик я нажал на рычаг, высвобождающий обойму, и вытряхнул ее из пакета. Это была обойма на восемнадцать патронов, в ней осталось шестнадцать. Я надавил на затвор – в стволе оказался еще один патрон. Видимо, Трифонов расхаживал с пистолетом, заряженным девятнадцатью патронами. Восемнадцать в магазине и один в стволе. Значит, он стрелял дважды.
– У вас есть телефон? – спросил я.
Парень из арсенала кивнул в сторону будки, стоящей в углу ангара, в двадцати футах от поста. Я зашел туда и позвонил своему сержанту. Мне ответил парень из Луизианы. Капрал. Женщина из ночной смены все еще оставалась у себя дома, в трейлере, укладывала своего ребенка спать, принимала душ и готовилась выйти на работу.
– Соедини меня с Санчесом в Джексоне, – велел я.
Я стоял с трубкой возле уха и ждал. Одну минуту. Две.
– Что? – сказал Санчес.
– Удалось найти гильзы? – спросил я.
– Нет, – ответил он. – Преступник навел порядок на месте преступления.
– Жаль. А не то мы могли бы идентифицировать пули.
– Ты нашел парня?
– Сейчас у меня в руках его пистолет. «Штейр» с полной обоймой, в которой не хватает двух патронов.
– Кто он такой?
– Я расскажу тебе позже. Пусть гражданские немного попотеют.
– Один из наших?
– Грустно, но это так.
Санчес ничего не ответил.
– Они нашли пули? – спросил я.
– Нет, – ответил Санчес.
– Но почему? Ведь дело было в переулке, верно? Как далеко они могли улететь? Наверняка застряли где-нибудь в кирпичах.
– Тогда от них не будет никакого толку. Полностью смятые пули невозможно идентифицировать.
– Они были в оболочке, – сказал я. – Мы могли бы их взвесить.
– Пули не нашли.
– А их искали?
– Я не знаю.
– Удалось обнаружить каких-нибудь свидетелей?
– Нет.
– Машину Брубейкера нашли?
– Нет.
– Она должна быть где-то там, Санчес. Он приехал на машине в полночь или в час. И его машину легко отличить. Неужели они и машину не стали искать?
– Они что-то скрывают. Я это чувствую.
– Уиллард уже добрался до тебя?
– Жду его с минуты на минуту.
– Передай ему, что дело Брубейкера завершено, – сказал я. – И скажи, что до тебя дошел слух, будто первая смерть не была результатом несчастного случая. Это окончательно испортит ему настроение.
Я повесил трубку и вернулся к клетке. Саммер вошла внутрь и стояла плечом к плечу рядом с парнем из арсенала. Они вместе изучали журнал.
– Взгляните сюда, – сказала она.
Указательными пальцами обеих рук она ткнула в две отдельные записи. Трифонов расписался за свой личный «штейр» 4 января, в семь тридцать вечера. А сдал его 5 января, в четверть шестого утра. У него оказалась крупная неуклюжая подпись. Он был болгарином. Я подумал, что он привык к кириллице и не слишком умело пользуется латинским алфавитом.
– Зачем он брал пистолет? – спросил я.
– Мы не задаем вопросов, – ответил парень. – Мы лишь делаем бумажную работу.
Мы вышли из ангара и направились в сторону казарм. Прошли мимо стоянки. На ней стояло сорок или пятьдесят автомобилей. Типичные солдатские машины. Совсем немного иностранных марок. Я заметил несколько обычных седанов не первой молодости, но по большей части это были пикапы и большие детройтские двухдверные машины; часть из них была выкрашена в «звезды и полосы», другие имели хромированные колеса и толстые шины. Здесь стоял лишь один «корвет», красный, в отдельном ряду. Возле него оставалось три свободных места.
Мы подошли к «корвету».
Ему было лет десять. Он выглядел безупречным как внутри, так и снаружи. Машину вымыли и тщательно протерли в последние день или два. Колеса казались идеально чистыми. Черные шины блестели. На стене ангара висел свернутый шланг. Мы подошли к машине и заглянули внутрь. Создавалось впечатление, что кто-то залил все внутри моющими средствами, а потом произвел влажную уборку, после чего тщательно пропылесосил. Это был двухместный автомобиль, но между сиденьями имелась небольшая полочка для вещей. Маленькая кабина. Маленькая, но достаточная для того, чтобы спрятать ломик. Саммер наклонилась и провела ладонью по днищу. Рука осталась чистой.
– Никакого песка на днище или крови на сиденьях.
– И никакой баночки из-под йогурта на полу, – добавил я.
– Он все вымыл.
Мы направились к воротам и заперли в «хаммер» пистолет Трифонова. Затем мы вернулись обратно.
Мне не хотелось привлекать адъютанта. Я намеревался вывести Трифонова отсюда до того, как кто-нибудь поймет, что происходит. Поэтому мы прошли через кухонную дверь столовой, я нашел стюарда и попросил разыскать Трифонова и провести его через кухню под каким-нибудь предлогом. Потом мы вышли наружу и стали ждать на холоде. Через пять минут появился стюард и сказал, что Трифонова в столовой нет.
Тогда мы отправились в казарму. Наткнулись на солдата, вышедшего из душа, и он объяснил нам, где искать Трифонова. Мы прошли мимо пустой комнаты Карбона. Там было тихо, у нас сложилось впечатление, что никто туда не входил. Трифонов жил через три двери от него. Мы подошли к его комнате. Дверь была открыта. Он сидел на постели и читал книгу.
Я не знал, чего ждать. Насколько мне известно, у Болгарии нет своих войск специального назначения. Элитарные части редко встречались в армиях Варшавского договора. В Чехословакии имелась неплохая воздушно-десантная бригада, в Польше – воздушно-десантные и военно-морские дивизионы. Советский Союз мог похвастать крутыми подразделениями десантников. В остальном в Восточной Европе все вопросы решались числом. Достаточно бросить в бойню огромное количество тел, и рано или поздно вы одержите победу, если считаете две трети своих людей расходным материалом. А они считали именно так.
Так кем же был этот парень?
Части специального назначения НАТО уделяли огромное внимание отбору, подготовке и выносливости своих солдат. В них входили парни, которые могли пробежать пятьдесят миль в полной экипировке. Они могли целую неделю перемещаться в горах почти без сна и отдыха. В результате элитные войска НАТО состояли из жилистых невысоких парней, похожих на бегунов-марафонцев. Но болгарин оказался огромным. Таким же крупным, как я. Возможно, даже крупнее. Около шести футов и шести дюймов. И весил он примерно двести пятьдесят фунтов. Он брил голову. У него было большое квадратное лицо. В зависимости от освещения оно могло казаться либо слишком простым, либо весьма привлекательным. Однако сейчас лампа дневного света, горящая в его комнате, была к нему безжалостной. Он выглядел усталым. Глубоко посаженные глаза показались мне проницательными. Пожалуй, он выглядел на пару лет старше меня и ему недавно перевалило за тридцать. Я обратил внимание на огромные руки Трифонова. На нем была новенькая полевая форма без имени, звания и части.
– Встать, солдат, – сказал я.
Он аккуратно положил книгу на постель рядом с собой, не закрывая, корешком вверх, чтобы не потерять то место, на котором остановился.
Мы надели на него наручники и усадили в «хаммер» без всяких проблем. Он был большим, но вел себя спокойно. Казалось, он смирился с судьбой. Словно знал, что рано или поздно его предадут журналы, где записано его имя.
Мы благополучно довезли его до моего кабинета. Посадили на стул, сняли наручники, потом приковали правую руку Трифонова к ножке стула. При помощи второй пары наручников проделали ту же процедуру с левой рукой. У него были широкие запястья – у некоторых людей такие же щиколотки.
Саммер встала рядом с картой, глядя на булавки, словно хотела дать ему понять: «Мы все знаем».
Я уселся за письменный стол.
– Как вас зовут? – спросил я. – Для записи в протоколе.
– Трифонов, – ответил он.
У него был сильный акцент.
– Имя?
– Слави.
– Слави Трифонов, – повторил я. – Звание?
– Дома я был полковником. Теперь сержант.
– Где ваш дом?
– В Софии, – ответил он. – В Болгарии.
– Вы очень молоды для полковника.
– Я хорошо знаю свое дело.
– В чем оно состоит?
Он не ответил.
– У вас отличная машина, – заметил я.
– Благодарю вас, – ответил он. – Я всю жизнь мечтал о такой.
– Куда вы ездили на ней в ночь на четвертое января?
Он не ответил.
– В Болгарии нет частей специального назначения, – сказал я.
– Верно, таких частей нет, – подтвердил Трифонов.
– Так где же вы служили?
– В регулярной армии.
– И чем вы там занимались?
– Осуществлял связь между болгарской армией, болгарской тайной полицией и нашими друзьями советскими десантниками.
– Ваша квалификация?
– Я пять лет проходил подготовку в ГРУ.
– И что это значит?
Он улыбнулся.
– Полагаю, вы и сами знаете.
Я кивнул. Советское ГРУ (Главное разведывательное управление) являлось смесью военной полиции и отряда «Дельта». Они были крутыми ребятами, готовыми обратить свою ярость как внутрь страны, так и против ее внешних врагов.
– Почему вы оказались здесь? – спросил я.
– В Америке? Я жду.
– Чего именно?
– Окончания коммунистической оккупации моей страны. Думаю, теперь ждать осталось недолго. И тогда я вернусь. Я горжусь своей страной. Это прекрасное место, где живут красивые люди. Я националист.
– Что вы преподавали в «Дельте»?
– Вещи, которые сейчас устарели. Как защищаться против того, чему меня учили. Но это сражение уже закончено. Вы победили.
– Вы должны рассказать нам, где были в ночь на четвертого января.
Трифонов ничего не ответил.
– Почему вы бежали в США?
– Потому что я патриот, – ответил он.
– Вы стали им недавно?
– Нет, я всегда был патриотом. Но я чувствовал, что меня могут раскрыть.
– Как вам удалось сбежать?
– Через Турцию. Там я пришел на американскую базу.
– Расскажите мне о ночи четвертого января.
Он опять промолчал.
– У нас ваш пистолет, – продолжал я. – Вы поставили свою подпись, когда его брали. Вы покинули базу в одиннадцать минут одиннадцатого и вернулись в пять утра.
Он молчал.
– Вы дважды стреляли.
Он молчал.
– Почему вы вымыли свою машину?
– Потому что это красивая машина. Я мою ее дважды в неделю. Всегда. Я много лет мечтал о такой машине.
– Вы бывали в Канзасе?
– Нет.
– Что ж, теперь вы отправитесь именно туда. Вы не вернетесь домой в Софию. Вас переведут в Форт-Левенуэрт.
– Почему?
– Вы и сами знаете почему, – сказал я.
Трифонов не пошевелился. Он сидел совершенно неподвижно, слегка наклонившись вперед, поскольку его запястья были прикованы к ножкам стула. Я тоже не шевелился. Я не знал, как поступить дальше. Солдат из «Дельты» учат, как правильно вести себя на допросах. Они умеют сопротивляться наркотикам, терпеть избиения и любые лишения. Их инструкторам разрешается применять физическую силу. И я даже представить себе не мог, через какие испытания прошел Трифонов в ГРУ. Я больше ничего не мог с ним сделать. Конечно, я и сам применял физическую силу. Но у меня возникло ощущение, что этот парень не скажет ни слова, даже если я начну резать его на маленькие кусочки.
Поэтому я перешел к обычной полицейской стратегии. Ложь и подкуп.
– Некоторые люди считают, что Карбон позорил всех, – сказал я. – Ну, вы меня понимаете, ведь речь идет об армии. Поэтому не исключено, что мы не станем доводить расследование до конца. Если вы сейчас все расскажете, мы отправим вас обратно в Турцию. И там вы сможете дождаться того момента, когда в Болгарии больше не будет коммунистов.
– Карбона убили вы, – заявил он. – Все об этом говорят.
– Они ошибаются, – сказал я. – Меня здесь не было. И Брубейкера я не убивал. Меня там не было.
– Меня тоже, – сказал Трифонов.
Он сохранял полную неподвижность. Потом ему в голову пришла новая мысль. У него забегали глаза. Он посмотрел налево, потом направо. Взглянул на карту, возле которой стояла Саммер. Присмотрелся к булавкам. Потом перевел взгляд на Саммер и снова на меня. Его губы зашевелились. Я видел, как они произнесли: «Карбон», а потом: «Брубейкер». Он не произнес ни звука, но даже по губам я уловил его неловкий акцент.
– Подождите, – сказал он.
– Чего?
– Нет, – сказал он.
– Что «нет»?
– Нет, сэр, – сказал он.
– Расскажите мне, Трифонов, – сказал я.
– Вы думаете, что я имею какое-то отношение к смерти Карбона и Брубейкера?
– А вы не имеете?
Он снова замолк. Опустил взгляд.
– Расскажите мне, Трифонов.
Он поднял глаза.
– Это не я, – сказал он.
Я просто сидел и изучал его лицо. В течение шести долгих лет я вел самые разные расследования, и Трифонов был, наверное, тысячным парнем, который смотрел мне в глаза и говорил: «Я не убивал». Проблема состояла в том, что некоторая часть парней говорила правду. И у меня появилось ощущение, что Трифонов может принадлежать к их числу. В нем было нечто такое. У меня появилось отвратительное предчувствие.
– Вам придется это доказать, – сказал я.
– Я не могу.
– Придется. Или они выбросят ключ от вашей камеры. Они могут забыть о Карбоне, но только не о Брубейкере.
Трифонов не ответил.
– Начнем еще раз, – предложил я. – Где вы были ночью четвертого января?
Он лишь покачал головой.
– Но где-то же вы находились, – сказал я. – Это абсолютно точно. Потому что здесь вас не было. В журнале зафиксировано, когда вы выехали с базы и когда вернулись. Вы и ваш пистолет.
Трифонов молча смотрел на меня. А я смотрел на него и тоже больше ничего не говорил. Он погрузился в безнадежное молчание. Мне уже не раз доводилось видеть такое поведение. Он слегка перемещался по стулу. Едва заметно. Мелкие яростные движения сначала в одну сторону, потом в другую. Словно сражался с двумя разными противниками: одним слева и другим справа. Словно понимал, что необходимо рассказать мне, где он был, но знал, что не может этого сделать. Он явно оказался в безвыходном положении.
– Вы совершили какое-то преступление той ночью? – спросил я.
Его глубоко посаженные глаза встретились с моими. Он не отводил взгляда.
– Ладно, пришло время изменить подход. Идет ли речь о худшем преступлении, чем выстрел в голову Брубейкера? – спросил я.
Он молчал.
– Вы ездили в Вашингтон, округ Колумбия, и изнасиловали десятилетних внучек президента?
– Нет, – ответил он.
– Я кое-что вам скажу, – продолжал я. – Пожалуй, там, где вы служите, только такое преступление будет более страшным, чем прикончить Брубейкера.
Он молчал.
– Расскажите мне.
– Это частное дело, – сказал Трифонов.
– Какого рода частное дело?
Он не ответил. Саммер вздохнула и отошла от карты. Она начала понимать, что Трифонов не был в Колумбии, Южная Каролина. Она посмотрела на меня, вопросительно приподняв брови. Трифонов продолжал ерзать на стуле. Его наручники звякали, касаясь ножек стула.
– Что со мной будет? – спросил он.
– Это зависит от того, что вы совершили, – ответил я.
– Я получил письмо, – признался он.
– Получать письма – не преступление, – сообщил я.
– От друга моего друга.
– Расскажите мне о письме.
– В Софии есть один человек, – сказал он.
Трифонов сидел, наклонившись вперед, его наручники были прикованы к ножкам стула, и он рассказывал нам историю письма. Он так все излагал, что мне стало очевидно: он считает эти проблемы исключительно болгарскими. Но он ошибался. Такую же историю мог бы рассказать любой из нас.
В Софии жил человек. У него была сестра. Сестра стала неплохой гимнасткой и сбежала во время поездки в Канаду, а потом осела в Соединенных Штатах, вышла замуж за американца. Получила американское гражданство. Муж оказался дурным человеком. Сестра писала о нем брату в Болгарию длинные печальные письма. Ее избивали, насиловали, не выпускали из дома. Жизнь сестры превратилась в ад. Коммунистические цензоры пропускали ее письма, поскольку их устраивало все, что выставляло Америку в плохом свете.
У брата в Софии был друг, знакомый с диссидентскими кругами. У этого друга имелся адрес Трифонова в Форт-Бэрде, Южная Каролина. Перед тем как сбежать в Турцию, Трифонов поддерживал контакты с диссидентами. Его друг передал письмо от человека из Софии парню, который доставлял детали каких-то станков в Австрию. Из Австрии тот сумел отправить письмо Трифонову. Оно пришло в Форт-Бэрд. Трифонов получил его рано утром 2 января. На конверте значилось его имя, написанное прописными буквами на кириллице, и было приклеено множество марок.
Трифонов прочитал письмо в одиночестве у себя в комнате. Он знал, чего от него ждут. Время, расстояния и дружба спрессовались под влиянием любви к болгарам, и ему вдруг стало казаться, что речь идет о его собственной сестре, которую обижают. Женщина жила рядом с местом под названием Кейп-Фир, что, по мнению Трифонова, вполне соответствовало ситуации, в которой эта женщина оказалась. Он зашел в офис какой-то компании и по карте нашел нужное место.
В следующий раз у него появилось свободное время только вечером 4 января. Он придумал план и выучил речь, суть которой сводилась к тому, что не стоит обижать болгарских женщин, имеющих рядом друзей.
– У вас осталось письмо? – спросил я.
Он кивнул:
– Но вы не сумеете его прочитать. Оно на болгарском языке.
– Как вы были одеты в тот день?
– В гражданскую одежду. Я не глуп.
– Какого рода гражданскую одежду?
– Кожаная куртка. Синие джинсы. Рубашка. Все американское. Другой гражданской одежды у меня нет.
– Что вы сделали с тем парнем?
Он покачал головой. Нет, он не будет отвечать.
– Ладно, – сказал я. – Поехали в Кейп-Фир.
Оставив Трифонова в наручниках, мы посадили его обратно в «хаммер». За руль вновь уселась Саммер. Кейп-Фир находится на Атлантическом побережье, к юго-востоку от нас, примерно в сотне миль. В «хаммере» поездка получилась утомительной. Наверное, в «корвете» ехать было бы приятнее. Впрочем, я никогда не ездил в «корвете». И не знал никого, у кого такой автомобиль имелся.
В Кейп-Фире я тоже никогда не бывал. Одно из множества мест в Америке, где я никогда не бывал. Однако я видел фильм. Не помню, где именно. Может быть, в душной палатке. Черно-белый фильм с Грегори Пеком, который что-то не поделил с Робертом Митчумом. Неплохой фильм, насколько я помню, но он вызывал у меня раздражение. Зрители постоянно отпускали язвительные замечания и улюлюкали. Роберта Митчума надо было укокошить в первые же пятнадцать минут. Солдатам было совсем неинтересно целых девяносто минут смотреть на гражданских, которые трясутся от страха.
К тому моменту, как мы добрались до цели своего путешествия, совсем стемнело. Мы миновали знак перед въездом в Уилмингтон, где сообщалось, что это имеющий историческое значение живописный старый портовый город, но нам пришлось свернуть налево, следуя указаниям Трифонова. Мы ехали в темноте по каким-то болотам, а затем покатили в сторону города, носившего название Саутпорт.
– Кейп-Фир рядом с Саутпортом, – сказала Саммер. – Это остров в океане. Кажется, там есть мост.
Однако мы остановились, не доехав до побережья. Мы даже не добрались до самого Саутпорта. Трифонов остановил нас, когда мы проезжали мимо трейлерной стоянки. Это была большая прямоугольная площадка осушенной земли. Как будто кто-то осушил часть болота, чтобы создать озеро, и получилась территория размером с два футбольных поля. Площадку окружали дренажные канавы. Сюда даже дотянули столбы электропередач. На стоянке находилось около сотни трейлеров. В свете наших фар было видно, что некоторые из них представляют собой причудливые сооружения двойного размера с дополнительными пристройками и маленькими садиками, окруженные оградой. Некоторые были самыми обычными и довольно потрепанными. А два или три были сброшены со своих оснований и покинуты владельцами. Мы находились в десяти милях от океанского побережья, а океанские шторма захватывают большие куски суши.
– Вот здесь нужно свернуть направо, – сказал Трифонов.
Мы оказались на центральной дороге, от которой отходили более узкие дорожки. Трифонов объяснял нам, куда следует сворачивать, пока мы не преодолели весь лабиринт и не остановились возле видавшего лучшие времена трейлера цвета зеленого лайма. Краска облупилась, а крыша из толя потеряла прежнюю форму. Однако из трубы шел дым, а за окнами виднелся голубоватый свет телевизора.
– Ее зовут Елена, – сказал Трифонов.
Мы оставили его в «хаммере». Я постучал в дверь, и она почти сразу распахнулась. Открывшая нам женщина идеально подходила под определение «избитая». Она была в жутком состоянии. Старые пожелтевшие синяки вокруг глаз и на челюсти, нос сломан. Она стояла так, что было видно – все тело у нее до сих пор болит, возможно, даже ребра сломаны. На ней был тонкий домашний халатик и мужские туфли. Однако она недавно принимала душ, и ее волосы были аккуратно причесаны. В ее глазах я увидел свет. Может быть, гордость или удовлетворение тем, что ей удалось выжить. Она с беспокойством посмотрела на нас. Бедность, боль и чужая страна – все это давило на нее.
– Чем я могу вам помочь? – спросила она.
У нее был такой же акцент, как у Трифонова, но не столь ярко выраженный и гораздо более привлекательный.
– Нам нужно с вами поговорить, – мягко сказала Саммер.
– О чем?
– О том, что сделал для вас Слави Трифонов, – сказал я.
– Он ничего не сделал, – возразила она.
– Но вам известно его имя.
Она немного подумала и сказала:
– Пожалуйста, заходите.
Наверное, я ожидал увидеть разгром. Пустые бутылки на полу, полные пепельницы, грязь и беспорядок. Но в трейлере было чисто, здесь царил безупречный порядок. Все стояло на своих местах. Пожалуй, немного холодно, но в остальном весьма симпатично. Елена была в трейлере одна.
– Вашего мужа нет? – спросил я.
Она покачала головой.
– Где он?
Она не ответила.
– Полагаю, он в больнице, – сказала Саммер. – Я не ошиблась?
Елена молча посмотрела на нее.
– Мистер Трифонов помог вам, – сказал я. – А теперь в помощи нуждается он сам.
Она молчала.
– Если его не было здесь, значит, он совершил преступление в другом месте. Такова ситуация. Поэтому вы должны нам все рассказать.
Она не отвечала.
– Это очень, очень важно, – настаивал я.
– А если все плохо в любом случае? – спросила она.
– Эти две вещи невозможно сравнивать, – сказал я. – Поверьте мне. Ни при каких обстоятельствах. Поэтому просто расскажите, что произошло. Хорошо?
Она не стала отвечать сразу. Я прошел внутрь трейлера. Телевизор был включен на канал Пи-би-эс, но Елена приглушила звук. Пахло моющими средствами. Ее муж исчез, и она начала новую жизнь с генеральной уборки и образовательной телевизионной программы.
– Я не знаю, что именно произошло, – наконец заговорила она. – Мистер Трифонов пришел и увел моего мужа с собой.
– Когда?
– Позапрошлым вечером, в полночь. Он сказал, что получил письмо от моего брата из Софии.
«В полночь. Он уехал из Бэрда в 22.11 и оказался здесь через час и сорок пять минут. Сто миль, средняя скорость пятьдесят пять миль в час, в „корвете“». Я посмотрел на Саммер. Она кивнула: «Легко».
– Как долго он здесь находился?
– Всего несколько минут. Он вел себя официально. Представился и объяснил мне, что делает и почему.
– И все?
Она кивнула.
– Как он был одет?
– В кожаную куртку и джинсы.
– На какой машине он приехал?
– Я не знаю, как она называется. Красная и низкая. Спортивный автомобиль. Очень шумная выхлопная труба.
– Хорошо, – сказал я.
Мы с Саммер переглянулись и направились к двери.
– Мой муж вернется? – спросила она.
Я представил себе Трифонова таким, каким в первый раз его увидел. Шесть футов и шесть дюймов, двести пятьдесят фунтов, бритая голова. Широкие запястья, сверкающие глаза и пять лет с ГРУ.
– Очень сильно в этом сомневаюсь, – ответил я.
Мы сели в «хаммер». Саммер включила двигатель. Я повернулся назад и заговорил с Трифоновым сквозь проволочное заграждение.
– Где вы оставили ее мужа? – спросил я.
– На дороге в Уилмингтон, – ответил он.
– Когда?
– В три часа утра. Я остановился у телефона-автомата и позвонил в «девять-один-один». Однако я не назвал своего имени.
– Вы провели с ним три часа?
Он задумчиво кивнул.
– Я хотел, чтобы он хорошо меня понял.
Саммер выехала со стоянки трейлеров и повернула на запад, а потом на север в сторону Уилмингтона. Мы проехали мимо туристической рекламы на окраине и стали искать больницу. Через четверть мили мы ее увидели. Здание было двухэтажным и имело въезд с широким навесом для машин «скорой помощи». Саммер припарковала «хаммер» на стоянке, зарезервированной для кого-то с индийской фамилией, и мы вышли. Я отпер заднюю дверь, выпустил Трифонова, снял с него наручники и положил в карман.
– Как фамилия этого типа? – спросил я.
– Пиклес, – ответил Трифонов.
Мы втроем вошли в больницу, и я показал сидевшему за стойкой санитару свой жетон. На самом деле он не дает никаких привилегий в мире гражданских людей, но санитар отреагировал так, словно я обладаю неограниченной властью. Впрочем, почти все гражданские ведут себя подобным образом, увидев жетон.
– Меня интересует раннее утро пятого января, – сказал я. – Где-то после трех часов. Вы кого-нибудь принимали?
Санитар перебрал несколько алюминиевых дощечек, стоявших в стопке справа от него. Вытащил две из них и посмотрел на меня.
– Мужчина или женщина?
– Мужчина.
Он поставил одну из дощечек обратно, а вторую положил перед собой.
– Джон Доу, – сказал он. – Нищий без документов и страховки, утверждает, что его зовут Пиклес. Полицейские нашли его на дороге.
– Это наш парень, – сказал я.
– Ваш парень? – удивился он, глядя на мою форму.
– Возможно, мы сумеем оплатить его счет, – сказал я.
Это ему понравилось. Он посмотрел на стопку дощечек, словно подумал: «Один есть, осталось еще двести».
– Он в послеоперационном отделении, – сказал санитар и указал в сторону лифта. – Второй этаж.
Он остался за стойкой. Мы втроем поехали наверх. Вышли из лифта и, глядя на указатели, пошли в послеоперационное отделение. Медсестра у двери остановила нас. Я показал ей свой жетон и сказал:
– Пиклес.
Она махнула рукой на закрытую дверь на противоположной стороне коридора.
– Только пять минут, он в очень плохом состоянии.
Трифонов улыбнулся. Мы вошли в тускло освещенную палату. На постели лежал мужчина. Он спал. Я не смог определить, какого он роста, поскольку он весь был покрыт гипсом. Ноги поставлены на вытяжение, на коленях повязки, которые используются при огнестрельных ранениях. К длинной осветительной панели, находящейся на уровне глаз, прикреплены рентгеновские снимки. Я включил свет и посмотрел. На каждом снимке имелась дата и подпись: «Пиклес». Я нашел снимки рук, ребер, груди и ног. Человеческое тело содержит около двухсот десяти костей, и у меня сложилось впечатление, что большая их часть сломана. Больнице пришлось изрядно раскошелиться только на рентгеновские снимки.
Я выключил свет и дважды стукнул по ножке кровати. Лежащий на ней человек зашевелился и проснулся. Его глаза постепенно приспособились к тусклому освещению – и тут он увидел Трифонова. Другого алиби Трифонову не требовалось. В глазах мужчины отразился бесконечный ужас.
– Вы оба выйдите за дверь, – приказал я.
Саммер вывела Трифонова из палаты, а я подошел к постели.
– Как поживаешь, болван? – спросил я.
Парень по имени Пиклес сильно побледнел. Он потел и дрожал под слоями гипса.
– Это сделал тот человек, – сказал он. – Тот, который только что был здесь. Это все он.
– Что он с тобой сделал?
– Выстрелил мне в ноги.
Я кивнул. Посмотрел на повязки для огнестрельных ранений. Трифонов выстрелил ему в коленные чашечки. Два колена, две пули. Два недостающих патрона в обойме.
– Спереди или сбоку? – спросил я.
– Сбоку, – ответил он.
– Спереди хуже, – заметил я. – Тебе повезло. Впрочем, ты этого не заслуживаешь.
– Я ничего не делал.
– Неужели? Я только что видел твою жену.
– Иностранная сука.
– Не говори так.
– Это все ее вина. Она не хотела делать то, что я ей велел. Женщина должна слушаться мужчину. Так написано в Библии.
– Заткнись, – сказал я.
– Вы что, ничего не собираетесь делать?
– Собираюсь, – ответил я. – Смотри.
Я взмахнул рукой, словно собирался согнать с простыни муху. И несильно ударил его по правому колену. Он закричал, а я направился к двери. Когда я вышел из палаты, сестра посмотрела на меня.
– Он в очень плохом состоянии, – объяснил я.
Мы спустились вниз на лифте и вышли через главный вход, что позволило нам больше не встречаться с дежурным санитаром у стойки. До «хаммера» мы шли молча. Я открыл заднюю дверцу для Трифонова, но прежде, чем он забрался внутрь, протянул ему руку.
– Приношу свои извинения, – сказал я.
– У меня будут неприятности? – спросил он.
– Только не от меня. Я всегда уважал таких парней, как ты. Но тебе повезло. Ты мог бы повредить бедренную артерию, и он бы истек кровью. Тогда все было бы по-другому.
По его лицу промелькнула улыбка. Он сохранял спокойствие.
– Я прошел пятилетнюю подготовку в ГРУ, – сказал он. – Я знаю, как убивать людей. И что нужно делать, чтобы они остались живы.
