Глава 12
Дворец Сокола никогда не был тихим местом. Большое количество слуг и стражников не оставляло пустыми коридоры. Шаги постоянно звучали то с одной стороны, то с другой. Нередко к князю приходили именитые или работные рарогчане. Все вопросы, касающиеся деятельности княжества, если становились спорными, он решал сам. Потому что суд – это дело сугубо княжеское, и допускать к нему корыстных бояр было нельзя. В эти дни суета стояла особенная. Чаще всего приходилось заниматься со строительными подрядчиками, которые старались обмануть по мере сил городскую управу, а управа в свою очередь только и искала лазейку в договоренностях, чтобы оставить подрядчиков в дураках.
В ожидании войны на своей территории и вероятной осады Рарога, Годослав замыслил и сразу же начал претворять в жизнь планы по укреплению городских оборонительных сооружений. Стены, ров и валы требовали ремонта, без которого Рарог мог стать легкой добычей врага, неожиданно появившегося под стенами. И даже врага, появившегося не неожиданно, но обеспечившего себя знаниями о слабых местах укреплений. Как разберешь, кто из многочисленных гостей, ежедневно прибывающих в город, разведчик Карла, кто разведчик Готфрида, кто разведчик сорбов или даже далеких аварцев, кто еще чей-то разведчик…
Дел было множество, хотелось все успеть решить, все суметь сделать, пока не подступила беда. А когда беда подступает одновременно с разных сторон, делами приходится заниматься чуть не круглосуточно…
* * *
Дежурный сотник стражи открыл створку тяжелых дверей и легонько стукнул тупым концом копья в деревянный пол. Так принято делать перед докладом, чтобы обратить на себя внимание и дать возможность князю повернуться на звук, если он смотрит в другую сторону или занят своими мыслями.
– Гонец с вестью, княже!
Стражник за день уже устал повторять одну и ту же фразу. Да и как не устать, если гонец скачет за гонцом, а за ним следующий уже пыль с шапки у порога стряхивает.
– Откуда на сей раз?
И у самого Годослава голос усталый, глаза потухшие, хотя широкие плечи держит прямо, под заботами не горбится и, кажется, сам ищет их. Новостям радуется. Такое дело княжеское – уставать, но дело делать.
– С полночи.
– От Ставра? – князь оживился.
– Нет. Из дружины с границы.
– Запускай.
Это не менее важно, хотя более предсказуемо.
Известия приходили к Годославу регулярно, а он старался их сортировать, соединять, прослеживать связи, чтобы создать цельную картину происходящего в княжестве. Плох тот правитель, который не может все целиком охватить, плох… Годослав помнил, как отец его углублялся в мелочи, многое знал до тонкостей и других этим донимал, требуя детальности и тщательности в каждом деле. Но ухватить все целиком не умел. Не так голова у него работала. И это мешало ему в правлении больше, чем простое отпускание дел на самотек. Потому и получил в наследство сын то, что после отца осталось похожим на не заполненные пчелиные соты. Вроде бы целое княжество. Но слишком много в нем несогласованностей, которые образуют дыры…
Отцу не хватало дельных помощников. Он ориентировался на бояр, которые опыт имеют, а ум не всегда, да и ум этот обычно направлен на одно – как себе лично устроить спокойную жизнь. Годослав по-своему начал дело ставить. Стал своих людей привлекать, которые так же, как он, работать могли. И помощники сказали свое слово. Вместе с князем они начали поднимать землю бодричей на былую высоту, стали обретать вместе со своим народом былую силу.
Двоюродный брат Дражко оказался незаменим. Деятельный и умный, порой даже хитрый, чего не скажешь, глядя на его громадные усы, за которыми и глаз-то почти не видно. Князь-воевода с помощью волхва Ставра сумел так отладить по всему маленькому княжеству доставку вестей, что гонцы в трудную годину сновали по дорогам беспрестанно в одну и в противоположную сторону, сменяя один другого. А если учесть, что почти все последние годины были для княжества трудными, то станет понятно, почему дороги в стране бодричей никогда не были пустынными.
Они не были пустынными еще и потому, что географическое положение позволяло именно в этих землях насчитать наибольшее количество перекрестков множества путей, ведущих во все стороны света. Соответственно, наибольшее количество гостиных дворов возле этих перекрестков, и, как следствие, наибольшее количество торговых гостей в этих дворах, путешествующих с обозами и без оных, с охраной и без нее по своей беспокойной надобности.
Еще хорошо известно, что наличие купцов предопределяет большое количество разбойников. А чтобы с разбойниками бороться, следовало содержать стражу. Отец Годослава доброе дело сделал, желая обеспечить купцам, существенно пополняющим его казну, относительно спокойную жизнь. И чтобы саму казну сразу по приходе не опорожнять, ввел обязательный натуральный налог для населения каждого населенного пункта – нести службу стражниками при дорогах. Именно потому княжество бодричей славилось таким большим количеством вооруженной стражи, каким не могло похвастаться ни одно соседнее государство. И стража эта не миловала разбойников – изводя с жестокостью кровавое племя.
Годослав спустился в Красную горницу своего каменного терема, называемого западными соседями Дворцом Сокола, на рассвете, когда, после осторожного стука в дверь, ему доложили, что прибыли первые гонцы отдельно от князя-воеводы из Свентаны и с полуночной границы от волхва Ставра. И с тех пор покидал это обширное помещение только один раз, отправившись в город и вернувшись оттуда с харлужным мечом. Но после этого засел на месте, как привязанный. Даже обед приказал подавать себе туда. Впрочем, обедал он, сидя не в княжеском парадном кресле, а рядом, за специально установленным столом.
От широты душевной Годослав наливал каждому гонцу по жбану меда или по кубку вина, и потому стол его превратился почти в трактирную стойку. Сам князь, при всей физической силе своего тела и высоком, чуть ниже Ставра, росте, никогда не утверждал, что может выпить столько же, сколько не слишком крупный рядом с ним, хотя и крупный рядом с остальными, князь-воевода Дражко. То есть выпивку не очень уважал. Потому что характер Годослава позволял ему если уж что-то делать, то со всем рвением, с полной выкладкой широкой души. Если бы он начал пить, то это могло бы плохо кончиться для всего одновременно спившегося княжества. Рыба, известное дело, гниет с головы. Но князь предпочитал тратить энергию на работу и воинские утехи. Успешный зимний поход принес ему спокойствие полуденных границ в то время, когда особое и обоснованное беспокойство вызывали закатные и полуночные. Были вести, что лазутчики Карла подбивали сорбов и лютичей ударить войной по полуденной границе, но у тех после зимнего похода Годослава просто сил не хватило. Но и только одни закатные границы требовали отдачи всей энергии князя.
Решить вопрос политически казалось сложно, если вообще возможно. Бояре ничего дельного подсказать не могли, рекомендовали только самому поехать поклониться королю данов Готфриду. Авось да по-родственному войдет в положение…
Годослав не делился с боярами вестями о том, как уже посочувствовал Готфрид, стягивая к границе войска. Слишком много среди думских старожилов таких, кто датского короля любит куда как сильнее, чем собственного князя, и в любую минуту готовы ему под крылышко перебежать. И потому ни к чему было распространять раньше времени слухи, что к встрече данов бодричи уже начали готовиться с неменьшим рвением, чем всю зиму готовились к встрече франков.
* * *
Гонец, и не простой, а со значком сотника на яловце шлема, вошел не один. Привез с собой косолапого испуганного мужичка, совсем деревенского и на первый взгляд не слишком умного вида, из тех, что приезжие греческие купцы называют «поганос». Но Годослав понимал эту породу людей хорошо и сразу прочитал в прищуренных глазах мужичка удачливо скрываемую природную хитрость. Вообще, как знал князь, в народе это достаточно часто встречается, когда человек под неуклюжим видом и под наивными вопросами и ответами скрывает недюжий ум. Своего рода способ самозащиты.
– Кто таков? – спросил у сотника, но посмотрел на его спутника, чтобы понятно было, о ком спрашивает.
– Это, княже, смотритель с той самой плотины. Он все приготовил, что мы силой его заставили приготовить, но сам боится. Вези, говорит, меня к князю. Сам князь прикажет, я все и сделаю. И даже больше, говорит, сделаю, только сам князь пусть велит…
– Не поверил вам… Ну, и молодец!
Годослав рукой-кувалдой так хлопнул мужичка по плечу, что тот присел, как под ударом кувалды настоящей, но испытал от добродушного княжеского прикосновения небывалое счастье, что сейчас же отразилось в его лице. И тут же захотел послужить лучше, чем это предвиделось воям Дражко.
– Я вот что, княже, сказать хочу…
– Что ты хочешь сказать?
Мужичок прокашлялся в кулак, достаточно крупный и сильный для его тщедушного тела.
– Даны-то ведь могут и двумя дорогами двинуть. Обе, конечно, понизу… Поверху, через камни и через лес колонной да с конниками не пройти. На камнях и в одиночку ноги переломаешь, а в лесу засеки – от предков оставлены и нами добавлены.
– Я знаю и вторую дорогу. Но на второй дороге мы выставим свой охранный полк. Там места узкие, большому войску развернуться негде. Там и постараемся остановить. Ты в этом деле нам не помощник.
– Как сказать… – Мужичок вдруг стал похож лицом на остроносую линяющую лису. Это оттого, что все его лицо заискрилось хитростью. – Как сказать… И с какой стороны на это дело посмотреть…
– Придумал что-то? – оживился и Годослав. – Расскажи-ка нам, неумным…
– Это еще на моей памяти было… Мальчишкой тогда за отцом бегал, а отец мой тож смотрителем плотинным ходил. Тогда прорвало насыпь. Ее уж долго размывало… День ото дня беды ждали… Там снизу, в основании, камней и глины маловато было, больше земли. Плотина все подтекала, все грозилась бедой… А потом под осень дожди зачастили, и размыли… И чтоб воду-то поворотить в сторону, на новой-то дороге, перед развилкой, пять возов камня держали. Как совсем прорвало, упоры только под возами выбили и высыпали. И на старую дорогу поворотили…
Годослав от таких известий даже перед столом забегал:
– Ай, хорошо придумал! Ай да молодец!
– Не я это, княже, придумал… Миром так придумали и миром сделали, когда беда общая подступила… И сейчас миром вспомнили…
– Пусть и миром! Все равно, молодец, что вспомнил и приехал!
Годослав самолично налил плотинному смотрителю целый кубок фряжского вина. Смотритель выпил, протер ладошкой бороду.
– А кубок себе оставь. За то, что память хорошая. И с миром всегда советуйся. Сейчас тоже беда для всего нашего мира идет. Куда большая беда, чем раньше. Миром и бороться с ней будем. Свентовит не выдаст!..
– Благодарствую. – Мужичок сразу же ловким деловитым движением спрятал дорогой кубок под полу простенькой поддевки. – Будем бороться, княже, всем миром и будем… Нам под данами ходить не с руки, когда свой князь есть. Будь, свет Годослав, за нас спокоен, не предадим… Ты, главное, Веру нашу обереги. А Род и Свентовит нам завсегда в помощь…
И он поясно поклонился князю.
Во второй раз сегодня князя Годослава просили оберечь Веру.
Плотинный смотритель вышел.
– Что еще? – поинтересовался Годослав у сотника.
– От свентанской дороги даны войска увели. Сообразили, что там их ждут. Должно, разведчики ихние заметили приход подкрепления. Сейчас у западной дороги стоят. Понемногу новые отряды подтягиваются. Около трех тысяч человек собрали. Мы туда ночью погуливаем, посматриваем. Пятерых вчера в гости к себе пригласили. Побеседовать. Рассказали они, что должно собраться около восьми тысяч солдат и две тысячи викингов, которых Готфрид нанял. Думаем, дней пять-семь им надо, чтобы собраться со всеми силами.
– Кто у нас там командует?
– Лавр.
– Старший или младший?
– Младший, воевода, которого еще Полканом зовут. За то, что с коня не слазит. Безножный. Старший присылал к сыну человека, порасспросить про дела. Полкан этого человека велел хмельным медом беспрестанно поить. Второй день уже поят, чтоб не поднялся. Не доверяет Полкан отцу. Я думаю, так правильно…
Полкан, Лавр и сын боярина Лавра, будучи еще почти мальчиком и простым воем, на глазах у Годослава, тогда еще тоже не князя, а только княжича, получил восемь лет назад в битве с саксами ранение стрелой в позвоночник. С тех пор у юноши ноги отказали. И он приказал сделать себе специальное седло, в котором мог держаться и управлять лошадью без помощи ног. Начал учиться биться так. Научился! И не просто смог принять участие во многих сражениях, но стал еще и воеводой, несмотря на возраст. Князь-воевода Дражко покровительствует молодому Лавру, уважая его волю, ум, отчаянную храбрость и страшной силы мечевой удар. Годослав Полкана тоже уважает. Другой бы на месте боярского сына сиднем на лавке оставшиеся годы провел. Этот не хочет. Этот боец в душе. Но что самое главное – он не только врага победить стремится, он постоянно побеждает самого себя. А это гораздо труднее и вызывает уважение. Дружина у Полкана подобралась добрая. За своего воеводу зубами врагу в глотку вцепятся. Волкодавы! Не зря у самого Полкана на груди, поверх кольчуги, голова волка висит. В зимнем походе по селениям лютичей Полкан получил в эту голову две стрелы. Как специально кто целился. Оскаленная пасть, видимо, пугала стрельцов. Сам воевода невредим остался.
– И верно, что не доверяет. Я тоже боярам не доверяю. Даже тем, кто к отцу ближе всех был. Слишком они Готфрида любят и боятся. Как битые собаки хозяина… И забыли, что хозяин им я, а мне Готфрид не хозяин! Надоест терпеть, таких бояр побью, а владения простым воям раздам!
Князь рассердился, нахмурил лоб, отчего сразу стал похож лицом на большого гривастого кота, недовольного поведением котят, и зашагал перед сотником широким шагом, больше пригодным для чистого поля, чем для гуляния по горницам. Мысль о том, чтобы прогнать некоторых из бояр и отобрать у них имения, была подсказана Годославу еще год назад волхвом Ставром. Тогда она показалась просто ругательством, пустой угрозой. Сейчас князь уже сожалел, что вовремя не послушался дельного совета.
– Еще что-то? – спросил сотника, когда остановился.
– Полкан думает ночью перебросить свентанское конное подкрепление и стрельцов поближе к нам. Там лес хороший, есть где от чужого догляда и людей, и коней спрятать.
– А доглядчики данские не заметят?
– В том и дело-то… Полкан позволения просит… Для всех объявят, что подкрепление прямо к границе выйдет. Якобы чтобы на рубеже заслоном свентанской дороги стоять. А ночью полки границу перейдут и через данские земли напрямую к нам заявятся. Так ближе, и доглядчиков там нет. А местные даны подумают, что это к своим подкрепление тянется.
– Тоже верно. Что Дражко на это говорит?
– С Дражко встретиться час не настал. Он рядом с Сигурдом постоянно. Не захотел Полкан герцога раньше времени настораживать.
– Он и без того насторожен. Дражко его главной дорогой везет. А гонцов шлет напрямую. Чтобы я в курсе дела был. Вот-вот прибудут…
И в самом деле, не успел князь закончить фразу, как снова раскрылась дверная створка, и стражник стукнул копьем в пол, привлекая внимание. Годослав поднял взгляд.
– Городской стражник от ворот прискакал.
– Ну…
– Дражко в сопровождении герцога Трафальбрасса въехал в город. С ними еще какие-то франки. Около десятка.
– Пленники, что ли?
– Нет. Говорят, герольды… На площадь просятся. Желают во всеуслышание обратиться ко всему народу бодричей и гостям города.
То даны, то франки! Князь осерчал и махнул кулаком, словно собирался по столу ударить, но не ударил. Славяне по столу не бьют, потому что знают: стол – это ладонь Божья.
– Не пускать к народу никаких герольдов. В моем княжестве только я даю право герольдам говорить. Так и передай! Если найду время, выслушаю их. Пусть пока в трактире посидят. Встретьте их гостеприимно, но не боле…
– Понял, княже.
Стражник вышел, и слышно было, как он за дверью передавал слова князя городскому стражнику, который и без того все слышал.
Годослав опять измерил шагами ширину горницы.
Герольды короля Карла! Что надо им? Может быть, Карл решил через герольдов войну объявить? Это уже что-то новое. Раньше франкские бароны нападали без собственного предупреждения, удовлетворившись теми обязательными предупреждениями, которые доходят до противника через купцов. Что же теперь? Или герольды привезли какое-то предложение к народу? Желают разобщить народ и князя? Такое тоже возможно, но такие дела не делаются открыто. Лазутчики и без того снуют по стране под видом купцов и рассказывают сказки о том, как хорошо живется под крылышком франкского короля. Тем же самым заняты лазутчики Готфрида, только этих больше не народ интересует, а бодричская знать, мелкие князья и бояре.
Ну да, этими лазутчиками вдоль дорог уже много деревьев разукрашено. Годослав приказал вешать их без жалости и не глядя на звания, чтобы другим было неповадно. Вроде бы в последнее время стало их поменьше, не как минувшей зимой.
– Отдыхай пока, сотник. Выпей меду. Сейчас здесь приготовления начнутся. Посольство надо с честью принять. Ты тут будь. С Дражко и поговоришь. Я не ведаю его последних планов и пока вмешиваться не буду, чтобы не навредить. Князь-воевода тебе и скажет, что со свентанским подкреплением делать.
Годослав позвонил в колокольчик, вызывая слуг. Распорядился о приготовлении горницы к приему. Специально предупреждать бояр не велел. Кто поторопится и придет, тот и будет заседать. Не успеют, значит, и ни к чему…
А сам отправился к лестнице на верхние этажи.
* * *
Верхний, четвертый этаж Дворца Сокола отведен под женские покои. Большую их часть занимает Рогнельда, меньшую – княгиня-мать с сестрой. У Годослава пока всего одна жена. Хотя князь может их иметь столько, сколько в состоянии любить. Так гласит закон, установленный волхвами по воле Рода. Не сколько может содержать, а именно – любить. Годослав пока одну Рогнельду любит…
Беспокойство города, беспокойство всего многолюдного и суетливого, наполненного неведомыми ей заботами княжеского терема передалось и княгине. Вчера вечером, проходя через нижний ярус галереи, слышал Годослав, Рогнельда плакала, на что-то жалуясь кормилице их полуторагодовалой дочери Фрейе. Женщины сидели на верхнем ярусе, грелись вместе с дитем на закатном солнышке. Кормилицу, свою ровесницу, Рогнельда выписала из Дании, чтобы иметь рядом человека, с которым можно разговаривать на родном языке. На родном языке она и жаловалась простой женщине, как верной надежной поверенной. Годослав датский язык знал плохо, понимая только общеупотребимые фразы, связанные с воинскими утехами. К тому же говор был очень слабым, невнятным, а на самой галерее нещадно чирикало множество воробьев, устроивших здесь гнезда. Сам с собой будешь разговаривать – не все из-за птиц услышишь. Так что, слов Рогнельды он почти не разобрал. Да и не приличествует князю стоять, подслушивая то, что говорится не ему. Лучше попозже спросить напрямую у самой жены. Но вечером у князя не было времени, чтобы зайти в женские покои и поговорить с Рогнельдой. И ночью тоже не было, потому что всю ночь он ждал новостей и спал, не раздеваясь, на широкой скамье в охотничьем пристрое, просыпаясь время от времени от стука когтей пардусов по деревянному полу. Не было, честно говоря, времени и сейчас. Но он дал себе возможность навестить супругу, чтобы сбросить нервное напряжение и не показать родственнику жены герцогу Трафальбрассу свою озабоченность и озабоченность княгини. Сигурд наверняка захочет с кузиной встретиться. И ее следует к этому подготовить.
Княгиня носила под сердцем второго ребенка. Годославу очень хотелось, чтобы это был сын. Даже волхвы предсказали ему рождение сына вслед за рождением дочери. Произойти это должно было в дни эвлисеня, что не особенно радовало, потому что, как сказал знающий Ставр, ребенку, рожденному в эти дни, предстоит столкнуться в жизни со многими испытаниями и опасностями. И только пройдя через боль и унижение, если сможет пройти через это, он достигнет высоких целей, уготованных ему судьбой. И эти испытания для будущего сына уже, наверное, начались. Потому так беспокоится княгиня. И беспокойство ее передается плоду.
Рогнельда услышала, должно быть, шаги мужа на лестнице, узнала их, как узнавала всегда, по тяжести и уверенности поступи, и сама поспешила навстречу, открыла дверь. Во взгляде надежда и едва заметный испуг – с добрыми ли вестями пожаловал Годослав. Хотя недобрые вести пришли бы раньше сами – шумом во дворе под витражными цветными окнами, присутствием там многих чужих оружных людей.
Высокая, мужу под стать, Рогнельда выглядела со стороны и при посторонних чрезвычайно гордой, холодно-отчужденной, чуть не чопорной, что совсем не вязалось с простотой общения, принятой в обыденной славянской среде Рарога. За что княгиня и не пользовалась любовью дворового люда и приближенных мужа, кроме разве что всегда не унывающего князя-воеводы Дражко и волхва Ставра, который, когда выдавалось время, учил Рогнельду тонкостям славянской рунической письменности, не сильно отличающейся от такой же скандинавской письменности, знакомой княгине с детства. Остальные старались держаться с ней так же холодно и отстраненно, как она с ними. И только наедине с мужем Рогнельда менялась, превращаясь в пылкую и страстную, открытую и простую.
Воспитанная при большом и шумном, всегда полупьяном дворе датского короля, среди множества придворных, развязных и вольных, наполовину светских людей – наполовину викингов, Рогнельда сначала трудно переносила скуку и слегка простоватый быт княжеского дома со старинными патриархальными устоями. Ей были совершенно непонятны даже женские посиделки, когда в одной светлице вечером собиралось множество дворовых женщин во главе со старой княгиней-матерью или сестрой княгини-матери, матерью князя-воеводы Дражко. Пряли, вязали, вышивали и бесконечно разговаривали, разговаривали и разговаривали на своем таком трудном для Рогнельды языке. Когда за окном собиралась темень, зажигали лучины и начинали петь долго и протяжно свои грустные песни. Канделябры и даже простые свечи во Дворце Сокола не любили, а запах горелых лучин молодой княгине совсем не нравился, хотя эти лучины для аромата оборачивали пучками душистых негорючих трав, собранных волхвами и ведуньями. Дым отгонял от дома беду и неблагополучие. Ни прясть, ни вязать, ни вышивать Рогнельду никогда не учили. Для датской герцогини это казалось недостойным занятием. И потому она не видела смысла в подобном времяпрепровождении. Княгиня-мать, сама чистокровная славянка – из княжеского дома лужицких сербов, – пыталась научить ее нехитрым домашним премудростям, но молодая невестка старания не проявляла, и занятия ни к чему не привели. Так Рогнельда и оставалась в княжеском тереме одинокой, не заведя себе подруг, не найдя развлечений. Потом она несколько свыклась, но никак не принимала на себя заботу о княжеском хозяйстве, за что выслушивала множество упреков со стороны княгини-матери.
Единственно, Рогнельда оживлялась, когда видела Годослава или Дражко.
В этот раз она встретила мужа грустной улыбкой, стоя у дверного косяка и прислонившись к струганому дереву головой, словно от усталости. Князь заметил на ее лице следы недавних слез. Он отлично понимал жену и ее теперешнее состояние. Там, на севере, где собирались и наливались силой тучи угрозы, был ее родной дом. Там были ее родные люди, которых она искренне любила и которые, наверное, любили ее. И вот Дания грозит войной. Не открыто грозит, а вынашивает тайные замыслы против мужа Рогнельды. И сама княгиня достаточно хорошо знала коварный и злобный характер своего двоюродного братца Готфрида, его умение улыбаться в лицо человеку открыто и почти честно, даже богатые подарки дарить, показывая небывалую милость, и тут же, стоит человеку выйти за пределы тронного зала, с гомерическим хохотом и очевидной радостью посылать вслед ему палача. Готфрид с самого детства был злобным и капризным фигляром, которому нельзя верить. И как раз потому, что она знала Готфрида, знала лучше других, и появилась эта обеспокоенность. Когда Рогнельда смотрела на мир оттуда, из родных стен, все замыслы короля были почти хороши, потому что, как говаривал отец, всегда находящийся рядом с королем и часто даже направляющий его, действия его идут на пользу Дании. Теперь она вынуждена была смотреть глазами тех, против кого эти замыслы направлены. Своими глазами и глазами мужа. И картина казалась не слишком привлекательной…
– Ты опять плакала… – не спросил, а утвердительно, но с мягкой укоризной сказал Годослав и положил тяжелую ладонь ей на живот, словно биение ребенка хотел рукой уловить. – Он ведь все слышит и думает твоими мыслями. Тебе не стоит беспокоиться. Я все дела улажу, как улаживал раньше, и ничего страшного не произойдет…
Но она-то знала упрямый характер братца, знала, что Готфрид от своего никогда не отступает.
– Я за тебя боюсь.
– За меня бояться не надо. Карл с Готфридом между собой передерутся, а мы с тобой со стороны за этим понаблюдаем. Вот и все…
– Готфрид не будет драться с Карлом. Каролинг слишком силен и опасен для него. Случись такая война, в самой Дании слишком много знатных конунгов поднимется, чтобы от отца и короля избавиться. Они только момента ждут, чтобы самим власть захватить. И Готфрид это знает…
– Это и мы скоро узнаем. Твой любезный братец прислал другого любезного братца, который захочет сегодня тебя увидеть. Ты выйдешь?
– Кто приехал? – сухо спросила княгиня.
– Сигурд.
Рогнельда вздрогнула так, что это не могло остаться незамеченным мужем.
Она-то лучше Годослава знала, что если приехал Сигурд, значит, уже началось… Началось вторжение данов в княжество бодричей. Там, где появляется герцог Трафальбрасс, всегда начинается война. Герцог сам – объявление войны. Хотя говорить он, конечно, будет сладкие речи, будет клясться в вечной дружбе и желании помочь. Пират всегда называет свою лживость военной хитростью и охотно ее себе прощает. Он просто не позволит себе поверить, если услышит чужие слова о своей лживости. Он точно такой же, как сам король.
– Хорошо бы было, – тихо прошептала Рогнельда, – если бы по дороге к нам конь Сигурда споткнулся, и он сам упал и сломал себе шею…
– Успокойся, кровожадная… – засмеялся Годослав. – Братьев следует по-братски любить. И говорить с ними следует мягко и добро. Чтобы они рассказали тебе о своих самых сокровенных желаниях…
И он пристальным, долгим взглядом посмотрел на жену.
Рогнельда поняла сразу. Она сама об этом подумала, но посчитала, что с ней герцог не будет откровенничать. Но, может быть, и будет. Надо только умело разговор построить. Так построить, чтобы слова о ее доме в Дании невольно переходили в слова о ее доме здесь. Спросить об отце. Это тоже очень важно. Узнать, чем отец занят. Кем он занят. Отец – гораздо большая угроза, чем два вместе взятых Сигурда с Готфридом в придачу.
– Будь уверен, я сумею его разговорить. Сигурд всегда отличался уважением и нежностью ко мне. Должно быть, потому, что я чуть-чуть повыше его ростом. И однажды побила его в детстве. Он это помнит всегда и при случае всем рассказывает. Только…
– Что?
– Только не поздно ли, раз он уже приехал…
