Глава пятая. Штурм Персии

  Встреча с муллой напомнила Ларисе о подлинной цели ее пути. Раскольников и балтийские морячки из его свиты, Владимир Кукель, оправивший на дно морское отборные корабли Черноморского флота, чтобы они не доставались белым и Антанте, переводчик поневоле Семен Лепетенко, даже собрат по перу - Лев Никулин, все они ехали в Афганистан, чтобы сделать азиатского Петра I, эмира Амманулу, если не другом, то хотя бы союзником Советской России. На одном из привалов Раскольников, смакуя циничные подробности, рассказал "братишкам" о том, что Амманула еще тот "хрен" - организовал убийство своего любимого папаши Хабибуллы и собственноручно выколол глаза обожаемому дяде Насрулле. "Словом, - поправился Раскольников, когда к его рассказу прислушалась Лариса, - Амманула - человек крупный и решительный, как в политике, так и в преступлениях".

  "Ты прав, политика и преступления - одно и то же", - съязвила Лариса, и Раскольников снова почувствовал - с бесцветной опустошенностью и отчаянием, что его с женой разделяет пропасть, которую не преодолеть боевыми подвигами и славой, разделенной на двоих властью и даже этим совместным изгнанием. Лариса прошла с ним Гражданку - не стесняясь, отдавала жестокие приказы, расхаживала с маузером по палубе и охотно играла в комиссаршу. Но ее руки, сжимавшие маузер, была непростительно белыми, и расхаживала она перед матросами в парижском платье, и даже порой грассировала всем назло, так что "братишки" хорошо понимали, что кожанка комиссарши - "невзаправду", что эта барыня охотнее бы надела что-нибудь свое, барское, и ведут ее по военным дорогам боль и ненависть, нестерпимая ненависть к прежнему, дореволюционному миру, и к нему же - безумная, бездумная любовь.

  Федор Ильин, назвавший себя Раскольниковым из любви к топору, который опустил на голову старухи-процентщицы герой романа Достоевского, еще недавно - мичман императорского флота, закончивший гардемаринские классы, незаконный сын протодиакона Федора Александровича Петрова и дочери флотского генерал-майора Антонины Васильевны Ильиной, был для революционных балтийских "братишек" своим. В Федоре Федоровиче не наблюдалось Ларисиной невольной утонченности, непростительной для большевистского начальства одухотворенности. Он шел по революционным дорогам потому что искал власти - и нашел ее. Нашел, как любой балтийский морячок, которому удалось выбросить за борт командира и взять власть на судне.

  В балтийской матросской вольнице Раскольников-Ильин был своим, а Лариса - чужой, прихотью командира, "персидской княжной", которую новоявленный Стенька Разин для забавы нарядил в комиссарскую кожаную куртку и галифе. Матросов удивляла небывалая, почти собачья преданность, которую Раскольников испытывал к Ларисе, к ее редкой, властной красоте и невольной, старорежимной одухотворенности. "Персидская княжна" стала командиршей, отдавала приказы, ловко стреляла, во время высадок на берег носилась на коне перед строем - словом, усердно и искусно играла свою роль. Но в редкие минуты затишья маска комиссарши падала с ее уставшего лица: в такие мгновения она смотрела вокруг непонимающим взглядом и бормотала стихи, при звуке которых Раскольников хватался за маузер, бросался к жене, а потом, испуганный и завороженный ее властным спокойствием, опускал оружие и отходил в сторону. Чьи стихи читала она? Конечно, Гумилева.

  Лариса ехала в Афганистан, некогда входивший в огромную Персидскую империю, чтобы собственными глазами увидеть чудесный сад средневекового персидского поэта Гафиза, именем которого подписывал свои письма к ней Гумилев. В этих письмах Гумилев был Гафизом, поэтом, которого современники называли "языком чудес", а она - Лери. Ее новое имя рифмовалось с Пери, она была райской девой, попавшей в чудесный сад Гафиза и оставшейся там навсегда. "О Сердце Веры, князь Гафиз, ты видишь пери пред собою, Она сошла из рая вниз, стать лучшего из нас женою...", - как заклинание, шептала Лариса. Гумилев подарил ей прекрасную Персию - страну поэтов, блистательнейшим из которых был Гафиз, и комиссарша ожидала увидеть хоть отблеск этой волшебной страны, луч, упавший прямо из рая на сады земного Ирана.

  ...Еще раньше, в триумфальном апреле 1920-го, Лариса и Раскольников пытались взять неодолимо манящую Персию приступом. Неукротимая завоевательная энергия Советской власти, мощные амбиции и изобретательная мстительность Федора Раскольникова вкупе с хитросплетеними подковерных баталий в партии большевиков сдвинули вал красного наступления - вперед, через Каспий, в край благоуханных роз и вдохновенных поэтов, безжизненных песков и раскаленных камней. Тогда революция представлялась Ларисе ковром-самолетом, поднятым в воздух очищающим и уничтожающим пламенем революции... "Нигде не жить постоянно - лучше всего на ковре самолете!", - так ответила она весной 1918 года на вопрос анкеты: "Где бы вы предпочли жить постоянно?", составленной братом Федора, Александром Ильиным-Женевским, революционером и подающим надежды шахматистом.

  Она не знала тогда, что этот ответ окажется пророческим, и вскоре ее ковром-самолетом станут зыбкие мостики боевых кораблей Волжско-Каспийской флотилии. Той самой, которую будет вести под огонь ее муж. Лариса вспомнила этот ответ потом, когда стояла рядом с Федором в боевой рубке эскадренного миноносца "Карл Либкнехт", флагманского корабля десантного соединения Волжско-Каспийской флотилии и Красного флота Азербайджанской Советской республики. Тогда они вышли с бакинского рейда и взяли курс на персидский портовый город Энзели.

  В центре походного ордера, окруженный краснознаменными боевыми кораблями (два самых крупных из которых гордо именовались "вспомогательными крейсерами", но на деле были лишь вооруженными каботажными судами), шел впечатлявший размерами и грязью нефтеналивной пароход. На палубе парохода было черным-черно от матросских бушлатов, хрипло надрывалась гармонь, и густой смрад махорочного дыма смешивался с самогонным перегаром. Пароход перевозил две тысячи "братишек" десантного отряда. Это был главный опасный сюрприз, который приготовил Раскольников британцам и белогвардейцам, засевшим в Энзели..

  Командующий флотом заметно нервничал, выходил на мостик, осматривал в бинокль мутное марево над горизонтом, ежечасно проверял порядок и ход своих немногочисленных вымпелов. Сигнальщики флажками передавали приказы командующего ускорить движение флота, и кочегары эскадры, обливаясь потом и исходя матом у огнедышащих топок, щедро кормили их скверным, мелким каменным углем. "Скорее, скорее! - цедил сквозь прокуренные зубы Раскольников. - Тащатся, как беременные крысы с камбуза... Внезапность, только внезапность - тогда победа! Иначе...".

  Лариса подходила к Федору, нежно касалась его плеча, спокойно и ободряюще улыбалась. Ах, как чертовски приятно было чувствовать поглаживающие прикосновения ее мягкой ладони, ее поддержку - по-женски ласковую и по-мужски твердую! Лариса была его красным вдохновением, его счастьем, но в остальном Раскольников рассчитывал только на себя.

  Реввоенсовет республики и даже правительство Советского Азербайджана официально не поддержали Энзелийскую экспедицию и предложили Раскольникову действовать на свой страх и риск. Впрочем, этому правительству - без году неделя, и сформировалось оно только благодаря смелым действиям его, Раскольникова, на Каспии! Иначе в Баку сидели бы теперь деникинцы и мусаватисты.

  Накануне, в тенистом саду бакинской резиденции Серго Орджоникидзе они пили зеленый чай с рассыпчатым бакинским курабье. Тогда товарищ Серго, лукаво прищурившись, пояснил: "Товарищ Федор, ты сам понимаешь деликатный характер ситуации. Военным походом на Энзели ты так или иначе нарушишь суверенитет соседней Персии и оживишь боевые действия с англичанами... Партия не считает нужным запрещать тебе, но, в случае неудачи твоего похода, мы представим его перед всеми как пиратский налет, и ответственным окажешься ты. Советская власть не готова рисковать своими достижениями в Закавказье ради возвращения своей законной собственности - кораблей и вооружения, которые увели в Энзели деникинцы!"

  - Но этой самой собственности беляки угнали из Баку и Петровска немало! На десятки миллионов червонцев пойдет счет! - огрызнулся Федор. - В Энзели и плавбаза с миноносками, и авиаматка с гидропланами. Если мы вернем все это добро - морская безопасность республики на каспийских рубежах будет надежно защищена на годы вперед!

  - Советский Азербайджан не собирается воевать с соседями, - вступил в разговор председатель Совнаркома новоиспеченной республики Нариман Нариман-оглы Наримов, известный жизнелюб и литератор, которого красноармейцы прозвали "тройным Нариманом" не только за имя, но и за редкое дородство. - Твой план, товарищ Раскольников, в случае провала даст в руки империалистам повод для новой интервенции в Советское Закавказье, которое мы отвоевали ценой таких усилий!

  - Особенно ты отвоевал, - презрительно сыронизировал Раскольников. Военные заслуги товарища Нариманова были более чем скромными.

  Но "тройной Нариман" не обиделся, он лишь с достоинством переместил свои выпуклые и блестящие, как черносливины, глаза на то место, где вырез легкого платья Ларисы оканчивался скромной, но элегантной брошью. Это было неприятно.

  - Товарищ Нариманов, кажется, больше боится не провала, а успеха Энзелийской экспедиции красного флота, - мягко и задушевно произнесла Лариса, которая, казалось, лишь рассеянно прислушивалась к разговору мужчин и сосредоточенно размешивала серебряной ложечкой янтарный кусочек сахара на дне своей чашки. Но она все слышала - умница! - и готова была ловко отпарировать "тройному Нариману", - Ведь помимо военного имущества, белогвардейцы увели в Энзели около дюжины большегрузных нефтеналивных пароходов, если я не ошибаюсь, милый Нариман Нариманович?

  "Милый Нариман Нариманович" немедленно согласился, и его пухлый тройной подбородок затрясся от негодования:

  - Истинно так, Лариса Михайловна, вот грабители трудового народа, вот мерзавцы!

  - Следовательно, если пароходы будут возвращены трудовому народу, то азербайджанская нефть пойдет на них по Каспию и дальше - вверх по Волге - в Россию. А если нет - нефть за отсутствием транспорта останется в распоряжении товарища Нариманова и других товарищей, а еще англичан и даже персов, с которыми у вас на редкость добрососедские отношения. Товарищ Троцкий не так давно особо подчеркивал в беседе со мной местнические и гешефтмахерские тенденции, которые начинает проявлять часть здешнего партийного руководства...

  - Слушай!.. Серго! Товарищ Раскольников! Что такое говорит эта женщина?! - Товарищ Нариманов вскипел, как начищенный медный чайник, - Какие такие англичане-мангличане?! Да я... Я партийный товарищ! Я всей душой за Советскую власть!

   Орджоникидзе расплылся в ехидной улыбке и даже захлопал в ладоши.

  - Браво, Лариса Михайловна! - весело заявил он, - Если бы Азербайджан имел такую женщину, как вы, поверьте, восточные женщины давно бы сбросили свои чадры и надели их... на мужчин!

  - Вай-вай, и слава Аллаху, что не имеет! - искренне воскликнул товарищ Нариманов. - Плывите вы в свой Энзели поскорее! Я даже распоряжусь, чтоб вам на подмогу из Ленкорани товарищ Амиров с конницей-шмонницей вышел... Только уплывайте скорее отсюда, а?!!

  - Уплывает дерьмо по канализации. Боевые корабли - уходят! - отрезал Раскольников.

  Рассвет 18 мая стал для Энзели роковым. В то утро красная эскадра неожиданно надвинулась на город с моря. Подчиняясь нетерпеливому детскому чувству, Лариса схватила бинокль и принялась жадно рассматривать берег страны, о которой так часто думала и мечтала. В бинокль был виден обычный приморский город с глинобитными домиками и дворцом губернатора, окруженным фруктовым садом. Так вот она, пышная и прекрасная Персия, о которой так много рассказывал ей Гафиз - Гумилев! Уведенных белогвардейцами кораблей не было заметно: Лариса поняла, что они стоят в глубине Энзелийского залива. К востоку от Энзели раскинулся занятый английским гарнизоном пригород Казьян. Здесь находились какие-то длинные одноэтажные здания новой постройки - казармы или склады. На светлеющем небе резко вырисовывались две тонкие мачты полевой радиостанции. Несколько тяжелых шестидюймовых орудий открыто стояли на песчаном берегу, не защищенные даже бруствером. Британский гарнизон не проявлял ни малейших признаков тревоги и, вероятно, как и жители города, еще досматривал сладкие утренние сны. Главный информатор красных, отчаянный главарь местных полуразбойников-полуповстанцев Мирза Кучек-хан, скрывавшийся где-то поблизости в поросших лесом горах, был прав: Энзели был совершенно не готов к обороне.

  Миноносец "Карл Либкнехт", словно гончая, промчался вдоль побережья, вынюхивая место для высадки. "Здесь, - произнес Федор Раскольников, заметив отлогую песчаную отмель к востоку от Казьяна. - Поднять сигнал к началу десантирования!" Разноцветные коконы флажкового телеграфа по тросу взлетели на мачту флагмана и весело распустились на ветру цветными полотнищами. Лариса была сейчас сторонним зрителем этого занимательного и кровавого спектакля, имя которому "война". Она отступила вглубь мостика, чтобы не мешать мужу и другим военморам исполнять революционный долг, и с болезненным интересом наблюдала за происходящим.

  От пузатого нефтеналивного парохода отвалили три густо дымящих паровых катера, на которых, словно черная пена, гроздьями весели краснофлотцы-десантники. Тускло поблескивали издалека ржавые штыки их трехлинеек - казалось, они были не страшнее иголки! В то же время "вспомогательный крейсер" "Роза Люксембург" и эскадренный миноносец "Дерзкий" с грехом пополам выстроились в кильватерную колонну на траверзе Казьяна и разбудили незадачливых "джентельменов" грохотом своих морских орудий. Тяжелые снаряды рвались вокруг британского лагеря, вздыбливали песок возле безлюдной батареи на берегу, а некоторые, перелетев через узкую косу, поднимали грязные фонтаны брызг и ила на заболоченных берегах Энзелийского залива. "Скверно стреляют, бездельники, - раздраженно бросил Раскольников командиру флагманского миноносца. - Разленились на кокаине и спирте. Город бы не задели... Рано с персами ссориться. Выдать артиллеристам координаты по флагманскому дальномеру!".

  Между тем песчаная отмель почернела от напористо хлынувшей на берег толпы "братишек". В передних рядах плескалось на ветру широкое красное знамя с серпом и молотом. Проворно забравшись на телеграфные столбы, ловкие матросики тесаками-бебутами срезали провода. Переживавшее неприятно пробуждение английское командование было лишено телеграфной связи. Высадив первую волну десанта, катера двинулись к пароходу за второй.

  Однако англичане опомнились раньше, чем красные могли предположить. От Казьяна навстречу десанту решительно двинулась цепь сикхских стрелков, которых Лариса узнала по характерным тюрбанам защитного цвета. "Братишки" на берегу поспешно залегли и стали огрызаться винтовочным огнем. "Не хватало еще, чтоб эти бородатые индусы спихнули наших в море", - зло обронил Раскольников. "Дальномер, координаты! - обернулся он к суетившимся на мостике военморам. - Флажковый семафор - всем: прицел двадцать восемь, целик - два. Взрыватель осколочный. По пехоте интервентов... Огонь!".

  Лариса почти любовалась мужем. Спокойный, уверенный, сильный, принимающий единственно верное решение, презирающий опасность... Он был прекрасен той разрушительной и пугающей красотой, за которую она полюбила революцию! Но это зловещее "почти" не давало ей покоя: мешало полностью довериться Раскольникову и полюбить его так, как когда-то она любила Гафиза. Красота революции была временной: у этой ужасающей красоты, близкой к безобразию, недолгая жизнь: ей дано взметнуться бесполезным и ослепляющим пламенем и погаснуть, тогда как поэзия живет вечно. Эта мысль заставила Ларису грустно улыбнуться, и Раскольников, который словно спиной почувствовал ее сомнения и боль, обернулся и удивленно-встревоженно посмотрел на жену. "Ничего, Федор, я с тобой", - сказала она ему глазами и улыбкой, и Раскольников успокоенно отвернулся. Слава Богу, или нет, слава Революции, жена по-прежнему любит его, "красное вдохновение" рядом!

  После серии недолетов и перелетов комендоры красной эскадры наконец-то добились "накрытия". Снаряды рвались прямо в боевых порядках сикхов, которым было негде укрыться. Лариса невольно опустила бинокль: смотреть, как взрывами подбрасывает растерзанные тела солдат, было не впервой, но, как всегда, отвратительно и страшно... На Гражданке она видела много смертей, но так и не смогла к ним привыкнуть. Слово "враг", которое Федор произносил жестко и уверенно, Лариса выговаривала с оттенком колебания, как будто не могла до конца поверить в то, что враги не заслуживают милосердия. "Гражданка" научила ее жестокости, но слепая злость накатывала волной, а потом так же - волной, уходила. Оставалась боль - часто, смешанная с невольным сожалением об ушедших - и своих, и чужих. Что же, значит, она так и не выучилась быть "солдатом революции". Она была лишь свидетельницей чужих побед и ненависти - совсем, как сейчас.

  Раскольников припал к своему длинному цейсовскому биноклю, словно жаждущий - к горлышку фляги. "Вот так. Еще! Еще! - удовлетворенно приговаривал он. - Получите, мрази! Это вам за кандалы! Это за тюремный "поридж"!.. Попомните, гады склизкие, как члена Реввоенсовета республики в казематах морозить!". Неприятная догадка озарила Ларису, словно небо - вспышка орудийного выстрела. Неужели все это... Экспедиция, Энзели, Персия, спасение уведенных "беляками" кораблей... Просто примитивная и жестокая месть англичанам за ту злосчастную разведку в Финском заливе в декабре 1918-го, когда британские крейсера удивительно легко взяли в плен Раскольникова вместе с миноносцами "Спартак" и "Автроил". И Раскольников, с его кипучей энергией и неуемными амбициями, оказался на долгие месяцы запертым от мира и революции в промозглой камере лондонской тюрьмы... И на самом деле - расплата, месть! В эту минуту Раскольников показался Ларисе низким и мелочным: Гафиз никогда не мстил, он был выше мщения. В 1916-м Гафиз просил Ларису никогда не заниматься "проклятыми вопросами", революцией, но она занялась и, кажется, увязла в этих проклятых вопросах навсегда...

  ...Сильно поредевшая цепь сикхов, отстреливаясь, отступала к Казьяну. "Братишки" преследовали их, но не особенно рьяно: втягиваться в ближний бой им, выжившим на фронтах Гражданки, совсем не хотелось. На отмель высаживалась вторая волна десанта. Катера прикрывал орудийно-пулеметным огнем тральщик "Володарский", которому мелкая осадка позволила подойти почти к самому берегу.

  - Товарищ Раскольников, радиограмма от интервентов получена! - возбужденно прокричал взлетевший на мостик дежурный телеграфист, протягивая командующему наспех записанную карандашом на клочке бумаге депешу. Командующий флотилией неопределенно усмехнулся, пробежал корявые строчки глазами. Затем, со злорадной улыбкой победителя, повернулся к застывшим в ожидании командирам:

  - Товарищи, командир британской 36-й дивизии генерал Чемпейн осведомляется о целях визита советского флота. С опозданием, конечно, но лучше поздно, чем никогда!

  В ответ раздались презрительные комментарии, пропитанные соленым матросским юмором. Раскольников поднял руку, призвал всех к тишине.

  - В радиорубку. Отвечайте: "Красный флот не имеет никаких агрессивных намерений ни против английских войск, ни против персидского правительства. Наша цель - вернуть суда и военное имущество, украденные деникинцами. Во избежание недоразумений, предлагаю британскому командованию немедленно вывести войска из Энзели, но предварительно воспрепятствовать порче или уничтожению указанных судов и имущества белогвардейцами". И еще добавьте: "Любая враждебная вылазка белогвардейцев будет отнесена на счет британского командования и повлечет наш жестокий ответ".

   К полудню Энзели был полностью в руках красного десанта. Генерал Чемпейн, потерпевший полный провал в переговорах с диктовавшим свою волю залпами тяжелых морских орудий Раскольниковым, не стал дожидаться прихода краснофлотцев. С офицерами он отбыл на автомобилях в Решт. Следом длинной колонной потянулись бородатые сикхи, угрюмо посматривавшие из-под тюрбанов цвета хаки на зубоскаливших краснофлотцев. В рессорных повозках, в которые были впряжены серые армейские мулы, под брезентовыми тентами с красным крестом, стонали раненые.

  На борт флагманского корабля "Карл Либкнехт" на быстроходной миноноске прибыл адъютант генерала Чемпейна - длиннолицый молодой лейтенант в безупречном кителе цвета хаки и с безупречным пробором в неопределенного цвета волосах. Он с ледяной вежливостью передал победителю "комплименты и поздравления" своего командира. "Генерал просил вас, сэр, оказать ему небольшую любезность, - продолжал офицер тоном скучающего денди. - Покидая Энзели под влиянием... обстоятельств, он не смог вывезти из своей штаб-квартиры превосходный рояль и совершенно новую походную ванну. Будьте любезны отправить упомянутые предметы в Решт при первой возможности".

  Раскольников расхохотался прямо в лицо ошарашенному бритту. "А ну, братва, проводите-ка джентельмена в канатный ящик, вздуйте его, как следует, и заприте хорошенько, - распорядился он, - Этим "ростбифам" с миноноски передайте, пусть отваливают, пока мы им гранат на палубу не накидали! Пускай скажут генералу: своего адъютанта, а заодно и ванну с роялем он получит только тогда, когда вернет орудийные замки, которые они третьего дня поснимали на белогвардейских судах! Пускай не думает: я все знаю!".

  Внутренняя гавань Энзели поразила воображение Ларисы. Это был тот самый пышный и многоцветный Восток, о котором писал ей Гафиз из окопов империалистической войны. Она увидела встречавшую их пеструю толпу на пристани: персов в высоких и круглых каракулевых шапках, их женщин в душных черных чадрах, свисавших до самой земли, крикливых босоногих ребятишек, черных и юрких, как галчата. Среди вееров раскидистых пальм, над светло-зелеными кронами деревьев губернаторского сада развевался выцветший персидский флаг со львом, мечом и солнцем. Флаг, казалось, приветствовал Ларису и говорил ей о том, что она попала в страну торжествующего солнца, пропитанную знойными, щедрыми, победными лучами, о которой мечтал Гафиз ХХ века и в которой много столетий назад родился Гафиз настоящий. Но не смиренной паломницей пришла она сюда, а гордой завоевательницей, царицей. Последняя фраза была слишком напыщенной, и Лариса посмеялась сама над собой. Пора вернуться к реальности: подлинная власть в руках у Раскольникова, а она - всего лишь его "боевая подруга", а, может быть - причуда, каприз завоевателя, "персидская княжна" в расписной ладье Стеньки Разина?!

  В гавани стоял весь деникинский флот: черные нефтеналивные пароходы были превращены во вспомогательные крейсера, над их маслянисто поблескивавшими бортами серели длинные жерла морских орудий. На берегу лежали гидропланы, распластав крылья, слобно мертвые альбатросы. Помимо морского и воздушного флота, добычу раскольниковской флотилии составили полсотни полевых орудий, пулеметы, снаряды, винтовки и большой запас патронов. Британцы вероломно разоружили деникинцев за несколько дней до штурма, и отправили их в лагерь вглубь страны. Именно этому Раскольников был обязан своей легкой победой, но на мостиках флотилии предпочли деликатно промолчать. Зато искренне обрадовались известию о захваченных в Казьяне английских продовольственных складах.

   - Ого! Эти "ростбифы" оставили нам даже консервы, галеты и ром! - довольно ухмылялись красные военморы. - К рому мы отнесемся со всем нашим почтением... До одной бутылки прикончим!

  Пока Раскольников с командирами флотилии занимались трофеями и ромом, Лариса отправилась осматривать город. Она увидела пестрый и шумный базар, напомнивший ей сказки "Тысяча и одной ночи". По обе стороны узенькой средневековой улочки, как в шахской сокровищнице, выставленной напоказ, дозревали на солнце овощи и фрукты, золотились тонкокожие персики, тянулись бесконечные мешки с рисом. Женщины в черных чадрах запускали в рис смуглые узкие ладони, расписанные хной, и он рассыпался серебристыми брызгами. В прохладной темноте, под навесами, на пестрых коврах стояли ярко раскрашенные блюда, чайники, пиалы. В пеструю восточную толпу уже затесались черные клеши, полосатые тельники и не совсем трезвые медно-красные физиономии матросов.

   К Ларисе подбежал торговец в полосатом шелковом халате и быстро прикоснулся кисточкой к ее запястью. "Мадам! Благовония! Лучшие ароматы Персии!", - на вполне сносном русском закричал он, и Лариса невольно поднесла руку к лицу, чтобы почувствовать сладкий, обволакивающий, пряно-фруктовый аромат. Ей было душно и тяжело в комиссарской кожаной "броне", захотелось надеть что-нибудь легкое, яркое, расшитое золотом или, на худой конец, серебром. Местные торговцы сначала удивленно посматривали на странную женщину в мужской воинской одежде, но их удивление быстро сменилось равнодушием: и не такое видали в славном городе Энзели за последние годы! В городе столько раз менялась власть, столько раз входили иностранные войска, что люди с рынка привыкли ничему не удивляться. В конце концов, завоевателей можно отличить только по величине наложенной на город дани. Вот и сейчас торговцы привычно высчитывали в уме, сколько звонкой монеты, мешков риса, свернутых в рулон ковров и красивых ларчиков с серебряными украшениями им придется отдать новым завоевателям, прежде чем на пришельцах можно будет заработать. Примерно так же, вероятно, полагал и хитрый толстяк-губернатор, который на всякий случай велел снять в своей резиденции потрет английского короля Георга и послал жандарма разыскать где-нибудь фотографию Ульянова-Ленина или, на худой конец, товарища Троцкого.

  Впрочем, новые завоеватели освоились в Энзели на удивление быстро. Лариса увидела, как двое "братишек" по-хозяйски взвалили на плечи толстый рулон персидского ковра. "Надоело на железной шконке дрыхнуть!", - хохотнул веснушчатый молодой матрос и, походя, саданул прикладом по физиономии впившегося было в свой товар торговца. "Вот тебе наши краснофлотские деньги, персюк вонючий!", - прокричал он. Поэтому, когда взгляд Ларисы упал на выставленные ювелиром изящные серьги с бирюзовыми подвесками, сухолицый перс с крашеной седеющей бородой, учтиво поклонившись, протянул ей заветный ларчик. "Примите в знак почтения, луноликая пери!", - пышно пояснил он, подставляя Ларисе зеркало, чтобы она могла примерить сережки. Другие, более везучие торговцы в это время поспешно сворачивали свои лотки. Впрочем, Лариса еще успела обзавестись парой полупрозрачных шалей - не без помощи услужливых морячков, "распаковавших" для нее подходящего перса.

  За базаром начиналась жилая часть города. Серые глинобитные домики, однообразные высокие стены, темные и тесные лавки. Лариса невольно залюбовалась величественным зданием с широкими каменными ступенями и круглым куполом. Лариса подумала, что это храм, и поднялась вверх, по жарким от солнца ступенькам. "Госпожа желает помыться?", - на ломаном английском спросил у нее льстиво улыбающийся старичок на входе. - Тогда госпоже на женскую половину". "Помыться? - удивилась Лариса. - Что это за здание?". "Баня, госпожа, прекрасная баня... Заходите, госпожа, будете довольны!", - ответил старичок, и обескураженная "луноликая пери" поспешила ретироваться. Оказывается, у сказочной Персии была и другая сторона - бытовая и реальная...

  Вечером в Энзели наконец прибыл взмыленный кавалерийский дивизион, поначалу принятый нетрезвыми краснофлотскими постами за казаков. Дивизион едва не встретили пулеметными очередями. Бряцая шпорами и ножнами шашки, к Раскольникову вошел чернобородый командир Амиров.

  - "Тройной Нариман" велел мне не ввязываться в бой, пока не станет ясно, что город пал, - честно признался он. - Но я плевал на него и гнал своих людей изо всех сил - Аллах не даст солгать! Извини, товарищ Раскольников, такая сложная местность для конницы, все равно не успел! Шесть раз вступал в бой - и ни разу не понял с кем! Кавардак здесь у тебя в этой Персии...

  - Ничего, скоро наведем порядок, - угрожающе пообещал Раскольников.- Баку, я так понимаю, прислал мне только твоих конников?

  - А тебе мало? - усмехнулся Амиров. - Товарищ Серго так и знал! За мной выдвигаются пешим порядком Отдельная стрелковая бригада имени Пролетарского интернационала и Бакинский рабочий полк. Смотрите, их из пулеметов не поприветствуйте!

   Наутро Раскольников в сопровождении Амирова и его кавалеристов встречал подходившие войска среди рисовых полей за городом. Лариса ехала по правую руку от мужа на тонконогой персидской лошадке, позаимствованной из конюшни губернатора. Чудом добытая фотография Троцкого не помогла, и отчаянно ругающегося толстяка-губернатора "братишки" утром поволокли в местную кутузку - составить компанию британскому лейтенанту. Солнце припекало уже по-летнему, и синие горы на горизонте тонули в студенистом мареве. Войска подходили, вытянувшись по дороге бесконечной пыльно-зеленой многоногой и многоголовой гусеницей. Загорелые дочерна, босые, оборванные, белозубо смеющиеся, курящие и смачно плюющие под ноги желтой махорочной слюной, они несли над собой густую щетину сверкающих четырехгранных штыков. Бесцеремонные и веселые глаза, карие, черные, серые на заросших щетиной лицах стреляли в Ларису наглыми взглядами. Она любила эту грубую, грязную и такую прекрасную в своей необузданной мужественности пехоту!

  - Ишь, как лупетки пялит пехтура! - проворчал Раскольников. - Вот эти босяки и добудут нам Тегеран, Лара.

   Большой и могучий в черной комиссарской коже, на рослом строевом коне, он был похож на бронзовую статую кондотьера. Лариса вдруг почувствовала, что уже была здесь, уже видела это: сурового вождя-победителя на боевом коне, испытанных ветеранов, несущих на плечах отточенную сталь, - когда-то очень давно, много веков и жизней назад.

  - Знаешь, Федор, мне кажется, что мы сейчас повторяем какую-то величественную античную драму, - призналась она. - Покорение Персии... Гоплиты революции в своей стальной фаланге... И над ними - ты, словно Александр Великий... И рядом - я!

  - Твой Александр покорил персов, чтоб заменить одну деспотию на другую, - назидательно заметил Раскольников. - А мы на своих штыках несем этой стране освобождение и свет! Это будет прекрасная, чистая и пламенная революция, Ларисонька. Это будет наша революция - моя и твоя! Ты станешь светлым духом свободы и просвещения для Персии. А я положу все ее богатства к твоим ногам, мое красное вдохновение!

  - Да ты поэт, Федор...

  - Я больше, чем поэт. Я рифмую не жалкие строчки, а судьбы людей!

  "Вот шайтан! - подумал командир Амиров. - Все мы пропащие люди - и пехота, и конница. Всех нас он в этой Персии угробит. Раз и этот о "своей" революции заговорил - по головам пойдет!".

   Однако поначалу все складывалось как нельзя лучше. Раскольников и Лариса поселились в бывшем губернаторском дворце и упивались своей легкой победой, громкой славой и смелыми планами. Багровая тень революции легла на страну роз и поэтов. Вскоре англичане были вынуждены оставить Решт, а затем пала и столица провинции Гилян, куда с триумфом вошли красные. Город украсили кумачовыми флагами, и для этой цели у местных торговцев были реквизированы все запасы ткани соответствующего цвета, а заодно - и всех остальных цветов. Вскоре после реквизиции в городе была торжественно провозглашена Персидская Советская республика.

  Эта республика быстро обросла привычными для большевиков атрибутами: Совнаркомом, Реввоенсоветом, Ревтрибуналом, Особым отделом, культпросветом, "исправдомами". Для последних очень подошли старые шахские "зинданы", где спешно поменяли вывески. Федор Раскольников и Серго Орджоникидзе позаботились об еще одной "вывеске" республики: предсовнаркома был "единогласно назначен" бывший предводитель горных разбойников Мирза Кучек-хан, буйноволосый и волоокий красавец, отлично умевший произносить пламенные речи и выполнять волю "руководящих товарищей". Однажды, попивая чай в семействе Раскольниковых, новоявленный глава свежеиспеченного пролетарского государства сравнил Федора Федоровича с Гарибальди, "который высадился с тысячей красных рубашек, чтобы освободить страждущий народ от жестокого тирана". На командующего Волжско-Каспийской флотилией восточное красноречие Мирзы, тем не менее, должного впечатления не произвело.

  - Дорогой Мирза, я хотел бы напомнить, что у меня не тысяча инсургентов, а гораздо более внушительное регулярное соединение, сухопутное и морское, - холодно заметил Федор Федорович. - В то время как вы, товарищ Предсовнаркома, можете рассчитывать разве что на пару сотен своих головорезов. Революция, которая не умеет защищаться, ничего не стоит, как справедливо отметил товарищ Ленин. Вам следует немедленно позаботиться о начале мобилизации классово подходящих слоев населения и создании Персидской Красной армии.

  - Товарищ Федор, мне не совсем понятно, - растерялся Мирза, но Раскольников оборвал его:

  - Что здесь может быть непонятно? Советское правительство ведет дипломатические переговоры с шахским правительством Персии о статусе наших войск в Энзели. Вы что, желаете, чтобы мы вот так открыто выступили на Тегеран? Нет, дорогой Мирза, поход на шахскую столицу должна начать ваша республика и ваша армия. Другое дело, что ударными силами все равно будут наши стрелки-пролетарцы и конница Амирова. Что-то не доверяю я вашим бандитам-дженгелийцам...

  - Товарищ Раскольников, я все равно не совсем понимаю. Зачем нужно начинать войну с шахом, когда вы ведете с ним переговоры?

  - Переговоры нужны трусам, - отрезал Раскольников. - Мне нужна революционная красная Персия. Вся Персия, а не какой-то провинциальный Гилян. Революция не терпит полумер и полу-республик, дорогой Мирза!

   Так начала жить самая внушительная сила недолговечной Гилянской республики - Персидская красная армия. Но Раскольников поторопился с провозглашением Персидской Советской социалистической республики - заветные сады древней Персии, где розы осыпали свои лепестки над могилами великих поэтов прошлого, не спешили впускать в свое священное пространство непрошеных гостей...