ЧАСТЬ ВТОРАЯ. «SEMPER IDEM» — «ВСЕГДА ТОТ ЖЕ»

— А не говорила ли при тебе ее высочество с их высочеством про Голштинию и Данию? Припомни-ка…

Анна отрицательно покачала головой. Ответ на этот вопрос очень занимал Александра Шувалова. Елизавета не могла простить Петру отказ поменять его голштинские владения на датские земли — Ольденбург и Дельменхорст. Отказ явно шел в ущерб интересам России. Елизавета подозревала, что Петр говорил здесь со слов жены, и Александру Ивановичу очень хотелось поднести доказательства этого выздоравливающей государыне, как подарок.

— Может, они все в письмах обсудили, — предположила Анна. — Никогда раньше не видела, чтоб с мужем переписывались. А здесь все пишут, пишут… по каждой мелочи. Сама записки носила. Петр Федорович, правда, редко в письменной форме отвечают. Чаще сами приходят и ругаются… А про этого, как вы изволили называть, Вильямса, ничего не слышала. Там секретность. большая, лишнего не скажут. Калмык Парфен у ее высочества на посылках. Еще Василий Шкурин — предан великой княгине, как пес, носит какие-то личные пакеты, но куда — не знаю.

— Узнай…

— Все письма пишут в кабинетной каморе, это такая маленькая выгородка у окна в гостиной, за шторой малинового шелка. Красивый шелк, китайский…

Анна склонила голову набок, словно припоминая, и даже улыбнулась своим неярким, но милым воспоминаниям. Наполовину обнаженные лифом груди ее сияли в свете закатного солнца, как персики. Шувалов мысленно застонал и отвел глаза.

— Теперь вот что скажи… А поминала ли в разговоре означенная особа такую фамилию — Апраксин… Фельдмаршал Апраксин?..

Вышеозначенный разговор происходил белым днем среди пыльных гипсов и выцветших штор в мастерской Мюллера, в то время как выдворенный из дома хозяин гулял по заросшим берегам Невы и Фонтанной речки. Художник уже забыл о вдруг вспыхнувшем необоримом желании вернуться на родину. Главный талант его состоял в том, что ему ничего не надо было долго объяснять. Он понял, что Анной заинтересовалось какое-то весьма важное лицо, понял, что на этом интересе он не плохо заработает— каждая его вынужденная прогулка оплачивалась поштучно, а главное, он понял, что не любовь так бесцеремонно выталкивала его из собственного дома, но дела государственные. То, что дела эти связаны с Тайной канцелярией, ему было сообщено в открытую: никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не разглашать устно или письменно…

Страх перед высоким учреждением до того парализовал его волю, что казавшаяся неистощимой любовь к Анне истаяла вдруг в одночасье, и Мюллер вполне искренне поверил, что любил прелестную Анну только чистой отцовской любовью, а ночные таинства в его спальне — было, не было… Теперь уж роток на замок, он подписку давал.

Высокий господин встречался с Анной три раза. Приезжал он всегда верхами, один, одет неброско, по-немецки говорил изрядно, но с акцентом, видно, что русский. В лице его, вернее, в одежде была таинственная приметность. Входя в дом, он занавешивал нижнюю часть лица черным крепом, словно турецкая красавица, оставались видны только глаза — желтые, настороженные, умные, волчьи. Он приходил в мастерскую в одно и то же времяв три часа, садился в кресло и, завидя хозяина, делал короткий и резкий взмах рукой, дескать, пора, выматывайся! В первый визит мрачного господина Мюллер вообще не видел Анну и потому никак не мог понять, почему высокое учреждение выбрало его дом для тайных свиданий. Во второй раз он увидел Анну издали, одета она была богато, шейку держала гордо, ах ты, нимфа — волшебница! Господин выучил Мюллера, что если кто-то вдруг вопрос задаст, кто это к нему заходит, то отвечать следует: по делам аукционным, то есть по продаже картин.

Каково было бы удивление Мюллера, если бы он узнал, что в дом его является сам глава Тайной канцелярии Александр Иванович Шувалов. Он же сам и подписку с немца взял, потому что дело-то больно деликатное, не нужны в нем посредники, а что велел немцу подписи ставить, так это для устрашения; как тайный агент Мюллер никакой цены для Шувалова не имел.

Однако будем откровенны, посылая «прелестную Аннет», как мысленно окрестил девушку Шувалов, шпионить за великой княгиней, он меньше всего думал о пользе отечества. В переходный период он думал о собственном положении, как настоящем, так и будущем. Ему хотелось иметь на руках какиелибо компрометирующие Екатерину документы. И этими документами могла быть ее переписка с английским послом Вильямсом. О чем бы они там ни переписывались, хоть о незабудках и розочках, с точки зрения дипломатии это можно было считать вещью предосудительной. Не имела права переписываться жена наследника с послом враждебной нам державы!

Хорошо бы иметь на руках пару этих писем, а там… Если их вовремя показать государыне, то при ее и без того натянутых отношениях с великой княгиней можно их испортить до полного разрыва. Другое дело — надо ли ему это? Нет! — немедленно сознавался Александр Иванович, этого как раз не надо. Государыня больна, не сегодня завтра, прости Господи… А кто на троне? Если на троне царственный Петр и супруга его Екатерина, то он с поклоном, приватно, сам отдает ей эти письма. А из этого поступка что следует? А следует по буквам: а) он достойно и ревностно исполнял свои обязанности как глава Тайной канцелярии; б) он имел возможность обнародовать эти письма еще при государыне Елизавете, но не сделал этого, дабы не компрометировать великую княгиню; в) этим своим поступком он выказывает верность монархине Екатерине Алексеевне, что послужит сохранению за ним места и ее расположения.

Логично? Логично… Хорошо бы получить такой компромат и на Петра Федоровича, но последний— дурак, он не оценит ни «а», ни «б», ни всего этого списка, а разорется и отправит подателя сего в Сибирь. Наследника оставим в покое, пусть так живет.

Но с другой стороны… Государыня переболеет всеми этими возрастными недугами и, дай Бог, войдет в новый сок, чтобы править вечно. Тогда он верой и правдой будет служить Елизавете Петровне, а на великую княгиню накинет тонкую узду… шантаж, как говорят французы, де, знаю я про эти письма, но государыне, чтоб не усугублять, не скажу. А вы уж ведите себя хорошо.

Все это было придумано очень тонко, беда только, что жизнь не может предоставить нужный— дистиллированный — вариант. Елизавета больна, но жива, а помереть может в любой момент. Но мы забегаем вперед.

О переписке Екатерины с Вильямсом Шувалов узнал случайно, и, как ни странно, первым, кто обмолвился об этом, был Бестужев. Это было зимой, еще до второго приезда Понятовского. Ясно, что сболтнул об этом Бестужев не случайно. Просто так у канцлера ничего с языка не срывалось. Позднее удалось завербовать истопника английского посольства, противного малого из русских: морда прыщавая, на руках несвежие нитяные перчатки. Малый быстро понял, что от него требовалось, и подтвердил сведения о какой-то тайной, местной переписке. На имя посла приходило много почты, она складывалась в большой ящик у входа в его личные апартаменты. Оттуда письма забирал секретарь, сортировал и подавал послу, тайные депеши попадали в руки Вильямса другим путем. Приносил их всегда один и тот же косоглазый, щеголеватый юноша — калмык либо башкирец. Поступал он всегда одинаково, проходил в кабинет и там обменивался с секретарем запечатанными пакетами.

«А почему бы нет? — думал Шувалов. — Косоглазый не иначе как Парфен. Он приносит письмо от ее высочества и тут же принимает ответ Вильямса на предыдущее послание». Шувалов велел проникнуть в кабинет Вильямса, найти оные бумаги и выкрасть их, а если не удастся, то снять копию. Шельмецистопник вопил: как он будет снимать копии с иностранных писем, если и порусски понимает с трудом?

В воплях истопника была своя правда, тайный поход в кабинет посла был временно отменен, тем более что калмык вдруг исчез. Ранее являлся каждые тричетыре дня, а теперь полмесяца носа не кажет. Еще через неделю истопника с треском выгнали из посольства — видно, тот побоялся-таки ослушаться Шувалова и совершил набег на кабинет Вильямса. Если верить последним сообщениям агента-истопника, то отсутствие калмыка с пакетами совпало с приездом Понятовского. Приезд поляка все объяснял, великой княгине стало не до эпистол.

Александр Иванович отложил тогда свое любопытство до лучших времен. Тайная канцелярия без дел не страдает, а тут как раз война началась, Мемель взяли, туда-сюда… И, наконец, появилась замечательная возможность исследовать ситуацию как бы с другого конца. Похоже, вместо калмыка письма теперь носит Шкурин… Великая княгиня тяжела, время приближается к родам. Конечно, бдительность ее ослабеет, а уж в день, когда она будет лежать на родовой постели, можно будет безбоязненно проникнуть в ее секретер. Камерфрау Владиславова, которая всюду сует свой нос, скорее всего будет держать роженицу за руку, а потому не может быть помехой.

Анна во всем была согласна с Александром Ивановичем, но у нее были свои придумки, и о них она пока не желала распространяться.

Пришло время рассказать об Анне Фросс подробнее, чтобы хотя бы частично снять ореол тайны с этого крайне несложного и, к сожалению, непротиворечивого характера. Анна всегда знала, чего хочет — богатства и независимости, и шла к цели с поистине неистощимой энергией, и не ее вина, что судьба-злодейка все время сталкивала ее с торного пути на обходные, длинные тропочки. Она вовсе не рядилась в личину милой и простодушной девушки, она таковой и была, а от прочих милых и простодушных отличалась уменьем молчать и слушать.

О происхождении ее, родителях и детстве рассказать сложно — Как женщина, постоянно красящая волосы, забывает, каков был их натуральный цвет, так и Анна, сочиняя себе различные биографии, не желала вспоминать, какая в них деталь подлинная, а какая — придумка.

Дочь аптекаря из Цербста — это чистый миф, сочиненный Шуваловым, «инквизитор» хотел сыграть на ностальгических чувствах Екатерины. По другой легенде Анна — дочь ремесленника, шестая или седьмая, то есть та по счету, глядя на которую отец делает усилие, вспоминая, когда она родилась и как ее зовут.

Детство трудное, голодное, словом, нищета, а что грамоте научилась, так это заслуга местного пастора, который не мог без слез умиления смотреть на ребенка-ангела: и грамоте обучил, и манерам, и даже азам французского куртуазного языка.

Еще один миф об Анне Фросс: она дворянка, родители богаты, но тайна рождения от нее пока скрыта, поскольку найдена она был в шелковом пакете на паперти. Удивительно, сколько сюжетов порхает вокруг этой вообще-то заурядной девицы. Господь наградил ее наиглавнейшей чертой — умением нравиться. Были еще качества, оказавшие решающую роль в ее карьере, — удачливость и полная беспринципность (читай-бессовестность).

В берлинскую полицию Анна попала по очень серьезному делу: воровству и убийству, а именно отравлению. Для следователей все было очевидно, но Анна и не собиралась сознаваться. Да, она купила в аптеке крысиный яд, но в доме фрау Крюгер полно крыс, любой на улице это подтвердит… и не ее вина, что этот яд попал в малиновое желе! Фрау Крюгер очень любила свою юную компаньонку (начинала Анна с простой горничной) и потому подарила ей алмазные серьги, да, да… те самые, которые обнаружили при обыске в ее чулках. Завалились в коробку случайно, а ключ от ларца ей подбросили… На допросах Анна лепила все, что взбредет в голову, нимало не заботясь о правдоподобии и логике.

Дальнейшие события разворачивались странно, все вдруг стало, как говорят в России, шито-крыто. Драгоценности так и не нашлись, а Анну, вместо того чтобы отдать палачу, забрали из тюрьмы и отвезли в карете в другое государственное учреждение.

Если размышлять на эту тему отвлеченно, получается абсурд, но если при этом держать в поле зрения чистенькое, невинное, спокойное личико, стан изгибистый и выразительнейшие глаза и отдаться неизвестно откуда возникшему чувству, что ты нравишься… да, да, и можешь составить счастье этой девушке, и тебе это ничего, ну почти ничего не будет стоить, а взамен тебя наградят любовью неземной и дружбой возвышенной, то желание спасти безвинную страдалицу кажется вполне понятным. Очевидно, влипнув в вышеописанное чувство, как в клей, некий государственный муж, ранга высокого, решил спасти Анне жизнь и честь, снабдил ее инструкциями, более похожими на советы, и направил на временное жительство в обширное восточное государство.

Точное содержание инструкций мы тоже не знаем, одно неоспоримо — ей было рекомендовано попасть в штат людей близких к русской царице, да в том штате и укорениться. По оценке Блюма, а именно он был ее первым наставником в шпионских делах, мы знаем, что отправка Анны в Россию была сделана крайне непрофессионально. А ведь тайная полиция Берлина была в те времена лучшей в Европе, то есть в мире. Поэтому можно определенно утверждать, хотя радетель о судьбе девушки был патриотом, в делах политического сыска совершенным профаном. Анну направили в Россию, не только не ожидая от нее какого-либо конкретного большого дела, но даже самой малой пользы. Ее просто хотели спасти от эшафота, а наставления о царских покоях носили чисто формальный характер. В самом деле, как юная эмигрантка без серьезных связей могла попасть во дворец? Но когда судьба вдруг буквально выполнила распоряжения берлинского благодетеля, Анной заинтересовались уже серьезные люди.

Иона Блюм ехал в Россию с собственным ответственным заданием. Анну ему просто навязали. Он должен был где-то поселить девушку в Петербурге, проследить, чтобы она не натворила глупостей — Разрешалось использовать ее в делах, разумеется, если в этом появится необходимость.

Маленький Блюм только внешне выглядел смешным, а на самом деле был очень серьезным и неприятным человеком. Характер у него был мерзкий. Он по праву носил баронский титул, хотя поместье его в Курляндии можно было прикрыть носовым платком. До того как приплыть в Петербург на «Влекомой фортуной», Блюм отслужил в России без малого десять лет и вышел в отставку подполковником. Он вполне прилично знал русский язык, а корчил из себя безъязыкого эмигранта по каким-то высоким шпионским соображениям.

Завербоваться в берлинскую разведку его заставило хроническое безденежье — маленький человечек был мот. Вербовка была трудной, если не сказать экзотической. Где найти тех, кто записывает в тайную службу? Не выйдешь же на улицу с криком: желаю служить великой Пруссии! В конце концов он догадался взять отпуск и, якобы для оформления наследства, отбыл в Берлин.

Прибыв на место, прыткий майор, а именно такой чин был тогда у Блюма, не долго думая, написал о высоком желании самому Фридриху II. Письмо не попало к королю, а осело в секретной канцелярии. Надо себе представить радость канцеляристов, письмо Блюма носило почти интимный характер. С одной стороны, он как бы объяснялся королю в любви, а с другой — как бы подмигивал их величеству, намекая, что Фридрих Великий может на него, Блюма, рассчитывать, разумеется, за некоторую мзду. Размер мзды указан не был. Среди канцеляристов нашелся один умный, который отнесся к письму Блюма с вниманием и свел его с кем следует. Блюму было предложено работать на пользу Пруссии за сто восемьдесят червонных, при этом не покидать русскую службу. Блюм согласился. Это было семь лет назад. За все эти годы барон показал себя исполнительным, точным, не слишком рискованным, но весьма аккуратным агентом. Он присылал сведения о рекрутских наборах в России, о движении полков, об их вооружении. Свои донесения Блюм собственноручно шифровал и высылал в Мемель и Кенигсберг на торговые дома некоего Альберта Малина. Вся переписка выглядела как затянувшаяся тяжба о наследстве, придуманная Блюмом версия пригодилась.

Когда началась война, уже вышедший в отставку Блюм был вызван в Берлин для получения нового задания. Обстановка складывалась сложной, и поскольку в военных условиях тяжба о наследстве выглядела мало убедительно и не могла вместить всего объема информации, Блюму был дан шифровальщик. Он поехал вместе с бароном под видом брадобрея. Анна об этом человеке ничего не знала, и когда Блюм по недоразумению был задержан русской таможней, ей и в голову не пришло обратиться к брадобрею за помощью. Была у Анны надежда, что поможет ей красивый русский моряк, с которым она познакомилась по настоянию Блюма. Но моряк так и не пришел в себя, а с денщика какой спрос?

К Мюллеру Анна попала случайно и только через месяц в пятницу в шесть часов вечера, как и было условлено, пошла на свидание с Блюмом. Барон устроил ей разнос: где она болталась целый месяц? Она обязана была приходить сюда каждую пятницу! Анна очень не любила, чтобы на нее повышали голос.

С самой первой минуты их знакомства, а произошло оно в секретной канцелярии Берлина, Блюм начал вести себя как начальник. Этому не помешало даже внушение прусского эмиссара, который тонко намекнул, что Анна многообещающий агент, поскольку обладает оружием, которого у Блюма нет и быть не может. Барон только фыркнул в ответ.

Анну не волновали начальственные нотки в голосе Блюма— пусть его. Уж она-то знала себе цену. Тем более что памятна ей была главная инструкция, данная на словах, иносказательно, шепотом: «Если свершишь в России то же, изза чего в Берлине в тюрьму попала, то ждет тебя здесь весьма большая награда, — важное лицо помолчало и добавило так же шепотом, — и тебя, и детей, и внуков твоих».

— Ваше сиятельство имеет в виду здоровье той высокой дамы, к коей я должна попасть в услужение? — без обиняков спросила Анна.

Важное лицо вдруг все взмокло, высокий лоб его покрылся бисером чистой влаги, красивой формы руки в перстнях мелко задрожали. Анна поняла, что угадала. И еще поняла умная девушка, что в случае удачи этот господин выполнит обещание, хоть главный навар от него получит, конечно, не она. В случае же провала он отречется от всего, потому что не принято в цивилизованном мире посылать к императрицам убийц.

Естественно, она не сказала о главной инструкции Блюму. На выполнение этого задания могут годы уйти. Тогда казалось, что спешить некуда, тогда русские только Мемель взяли.

Попав так скоро и неожиданно в услужение ко второй даме государства, Анна умно воспользовалась этим. Назвать родиной Цербст ее выучил Шувалов, но дверь запереть, помучив Екатерину, а потом прикинуться избавительницей, это она сама придумала, этого у нее не отнимешь.

Теперь перед ней стоял выбор: остаться ли на той призрачной службе, которую предложил ей господин… назовем его X. — это первый вариант. Позабыть про господина X. ради господина Шувалова — второй. Был еще и третий, самый разумный и соблазнительный — послать обоих господ к чертовой матери и начать служить верой и правдой ее высочеству Екатерине — будущей королеве России.

Разумеется, просто так ни от Блюма, ни от Шувалова не отвяжешься, поэтому пока стоит сохранять видимость истовой службы, а дальше время покажет. Но время, как уже говорилось, мчалось быстрее обычного. Так, в узловые минуты жизни, во время войны, смены формаций, правления господин Кронос вдруг ударяет по маятнику, и он начинает сновать туда-сюда в два раза быстрее. Люди этого не замечают, только становятся вдруг раздражительными, озабоченными, ссорятся, плохо спят, а от жизни ждут одних неприятностей.