ГЛАВА 27

Марсагет и Радамасевс обсуждали сведения, полученные от захваченного в плен аорса. Новости были неутешительны – на подмогу Дамасу прибыл отряд сираков. А это означало, что положение осажденных еще больше ухудшилось. Радамасевс, бледный и осунувшийся, пил настой из трав, противный до тошноты. В чаше еще оставалось больше половины целебного напитка, когда он в раздражении отшвырнул ее в сторону.

– Фу, мерзость… – согнул левую руку, туго перевязанную чистой холстиной, и, поморщившись, снова опустил ее на колени.

Побратим Марсагета был ранен во время ночной вылазки сармат: сильно и метко брошенный дротик зацепил левую руку выше локтя и воткнулся в бок. Спасла его от смерти кольчуга – ее он поленился снять, от усталости уснув мертвецким сном прямо возле вала; когда прозвучал сигнал тревоги, панцирь надевать не было времени, потому что сарматы уже приставили осадные лестницы.

– Нужно что-то делать… – покосившись на Радамасевса хмуро сказал Марсагет.

– Ждать, – коротко ответил Радамасевс, устраиваясь поудобнее на куске кошмы.

– Сколько можно!

– Сколько потребуется. Дамас много воинов потерял, но и у нас сил на ответный удар не хватает. Ждать нужно, ждать…

– Ты думаешь, подмога придет?

– Не знаю… Теперь уже не уверен. Все сроки истекли.

– На что ты надеешься?

– На милость богов. И на наше мужество. Съестные припасы у нас пока есть; скоро пойдут осенние дожди, и сарматом придется туго. Ты сам слышал, что говорил аорс – воины живут впроголодь. У них одна надежда – взять Старый Город до наступления зимних холодов. Если мы выстоим до этого времени, они уйдут в степи.

– Дамас не уйдет…

– Куда он денется? Голод – плохое подспорье воинскому духу. Нам нужно держаться до последнего вздоха.

– Людей не хватает…

– Нужно вооружить женщин, подростков, стариков – всех, кто в состоянии носить оружие.

– Я тоже об этом думал. Сегодня же прикажу…

После обеда воцарилось непонятное затишье: сарматы отдыхали, слоняясь по берегам озера и возле осадных машин, внезапно прекративших обстрел Атейополиса, чему немало подивились сколоты.

Марсагет, пообедав, поспешил на валы – ему тоже показалось странным поведение сарматского воинства. Он долго наблюдал за лагерем Дамаса, но причин для беспокойства не обнаружил – похоже, что языг решил дать небольшой отдых уставшим в боях воинам. И вождь, оставив вместо себя одного из военачальников, направился в акрополь, чтобы повидать Опию.

Отыскал он ее в комнате Абариса. Опия сидела на ложе сына и, прижав к груди его рубаху, беззвучно плакала. Она не слышала, что вошел Марсагет, и только когда он, присев рядом, осторожно обнял ее за плечи, Опия резким движение стряхнула его руку, вскочила, и, отвернувшись к стене, принялась торопливо вытирать слезы. Одетая в хорошо подогнанную кольчугу, узкие кожаные шаровары тонкой выделки, с акинаком на бедре, сзади она была похожа на подростка.

Марсагет вздохнул и потупился, не решаясь начать разговор первым – после ее выздоровления в их отношениях что-то изменилось, и к худшему. Опия стала почему-то избегать его, а когда они все- таки оставались наедине, она подолгу молчала, устремив отсутствующий взгляд в сторону.

«Проклятый старик! – гневно думал Марсагет, сжимая рукоять меча. – Это его козни…» И в какой раз давал клятву отыскать таинственного отшельника-врачевателя, чтобы испытать клинком крепость его шеи.

На то были веские основания – жена никогда не расставалась с алабастром, хотя в нем уже давно не осталось ни капли лекарства. Она повесила его на шею, словно драгоценный амулет, и часто вождь видел, как Опия нежно гладила округлые бока сосудика и что-то нашептывала; при этом ее глаза полнились слезой. Когда однажды Марсагет попытался расспросить у нее причину непонятной привязанности к алабастру, Опия, гневно сверкнув глазами, безмолвно удалилась в свою опочивальню. И долго после этого вождю не удавалось перекинуться с женой даже словом – она просто не замечала его и отказывалась вместе трапезничать. Пришлось Марсагету оставить ее в покое – пусть балуется этим куском обожженной глины; кто поймет женщину?

Как только сарматы осадили Старый Город, Опия организовала из жен и дочерей сколотской знати военный отряд. Марсагет на это своеволие смотрел косо, но возражать не стал: непреклонный характер жены он знал достаточно хорошо. Дрались женщины отчаянно, наравне с испытанными воинами Санэвна. Тон задавала Опия – она рубилась неистово, без страха и оглядки бросаясь в самую гущу схватки.

Судьба и милость хранительницы очага Великой Табити до сих пор оберегали воительницу, чего нельзя было сказать об остальных женщинах – уже многие сложили головы на стенах акрополя.

Особенно досталось им, когда подошли сираки – те начали обстреливать защитников Атейополиса отравленными стрелами. Тяжелые железные панцири были редкостью у сколотов, и носила их в основном знать, а кольчужные рубахи длинные стрелы сармат, выпущенные из мощных дальнобойных луков, прошивали, словно игла полотно. Только щиты и выручали, да уж больно метких стрелков привел под стены Старого Города кривоногий вождь сираков: почти всегда они разили без промаха, стоило только чуть приоткрыться, – маловато было у женщин воинского опыта и сноровки.

Зато мужества и бесстрашия оказалось в избытке, из-за чего Марсагет потерял покой и сон: Опия для него была дороже всего на свете. Поэтому вождь тайком от жены приставил к ней своих верных телохранителей с наказом: любой ценой не допустить, чтобы она погибла. Такой же приказ дал он и Санэвну, отвечавшему за оборону акрополя, чем немало досадил старому военачальнику: приказать уйти со стен жене вождя он не мог, а уследить за нею во время боя не хватало ни сил, ни времени. И

Санэвн только мысленно творил молитву всем богам сколотов, чтобы они не допустили непоправимого – в гневе Марсагет был страшен, и случись что, он не посмотрит на былые заслуги…

– Зачем, зачем ты послал Абариса? – голос Опии дрожал.

– Он сын вождя и прятаться за спины других не имеет права, – в голосе Марсагета прозвучал металл.

– Да, он сын вождя, но он и мой сын! Единственный сын! – Опия обернулась к Марсагету. –

Ты, ты будешь виновен, если… – прижав к лицу рубаху Абариса, она застонала.

– Успокойся, Опия, – вождь поднялся. – Абарис вернется. Я в этом уверен. С подмогой.

Лучше его с этим делом никому не справиться. И ты это знаешь…

– Знаю, знаю! – Опия заплакала навзрыд. – Я… не переживу… Зачем, зачем я согласилась… тогда… с тобой… в эти проклятые степи…

Марсагет вздрогнул, он понял недоговоренное. Хотел было сказать что-то резкое, но сдержался; круто повернулся, в бешенстве поддел ногой ни в чем не повинного кота, любимца Опии – тот, как всегда, важно слонялся по комнатам – и выбежал во двор.

Прыжком вскочил на коня – жеребец от неожиданности присел на задние ноги под грузным телом хозяи-на – и, зло огрев его нагайкой, сразу припустил в галоп. Мчал вдоль валов, не замечая дороги, – ярость бурлила в груди, туманя глаза. Телохранители поотстали; только Лик, у кого был один из лучших скакунов из табуна вождя, держался, как и положено – сзади на расстоянии пяти локтей.

Лик, обласканный вождями, заважничал. Сверкая воинским снаряжением, которое он драил с усердием в свободное время, и небрежно горяча скакуна, Лик проезжал мимо сверстников с гордо поднятой головой, не обращая на них ни малейшего внимания.

Телохранитель вождя племени! Он удостоился чести, какой мечтали добиться даже сыновья самых знатных сколотов! Восхищенные подростки, его дружки, завидовали ему безмерно. Натянув собственноручно сшитые из обрезков кожи панцири, вооружившись самодельными луками и деревянными акинаками, они целыми днями играли «в Лика».

Многие пытались последовать его примеру и пробирались на валы, чтобы участвовать в боях с сарматами, но воины гнали их оттуда, невзирая ни на какие доводы и просьбы. Единственное, что им доверяли, так это собирать сарматские стрелы и камни для пращей, подносить дрова и воду для котлов, а также вылавливать змей, расплодившихся в Старом Городе в неимоверном количестве, – часто вместо горючей начинки сарматы наполняли горшки ядовитыми гадами и забрасывали за валы, когда становилось темно. Змеи прятались по щелям, среди камней, заползали в жилища, и уже не один сколотский воин погиб от укусов коварных и злобных тварей.

Жрецы пытались помочь молитвами, приносили жертвы Апи и Папаю, Аргимпасе, но тщетно – змей от этого не убавлялось. И тогда за дело принялись мальчишки. Вскоре они стали напоминать древних вещунов, столько было понавешано на них шкурок убитых змей; мальчишки приравнивали их к скальпам врагов и гордились этим неимоверно, похваляясь друг перед другом своими победами. Теперь, чтобы выловить змею, им приходилось немало порыскать по Атейополису, но тем весомее становилась каждая из них, так как количество трофеев влияло на распределение мест в мальчишеской иерархии.

Только с Ававос Лик оставался прежним. Встречались они редко: ее мать вместе с соседками, вооружившись, кто чем смог, помогали мужчинам отражать наскоки сармат со стороны речных обрывов – те пытались и там прорваться в Старый Город, хотя это было довольно трудно из-за недостатка лодок и быстрого течения.

Майосара приболела, тревожась за отца и Абариса (о чем, конечно, мать и не подозревала), и Ававос выполняла все работы по хозяйству – стряпала, занималась рукодельем, носила горячую пищу матери и ее подругам, ухаживала за Майосарой. Ее сестра ходила, как тень,– бледная, исхудавшая и безмолвная.

Ававос тоже похудела, потемнела лицом, пообносилась, но осталась такой же неугомонной и смешливой. Лик при встречах смущался, краснел почему-то, но, разговорившись, по старой привычке иногда награждал ее легким подзатыльником, когда Ававос подшучивала над ним.

Прощаясь, он с виноватой улыбкой совал ей в руки узелок с едой и ячменную лепешку или мясо, а то и кусок иппаки – их он экономил с воинского пайка и делил поровну между Ававос и своей матерью. Теперь уже смущалась до слез Ававос: бормотала слова благодарности и стремительно убегала в землянку к Майосаре, которая тут же начинала расспрашивать ее о последних новостях.

Ававос, конечно, понимала, что больше всего волнует сестру, но прикидывалась глупышкой и сразу же принималась ее кормить лакомыми кусочками, принесенными Ликом. Пока она тянула время, рассказывая о пустяках, Майосара, потерявшая аппетит, кое-что успевала съесть незаметно для себя, а этого-то Ававос и надо было…

Марсагет опомнился только возле главных ворот. Кинув Лику поводья, он поднялся на валы, где его нетерпеливо поджидали военачальники. Гонец встретил вождя на полдороге, но не успел вымолвить ни слова – Марсагет вихрем пронесся мимо, не заметив его жестов.

– Великий вождь! Смотри! – один из военачальников, седой, длиннобородый, внушительного роста сколот, указал на лагерь сармат.

Лагерь бурлил. Солнце уже давно пересекло полуденную черту, воздух был по-осеннему чист и прозрачен, и Марсагет отчетливо видел, как мечутся сарматы, собираясь в военные порядки. Он даже разглядел Дамаса – тот что-то кричал, указывая рукой на степь. Возле него сверкали панцирями и дорогим оружием военачальники. Сбившись в кучу, они что-то доказывали друг другу, горяча коней.

Но вот Дамас, видимо, принял какое-то решение, и военачальники, как стая вспугнутых птиц, разлетелись к своим отрядам.

Сколоты недоумевали: основная масса сарматского воинства ощетинилась копьями в сторону степи! Только несколько немногочисленных отрядов, в основном легкоконные стрелки, подтянулись к осадным машинам, где тоже чувствовалось волнение и тревога среди воинов, обслуживающих их.

Марсагет напрягал зрение, пытаясь рассмотреть, что так встревожило сармат; наконец он увидел, как над степью стало расти желтое пыльное облако. Оно двигалось в сторону Атейополиса, расползаясь вширь; цвет его по мере приближения изменился сначала на темно-желтый, затем стал бурым. Редколесье пока прикрывало от взора сколотов тех, кто поднял копытами лошадей такую пыль, но опытные воины уже не сомневались: по степи скачет большой отряд. Кто?

Марсагет стоял, пытаясь не думать об этом – боялся вспугнуть удачу. А вдруг?!

Наконец Дамас взмахнул мечом, и сарматы медленно двинулись навстречу пока еще не видимому отряду. Неужто сколоты? Неужели подмога?

Марсагет почувствовал, как бешенно заколотилось сердце. Не оборачиваясь, он крикнул:

– К Радамасевсу!

Его поняли с полуслова – кто-то из телохранителей мигом скатился с вала и умчал звать побратима Марсагета. Мертвая тишина стояла среди сколотов, собравшихся на валах: все ждали.

Но вот в клубах пыли мелькнули крохотные фигурки всадников. Неизвестный отряд разворачивался в лаву, охватывая сармат с флангов. И когда на ветру затрепетали отрядные значки, когда боевой клич сколотов долетел до валов Старого Города, сомнений не осталось – свои!

Кто – уже было не важно. Свои! Подмога! Марсагет едва не задохнулся от радости: схватил кого-то из военачальников и расцеловал.

– Вайу-у! – загремело над валами. – Вайу-у!

– Всех к главным воротам! Всех! – скомандовал Марсагет.

Подгонять не пришлось никого: возбужденные, ра-достные воины построились с неимоверной быстротой и слаженностью.

Прискакал Радамасевс. Морщась от боли, он обнял Марсагета; и тут же заулыбался, когда ему помогли забраться на вал, и он посмотрел в степь.

– Убрать завалы! Открыть ворота! – Зычный голос Марсагета гремел весенним громом. – Приготовиться!

– Постой, Марсагет… – Радамасевс пристально наблюдал за приближающимся к сарматам отрядом. – Ты что, никого не оставляешь здесь?

– Никого! Зачем – там победа!

– Не торопись! Оставить валы без охраны – это безумие!

– А! – отмахнулся Марсагет. – Тут пусть остаются раненые и старики с женщинами. Остальные пойдут туда!

– Я тоже останусь здесь, – после раздумья, твердо сказал Радамасевс.

– Как хочешь. А зря… – Марсагет сначала нахмурился, но затем снова повеселел. – Эх, потешимся! Завидуешь? Ты ведь ранен.

– Рана – не помеха. В седле держусь крепко, и рука тверда. Выдержал бы.

– Так что за причина?

– Сердце недоброе чует… – Радамасевс неотрывно смотрел в степь, где сарматы уже схлестнулись с неизвестным отрядом; военный клич сколотов стал слышнее.

– Да свои это, свои, побратим! Ладно, оставайся, – и Марсагет скомандовал: – За мной! Вперед! Вайу-у! Вайу-у!

Сколоты разметали легкоконных сармат в мгновение ока. Впрочем, те особо и не усердствовали: пустив навстречу воинам Марсагета тучу стрел, они стремительно разделились на два отряда и так же стремительно умчали на фланги. Их никто не преследовал. Задача у Марсагета была иная – побыстрее добраться к главным силам Дамаса, чтобы зажать их вместе с подмогой в клещи.

Осадные машины тоже не стоили того, чтобы терять на них время, и сколоты проскочили мимо них, на скаку приканчивая замешкавшихся воинов обслуги. Радамасевс со все возрастающей тревогой наблюдал за картиной боя. Вот наконец Марсагет врубился в отряды сармат, с неожиданной слаженностью и спокойствием развернувших свои боевые порядки навстречу сколотам. Вот уже сарматы дрогнули и подались в центре, как бы освобождая дорогу Марсагету. Вождь сколотов разил без промаха, пробиваясь к Дамасу, но тот почему-то медлил.

А что же отряд, вклинившийся в сарматское воинство? Даже с высоты валов трудно было различить что-либо в неимоверной мешанине, образовавшейся при этом. Клубы пыли сгустились, только изредка в лучах клонящегося к закату солнца короткими зарницами вспыхивала сталь мечей.

Но вот Дамас, вместе с телохранителями стоящий на пригорке и с непонятным спокойствием взирающий на воинство сколотов, что-то прокричал, показывая мечом в направлении Марсагета. И Радамасевс, холодея, увидел: пришлый отряд, принятый ими за подмогу, соединившись вместе с сарматами в знаменитый клин, ударил в центр, где полыхал красным пламенем плащ вождя сколотов!

Марсагет заметил обман чересчур поздно, когда на его отборных дружинников грозно ощетинились длинными копьями самые знатные и испытанные в походах воины языгов, скачущие на острие клина. Вождь бросил взгляд через плечо и невольно содрогнулся – сарматы закончили охват его отрядов с флангов и теперь сужали железное кольцо, стремясь перекрыть узкий проход, по которому еще можно было отойти к валам Старого Города!

Тем временем и отряды легкоконных сарматских стрелков, так неосмотрительно оставленных в собственном тылу сколотами, повернув, во весь опор погнали коней, чтобы помочь своим товарищам завершить окружение отрядов Марсагета.

Вождь сколотов на миг застыл в нерешительности, колеблясь; но вот он вскочил на круп коня и, не обращая внимания на град стрел, ломающих острия о его панцирь, указал в сторону правого фланга сармат. Радамасевс понял его замысел: пока часть воинов придержит разбег клина, остальные должны совершить молниеносный прорыв через правый фланг, где были наиболее слабые в сарматском воинстве отряды аорсов, чтобы затем по короткой дуге возвратиться к воротам Старого Города; просто повернуть коней, чтобы попытаться отступить по самому короткому пути, было равносильно самоубийству – тяжелая конница сармат уже неслась во весь опор.

Но кто те воины, которые должны принести себя в жертву, чтобы не дать погибнуть всем отрядам сколотов? Радамасевс в бессильном отчаянии сжал кулаки – дружина вождя и его телохранители сомкнули ряды и во главе с Марсагетом сшиблись с подкатившимся к ним клином; звон клинков и дикие крики сражающихся донеслись до валов Старого Города.

Марсагет рубился, как в молодые годы: мощно, неудержимо. Его красный плащ был искромсан в лохмотья, щит он уже выбросил за ненадобностью, и только два акинака вождя образовали вокруг его головы сверкающий смертоносный круг.

Завидев вблизи вождя сколотов, бросился к нему навстречу с радостным, торжествующим воплем кривоногий вождь сираков – отменный боец, с юношеских лет водивший соплеменников в кровавые набеги, крепкорукий и бесстрашный. Но схватка их была коротка – Марсагет поднял своего коня на дыбы, и, соскользнув с седла, снизу проткнул горло уже уверовавшего в легкую победу сирака.

Кто-то из военачальников языгов ударил сбоку копьем, но острие даже не коснулось панциря вождя сколотов – один акинак перерубил крепкое древко, словно тростинку, а второй Марсагет с разворота обрушил на шлем врага, развалившийся пополам, как скорлупа гнилого ореха. Откинувшись назад, языг медленно сполз с коня, где его, уже бездыханного, подхватили на руки телохранители, тут же павшие под ударами дротиков дружинников Марсагета.

Где-то кричал в ярости Дамас, пытаясь прорваться через плотную массу своих воинов к вождю сколотов – не хотел упускать случая прикрепить скальп Марсагета к уздечке боевого скакуна; он уже предвкушал близкую победу.

В это же время отряды сколотов ударили на аорсов. Как и предполагал Марсагет, плохо вооруженные и слабо обученные воинскому делу кочевники, всегда воевавшие числом, а не уменьем, не сдержали бешеного натиска и в беспорядке отступили.

Радамасевс, видя это, обрадовался. Но ненадолго. Один из его телохранителей с криком ужаса показал вождю в сторону, где прикрытый небольшой рощицей таился глубокий овраг. Оттуда, словно пена через край котелка, выплескивались отряды сармат. И вел их сам Карзоазос, предложивший эту хитрую уловку Дамасу и предугадавший развитие событий.

Теперь стало ясно всем – от полного поражения сколотов не спасет никто и ничто. Карзоазос быстро сближался с вырвавшимися из окружения воинами Марсагета, ловким маневром отсекая им путь к Атейополису.

Радамасевс уже не колебался: отдав необходимые распоряжения, он быстро собрал оставшихся с ним воинов и приказал снова открыть ворота. Надежда, пусть слабая, все еще теплилась в его груди – выручить, он должен выручить Марсагета и его воинов во что бы то ни стало! Выручить или погибнуть…

Бросил взгляд на свой немногочисленный отряд – около сотни дружинников, два десятка телохранителей и старики, давно успевшие позабыть запах пыли, смешанной с кровью, терпкого мужского пота и распаренных сыромятных ремней – запах битв. Радамасевс вздохнул, крепко стиснул зубы и, отпустив поводья, помчал вперед.

Лик тоже находился среди воинов, оставшихся в Старом Городе – Марсагет был непреклонен и на немую мольбу своего юного телохранителя только отрицательно качнул головой. А теперь он вместе со всеми скакал на выручку Марсагету. Сердце отчаянно колотилось в груди, непревычный холодок заползал внутрь, кровь бросилась в лицо, глаза жадно вглядывались вперед – первый в его жизни бой! Нет, он не боялся, даже в мыслях Лик не мог представить, что он струсит, дрогнет перед лицом смертельной опасности. Но так еще хрупко было его тело, так мало боевого опыта…

Радамасевс нанес удар в самую гущу легкоконных стрелков, уже успевших замкнуть кольцо окружения. Они явно этого не ожидали, и закованные в металл дружинники, лучшие из лучших воинов племени Радамасевса, вспороли это скопище, словно нож пуховую подушку. И как перья под порывом ветра, разлетались сарматы в разные стороны, густо покрывая землю телами.

Лик держался рядом с вождем. Его колчан опустел наполовину – он был метким стрелком, и уже не один сармат ощутил удар зазубренного жала его стрел. Упоение битвой заглушило все остальные чувства, и юный воин, словно одержимый, рвался туда, где продолжал сражаться Марсагет. Ряды сколотов поредели, но, сгрудившись вокруг вождя, они все еще продолжали успешно отражать наскоки врага, да и сарматы из-за тесноты нередко просто мешали друг другу – каждый из воинов Дамаса мечтал отличиться, добыв скальп Марсагета.

– Сюда! Сюда! Марсагет! – кричал Радамасевс, стараясь привлечь внимание побратима.

И тот услышал – вскинувшись, он развернул коня, поднял его на дыбы и бросил на окружавших его сармат. Примеру вождя последовали и дружинники; плотный кулак сколотов расплющил оцепление, и вот уже Радамасевс очутился рядом с Марсагетом.

– Отходим! Отходим! – прокричал Радамасевс. – Туда! – показал он направо – там из последних сил сражались сколоты против аланов Карзоазоса.

– Вайу-у! Вайу-у! – с нечеловеческим криком Марсагет поскакал за ним; воины подхватили клич и с яростью обреченных ударили по сарматам.

Радамасевс словно не ощущал боли от ран; свирепый и неукротимый, он дрался впереди воинов. Теперь оба вождя держались рядом, тараня сарматское воинство. Не выдерживая этого бешеного натиска, сарматы отворачивали коней, пытались зайти сбоку, но здесь их встречали дружинники.

Дамас, охрипший и взбешенный, в отчаянии подгонял воинов; он боялся, что вожди сколотов прорвутся из окружения и соединятся со своими отрядами.

И никто в пылу битвы не заметил, как из прибрежных лесов хлынули весенними ручьями воины.

На ходу перестраиваясь в боевые порядки, горяча коней, они в полном безмолвии устремились на увлеченных битвой сармат. И только когда до них осталось совсем немного, громом полыхнул боевой клич траспиев.

– Траспии!? – вскричал Дамас, стремительно повернув коня в их сторону.

– Траспии!? – Карзоазос, словно пораженный стрелой, покачнулся в седле и опустил меч.

– Траспии?! – еще не веря своим ушам, переспросили друг друга вожди сколотов.

– Траспии! Вайу-у! А-а-а! – приободрились воины сколотов; повинуясь окликам военачальников, они еще с большей яростью набросились на оцепеневших врагов.

Абарис, хорошо знавший окрестности Старого Города и берега Борисфена, нашел брод в таком месте, где его не ждали ни сарматы, ни бандиты Одинокого Волка – быстрое течение и крутые обрывистые берега реки в том месте казались непреодолимыми. Но сыну Марсагета было известно то, чего не заметили враги: узкое русло небольшой речушки, впадающей в Борисфен, было мелким, с песчаным дном, утрамбованным водой; по нему траспии и просочились незамечеными под носом у сармат.

Разведчики траспиев, углубившись в леса, повстречали отряд Меченого. Старый военачальник даже прослезился при виде Абариса и тут же коротко обрисовал обстановку вокруг осажденного Атейополиса – его дружинники не спускали глаз с сарматского воинства, сами оставаясь незамеченными…

Отряд Спартока подоспел вовремя: траспии, сокрушая на пути растерявшихся сармат, вскоре отсекли их тяжелую конницу от дружин вождей сколотов, и те тут же принялись собирать разрозненные отряды, окруженные аланами Карзоазоса.

Но Дамас недаром слыл одним из лучших военачальников языгов. Видя, как ускользнет верная победа, он мгновенно повернул свои войска, и его воины схлестнулись с траспиями – их было значительно меньше, чем сармат. Сколоты пока не могли оказать им существен- ной поддержки, занятые аланами и перестройкой рядов.

Абарис, завидев Марсагета живым и невредимым, обрадовался – отца он хотя и побаивался за крутой нрав, но любил. Рубясь рядом со Спартоком, юноша изредка кидал в сторону Марсагета взгляд, полный радостного торжества – он оправдал его доверие, привел подмогу! Да еще как вовремя…

Беспалый военачальник роксолан подкрался незаметно: на скаку срубив одного из телохранителей Спартока, вторым ударом он попытался поразить его. Как Спарток увернулся от наскока, Абарис заметить не успел: кривой меч военачальника траспиев описал сверкающую дугу, и клинок роксолана обломился у рукоятки.

Хмурое лицо военачальника роксолан даже в этот момент осталось бесстрастным – он на лету подхватил брошенный одним из телохранителей меч, вздыбил коня и снова напал на Спартока. Абарис не мог помочь двоюродному брату – он в это время вертелся вьюном в окружении сармат, пытавшихся достать его копьями.

Спарток принял вызов. Встряхнув длинными кудрями и неожиданно беззаботно улыбнувшись, он увернулся от разящего удара роксолана, и снова кривой меч обрушился на клинок противника. Но на этот раз роксолан легко отбил удар, ушел в сторону и с быстротой, которой от него никак нельзя было ожидать, вдруг нырнул под брюхо своего жеребца и чиркнул по сухожилиям коня Спартока. Конь захрипел, забился, опрокидываясь набок. И в этот миг роксолан, рыкнув, словно затравленный зверь, нанес короткий колющий удар, целясь в незащищенную панцирем шею Спартока.

Абарис, заметив маневр роксолана, от ярости и страха за жизнь двоюродного брата сделал почти невозмож- ное – рванув поводья, он буквально перелетел через загораживающего ему путь сармата и в стремительном броске успел дотянуться до плеча беспалого военачальника роксолан; клинок прошел мимо, только слегка оцарапав шею Спартока.

Военачальник траспиев с благодарностью что-то прокричал Абарису, пересаживаясь на коня своего телохранителя, но за шумом битвы сын Марсагета его не расслышал. А роксолан тем временем где-то затерялся среди сарматской рати.

Радамасевс первым сообразил, что нужно отступить за валы – натиск сармат, уже оправившихся от потрясения, нарастал. Сколоты устали, вымотанные неожиданными перипетиями боя, и уже дрались с оглядкой на ворота Старого Города.

Марсагет понял побратима с полуслова; гонцы ускакали к военачальникам отрядов, и вскоре сколоты, оторвавшись от разъяренных врагов, оказались под прикрытием вала, а затем и внутри Атейополиса. Отступая, Марсагет не позабыл и про осадные машины – воины искромсали их в щепки, оставив только громоздкие станины.

Траспии тоже последовали примеру сколотов – на ходу огрызаясь стрелами, они во весь опор помчались вслед отрядам Марсагета. Сармат, было сунувшихся их преследовать, встретил ливень стрел, дротиков и камней – отряды сколотов уже поднялись на валы.

Когда последние воины траспиев втянулись в ворота, тяжелые дубовые створки захлопнулись, и вскоре их уже подпирал высокий вал из булыжников, бревен и кожаных мешков с песком.