Глава 3
Мемес сопроводил эрпатора в один из отдаленных залов дворца, где величественно восседал на золотом кресле Аменхотеп III, солнцеподобный потомок великого Ра, «вооруженный» царскими регалиями – уреей и плетью. Справа от трона возвышалось изваяние богини Маат, выполненное из алебастра, слева – статуя бога Тота, высеченная из нубийского диорита. Чуть поодаль от фараона в напряжённых позах застыли Эйе, Мемес и Хану.
Тутмос с удивлением отметил отсутствие среди прочих Носителя царского опахала, Хранителя царской печати и доверенного писца фараона: вместо последнего за небольшим круглым столиком сидел незнакомый жрец. «Вероятно, один из доверенных жрецов Эйе», – заключил эрпатор мысленно.
Высокие советники, равно как и сам фараон, встретили Тутмоса холодными и настороженными взглядами. Приблизившись к трону отца на почтительное расстояние, эрпатор выжидающе преклонил колена.
Выдержав паузу, Аменхотеп, наконец, громко и отчетливо отчеканил:
– Сегодня, в последний день месяца фаменота 1831[102] года от правления Гора, я, Небмаатра Менес Аменхотеп III Гехеммут, объявляю своего сына и наследника Тутмоса изменником и обвиняю его в стремлении захватить власть незаконным путем! – каждое слово прозвучало в полупустом зале подобно удару свинцового набалдашника плети.
Тутмос неимоверным усилием воли взял себя в руки, дабы ничем не выдать охватившего его страха и отчаяния.
– Позволь узнать, солнцеподобный, на каком основании ты предъявляешь мне столь серьёзное обвинение? – обратился он к отцу, постаравшись придать голосу как можно больше твёрдости.
В ответ Аменхотеп разразился гневной тирадой:
– И ты ещё смеешь задавать мне подобный вопрос?! Ты, самовольно провозгласивший себя живым воплощением Гора! В моём царстве лишь я имею право называться Солнечным Гором! И пока я жив, двум Горам в государстве не бывать!
– Но в том нет моей вины – так сложились обстоятельства… – предпринял попытку возразить Тутмос.
В очередной раз, гневно сверкнув на сына глазами, фараон повернулся в сторону Эйе и взмахом плети подал ему условный знак. Тот, почтительно поклонившись, немедленно принялся зачитывать вслух послание наместника Нубии и, по мере приближения к концу свитка, голос его приобретал всё более грозные интонации. Дочитав и снова скатав папирус в трубочку, Верховный жрец вкрадчиво осведомился:
– Ну и что ты скажешь на это, эрпатор?
– Всё, о чём написал Мермос, – плод его больного воображения! – отрезал Тутмос. – Я никогда не желал смерти отцу!
– Возможно… Но почему тогда ты позволил себе присвоить божественный Золотой доспех? Не для того ли, чтобы вселить в сердца окружающих трепет и заставить их почитать себя, как истинное воплощение Бога света? – не унимался Эйе.
– Это и есть измена! – прогремел голос фараона. – И наказанием за столь тяжкое преступление может служить только смерть!
Тутмос вздрогнул: он и предположить не мог, что отец будет настроен по отношению к нему столь враждебно.
– Раз уж меня обвиняют в государственной измене, тогда я вынужден требовать, чтобы меня судил Верховный судья Тхуту! – решительно произнес он.
– Ты – мой сын, и потому только я могу судить тебя! – разъярился фараон. – Я – твой Верховный судья!
– Пусть будет так, о, Верховный судья, – умерил пыл эрпатор. – Однако по закону, если ты помнишь, любой обвиняемый имеет право на защиту.
Фараон переглянулся с Верховным жрецом, и Эйе снисходительно кивнул:
– Что ж, мы готовы выслушать тебя, эрпатор. Но для начала ответь: разве все слова наместника Нубии являются ложью?
Тутмос невольно смутился: к сожалению, в послании Мермоса имелись и крупицы правды.
– Наместник не солгал лишь насчет Золотого доспеха, – коротко ответил он.
– А разве то, что ты вынудил Верховного жреца Элефантины совершить святотатство, – выдумки наместника?! – вновь возопил Аменхотеп.
– Совершенно верно, о, Верховный судья, это – чистейшей воды клевета! Я никоим образом не принуждал Верховного жреца Элефантины предоставлять в моё распоряжение доспех великого Гора….
Не дав эрпатору возможности договорить, Эйе трижды звонко хлопнул в ладоши, и из-за колоннады тотчас появился жрец с Золотым нагрудником в руках.
– Этот доспех украшал статую Гора в храме Элефантины с незапамятных времен! – прорычал Эйе. – Как посмел ты посягнуть на священную реликвию и присвоить её?!
Тутмоса так и подмывало сообщить присутствующим, что нагрудник, украшавший на протяжении веков статую Гора, был всего лишь искусной подделкой (равно как и тот, что держал сейчас в руках жрец), но усилием воли он заставил себя сдержаться. Возможно, потому, что дал в храме «Миллионов лет» клятву хранить тайны богов, а возможно, потому, что впервые вдруг усомнился сегодня в бескорыстии Верховного жреца Инебу-Хеджа…
В этот момент вновь раздался требовательный возглас Аменхотепа:
– Я хочу знать главное: где сейчас находятся урея и Ковчег?!
Тутмос гордо вскинул голову:
– Боги вверили свои тайны только мне, значит, мне и быть Хранителем божественных реликвий! И никому другому не суждено прикоснуться к ним!
Гнев буквально ослепил фараона.
– Я лишаю тебя титула наследника! – задыхаясь от ярости, вскричал он. – И носить славное имя Тутмоса[103] ты более не достоин! Станешь отныне просто Моссом, обычным простолюдином! И отправишься на самые грязные и тяжелые работы[104]!..
– Самые тяжелые работы сейчас – в Аварисе, – услужливо подсказал Эйе. – Насколько мне известно, ты, Мосс, будучи ещё эрпатором, приказал однажды отправить людей племени Иврим в каменоломни? Вот теперь и тебе среди них местечко найдется… – Он победоносно взглянул на униженного и растоптанного, лишенного всех прежних регалий и даже имени бывшего эрпатора, в мгновение ока превратившегося из наследника фараона в простолюдина Мосса. «Неужели и теперь он не признается в местонахождении Ковчега?» – алчно подумал Эйе.
Накануне «судилища» Эйе долго общался с Хафрой, и тот поделился с ним предположением, что нубийская наложница Тутмоса по имени Фарбис могла отправиться с Ковчегом именно в Аварис. Верховный жрец тотчас приказал придворному художнику написать со слов Хафры портрет женщины, после чего отправил верных людей в Аварис с наказом разыскать беглянку и завладеть хранящимися у неё священными реликвиями. На случай же, если женщина успела надежно затаиться, Эйе разработал запасной план: убедить фараона в виновности старшего сына, но уговорить сохранить тому жизнь, дабы использовать его в дальнейшем в качестве своеобразной приманки. «Рано или поздно, – рассудил Эйе, – наложница непременно пожелает встретиться со своим бывшим повелителем».
…Тутмосу начало казаться, будто мозаичный пол уходит у него из-под ног. Он держался из последних сил, не желая выказывать перед присутствующими охватившей его вдруг слабости.
Неожиданно от одной из колонн отделилась фигура, облачённая в богато расшитый золотом хитон и, приблизившись к нему почти вплотную, злорадно прошипела на ухо:
– Поскольку отныне ты – преступник, лишенный имени и всех привилегий, значит, уже не достоин носить знаки власти!
Почувствовав, что кто-то грубо пытается сорвать с его руки подаренный некогда дедом браслет в виде витой уреи, Тутмос вернулся к реальности: перед ним стоял его младший брат Эхнотеп, о существовании которого он, чего уж греха таить, порой напрочь забывал. Эхнотеп между тем буквально сиял от счастья – настало его время! – и продолжал стягивать с руки старшего брата змеевидный браслет, служивший предметом его многолетней зависти. Не в силах снести подобной дерзости, Тутмос цепко перехватил запястье наглеца, и Эхнотеп, взвившись от боли, разразился проклятиями:
– Ты – гнусный изменник! Твоё место в каменоломнях! И пусть поглотит там твою душу Апофис, а чрево – сожрут гиены!..
Тутмос бросил умоляющий взгляд на тестя, но Мемес поспешно опустил глаза. На самом деле первый советник, хранивший на протяжении всего суда молчание, неоднократно порывался вступиться за своего зятя, однако из-за заключенной с Эйе сделки всякий раз был вынужден сдерживаться.
Камос так же побывал на «допросе» у Верховного жреца Инебу-Хеджа и даже поведал ему всё, что знал о Золотом доспехе, однако Эйе благосклонно счёл его непричастным к государственной измене.
* * *
По окончании «суда» Тутмоса – вернее, теперь уже Мосса, – препроводили в темницу. Новое его обиталище выглядело до крайности убого: соломенный тюфяк на полу в углу, колченогий табурет подле крошечного оконца да глиняная бадья для отправления естественных нужд. При виде столь угнетающей обстановки бывшему эрпатору стало дурно. Поэтому когда стражники гулко захлопнули массивную дверь темницы и мрак принял его в свои объятия, он упал на тюфяк как подкошенный, едва сдерживая крик отчаяния. Мысли отказывались повиноваться. Узнику казалось, что всё произошедшее с ним – всего лишь дурной сон, и что стоит ему проснуться, как он вновь окажется в обществе Нитоприс, Фарбис и верного Камоса…
К удивлению придворных, Нитоприс восприняла заключение бывшего супруга под стражу на редкость спокойно. Лишь однажды в разговоре с отцом она нехотя обмолвилась, что давно предупреждала Тутмоса, сколь опасно проникать в запретные тайные знания. А вскоре женщина и вовсе изъявила желание отправиться в Уасет якобы с целью посещения храмов Ипет-Сут и Ипет-Рес, где хочет, мол, помолиться о благополучии своих детей, на самом же деле рассчитывая там и остаться.
По наущению Эйе[105] фараон не торопился отправлять опального сына в каменоломни Авариса, ибо Верховный жрец с нетерпением ожидал известий от гонцов, посланных им в Аварис, Абидос и на Элефантину.
По счастью, осторожная от природы Фарбис предусмотрительно изменила свою внешность, перекрасив волосы из медного в чёрный и переодевшись в жрицу Хатхор. Божественные реликвии она успела спрятать в одной из заброшенных каменоломен, расположенных за чертой города, и теперь кобры денно и нощно их охраняли. Время от времени Фарбис приобретала у псилов[106] небольших змеек, которых и скармливала своим «верным стражам». Впрочем, её питомицы в состоянии были позаботиться о себе и сами[107], так что навещала она их – всё из тех же соображений предосторожности – нечасто. Возможно, именно по этим причинам поиски женщины людьми Верховного жреца оказались тщетными.
Известия из Абидоса крайне разочаровали Эйе: Неферхеб, верховный жрец храма «Миллионов лет», при виде его «посланников» успел скрыться, воспользовавшись тайной дверью, искусно закамуфлированной позади алтаря.
Аналогичная неудача ожидала гонцов Эйе и на Элефантине: Верховный жрец храма Гора, предупрежденный Неферхебом, просто-напросто укрылся в одном из бесчисленных подземных лабиринтов острова.
Поскольку все ниточки, за которые рассчитывал ухватиться Эйе, безнадёжно от него ускользнули, ему не осталось ничего другого, как прибегнуть к «запасному варианту»: использовать опального эрпатора в качестве приманки. Для воплощения своего коварного замысла Верховный жрец отправил в Аварис глашатаев, дабы те довели до сведения горожан волю фараона: эрпатор Тутмос замыслил, мол, заговор с целью захвата власти, в связи с чем осужден, лишен всех титулов и благородного имени и будет вскоре препровождён в местные каменоломни для искупления своих грехов тяжким трудом во благо царства. Жителям Авариса строжайше запрещалось проявлять к преступнику сострадание, равно как и оказывать ему ту или иную помощь.
* * *
Фарбис, сменившая наряд почтенной матроны на полупрозрачные одежды жрицы Хатхор и выкрасившая волосы в иссиня-черный цвет, незаметно смешалась с толпой горожан на одной из рыночных площадей Авариса. Толстый самодовольный глашатай с непомерным чувством важности и собственного превосходства громогласно зачитывал волю фараона относительно бывшего наследника трона.
Буквально после первых же слов оратора Фарбис охватило отчаяние. «Великие боги, простите меня! – взмолилась она мысленно. – Это я не уберегла его!.. Несомненно, Верховный жрец Инебу-Хеджа возжелал заполучить священные реликвии! Тутмос говорил, что тот имеет огромное влияние на фараона… Что же теперь будет?!» Вскоре, наравне с другими горожанами, Фарбис узнала: Тутмос лишен не только титула эрпатора, но даже своего имени – отныне его велено называть не иначе как Моссом, то есть именем обычного простолюдина. Узнала она и о том, что бывший возлюбленный уже отправлен в каменоломни Пер-Атума – добывать камень для строительства Авариса наравне с чернорабочими.
Догадываясь, что люди Верховного жреца рыщут в её поисках по всему городу и предместьям, Фарбис исподволь с опаской огляделась по сторонам и поспешила к снимаемому на окраине города жилищу. Добравшись до места, она быстро собрала всё, что могло пригодиться в дороге. Пожиток, по счастью, у неё было немного, ибо все более-менее ценные вещи женщина продала, предпочитая вырученные за них дебены носить всегда при себе: вдруг придется скоропалительно бежать из города и у неё не окажется времени заглянуть в своё временное пристанище?!
Покинув город, Фарбис торопливо зашагала в сторону Пер-Атума. Хепри вкатил солнечный диск на самую вершину неба, землю окутала нещадная жара, и ей вскоре пришлось накинуть на голову белое льняное покрывало, дабы хоть как-то защититься от палящего зноя. Женщина ещё и сама не знала, зачем направляется в Пер-Атум. Может быть, чтобы увидеть Тутмоса хотя бы издали?.. Ведь приблизившись к нему, она выдаст себя, стражники тотчас её схватят и передадут в руки номарху, а затем – ненавистному Эйе. А уж он-то сумеет получить у мнимой жрицы Хатхор ответы на интересующие его вопросы. И прежде всего: где она прячет Ковчег, урею и доспех?
Размышляя на ходу подобным образом, Фарбис неожиданно почувствовала сильное головокружение и лишилась чувств…
* * *
Дряхлая Сараим, заслышав донесшийся с улицы странный звук, выглянула из своей убогой хижины и увидела распластавшуюся прямо на дороге молодую женщину. Рядом с несчастной валялась плетёная корзина. С трудом передвигая ноги, старуха доковыляла до бедняги и запричитала:
– Великие боги! Что с тобой, дитя моё?! Ох, эта жара способна доконать кого угодно!.. – Попытка приподнять лежавшую на земле без чувств женщину потерпела неудачу, и Сараим беззлобно посетовала: – Эх, совсем я стара стала и немощна… – Оглядевшись и не заметив на дороге, ведущей в Пер-Атум, ни одного путника, она горестно вздохнула: – Ну подожди, дитя моё… Я скоро…
Вернувшись в хижину, Сараим зачерпнула в глиняную чашу воды из бадьи и, ковыляя пуще прежнего, поспешила обратно. Кряхтя и постанывая, она нагнулась над несчастной и смочила ей веки и губы водой. Та медленно открыла глаза.
– Где я?.. – едва слышно спросила незнакомка и, увидев над собой сморщенное старушечье лицо, вздрогнула: – Я умерла?.. Ты – злой демон?
Сараим коротко хохотнула:
– Кем только меня в жизни ни называли – и повитухой, и колдуньей, и старой мошенницей, – но вот злым демоном ещё ни разу!
– Значит, я жива, – облегченно вздохнула Фарбис и, чуть приподняв голову, попробовала оглядеться. – А это твоя хижина?..
Давно заметив на поясе девушки увесистый кошелек, Сараим согласно кивнула и услужливо предложила:
– Идём, тебе нужно хоть ненадолго укрыться от солнца. А если пожелаешь, могу даже погадать тебе на картах Тота[108]…
Фарбис осторожно поднялась: голова ещё слегка кружилась.
– Спасибо тебе, добрая женщина…
Старуха вновь разразилась коротким рассыпчатым смешком:
– А вот доброй женщиной меня не называли уже, почитай, лет сорок!
Подобрав с земли корзину, Фарбис вошла в дом старухи и с порога поразилась бедности обстановки.
– Неужели никто не спешит к вам узнать свою судьбу? – не удержалась она от вопроса.
Сараим хмыкнула.
– Отчего же… Картам Тота люди по-прежнему доверяют, только вот по этой дороге мало теперь кто путешествует. Всех зажиточных ивримов, пасших раньше стада на соседних пастбищах, согнали в каменоломни. Даже женщин – они занимаются там обжигом кирпичей и не вправе покидать селения, раскинувшегося близ места работы…
– Почему же? – искренне удивилась Фарбис.
Старуха скорбно поджала губы.
– Селение ивримов зорко охраняется стражниками номарха. Тамошние девушки и женщины давно перестали приходить ко мне, снабжая в обмен на гадание молоком, сыром, хлебом… Признаться, я и сегодня-то почти ничего не ела…
Сердце Фарбис сжалось от сострадания. Не раздумывая, она откинула крышку корзинки и извлекла из неё прихваченные в дорогу еду и питье.
– Вот, подкрепись…
– Я погадаю тебе бесплатно, доброе дитя, – пообещала Сараим, жадно набрасываясь на кусок запеченного мяса, хлеб с кунжутом и бурдюк с вином.
Насытившись, она обтерла руки о замусоленную домашнюю тунику и заковыляла к стоявшему в углу сундуку. Достав из него колоду карт Тота, вернулась к столу и с необычайной для скрюченных старческих пальцев ловкостью разложила её перед собою.
– Мда-а… – протянула она вскоре и пристально воззрилась на сидящую напротив гостью.
– Что ты увидела? – поинтересовалась та, невольно съёжившись под цепким старушечьим взглядом и затрепетав от волнения и страха.
– Давай условимся, дитя моё, – проговорила важно хозяйка, – что я буду рассказывать, а ты – слушать. А уж соглашаться с моими словами или нет – дело твоё.
Фарбис кивнула и замерла, сосредоточившись. Старая Сараим ещё раз пробежалась испытующим взглядом по изрядно потёртым от времени и частого использования картам, после чего неспешно приступила к их толкованию:
– Пришла ты издалека… И вынуждена от кого-то прятаться… Человек, за которого ты переживаешь, попал в беду… Но ты сможешь помочь ему, если сдержишь обещание… А дальше… Дальше я вижу вас вместе… Однако как-то странно… Вот эта карта, – ткнула она в одну из карт узловатым пальцем, – означает фараона… И отчего-то ты – рядом с ним… Неужто станешь возлюбленной самого фараона? – с сомнением покачала головой старуха. И вдруг, пронзённая страшной догадкой, вперила в гостью многозначительный, проникающий в самую душу взгляд: – Или….
Фарбис похолодела: ей совсем не хотелось причинять зла старой гадалке, но если та вздумает передать её в руки стражников…
– Не волнуйся, я не выдам тебя, дитя моё, – усмехнулась Сараим, словно прочитав мысли молодой женщины. – Ты была добра ко мне, и я отплачу тебе тем же. Тот, кого ты ищешь, находится сейчас в Пер-Атуме. Точнее, в Питуме…
– Я должна увидеть его! – с жаром воскликнула Фарбис.
– Увидишь, непременно увидишь. Но чуть позже… Сначала надо всё хорошо обдумать…