После битвы Улафсон и Ржущий Конь притащили тело убитого царя и швырнули к ногам Михаила Пафлагона.

— Как видите, император, я свое обещание выполнил, — молвил Гаральд, наблюдая за тем, как правитель носком сапога брезгливо поворачивает лицо поверженного соперника, чтобы лучше разглядеть его.

— За этот подарок ты получишь отдельную плату, конунг. Сегодня же мой казначей одарит тебя. И еще… Я, теперь уже официально, назначаю тебя командиром всех норманнских отрядов, всех норманнов, которые находятся на службе империи.

— Благодарю за оказанную честь, — вежливо склонил голову Гаральд, — однако хочу объявить, что, как только завершится срок моего договора…

— Знаю, — нервно прервал его император, прижимая ладонь к печени и болезненно морщась. — О княжне Елизавете, которая ждет тебя в Киеве, тоже знаю. Но об этом мы еще поговорим. В течение двух месяцев, вместе с отрядами ромеев, ты проведешь несколько рейдов против оставшихся повстанческих банд, а затем отбудешь на судах в порт Пирей. Чем больше пиратов Греческого моря ты утопишь и перевешаешь, тем дольше Греция будет помнить о тебе и твоих варягах.

— Мы постараемся вести себя так, чтобы нас запомнили надолго, — двусмысленно заверил его Гаральд.

— Чтобы запомнили, кхир-гар-га! — вторил ему Льот Ржущий Конь.

В гавани, которую они отвоевали вскоре у восставших болгар и греков, воины из передового отряда варяжской гвардии выбили на статуе льва такую руническую надпись: «Гакон вместе с Ульфом, Асмундом и Эрном завоевали эту гавань. Эти люди и Гаральд Высокий наложили на жителей этой страны — болгар — большую дань за подстрекательство народа греческого». А когда наместник императора в Пирее высказал конунгу возмущение тем, что его варяги надругались над древней и очень почитаемой статуей, — на противоположной стороне льва появилась уточняющая надпись: «Асмунд вычеканил эти руны вместе с Асгейром, Торлейфом, Гордом и Иваром по велению Гаральда Высокого, вопреки запрету греков».

Рейды против пиратов были нечастыми, к тому же сам Гаральд принимал в них участие довольно редко — норманны старались беречь своего конунга конунгов для более благородных дел, а главное, для норвежской короны. Теперь уже о возвращении на родину думала и говорила вся варяжская гвардия. Но именно эти разговоры все чаще вызывали у принца воспоминания о княжне Елисифи, о жизни которой в последние годы он не получал никаких известий. Поздно вечером, сидя на корме своего судна, Гаральд брал в руки «пятиструнку» и, задумчиво глядя на береговые костры норманнов, сочинял свои походные саги:

Как долго мы шли штормовыми морями,

От милых фиордов уходили далёко,

На суше и море дрались так жестоко,

Что море и суша склонялись пред нами.

О, друзья! Как смелое сердце кипело,

Когда мы поставили в ряд корабли.

Как птицы помчались открыто и смело

К берегам плодородной эллинской земли.

Да только, несмотря на все это,

Дева русская Гаральда презирает…

Впрочем, со временем стали появляться и другие, более тревожные причины для беспокойства. В декабре император Михаил IV Пафлагон, с которым у принца Гаральда наладились более или менее нормальные отношения, в тяжких муках скончался, а на престол взошел его племянник по матери, именовавшийся теперь Михаилом V Калафатом. Чтобы как-то подправить родословную этого сына простого конопательщика судов Стефана Калафата, евнух Иоанн Орфанотроф уговорил своего брата-императора даровать племяннику титул кесаря, отца-конопательщика назначить флотоводцем, а безрассудную императрицу Зою надоумил усыновить его.

Всем казалось, что таким образом они мудро решают проб-лему наследника трона, избавляя страну от кровопролитной борьбы за корону. Но с первых же дней правления Михаила Калафата стало ясно, что к власти пришел самодур и садист, подверженный припадкам неуемной злобы и ненависти. Прежде всего, новый император учинил расправу над всеми своими родственниками, в том числе и высокопоставленными: одних приказал убить, другим велел отрезать детородные члены и, истекающих кровью, бросить на произвол судьбы. Даже приведшего его к власти дядю-евнуха Иоанна новокоронованный василевс постарался тут же отстранить от всех государственных дел и изгнать из дворца, после чего принялся унижать и выживать из императорских апартаментов саму императрицу, свою приемную мать.

Все это время Гаральд находился далеко от столицы, но даже здесь чувствовалось, что чиновники и местные вельможи стали менять свое отношение к варягам, воспринимая их так, словно они не служили империи, а прибыли сюда, на землю Эллады, как захватчики. К тому же ни для кого не было тайной, что опальная императрица Зоя по-прежнему благоволит к своему бывшему любовнику и в любое время готова использовать его варягов для организации дворцового переворота.

Задумываясь над всем этим, Гаральд все больше утверждался в мысли, что с берегами Византии следует прощаться, причем делать это как можно скорее, но так, чтобы не вызвать столкновений с императорской гвардией, не лишиться своих судов и пока еще не отправленных сокровищ. По вечерам он нередко советовался со своими командирами и приближенными, пытаясь найти выход из ситуации, но не находил его, да к тому же чувствовал себя главарем заговорщиков.

В один из таких смутных дней в гавань вошло судно, прибывшее из Константинополя. В числе его пассажиров оказалось сразу два тайных гонца, приплывших независимо друг от друга. Один из них, явившийся прямо в казарму, в которой, вместе с варяжскими гвардейцами, только в отдельной комнате, жил Гаральд, представлял попавшего в опалу, но пока еще сохранявшего свой пост первого полководца Зенония. Все еще пользуясь властью, Зеноний приказывал Гаральду срочно перебазироваться со своей варяжской гвардией в бухту Золотой Рог и там ждать дальнейших приказаний.

— Если верить слухам, доходящим сюда из столицы, вскоре там может произойти очередной дворцовый переворот, — обратился Гаральд к гонцу, которым оказался не кто-то из византийских офицеров-гвардейцев, а монах Студийского монастыря.

— Дай-то Бог, чтобы все обошлось только дворцовыми интригами, — смиренно опустил глаза монах. — На сей раз там все может кончиться большой кровью.

— Хорошо, если случится так, что император Михаил Калафат отречется от престола…

— Этот сам не отречется, — прервал его гонец.

— Но если он каким-то образом лишится короны, — все еще осторожничал вождь норманнов. — Кто способен поднять ее?

— Вы хотите спросить, кого поддерживает Зеноний?

— Должен же я знать, кого следует поддерживать моей варяжской гвардии.

— Он поддерживает императрицу Зою.

Гаральд криво, разочарованно ухмыльнулся.

— …Которая тут же приведет вместо себя на трон очередного любовника.

Услышав это, монах встрепенулся и, подняв голову, согнал с лица остатки смиренности.

— Да, приведет. Скорее всего, так оно и случится.

— И кого императрица «усыновила» ради такого исхода на этот раз?

— Теперь до усыновления дело не дойдет.

— И все же, кто этот человек? Коль уж меня пытаются втянуть в очередную дворцовую свару империи, то хотелось бы знать, чей трон придется подпирать мечами моим воинам.

Монах удивленно уставился на Гаральда и, прежде чем что-либо произнести, похмыкал себе под нос, а затем произнес что-то про себя, беззвучно шевеля губами.

— Императрица уверена, что этим человеком должны стать вы, принц Гаральд.

— Я?! — свирепо блеснул глазами конунг. — Вас уполномочила сказать мне это сама императрица?

— Вы, — смиренно сомкнул ладошки у подбородка монах. — Чистота вашей крови и высокородность происхождения сомнений ни у кого не вызывают. Обряд венчания с императрицей занимает столько же времени, сколько занимает обычная церковная месса. Другое дело, что уже находятся противники того, чтобы трон занимал варяг, пусть даже и принц. Эти же противники хотели бы, чтобы Зоя усмирила свои императорские амбиции и уступила место своей сестре Феодоре. Напомню, что после смерти их отца, императора Константина VIII, они обе, Зоя и Феодора, были провозглашены императрицами. Правящими императрицами, — уточнил монах. — Однако Зоя поспешила выйти замуж, и реально правящим императором стал ее супруг Роман Аргир, а Зоя — его соправительницей. Понятно, что супруги сделали все возможное, чтобы изгнать вторую соправительницу, Феодору, не только из дворца, но и из столицы.

— Как бы там ни было, я не собираюсь становиться супругом императрицы Зои.

Монах бесстрастно взглянул на норманна и направился к двери.

— Прошу прощения, господин Гаральд, — произнес он, уже стоя в их проеме, — но заявление ваше настолько непродуманное, что лично я его попросту не слышал. И запомните, принц, что в государственных делах, особенно при наследовании трона, ни разница в возрасте, ни личные привязанности никакого значения не имеют. Поскольку письмо стратега Зенония вам передано, то считаю свою миссию завершенной.

А сутки спустя появился второй тайный гонец, передавший письмо от императрицы Зои. Им оказалась… Мария.

— Сначала прочти письмо бывшей правительницы, — движением руки предупредила она попытку норманна обнять ее. — Потом будем разбираться в собственных отношениях.

— Почему «бывшей»? — эта встреча происходила в комнате, которую слуга Марии и ее телохранитель сняли в доме некоего богатого армянина, купца и трактирщика. Здесь было на удивление тепло и уютно, а мебель представляла собой произведение краснодеревного и резного искусства.

— Буквально с первых дней своего правления Михаил Калафат нарушил все пункты договора, который заключил с императрицей при восхождении на трон. Он запретил Зое хоть что-либо брать для своих нужд из казны, высмеивал каждую попытку помогать ему советом, а недавно сослал ее на остров Принкип, послав вслед за ней своих доверенных людей, которые под страхом смерти заставили императрицу отречься от трона и насильно постригли в монахини.

— Зою — в монахини?! Немыслимое завершение императорской карьеры, — удивленно качнул головой Гаральд.

— Бывали случаи пострашнее — с ядами, отсечением голов и прочими «благостями» придворных интриг. И потом, почему вы, конунг конунгов, решили, что на этом монаршая карьера Зои завершена? Читайте адресованное вам послание.

С сентиментальностью отвергнутой любовницы Зоя сообщала, что «очень тоскует по своему преданному викингу», а также уведомляла, что намерена вернуться на трон, а посему спрашивала, может ли она рассчитывать на его, Гаральда, личную поддержку и поддержку его варяжской гвардии. «Как только вы вернетесь в Золотой Рог, — писала правительница, — я найду способ встретиться с вами. Нам следует поговорить о том, что важно для нас обоих. Верю в ваше мужество и вашу преданность».

— Но в письме Зоя ни слова не говорит ни о своем изгнании из Константинополя, ни о постриге в монашество, — с удивлением заметил Гаральд.

— Станет ли старая женщина, к которой молодые мужчины, подобные вам, брезгуют даже прикасаться, сообщать еще и то, что теперь она лишена власти и императорского титула, изгнана и пострижена в монахини?! То есть лишена того последнего, что еще способно привлекать к ней внимание неженатого чужеземного принца.

— Но ведь она понимала, что вы сообщите мне это на словах.

— Ошибаетесь, верила, что не сообщу. Она воспользовалась тем, что мне позволено было навестить ее в женском монастыре, который для многих византийских аристократок превратился в тюрьму, и передала письмо, но при этом умоляла и требовала скрыть, где и при каких обстоятельствах я получила его. Решила, что будет лучше, когда вы узнаете об этом уже в константинопольской гавани.

Гаральд сжег в камине письмо и с минуту стоял в раздумье у окна, выходившего на пустынное горное ущелье. Вид из него был удручающим, зато возле него можно было стоять сколько угодно, не опасаясь, что кто-то может обратить на тебя внимание. А поскольку Мария уже успела предупредить, что в случае непредвиденных событий он тоже может найти в этом доме приют и спасение, то норманн тут же прикинул: через это бельэтажное окно хорошо уходить от недоброжелателей.

— Передайте монахине Зое, что я уже получил приказ стратега Зенония, обязывающий меня явиться со своим флотом под стены Константинополя. Она, конечно же, может рассчитывать на мечи моих воинов, если только обстоятельства потребуют прибегнуть к ним. Так что пусть она по-монашески усердно молится за мое успешное плавание.

— Она не молится, — обронила Мария, ложась в постель и медленно, вызывающе, раздеваясь. — Она взяла с собой все травы и прочие средства, благодаря которым готовила для себя и своего женского окружения особые духи и мази, так что теперь ее келья напоминает лабораторию алхимика. Живи она где-либо во Франции или Испании, ее давно сожгли бы на костре за ведемские игрища. Но следует признать: благодаря всевозможным мазям и примочкам лицо этой шестидесятичетырехлетней старухи выглядит привлекательнее лиц многих сорокалетних женщин.

— Ты божественно снисходительна к ней, Мария, — признал Гаральд, ложась рядом и заключая ее в объятия. Не подверженное ни ароматическим ваннам, ни какой-либо парфюмерии, тело этой молодой эллинки пленительно пахло морем.