В последние дни город жил слухами, которые неизвестно кто приносил из острова Принкип, места заточения императрицы Зои. Еще вчера эту женщину осуждали и презирали за ее распутную, недостойную правительницы великой империи, жизнь; за ни чем — ни мудростью, ни силой воли, ни опытом — не подкрепленное властолюбие; за то, что, превращая таких же бесталанных, как сама, любовников своих во всемогущих императоров, затем мешала им полновластно управлять державой… А сегодня эти же безжалостные в своих саркастических оценках горожане вдруг узрели в ней великомученицу, угнетаемую императором-тираном. В какой бы части Константинополя ни оказывался в эти дни Гаральд со своими норманнами-телохранителями, везде его увещевали, призывали как возможного спасителя императрицы, народной заступницы. Везде он слышал леденящие душу рассказы о том, как полуобнаженная матушка-императрица томится в холодном монастырском подземелье, на черном хлебе и холодной воде; о том, как, забыв о добродетели, которой облагодетельствовала усыновившая его женщина, император намерен теперь то ли заживо сгноить ее, то ли подло отравить. Причем эти слухи будоражили уже не только простой базарный люд столицы, но и немалое количество иностранных послов, купцов и наемников. Чиновники, священники, императорские гвардейцы и воины крепостного гарнизона — все порицали Михаила Калафата как тирана, который, не щадя даже самых родных и близких ему людей, творит казни и жесточайшее насилие над теми, кто всегда воспринимался как символ византийского духа, опора церкви и державы.

Но по-настоящему город вышел из повиновения, когда однажды утром во всех частях его стали создаваться группы добровольцев, из которых старые воины, в основном отставные офицеры императорской гвардии, тут же формировали отряды. Причем каждый из них сразу же обрастал толпой разношерстного, до крайности обозленного люда. В течение двух последующих ночей основная часть этих отрядов и сочувствующих им провела у костров, все больше убеждаясь в том, что им никто не угрожает, никто не противостоит. И если поначалу бунтовщики вооружались кто чем мог, то уже на третий день, когда командирами отрядов решено было идти на императорский дворец, чтобы сжечь его вместе с насильником-императором и всеми его любовницами, откуда-то начало появляться оружие. Среди бела дня в места расположения повстанческих отрядов неожиданно прибывали крытые повозки, заполненные щитами, мечами и кинжалами, причем все они были трофейными, а значит, хранились до этого времени где-то в императорских пакгаузах.

Ну а сам император к тому времени уже явно запаниковал. И было от чего. Он попытался усилить охрану дворца подразделениями столичного гарнизона, однако в первую же ночь значительная часть воинов куда-то исчезла; он разослал гонцов в ближайшие гарнизоны с приказом срочно сформировать отряды и направить их в столицу, однако ни один отряд в предместьях города так и не появился. Император обратился к Зенонию с требованием окружить дворец отрядами норманнов. Однако стратег ответил, что он рад бы выполнить требование правителя, но командир варяжской гвардии принц Гаральд считает неразумным вмешиваться в конфликт между византийским народом и его правителями.

Исходя из замысла императора, ночью в гавань прибыл корабль, на котором, под сильной охраной, с острова была доставлена императрица Зоя. Чтобы убедить горожан, что монахиня жива, здорова и выглядит не хуже, чем подобает выглядеть в ее годы, бывшую правительницу, словно диковинное животное, возвели на верхний ярус ипподрома и, под выкрики императорских глашатаев, показали специально собравшимся здесь по этому случаю ромеям. Очевидно, таким образом, император, который сам предстать перед народом не решился, хотел усмирить, умиротворить своих подданных, а получилось наоборот — горожане еще хуже обозлились. К тому же в столицу большими отрядами стали прибывать бунтовщики из ближайших городов и селений. Под возмущенные крики огромной толпы, требующей немедленно освободить Зою и вновь короновать как императрицу, императорским гвардейцам с трудом удалось увезти ее с ипподрома.

Поняв, что заполучить Зою им удастся теперь не скоро, бунтовщики сумели доставить из какого-то загородного императорского дворца ее младшую сестру Феодору, давно пребывавшую там под домашним арестом, и при огромном стечении народа провозгласить ее императрицей. Причем самое неприятное для императора заключалось в том, что патриарх Константинопольский Алексей Студит сразу же совершил обряд повторного коронования.

Поняв, что пришло время бежать, Михаил Калафат вместе со своим дядей и первым советником Константином, которым он пытался заменить евнуха Иоанна, скрылся в Студийском монастыре. Император наивно полагал, что, найдя приют в монастырском храме, ему удастся пересидеть гневное возбуждение народа. Первое, что сделала новая правительница Феодора, это послала за ним отряд стражников, которые пренебрегли святостью места и силой оторвали монарха от алтаря, в который он вцепился.

А затем произошло то, что и должно было произойти: под ликующие возгласы народа низвергнутого правителя и его советника ослепили и коллективно постановили сослать на какой-то дальний островок.

Однако появление на троне Феодоры ни Георгия Маниака, ни Зенония, ни даже самого патриарха Студита не устраивало. Стратег приказал Гаральду послать несколько норманнских судов вдогонку за судном, которое вновь увозило Зою на отведенный ей Михаилом Калафатом остров изгнания, в монастырь, и, если понадобится, отбить ее силой.

Команда судна «Посейдон» и сопровождающие императрицу-монахиню стражники не знали, что император ослеплен и власть в Константинополе находится в руках Феодоры, поэтому поначалу пытались сопротивляться. Но после атаки норманнских лучников Гаральд приказал капитанам своих судов со всех сторон блокировать «Посейдон». Только тогда уцелевшие стражники и моряки согласились передать Зою викингам в обмен на собственную жизнь и свободу.

— С просьбой о помиловании вы теперь должны обращаться не ко мне, а к вашей императрице, — объяснил Гаральд капитану судна, предварительно сообщив о том, что произошло в Константинополе. — Но прежде чем надоедать ей своими просьбами, построй всех, кто находится на судне, пусть присягнут на верность ей.

Услышав это, Зоя, которая все еще оставалась в монашеском одеянии, с благодарностью сжала локоть мужественной руки норманна, а принимая присягу, искренне прослезилась.

— Я постараюсь достойно оценить вашу преданность, конунг конунгов, — едва слышно произнесла она то, что не рассчитано было на посторонние уши. — Что бы ни случилось — оценить.

И тут же приказала капитану судна и командиру стражников под всеми парусами идти к острову Лесбос, где томился в изгнании знатный вельможа Константин Мономах, женатый на племяннице покойного императора Романа Аргира. Его со всем возможным уважением следовало доставить в Константинополь и передать под попечительство конунга Гаральда.

Но, празднуя победу и приветствуя на борту своего судна императрицу Зою, принц даже предположить не мог, чем для него это обернется. Узнав, что в городе вновь появилась ее якобы монашествующая сестра, императрица Феодора, обычно очень спокойная, вдруг пришла в ярость. Прибытие старшей сестры означало только одно: та немедленно попытается захватить трон и тот час же передаст корону своему очередному супругу. Причем пока не было ясно, кто именно, какой «самодур Калафат» станет им.

Впрочем, сама Феодора еще могла бы смириться с коронацией Зои, а вот как быть со всем тем окружением, которое привело ее к власти и теперь ожесточенно делило высокие государственные должности?..

Тем временем сама Зоя уже вела себя по-императорски уверенно. Уединившись с молодым конунгом в его каюте, она поначалу обиделась, поняв, что тот отвергает ее как женщину, но затем все-таки сумела охладить свою вспышку гнева, чарами и силой уложила его на лежанку и сама принялась ласкать его так, как умеют ласкать только зрелые, многоопытные женщины. Предаваясь этим ласкам, она в то же время сумела убедить Гаральда, что ее будущий брак с давним, еще со времен первого мужа, любовником, Константином Мономахом, никоим образом не отразится на отношении к «своему неутомимому викингу».

В императорский дворец Зоя благоразумно решила прибыть уже в сопровождении византийских гвардейцев и патриарха. Из норманнов при этом ее восшествии на трон должен был присутствовать только принц Гаральд Суровый. По традиции, в зал, где проходила коронация, следовало входить без оружия; мечи и кинжалы следовало сдать офицеру придворной охраны. Когда, после коронации, норманн явился в одну из боковых комнат за своим мечом, в грудь, шею и в спину ему предупреждающе воткнулось сразу шесть или семь клинков.

О том, что Гаральд исчез, Зоя узнала только после того, как на следующее утро, разметав охрану, в опочивальню ее ворвался конунг Гуннар с тремя десятками вооруженных — кто секирами, а кто мечами и луками — норманнов.

— Где наш принц, конунг конунгов Гаральд?! — буквально прорычал предводитель норманнов, не обращая внимания на растерянность полуобнаженной императрицы.

— А в самом деле, где сейчас находится ваш конунг конунгов? — тут же встревоженно переспросила Зоя.

— Если с ним что-либо произошло, завтра же к столице начнут подходить все норманнские и прочие легионы наемников, которые ему подчинены. На радость всем врагам Византии, мы превратим этот город в руины, а вашего жениха, который уже находится на «Посейдоне», повесим на рее.

— Очевидно, его схватили люди моей сумасбродной сестрицы, Феодоры, — расстроенно заметила Зоя и приказала слугам созвать всех стражников и придворных, которые находились вчера во дворце во время ее коронации.

Под угрозой того, что они будут изрублены тут же, в покоях, сразу несколько стражников подтвердили, что Гаральд арестован то ли по приказу, то ли с согласия Феодоры и завтра должен быть публично ослеплен как участник заговора против императрицы. А вот куда его увезли на повозке Феодоры, этого они не знают.

К счастью, долго искать Феодору не пришлось, она как раз прибыла во дворец. Увидев на пороге своего императорского кабинета сестру, она принялась сдержанно поздравлять ее с коронацией, на которой не могла присутствовать, так как неважно чувствовала себя, однако Зоя прервала соправительницу и набросилась на нее с такой воинственной и грязной бранью, что даже норманны почувствовали себя неловко.

Сама Зоя тоже как-то неожиданно усмирила свой гнев и, приблизившись так, словно хотела вонзить в живот сестре кинжал, прокуренным мужским голосом прохрипела:

— Ты сейчас же садишься со мной в повозку, и мы едем освобождать принца Гаральда. Если ты откажешься сделать это, я прикажу стражникам насыпать тебе во влагалище угли из камина, а затем, уже полусожженную, тебя посадят на раскаленную жаровню, на всеобщее обозрение. Здесь же, у фонтана. Евнух! Неси сюда угли!

Феодора, очевидно, ни на мгновение не усомнилась, что сестра свою угрозу исполнит, поэтому, как только сладострастно улыбающийся евнух-телохранитель Зои поднес к ней совочек с горящими углями, чуть не упала в обморок. Императрица знала, что делала: в юности Феодора обожглась кипятком и после этого панически боялась огня.

Через несколько минут, все еще находясь в полуобморочном состоянии, Феодора не только согласилась освободить вождя норманнов, но и заверила, что публично признает старшинство своей старшей сестры-императрицы во всех государственных делах. А еще она клятвенно обещала заверить константинопольцев, что, если Зоя выйдет замуж за достойного, благородной крови человека, она не будет препятствовать его восхождению на трон.

Получив эти заверения в присутствии полусотни свидетелей, расстриженная монахиня-императрица победно ухмыльнулась: на такой эффект она не рассчитывала, даже мечтать о нем не могла.

Везти командира варяжской гвардии в городскую тюрьму соратники Феодоры не решились, поэтому его упрятали в подземелье одного из замков, на площади возле которого и намеревались завтра судить и ослепить. Пока императрицы добирались до этого замка, у двери на коленях уже стояли трое инициаторов подлого ареста, которые были доставлены сюда конными стражниками.

— Но все равно Гаральд должен покинуть столицу, — пролепетала Феодора, когда, разбросав выводивших его стражников, могучий викинг вырвался на волю, уже вооруженный мечом одного из поверженных охранников. — Утром во всех частях города, на всех рынках было объявлено, что завтра станут ослеплять заговорщика-чужеземца, так что народ может потребовать суда над ним. Поэтому принцу лучше бежать, — увещевала она сестру, прячась за спинами своих стражников.

— Ты просто боишься оставлять здесь варяжскую гвардию, — презрительно бросала ей в лицо Зоя, — которая всегда будет укрощать буйный нрав бунтовщиков, приведших тебя к трону и не желающих видеть на троне меня.

— Не скрою: действительно опасаюсь этого. Гарантией с моей стороны будет служить публичное признание твоего старшинства и признание в качестве первоправителя твоего супруга, которым, скорее всего, как я понимаю, станет Константин Мономах. Ты же, в свою очередь, должна избавить страну от наемников принца Гаральда. Уверена, что так будет справедливо.

Зоя немного поколебалась, а затем обратилась к стоявшему во главе своего ощетинившегося мечами норманнского отряда конунгу:

— Признаю, принц Гаральд, что даже своим пленением вы помогли моему окончательному восшествию на трон. Знаю также, что моя сестра предлагала вам себя в виде царствующей супруги, чтобы таким образом окончательно оттеснить меня, но у вас хватило мудрости не поддаться на эти уговоры.

— Да, я предлагала принцу стать моим супругом, — почти вызывающе подтвердила Феодора. — И даже сейчас не отказываюсь от этого предложения.

Взглядом, которым Зоя окинула свою сестру, обычно удостаивают юродивых, попрошайничающих на паперти. Но при этом не произнесла ни слова.

— Однако вам лучше сегодня же выйти на своем судне в море, — пересилив гнев, снова обратилась она к Гаральду. — Не бежать я вам предлагаю, а достойно уйти. Вас будет сопровождать судно нашей морской стражи. Там вы подождете остальные суда флотилии, которые приведет конунг Гуннар. На них будут те деньги, которые казна обязана выплатить вам в связи с окончанием срока найма, и еще запасы продовольствия, свитки корабельной парусины и всевозможных тканей, а также какое-то количество трофейного оружия, которое вам понадобится для похода в Норвегию.

— Считаю, что это будет справедливо, — признал Гаральд.

— Кроме того, моя сестра Феодора, точнее, наша благочестивая монахиня Феодора, — повернулась Зоя лицом к соправительнице, — передаст Гуннару сундучок с золотом и драгоценными камнями из личной сокровищницы в виде компенсации за минуты позора, пережитые вами во время ее унизительного сватовства; а также за некоторые неудобства, доставленные вам ночью, проведенной в темнице.

Норманнские конунги понимающе ухмыльнулись.