Когда моему старшему сыну исполнилось пять лет, мой муж стал поговаривать о том, чтобы нанять для него странствующего наставника и начать официальное обучение нашего мальчика. Так как мы жили в доме родителей мужа и у нас не было собственных средств, нам нужно было попросить их взять на себя эти расходы. Мне следовало устыдиться амбиций моего мужа, но я не сделала этого, о чем не жалею. Со своей стороны, родители мужа никогда не были так довольны, как в тот день, когда наставник приехал в наш дом, а мой сын расстался с верхней комнатой. Я плакала, когда он уходил, но никогда еще не была столь горда. Втайне я лелеяла надежду, что, возможно, он когда-нибудь сдаст императорские экзамены. Я была всего лишь женщиной, но все же знала, что эти экзамены являются для самого бедного чиновника, живущего в самых стесненных условиях, мостиком к лучшей жизни. Тем не менее, отсутствие моего старшего сына в верхней комнате создавало зияющую пустоту, которую не могли заполнить ни смешные ужимки моего второго сына, ни громкие голоса наложниц, ни ворчание моей невестки, ни даже мои периодические встречи со Снежным Цветком. К счастью, к первому месяцу нового лунного года я обнаружила, что снова беременна.

К этому времени верхняя комната была переполнена. В дом переехала Третья Невестка и родила дочь. За ней последовала Четвертая Невестка, чьи жалобы всех раздражали. Она тоже родила дочку. Моя свекровь была особенно жестока к Четвертой Невестке, которая позже при родах потеряла двух сыновей. Поэтому справедливо было сказать, что другие женщины в нашем доме встретили новость о моей беременности с чувством зависти. Ничто не вызывало такого страха в верхней комнате, как весть о том, что у одной из жен месячные. Все знали об этом, все толковали об этом. Госпожа Лу всегда замечала это и громко ругала невестку, чтобы всем было слышно. «Жену, которая не рожает сыновей, всегда можно заменить», — могла сказать она, хотя сама всей душой ненавидела наложниц своего мужа. Теперь, окидывая взглядом женскую комнату, я видела зависть и затаенную обиду в глазах остальных женщин, но что они могли поделать, как только гадать, не рожу ли я еще одного сына? Однако в моей душе свершилась перемена. Я хотела дочку, и причины для этого были более практичные. Мой второй сын оставит меня ради мира мужчин очень скоро, а дочери не покидают своих матерей до тех пор, пока не выйдут замуж. Мои тайные амбиции разгорелись, когда я узнала, что Снежный Цветок тоже беременна. Я не могу рассказать вам, как мне хотелось, чтобы у нее тоже была дочка.

Нашей первой и самой удобной возможностью увидеться и поделиться своими надеждами был праздник Вкуса, который отмечался на шестой день шестого лунного месяца. После пяти лет, проведенных в доме семейства Лу, я знала, что моя свекровь не изменила своего мнения о Снежном Цветке. Я подозревала, что она знает о наших встречах во время праздников, но поскольку я не выставляла своих отношений со Снежным Цветком напоказ и продолжала аккуратно выполнять свои домашние обязанности, моя свекровь не затрагивала эту тему.

Как и всегда, мы со Снежным Цветком наслаждались обществом друг друга в верхней комнате моего родного дома, но нам нельзя было проявлять нашу прежнюю близость, ведь наши дети лежали с нами, или их постели были рядом с нашей. И все же мы продолжали шушукаться по ночам. Я призналась ей, что мне очень хочется иметь дочь, которая будет составлять мне компанию. Снежный Цветок погладила свой живот обеими руками и тихим голосом напомнила мне, что девочки — всего лишь никчемные отростки, не способные продолжить линию своей семьи.

«Для нас они не будут никчемными, — сказала я. — Не можем ли мы заключить союз лаотун для них — до того, как они родились?»

«Лилия, мы же действительно никчемные». Снежный Цветок села на постели. Я могла видеть ее лицо в лунном свете. «Ты же знаешь это, не так ли?»

«Женщины — матери сыновей», — поправила я ее. Сыновья обеспечили мне положение в доме моего мужа. Разумеется, сыновья Снежного Цветка тоже обеспечат ее место в доме ее мужа.

«Я знаю, матери сыновей… но…»

«Поэтому наши дочери будут нашими компаньонками».

«Я уже двух потеряла…»

«Снежный Цветок, разве ты не хочешь, чтобы наши дочери были двумя половинками?» Мысль о том, что, возможно, она не хочет этого, билась у меня в голове.

Она посмотрела на меня с печальной улыбкой. «Конечно, если у нас родятся дочери, они будут сохранять нашу любовь друг к другу, даже после того, как мы перейдем в загробный мир».

«Хорошо, это улажено. Теперь ляг рядом со мной. Перестань хмуриться. Сейчас счастливая минута. Пусть мы будем счастливы вместе».

На следующую весну мы вернулись в Пувэй вместе с новорожденными дочерьми. Их дни рождения не совпадали. Их месяцы рождения не совпадали. Мы распеленали наших девочек и приложили стопу одной к стопе другой. Даже в младенчестве их стопы не совпадали. Я смотрела на свою дочку Нефрит материнскими глазами, но даже я видела, что дочь моей подруги Весенняя Луна была красивее моей дочери. Кожа Нефрит была слишком темной для семейства Лу, а цвет лица Весенней Луны был похож на цвет мякоти белого персика. Я надеялась, что Нефрит будет такой же крепкой, как камень, чьим именем она названа, и желала, чтобы Весенняя Луна была крепче здоровьем, чем моя двоюродная сестра, в честь которой Снежный Цветок назвала свою дочь. Ни один из восьми знаков у наших дочерей не совпадал, но нам было все равно. Эти девочки будут двумя половинками.

Мы раскрыли наш веер и вместе посмотрели на нашу жизнь, запечатленную на его складках. Так много радости было там. Наш союз. Наши судьбы. Рождение наших сыновей. Рождение наших дочерей. Их будущий союз. «Однажды две девочки встретятся и станут лаотун, — написала я. — Они будут, как две уточки-мандаринки. Другая пара — с радостью в сердце — будет сидеть на мосту и наблюдать за их полетом». Среди гирлянды на верхнем крае веера Снежный Цветок нарисовала две пары крылышек, несущих маленьких птичек к луне. Еще две птицы, сидящие рядышком, смотрели вверх.

Закончив писать и рисовать, мы уселись рядом, взяв на руки своих дочек. Я испытывала чувство огромной радости, но при этом не могла не думать о том, что, не приняв во внимание правила относительно союза двух девочек, мы тем самым нарушили запреты.

Через два года Снежный Цветок прислала мне письмо с сообщением, что она наконец-то родила еще одного сына. Она ликовала, и я тоже радовалась, полагая, что это событие повысит ее положение в доме мужа. Но моя радость была омрачена печальным известием, которое через три дня распространилось по нашему уезду. Император Даогуан перешел в загробный мир. Наш уезд погрузился в траур, который продолжался даже тогда, когда его сын Сяньфэн стал новым императором.

Из горького опыта семьи Снежного Цветка я знала, что когда император умирает, его двор выходит из фавора. Поэтому каждый раз при смене императора наступает хаос, и не только в императорском дворце, но и во всей стране. Из разговоров моего свекра, моего мужа и его братьев, которые они вели за столом о событиях за пределами Тункоу, я смогла узнать только то, на что я не могла не обратить внимания. Где-то вспыхнули мятежи, и землевладельцы повышали арендную плату. Я сочувствовала крестьянам-арендаторам — таким, как мой отец и дядя, — которые пострадают от этого, но в действительности перемены казались такими далекими от уюта и покоя дома семейства Лу.

Затем Дядя Лу лишился своего поста и вернулся в Тункоу. Когда он вышел из своего паланкина, мы все сделали коутоу, касаясь головой земли. Он велел нам подняться, и я увидела старого человека в шелковых одеждах. На лице у него были две родинки. Все люди берегут волосы на своих родинках, но волосы на родинках Дяди Лу были просто великолепны. По крайней мере, десять волосков — жестких, белых, добрых три сантиметра в длину, — свисающих с каждой родинки. Когда я познакомилась с ним поближе, я увидела, что он любит играть этими волосками, слегка потягивая их, чтобы они стали еще длиннее.

Его умные глаза перебегали с одного лица на другое и остановились на моем старшем сыне. Ему тогда было восемь лет. Дядя Лу, который должен был сначала поздороваться со своим братом, протянул свою покрытую набухшими венами руку и положил ее на плечо моего сына. «Прочитай тысячу книг, — произнес он с интонациями хорошо воспитанного человека, но все же с оттенком властности, говорившим о долгом пребывании в столице, — и твоя речь будет течь, словно река. А теперь, малыш, покажи мне дорогу в дом». С этими словами самый уважаемый человек в семье взял моего сына за руку, и они вместе вошли в ворота деревни.

Прошло еще два года. Я недавно родила третьего сына. Мы все усердно трудились, чтобы поддерживать свое существование на прежнем уровне, но было заметно, что с потерей благоволения двора Дядей Лу и началом мятежа против повышения арендной платы наша жизнь изменилась.

Мой свекор стал курить меньше табаку, а мой муж стал проводить еще больше времени в поле, иногда даже самолично берясь за плуг и помогая крестьянам в их труде. Наставник моего сына уехал, и Дядя Лу сам начал давать уроки моему старшему сыну. В верхней комнате свары между женами и наложницами участились, потому что они стали получать меньше обычных подарков — шелковой материи и ниток для вышивания.

Когда мы со Снежным Цветком встретились в моем родном доме в тот год, я едва могла уделять время своим родным. Да, мы сидели вместе за столом и сидели на улице по вечерам, как в то время, когда я была маленькой девочкой, но приезжала я не ради Мамы и Папы. Я хотела видеть Снежный Цветок и быть рядом с нею. Нам исполнилось по тридцать лет и мы были лаотун уже двадцать один год, Трудно было поверить, что прошло так много времени, и еще труднее было поверить, что когда-то мы с ней были так сердечно близки. Я любила Снежный Цветок, но мое время было занято детьми и домашними заботами. Теперь я была матерью троих сыновей и дочери, а у моей лаотун были два сына и дочь. Между нами были сердечные отношения, которые, как мы думали, никогда не изменятся и которые были крепче, чем наша привязанность к нашим мужьям, но страстная любовь друг к другу поблекла. Мае это не беспокоило, поскольку все сердечные отношения должны пройти через испытания реальной жизни лет риса-и-соли. Мы знали: когда мы доживем до наших дней Спокойного Сидения, мы снова будем едины, как в прежние дни. А сейчас мы могли проводить вместе лишь столько времени, сколько нам было дозволено.

Последняя из золовок Снежного Цветка вышла замуж, и теперь у Снежного Цветка было меньше забот. Ее свекор умер. Свинья, которую он резал, так сильно билась, что в последний момент нож соскользнул и разрезал ему руку до самой кости. Он истек кровью у порога своего дома, как это было со множеством свиней, которых он убил. Теперь муж Снежного Цветка стал хозяином в доме, хотя и он, и все, кто жил под этой крышей, продолжали находиться под неусыпным контролем его матери. И все же Снежный Цветок находила радость в своем втором сыне, который из младенца превратился в маленького крепыша, и уже научился ходить. Все любили этого ребенка, думая при этом, что ее первый сын не доживет до двадцати, а то и до десяти лет.

Хотя условия жизни Снежного Цветка не были такими благоприятными, как мои, она умела видеть больше и слушать гораздо внимательнее, чем я. Меня это не удивляло. Моя лаотун всегда больше меня интересовалась внешним миром мужчин. Она объяснила мне, что мятежников, о которых я слышала, называли тайпинами, и они хотят установить справедливый порядок. Они, как и народ Яо, верят в то, что духи, боги и богини влияют на урожай, здоровье людей и рождение сыновей.

Тайпины запрещают пить вино и курить опиум, играть в азартные игры, танцевать и курить табак. Они говорят, что собственность надо отнять у землевладельцев, которые владеют 90 процентами земли и получают около 70 процентов урожая. Они говорят, что все, кто работает на земле, должны получать поровну. В нашей провинции сотни тысяч людей покинули свои дома и присоединились к тайпинам, а теперь они завоевывали села и города. Она рассказывала об их вожаке, который верил, что является сыном знаменитого бога, о его так называемом Небесном государстве, о его отвращении к иностранцам и политической коррупции. Я не понимала того, что Снежный Цветок пыталась рассказать мне. Для меня иностранец был просто человеком из другой страны. Я жила в четырех стенах своей верхней комнаты, а мысли Снежного Цветка могли лететь далеко, она умела смотреть, искать, удивляться.

Когда я вернулась домой и спросила своего мужа о тайпинах, он ответил: «Жене следует заботиться о детях и делать свою семью счастливой. Если твои родные будут так волновать тебя, в следующий раз я не разрешу тебе навестить их».

Я больше ни слова не сказала о внешнем мире.

Засуха принесла голод в Тункоу. Бедствие коснулось всех, от самой ничтожной четвертой дочери крестьянина и до почтенного дяди Лу. Но меня это не беспокоило, пока я не увидела, что наши припасы заканчиваются. Вскоре моя свекровь начала выговаривать нам за пролитый чай или за слишком сильный огонь в жаровне. Свекор стал брать меньше мяса из общего блюда, стараясь оставлять его своим внукам.

Дядя Лу, который прежде жил во дворце, не жаловался, хотя и мог бы, но по мере того как ухудшались наши условия, он становился все более требовательным к моему старшему сыну, надеясь, что этот маленький мальчик сможет возродить былое благоденствие семьи Лу.

Это бросало вызов моему мужу. Ночью, когда мы лежали в постели и лампа уже почти потухла, он доверился мне. «Дядя Лу видит что-то особенное в нашем сыне, и я рад, что он обучает его. Но я смотрю вперед и вижу, что мы могли бы отослать его учиться дальше. Но как мы можем сделать это теперь, когда весь уезд знает, что нам скоро придется продавать землю, чтобы прокормиться?» В темноте муж взял меня за руку. «Лилия, у меня есть одна мысль, и мой отец счел ее правильной, но я беспокоюсь о тебе и наших сыновьях».

Я молчала в страхе перед тем, что он скажет дальше.

«Людям для жизни необходимы некоторые вещи, — продолжал он. — Воздух, солнце, вода, хворост в лесу — все бесплатно, хотя и этого иногда не хватает. Но вот соль — она не бесплатная, а всем нужна, чтобы жить».

Моя рука сжала его руку. К чему он ведет?

«Я спросил отца, не могу ли я взять наши последние сбережения, поехать в Гуйлинь, купить соли и привезти ее сюда на продажу. Он дал мне свое разрешение».

Это было более опасным предприятием, чем я могу описать. Чтобы добраться до Гуйлиня, моему мужу было необходимо проехать по территории, занятой мятежниками. Остальные жители той местности, отчаявшиеся крестьяне, потерявшие свои жилища и ставшие бандитами, грабили тех, кто осмеливался путешествовать по их дорогам. Торговля солью сама по себе была рискованным делом, поэтому соли всегда было мало. У тех, кто занимался соляным промыслом в нашей провинции, были собственные вооруженные отряды, но мой муж был совсем один. У него не было опыта в делах с военачальниками и хитрыми торговцами. Мало того, я представляла себе, как мой муж встречает множество красавиц в Гуйлине. Если ему повезет в его предприятии, то он может привезти одну или нескольких из них домой как наложниц. Моя женская слабость взяла верх над всеми остальными чувствами.

«Пожалуйста, не срывай полевых цветов», — попросила я, используя эвфемизм для обозначения того типа женщин, которых он мог встретить.

«Ценность женщины в ее добродетелях, а не в ее внешности, — успокоил он меня. — Ты родила мне сыновей. Мое тело будет далеко в пути, но мои глаза не будут смотреть на то, чего им не следует видеть». Он помолчал, а потом добавил: «Оставайся верной, избегай искушения, повинуйся моей матери и служи нашим сыновьям».

«Я все исполню, — пообещала я. — Но я беспокоюсь не о себе».

Я попыталась объяснить ему другие свои тревоги, но он сказал: «Разве мы перестаем жить оттого, что некоторые люди несчастливы? Мы должны пользоваться нашими дорогами и реками. Они принадлежат всем китайцам».

Он сказал, что, возможно, вернется только через год.

С того самого момента, как уехал мой муж, я не переставала беспокоиться. Проходили месяцы, а я становилась все более тревожной и напуганной. Если что-нибудь случится с моим мужем, что будет со мной? Если я стану вдовой, у меня будет небольшой выбор. Поскольку мои дети слишком малы, чтобы взять на себя заботу обо мне, мой свекор может продать меня другому мужчине. Зная, что при этом я могу больше никогда не увидеть своих детей, я поняла, почему так много вдов кончают жизнь самоубийством. Но мне было несвойственно печалиться о том, что еще не произошло. В верхней комнате я старалась сохранять спокойное выражение лица, даже если умирала от беспокойства. Тоскуя по своему старшему сыну, я сделала то, чего не делала прежде. Много раз за день я вызывалась принести чай в верхнюю комнату и тихонько садилась так, чтобы слышать, как мой сын занимается с Дядей Лу.

«Три самые важные силы — это Небо, Земля и Человек, — отвечал урок мой сын. — Три светила — это Солнце, Луна и Звезды. Возможности, которые дает Небо, не равны преимуществам, которые дает Земля, а преимущества Земли не равны тому благу, которое происходит от гармонии среди людей».

«Каждый мальчик может запомнить эти слова, но что они означают?» — голос Дяди Лу зазвучал резко, так он стремился добиться точности.

Вы думаете, мой сын мог дать неправильный ответ? Нет, и я скажу вам, почему. Если он не мог ответить на вопрос правильно или ошибался в цитатах, Дядя Лу ударял его по раскрытой ладони бамбуковой палкой. Если он ошибался на следующий день, наказание удваивалось.

«Небеса посылают человеку погоду, но без плодородной почвы Земли она бесполезна, — ответил мой сын. — А богатая почва бесполезна без гармонии среди людей».

В своем темном уголке я просто сияла от гордости, но Дядя Лу не собирался заканчивать урок из-за одного правильного ответа.

«Очень хорошо. А теперь поговорим об империи. Если ты укрепляешь свою семью и следуешь правилам, которые написаны в «Книге Церемоний», тогда в твоем доме будет порядок. Он распространяется, переходя от одного дома к другому и обеспечивая безопасность государства, и так достигает императора. Но один мятеж порождает другой мятеж, и вскоре начнется беспорядок. Маленький беспорядок, обрати на это внимание. Наша семья владеет землей. Твой дедушка управлял нашими землями, пока я был в отъезде, но теперь люди знают, что у меня нет больше связей при дворе. Они видит и слышат мятежников. Мы должны быть очень, очень осторожны».

Но опасность, которой он так боялся, пришла не в виде тайпинов. Последнее, что я узнала перед тем, как демоны смерти обрушились на нас, — это новость о том, что Снежный Цветок опять беременна. Я вышила ей носовой платок с пожеланиями здоровья и счастья в ближайшие месяцы, потом украсила его серебряной рыбкой, выпрыгивающей из бледно-голубого ручья, посчитав, что это самый добрый и прохладный образ для той, кто будет носить ребенка летом.

В этом году жара наступила рано. Да так внезапно, что мы не успели разъехаться по своим родным домам, и потому женщины с детьми изнывали в своих верхних комнатах и ждали, ждали, ждали. Видя, что температура воздуха продолжает подниматься, мужчины в Тункоу и в других соседних деревнях стали брать детей на реку, чтобы они могли побегать по воде и искупаться. Это была та самая река, в которой я охлаждала свои ноги, когда была девочкой, поэтому я очень обрадовалась, когда мой свекор и братья мужа предложили взять детей на реку. Но это была та же самая река, в которой большеногие девушки стирали белье, и из которой — поскольку деревенские колодцы закисли от личинок насекомых, — они набирали воду для питья и приготовления пищи.

Первый случай тифа ударил по самой лучшей деревне нашего уезда — Тункоу. Тиф поразил драгоценного первого сына одного из наших арендаторов, затем членов этой семьи и убил их всех до единого. Болезнь начиналась с лихорадки, сопровождавшейся жестокой головной болью и резью в желудке. Иногда болезнь сопровождалась хриплым кашлем или сыпью в виде розовых пятен. Но если начинался понос, то смерть была милосердна и приходила всего через несколько часов. Как только мы слышали, что чей-то ребенок заболел, мы уже знали, что будет дальше. Сначала умрет он, потом его братья и сестры, потом мать, потом отец. Все это повторялось снова и снова, потому что матери не могли отвернуться от своих детей, а мужья не могли оставить своих умирающих жен. Вскоре в каждом доме нашей деревни были больные.

Семья Лу отгородилась от всей деревни и закрыла двери своего дома. Слуги исчезли; возможно, их отослал мой свекор, а может быть, они убежали от страха. Я этого не знаю и по сей день. Женщины в нашем доме собрали детей в верхней комнате, полагая, что там будет безопаснее. Первым, у кого появились признаки болезни, был маленький сын Третьей Невестки. Лоб у него стал сухим и горячим. Щечки вспыхнули алым цветом. Я увидела это и увела своих детей в свою спальню. Я позвала к себе своего старшего сына. В отсутствие мужа мне следовало уступить его желанию быть со своим двоюродным дедом и остальными мужчинами, но я не оставила ему выбора.

«Только я буду выходить из этой комнаты, — сказала я детям. — Старший Брат отвечает за всех вас, когда меня нет. Вы должны слушаться его во всем».

Каждый день в течение этого ужасного лета я выходила из комнаты один раз утром и один раз вечером. Я знала, каким образом передается эта болезнь, поэтому выносила ночной горшок и выливала его сама, стараясь, чтобы ни одна капля из помойной ямы не попала мне на руки, ноги, одежду или на горшок. Я приносила солоноватую воду из колодца, кипятила ее, а потом процеживала, чтобы она стала как можно более чистой и прозрачной. Я опасалась любой пищи, но нам нужно было что-то есть. Я не знала, что делать. Можно ли есть сырые овощи прямо из огорода? Но когда я подумала о нечистотах, которыми мы удобряем свои поля и огороды, и о том, что в этих нечистотах таится зараза, я поняла, что овощи есть нельзя. Я вспомнила о пище, которую мать всегда готовила, когда я заболевала, — о рисовом отваре сондее. Я стала готовить его два раза в день.

Все остальное время мы проводили, запершись в нашей комнате. Днем мы слышали, как люди бегают взад-вперед. По ночам до нас долетали судорожные вскрики больных и страшные вопли матерей. По утрам я прикладывала ухо к дверям и прислушивалась к новостям о том, кто ушел в загробный мир. Наложницы, о которых некому было позаботиться, умерли в мучениях и одиночестве, если не считать тех женщин, против которых они устраивали заговоры.

Днем ли, ночью ли я не переставала беспокоиться о Снежном Цветке и о моем муже. Предпринимает ли она те же предосторожности, что и я? Все ли у нее в порядке? Жива ли она? Не умер ли ее слабенький первый сын? Не вымерла ли вся ее семья? А что с моим мужем? Умерли он в чужой провинции или на дороге? Если что-нибудь случилось с кем-нибудь из них, я не знала, что мне делать. Я чувствовала, как страх все сильнее опутывает меня. В моей спальне было только одно окно, слишком высоко расположенное, чтобы я могла выглянуть из него. Запах раздувшихся мертвецов, сложенных перед домом, проникал к нам вместе с влажным воздухом. Мы затыкали носы и рты, но это не помогало — мы постоянно ощущали этот отвратительный запах, от которого слезились глаза, а во рту был мерзкий привкус. Мысленно я перебирала все дела, которые надо делать. Постоянно молиться Богине. Обертывать детей темно-красной материей. Мести комнату трижды в день, чтобы напугать духов, охотившихся за добычей. Я также перебирала в уме все те вещи, от которых нам следовало воздержаться: никакой жареной еды, никакой тушеной еды. Если бы мой муж был дома, то никаких постельных дел. Но его не было, поэтому я сама должна была быть бдительной.

Однажды, когда я готовила рисовую кашу, моя свекровь вошла в кухню, держа в руке убитого цыпленка.

«Нет смысла их больше беречь», — сказала она сердито. Разрезав цыпленка на части и нарубив чеснок, она обратилась ко мне: «Твои дети умрут, если не будут есть мясо и овощи. Ты уморишь их голодом еще до того, как они успеют заболеть».

Я уставилась на цыпленка. Рот у меня наполнился слюной, а кишки заурчали. Но впервые за всю мою замужнюю жизнь я прикинулась глухой. Я ничего не ответила свекрови. Я только разлила рисовый отвар по мискам и поставила их на поднос. По пути в мою комнату я остановилась перед дверью Дяди Лу, постучалась и оставила для него миску на полу. Я обязана была это сделать, вы понимаете? Он был не только самым старшим и самым уважаемым членом семьи, но и учителем моего сына. Классики учат нас, что отношения между учителем и учеником занимают второе место после отношений между родителями и детьми.

Остальные миски я раздала своим детям. Когда Нефрит начала протестовать, что там нет ни лука, ни кусочков свинины, ни даже сушеных овощей, я сильно ударила ее по лицу. Мои сыновья проглотили свои жалобы, в то время как их сестра, закусив губу, сдерживала слезы. Я не стала обращать на это внимание. Я просто взяла в руки веник и начала подметать комнату.

Шли дни, и в нашей комнате признаков тифа не было, но продолжалась страшная жара, усиливающая запахи болезни и смерти. Однажды вечером, когда я вошла в кухню, я увидела там Третью Невестку, которая стояла, словно привидение, посредине затемненной комнаты, с ног до головы одетая в белое — цвет траура. Я догадалась по ее виду, что ее дети и муж умерли. Я застыла на месте, пригвожденная ее пустым безжизненным взглядом. Она не шевельнулась, никак не показала, что видит меня, стоящую на расстоянии одного метра от нее. Я боялась шагнуть вперед и боялась ступить назад. Снаружи доносилось пение ночных птиц и мычание быка. В голову мне пришла глупая мысль. Почему животные сейчас не умирают? Или же они умирают, но некому мне об этом сказать?

«Никчемная свинья осталась в живых!» — раздался за моей спиной ядовитый голос.

Третья Невестка даже не моргнула, но я повернулась посмотреть, кто это сказал. Это была моя свекровь. Она вынула шпильки из прически, и ее волосы повисли жирными прядями вдоль лица. «Не надо было мне позволять тебе входить в наш дом. Ты разрушаешь семью Лу, ты грязная, мерзкая свинья».

Свекровь плюнула на Третью Невестку, но та даже не стерла слюну со своего лица.

«Я проклинаю тебя», — произнесла моя свекровь. Ее лицо покраснело от гнева и горя.

«Я надеюсь, что ты умрешь. Если ты не умрешь — прошу тебя, Богиня, заставь ее страдать, — Господин Лу осенью выдаст тебя замуж. Но будь моя воля, ты бы не дожила до утра».

С этими словами моя свекровь, которая меня так и не заметила, повернулась, ухватившись за стену, чтобы не упасть, и, шатаясь, вышла из кухни. Я посмотрела на свою невестку, которая, казалось, ничего не осознавала. Все говорило мне о том, что я собираюсь совершить что-то неправильное, но я подошла к ней, обняла ее и подвела к стулу. Я вскипятила воду, затем, собрав все свое мужество, окунула платок в ведро с холодной водой и вытерла лицо невестки. Потом я бросила платок в огонь и смотрела, как он горит. Когда вода вскипела, я заварила чай, налила чашку для своей невестки и села рядом с ней. Она не притронулась к чаю. Я не знала, что я еще могу сделать, поэтому начала готовить рисовый отвар, терпеливо перемешивая рис, чтобы он не пригорел.

«Я изо всех сил стараюсь услышать, как плачут мои дети. Я везде ищу моего мужа», — пробормотала Третья Невестка. Я повернулась к ней лицом, думая, что она разговаривает со мной. Выражение ее глаз сказало, что это не так. «Если я снова выйду замуж, как я смогу тогда встретиться со своим мужем и детьми в загробном мире?»

У меня не было слов, чтобы утешить ее, потому что их не существует. У нее не было большого дерева, чтобы защитить ее, и не было верной горы, чтоб опереться. Она встала и просеменила из кухни на своих изящных «золотых лилиях», хрупкая, как те фонарики, которые отпускают во время праздника фонариков, и они уносятся прочь. Я вернулась к своему помешиванию.

На следующее утро, когда я спустилась вниз, мне показалось, что произошла какая-то перемена. Юнган и еще две служанки вернулись в дом. Они убирали кухню и носили дрова. Юнган сообщила мне, что еще до рассвета Третью Невестку нашли мертвой. Она покончила с собой, проглотив щелок. Я часто думаю о том, что бы произошло, если бы она подождала несколько часов, потому что ко времени второго завтрака свекровь слегла с лихорадкой. Наверное, она была уже больна накануне вечером, когда проявила такую жестокость.

Теперь мне предстояло сделать ужасный выбор. Я держала своих детей в комнате, спасая их от заразы, но мой долг жены по отношению к родителям моего мужа был превыше всего. Служить им означало, что я обязана уважать их больше всех остальных — больше своих родителей, больше своего мужа, больше своих детей. В отсутствие мужа я была обязана забыть свой страх перед болезнью, вырвать все чувства к детям из своего сердца и делать то, что полагается. Если я этого не сделаю, и моя свекровь умрет, моему стыду не будет предела.

Но я не так легко оставила своих детей. Остальные невестки сидели по своим комнатам со своими семьями. Я не знала, что происходит за закрытыми дверями. Может быть, они уже заболели. Может быть, они уже умерли. Я не могла доверить заботу о своих детях моему свекру. Разве он не проводил ночи рядом со своей женой? Не будет ли он следующим, кого поразит болезнь? И я не видела Дяди Лу с начала эпидемии, хотя он каждое утро и каждый вечер оставлял пустую миску перед дверью своей комнаты.

Я сидела в кухне, беспокойно сжимая сплетенные пальцы рук. Юнган вошла в кухню, опустилась на колени рядом со мной и сказала: «Я позабочусь о ваших детях».

Я вспомнила, как она сопровождала меня в дом Снежного Цветка сразу после моей свадьбы, как она заботилась обо мне после всех моих родов, и какой скрытной и верной она была, когда носила письма к моей лаотун. Она делала все это для меня и постепенно, я и не заметила, как она из десятилетней девочки превратилась в ширококостную и большеногую женщину двадцати четырех лет. На мой взгляд, она оставалась такой же безобразной, как яйца кабана, но я знала, что она еще не заболела и будет заботиться о моих детях, как о своих собственных.

Я дала ей точные указания, как кипятить воду и готовить еду, и нож на случай, если дела пойдут плохо и ей придется сторожить дверь. Сделав это, я предоставила своих детей судьбе и посвятила все свое время и внимание свекрови.

Следующие пять дней я заботилась о свекрови так, как должна заботиться невестка. Я подмывала ее, когда у нее уже не было сил добраться до ночного горшка. Я варила ей такой же рисовый отвар, как и своим детям. Затем я надрезала себе руку, как когда-то (я видела) сделала моя мать, чтобы моя жизненная сила смешалась с рисовым отваром. Это высочайший дар любой невестки, и я принесла его, надеясь, что каким-то чудом моя жизненная сила сумеет поддержать ее.

Но мне не надо говорить вам о том, какая это страшная болезнь. Вы знаете, чем она кончается. Моя свекровь умерла. Она всегда была добра ко мне, поэтому мне трудно было сказать ей «прощай». После того, как отлетел ее последний вздох, мне стало ясно, что я не смогу сделать для нее все, что полагается для женщины ее положения. Я обмыла ее покрытое пятнами иссохшее тело теплой водой с запахом сандалового дерева. Я одела ее в длинные похоронные одежды и засунула ее записи нушу ей в карманы, рукава, под рубашку. В отличие от мужчин, она писала все это не для того, чтобы оставить доброе имя сотням поколений. Она писала, чтобы рассказать своим подругам о своих мыслях и чувствах, и они писали ей о том же. При других обстоятельствах я бы сожгла все эти записи на ее могиле. Но при этой жаре и эпидемии трупы надо было хоронить как можно скорее, не думая ни о фэншуй, ни о нушу, ни о родственном долге. Единственное, что я могла сделать для ее утешения, — это снабдить свою свекровь записями ее подруг для чтения и пения в загробном мире. Как только я покончила с этим, повозка забрала ее тело для поспешных похорон.

Моя свекровь прожила долгую жизнь. По этой причине я могла бы порадоваться за нее. А поскольку она умерла, я становилась главной женщиной в доме, несмотря на то, что мой муж был в отъезде. Теперь все невестки должны были подчиняться мне. Чтобы жить спокойно, они нуждались в моей милости. Так как все наложницы умерли, я видела впереди более гармоничную жизнь, потому что мне было абсолютно ясно: больше наложниц под крышей этого дома не будет.

Как и предчувствовали слуги, эпидемия в нашем уезде пошла на спад. Мы открыли двери нашего дома и произвели учет. Мы потеряли свекровь, третьего деверя, всю его семью и наложниц. Второй и Четвертый Братья выжили, как и их семьи. В моей родной семье умерли Мама и Папа. Разумеется, я жалела о том, что во время последнего своего посещения не проводила с ними больше времени. Однако с Папой мы мало общались после того, как мне перебинтовали ноги, а между мной и Мамой все переменилось после нашего разговора о том, как она лгала мне о Снежном Цветке. В качестве замужней дочери единственной моей обязанностью было соблюдать траур в течение года. Я старалась воздать почести своей матери, родившейся под знаком обезьяны, за все, что она сделала для меня, но мое сердце не было разбито.

В конце концов, нам еще повезло. Мы с Дядей Лу не обменялись ни единым словом. Это было бы неприлично. Но когда он вышел из своей комнаты, это был уже не милостивый дядюшка, праздно проводящий свои дни на покое. Он муштровал моего сына с такой энергией, целеустремленностью и постоянством, что нам так и не понадобилось нанимать учителя со стороны. Мой сын никогда не увиливал от занятий, его подбадривало сознание того, что ночь его свадьбы и день, когда его имя появится в императорском золотом списке, будут самыми славными датами в его жизни. В первом случае, он выполнит роль послушного сына, во втором — он выберется из темноты нашего маленького уезда и поднимется к вершинам такой славы, что о нем узнает весь Китай.

По прежде чем все это произошло, вернулся домой мой муж. Не могу описать чувство облегчения, которое я испытала, когда увидела его паланкин, поднимающийся по главной дороге в сопровождении запряженных быками повозок, нагруженных мешками с солью и другими товарами. Ужасы, которые я себе воображала, из-за которых плакала по ночам, не случатся со мной, по крайней мере, пока не случатся. Меня охватила та же радость, какую выражали все женщины в Тункоу, в то время как наши мужчины разгружали повозки. Мы все плакали, и слезы облегчали тяжесть, страх и горе, которые мы носили в сердце. Для меня — и для всех нас — возвращение моего мужа было первым добрым знаком за все эти тяжелые месяцы.

Соль была продана, ее покупали отчаявшиеся, но благодарные люди по всему нашему уезду. Прибыль, полученная от продажи, помогла нам уладить все наши денежные дела. Семья Лу восстанавливала свое положение и благосостояние. В этом году урожай оказался обильным, поэтому и осень была более праздничной. Пережив черные дни, мы могли немного вздохнуть. Мой свекор нанял мастеровых, они приехали в Тункоу и сделали еще один расписной фриз под карнизами нашего дома, который должен был говорить нашим соседям и всем тем, кто приедет в нашу деревню в будущем, об удаче и процветании нашей семьи. Теперь я могла выйти на улицу и увидеть изображения своего мужа в лодке, готовой отвезти его вниз по реке, торговцев из Гуйлиня, с которыми он вел дела; женщин из нашего дома в их ниспадающих одеждах, занятых вышиванием в то время, когда мы ждали приезда моего мужа, и его радостное возвращение.

Все, что было нарисовано под нашими карнизами, соответствовало действительности, за исключением портрета моего свекра. На фризе он был изображен сидящим на стуле с высокой спинкой и оглядывающим свои владения с гордым видом. Но на самом деле он тосковал по своей жене, и у него душа не лежала к мирским делам. Однажды, обходя поля, он упал и умер. Первейшим нашим долгом было устроить самые пышные похороны, какие только видели в нашем уезде. Моего свекра положили в гроб и выставили перед домом на пять дней. Мы наняли оркестр, который играл день и ночь. Люди со всего уезда приходили сделать коутоу перед его гробом. Они приносили подарки: деньги в белых конвертах, шелковые флаги, свитки, где мужским письмом были написаны похвалы покойному. Все его сыновья и их жены доползли до его могилы на коленях. Народ из Тункоу и другие люди из окрестных деревень шли за нами пешком. Когда мы медленно проходили через поле, мы казались белой рекой в своих траурных одеждах. Через каждые семь шагов все останавливались и делали коутоу. Место погребения находилось в километре от нашего дома, и вы можете представить себе, сколько раз мы останавливались и кланялись на этой каменистой дороге.

Все, кто шел с нами, старые и молодые, выражали свое горе причитаниями, а оркестр гремел: громко трубили трубы, выводили трели флейты, звенели цимбалы, били барабаны. Как старший сын мой муж сжег бумажные деньги и запустил фейерверк. Мужчины пели, женщины тоже пели. Мой муж нанял несколько монахов, которые совершили необходимые ритуалы для того, чтобы ввести моего свекра и, как мы надеялись, всех тех, кто умер во время эпидемии, в счастливый мир духов. После похорон мы устроили угощение для всей деревни. Когда гости расходились по домам, высокопоставленные двоюродные братья из семьи Лу дали каждому на счастье монету, завернутую в бумагу, сладости, чтобы заесть горький вкус смерти, и полотенце. Так прошла первая неделя. Всего же нам предстояло сорок девять дней церемоний, жертвоприношений, поминок, речей, музыки и слез. К концу этого срока — хотя для нас с мужем официально траур еще не закончился — все в уезде знали, что мы стали новыми Господином и Госпожой Лу.