Мне все еще было неизвестно, что произошло со Снежным Цветком и ее семьей во время эпидемии. В своих заботах о детях, о свекрови, в своей радости от возвращения мужа, за которым последовала смерть свекра и его похороны, да еще при том, что мы с мужем стали Господином и Госпожой Лу раньше, чем успели подготовиться к этому, я впервые в моей жизни забыла о своей лаотун. Потом она прислала мне письмо.

Я все время вспоминала слова умершей свекрови: «Повинуйся, повинуйся, повинуйся, а потом делай, что хочешь». Оставшись без ее бдительного присмотра, я могла открыто видеться со Снежным Цветком.

У моего мужа было полно возражений: нашим старшим сыновьям было уже одиннадцать и восемь лет, младшему — полтора года, а дочери недавно исполнилось шесть. Моему мужу нравилось, когда я была дома. Я обхаживала его несколько дней. Я пела ему. Я дала каждому из детей задания, которые были по сердцу их отцу. Я готовила ему его любимые блюда. Я каждый вечер мыла и массировала ему ноги после того, как он возвращался с полей. Я ублажала его в постели. Он все равно не хотел меня отпускать, и мне надо было бы его послушаться.

Двадцать восьмого числа десятого месяца я надела шелковую рубашку цвета лаванды, которую расшила хризантемами, что подходило для осени. Когда-то я думала, что единственной одеждой, которую я буду носить всю жизнь, будет та, которую я сшила в годы закалывания волос. Мне не приходило в голову, что моя свекровь умрет и оставит нетронутые куски ткани, или что мой муж будет достаточно богат, чтобы купить любое количество самого лучшего шелка из Сучжоу. Собираясь к Снежному Цветку, я вспомнила, как она носила мои вещи, когда мы были девочками, и взяла с собой только то, что могло мне понадобиться в ближайшие три дня.

Носильщики высадили меня из паланкина перед домом Снежного Цветка. Она сидела, ожидая меня, на помосте перед порогом дома. Она была одета в рубашку, штаны, фартук и косынку из замусоленного и заношенного хлопка сине-белого цвета. Мы не сразу вошли в дом. Снежному Цветку было приятно побыть со мной на прохладном послеполуденном воздухе. После того как мы поболтали о том, о сем, я впервые как следует разглядела огромный котел, в котором варили свиные туши, чтобы смягчить кожу и снять с нее шерсть. Сквозь открытую дверь флигеля я увидела куски мяса, свисавшие с крючков. От их запаха меня затошнило. Но хуже всего было то, что в это же время свинья со своими поросятами влезла на помост в поисках еды. Потом мы поели тушеного риса с салатом, и Снежный Цветок поставила наши миски на помост, к нашим ногам, чтобы свинья и поросята могли доесть остатки.

Когда мы увидели, что мясник возвращается домой, толкая перед собой тележку с четырьмя корзинами, в каждой из которых на животе лежала свинья, мы поднялись наверх, где дочь Снежного Цветка вышивала, а свекровь очищала хлопок. Комната имела запущенный и мрачный вид. Зарешеченное окно было еще меньше, чем в моем родном доме, и менее украшенное. Однако я могла посмотреть в него на мой дом в Тункоу. Даже здесь, наверху, невозможно было не почувствовать свиного запаха.

Мы уселись и начали говорить о том, что в данный момент больше всего занимало наши мысли, — о наших дочерях.

«Ты подумала о том, когда нам начать бинтовать им ноги?» — спросила Снежный Цветок.

Было правильным начать в этом году, но я надеялась, что Снежный Цветок думает так же, как и я.

«Наши матери подождали, пока нам исполнилось семь лет, и мы обе были счастливы с этого времени, когда были вместе», — осторожно начала я.

Лицо Снежного Цветка расплылось в широкой улыбке. «Я думала точно так же. Наши с тобой восемь знаков прекрасно совпадают. Не следует ли нам не только соединить восемь знаков наших дочерей, но и соединить их с нашими восемью знаками, насколько это возможно? Мы можем начать бинтовать им ноги в тот же день и в том же возрасте, когда бинтовали ноги нам».

Я взглянула на дочку Снежного Цветка. Весенняя Луна унаследовала красоту своей матери — шелковистую кожу и мягкие черные волосы, — но ее поведение выражало бесконечную покорность, когда она сидела с опущенной головой, посматривая искоса на свое вышивание, стараясь изо всех сил не подслушивать, как решается ее судьба.

«Они будут как две уточки-мандаринки», — сказала я, испытывая облегчение оттого, что мы так быстро пришли к соглашению, хотя я уверена, мы обе надеялись на то, что наши превосходно совпадающие восемь таков компенсируют частичное несовпадение восьми знаков наших дочерей.

Воистину Снежному Цветку повезло, что у нее была Весенняя Луна, иначе ей пришлось бы проводить все дни наедине со своей свекровью. Позвольте мне сказать следующее: эта женщина оставалась такой же ядовитой и злобной, какой я ее помнила. У нее был только один припев: «Твой старший сын не лучше девчонки. Он хилый. Где он возьмет силу, чтобы зарезать свинью?» У меня же в голове вертелась мысль, совсем не подходящая для госпожи Лу: «Почему духи не забрали ее в загробный мир во время эпидемии?»

Вкус еды за ужином напомнил мне те времена, когда я была еще девочкой, но мы уже начали получать подарки для моего приданого, — заготовленные впрок длинные бобы, свиные ножки в остром соусе, жареные кусочки тыквы и красный рис. Пока я находилась в Цзиньтяне, каждая трапеза походила по вкусу на все остальные, потому что в любое блюдо входила какая-нибудь часть свиньи. Черные бобы со свиным салом, свиные уши в глиняных горшочках, пылающие свиные кишки, кабаний член, тушенный с чесноком и жгучим перцем. Снежный Цветок не ела ничего из этих блюд, только рис и овощи.

После обеда ее свекровь отправлялась спать. Хотя традиция требует, чтобы две половинки во время взаимных посещений спали в одной постели — подразумевалось, что муж будет спать в каком-нибудь другом месте, — мясник заявил, что не собирается искать другой ночлег. Его извинения? «Нет ничего более злого, чем сердце женщины». Это была старая поговорка, и, возможно, справедливая, но было неприлично говорить подобные вещи Госпоже Лу. Тем не менее это был его дом, и мы были обязаны делать то, что он говорил.

Снежный Цветок отвела меня в женскую комнату наверху и там соорудила мне постель из чистых, но поношенных одеял из своего приданого. На комод она поставила таз с теплой водой, чтобы я могла умыться. О, как мне хотелось взять платок, окунуть его в воду и стереть все следы забот и тревог с лица моей лаотун. Пока я раздумывала об этом, Снежный Цветок принесла мне одежду, почти такую же, какая была на ней, — почти, потому что я помнила, как она скомбинировала ее с драгоценными кусочками материи из приданого своей матери. Снежный Цветок нагнулась ко мне, поцеловала меня в щеку и прошептала на ухо: «Завтра у нас будет целый день. Я покажу тебе мою вышивку и то, что я написала на нашем веере. Мы будем разговаривать и вспоминать». Потом она оставила меня одну.

Я задула фонарик и натянула на себя одеяло. Луна была почти полной, и ее голубой свет, проникавший сквозь зарешеченное окно, перенес меня в далекое прошлое. Я зарылась лицом в складки одеяла, которые хранили запах Снежного Цветка, такой же свежий и тонкий, как и в годы закалывания волос. В ушах у меня зазвучали памятные мне низкие стоны наслаждения. Даже находясь в одиночестве в темной комнате, я вспыхнула при этом давно забытом воспоминании. Но звуки не прекращались. Я села на постели. Стоны не отзывались у меня в голове, они шли из комнаты Снежного Цветка. Моя лаотун и ее муж занимались постельными делами. Моя лаотун могла стать вегетарианкой, но она не была Женой Ван из истории, рассказанной нам свахой. Я закрыла уши руками и попробовала уснуть, но это было нелегко. Моя удачная судьба сделала меня и нетерпеливой, и нетерпимой. Это оскверненное и оскверняющее место, и люди, живущие здесь, раздражающе действовали на мои чувства, на мою плоть и на мою душу.

На следующее угро мясник уехал на целый день, а его мать убралась в свою комнату. Я помогла Снежному Цветку вымыть и вытереть посуду, принести дров, набрать воды, нарезать овощей для дневной трапезы, принести мясо из сарая, где хранились куски свинины, и уделила внимание ее дочери. Когда мы со всем этим справились, Снежный Цветок поставила греть воду, чтобы мы могли помыться. Она принесла чайник наверх, в женскую комнату, и закрыла дверь. Для нас никогда не было никаких запретов. Зачем они были нужны теперь? Воздух в доме был на удивление теплым, даже сейчас, в десятом лунном месяце, но все равно, моя кожа покрылась мурашками, когда Снежный Цветок провела по ней мокрым кусочком ткани.

Но как я могу произнести эти слова, чтобы они не звучали как слова мужа? Когда я посмотрела на нее то увидела, что ее бледная кожа — всегда такая красивая — начала грубеть и темнеть. Ее руки — всегда такие гладкие — стали шершавыми. Вокруг глаз и над верхней губой появились морщинки. Ее волосы были стянуты в тугой пучок на затылке. Я увидела седые волоски. Ей было столько же, сколько и мне — тридцать два года. Женщины в нашем уезде часто не доживают и до сорока лет, но я только что проводила свою свекровь в загробный мир, а она выглядела еще очень красивой для женщины, достигшей пятидесяти одного года.

Этим вечером на обед снова была свинина.

Я еще не вполне осознала это, но внешний мир — буйный мир мужчин — уже вторгался в жизнь Снежного Цветка и в мою жизнь тоже. На вторую ночь нас разбудил страшный шум. Мы все выскочили в главную комнату и в страхе сгрудились там, даже мясник. Комната была наполнена дымом.

Дом — а может быть и вся деревня — горел. На нас сыпались пепел и пыль. В ушах стоял звон лязгающего металла и топот лошадиных копыт. В темноте ночи мы никак не могли понять, что происходит. Захватило ли бедствие только одну деревню или все обстояло гораздо хуже?

Мы не поняли всего несчастья, свалившегося на нас, пока люди из деревень, расположенных за нашей, не начали убегать, оставив свои дома под защитой холмов. На утро из окна Снежного Цветка мы увидели их — мужчин, женщин и детей — на повозках, запряженных быками, или на ручных тележках, идущих пешком или едущих на пони. Мясник выбежал за околицу и крикнул в этот поток беженцев:

«Что происходит? Война?»

Ему ответили чьи-то голоса:

«Император послал приказ в город Юнмин, чтобы наш правитель выступил против тайпинов!»

«Уже прибыли императорские войска, чтобы разогнать мятежников!»

Мясник сложил ладони рупором и крикнул: «Что же нам делать?»

«Бегите!»

«Здесь скоро будет бой!»

Я окаменела, ошеломленная, охваченная паникой. Почему мой муж не приехал за мной? Снова я ругала себя за то, что выбрала именно это время — после всех этих долгих лет — для посещения Снежного Цветка. Но таков характер судьбы. Вы делаете хороший и разумный выбор, а у богов относительно вас совсем иные планы.

Я помогла Снежному Цветку собрать вещи для нее и для детей. Мы пошли на кухню и набрали большой мешок риса, взяли чай и воду для питья и лечения ран. Потом мы свернули четыре ее свадебных одеяла в тугие узлы и сложили их у двери. Когда все было готово, я переоделась в свой шелковый костюм, вышла на помост перед домом и стала ждать своего мужа, но он не пришел. Я смотрела на дорогу, ведущую в Тункоу. По ней тоже двигался поток беженцев, только они шли не в направлении холмов, а через поля, к Юнмину. Два потока людей: один, текущий в холмы, другой — в город, — смутили меня. Разве Снежный Цветок не говорила всегда, что холмы — это руки, обнимающие нас? Если это так, то почему люди из Тункоу идут в противоположном направлении?

Ближе к вечеру я увидела паланкин, отделившийся от группы людей из Тункоу и направляющийся к Цзиньтяню. Я знала, что он идет за мной, но мясник отказался ждать.

«Пора уходить!» — заорал он.

Я хотела остаться и подождать, чтобы моя семья забрала меня отсюда. Мясник ответил отказом.

«Тогда я пойду навстречу паланкину», — сказала я. Так часто, сидя у своего зарешеченного окна, я представляла себе, как иду по этой дороге. Разве я не могу сейчас пойти навстречу своей семье?

Мясник рубанул рукой воздух, чтобы помешать мне произнести хотя бы еще слово. «Сюда идет много мужчин. Ты знаешь, что они сделают с одинокой женщиной? Ты знаешь, что сделает со мной твоя семья, если с тобой что-то случится?»

«Но…»

«Лилия, — вмешалась Снежный Цветок, — поедем с нами. Мы уйдем всего на несколько часов, а потом пошлем весточку твоей семье. Лучше быть в безопасном месте».

Мясник посадил свою мать, жену, младших детей и меня на тележку. Когда он вместе со старшим сыном начали толкать тележку, я оглянулась на поля за Цзиньтянем. Там в воздух поднимались языки пламени и клубы дыма.

Снежный Цветок постоянно давала воду мужу и старшему сыну. Стояла глубокая осень, и когда солнце село, нам всем стало холодно, но муж Снежного Цветка и ее старший сын обливались потом, как в середине жаркого дня. Весенняя Луна спрыгнула с тележки вместе со своим младшим братом, хотя ее и не просили об этом. Она несла его на бедре, а потом посадила на спину. В конце концов, она поставила мальчика на землю, взяла его за руку, а другой рукой уцепилась за тележку.

Мясник заверил свою жену и мать, что мы вскоре остановимся, но мы этого не сделали. В эту ночь мы были всего лишь частью потока несчастных беженцев. К рассвету, к тому времени, когда тьма сгущается сильнее, мы одолели первый крутой холм. Лицо мясника напряглось, вены вздулись, его руки дрожали от напряжения, когда он пытался толкать тележку вверх на холм. Наконец он сдался и свалился без сил на землю. Снежный Цветок соскользнула к краю тележки, свесила ноги, помедлила немного и слезла на землю. Она посмотрела на меня. Я оглянулась назад. Небо позади нас было красным от пламени. Звуки, которые доносил до нас ветер, заставили меня соскочить с тележки. Мы со Снежным Цветком привязали к спинам по два одеяла. Мясник забросил мешок с рисом на плечо, а дети взяли столько продуктов, сколько могли унести. До меня начало кое-что доходить. Если мы собирались уйти из деревни всего на несколько часов, зачем мы взяли с собой столько продуктов? Я не видела своего мужа и детей несколько дней, а теперь еще оказалась здесь, во власти стихий, с мясником. Я приложила ладони к лицу, стараясь сосредоточиться. Я не могла позволить, чтобы кто-то заметил мою слабость.

Мы присоединились к остальным беженцам. Снежный Цветок и я взяли мать мясника под руки и тащили ее вверх по холму. Она тянула нас вниз, и как это подходило ее крысиной натуре! Когда Будда пожелал, чтобы крыса распространяла его учение, хитрое создание попыталось оседлать лошадь. Лошадь мудро отказалась, и с тех пор эти два знака плохо сочетаются между собой. Но на той жуткой дороге в ту страшную ночь что мы, две лошади, могли поделать?

У людей вокруг нас были угрюмые лица. Они покинули свои дома и свое хозяйство, а теперь гадали, не вернутся ли они к куче пепла. По лицам женщин текли слезы и от страха, и от боли в ногах от непривычной ходьбы, ведь в ту ночь мы прошли больше, чем за всю свою жизнь после бинтования. Дети даже не жаловались. Они были слишком напуганы. Мы только начали наш побег.

На следующий день после полудня — а мы еще ни разу не остановились — дорога сузилась и превратилась в тропинку, которая поднималась вверх все круче и круче. Слишком многое ранило наши глаза. Слишком многое терзало слух. Иногда мы проходили мимо стариков и старух, которые присели отдохнуть и никогда уже не поднялись на ноги. Я даже не могла представить себе, чтобы в нашем уезде люди могли вот так бросить своих родителей. Часто, проходя мимо, мы слышали их последние слова, обращенные к сыну или дочери, их последнюю просьбу: «Оставь меня. Вернешься, когда все это закончится». Или: «Продолжай идти. Береги сыновей. Не забудь поставить для меня жертвенник на праздник Весны». Каждый раз, когда я слышала подобные речи, я вспоминала мою мать. Она не смогла бы проделать этот путь, опираясь только на свою палку. Попросила бы она оставить ее здесь? Покинул бы ее Папа? А Старший Брат?

Мои ноги болели так же сильно, как во время бинтования, боль пронзала их при каждом моем шаге. Но мне еще повезло. Я видела женщин моего возраста и моложе — женщин в их годы риса-и-соли, — чьи ноги были разбиты от долгой ходьбы или изранены о камни. От щиколоток и выше их ноги были целы, но эти женщины уже не могли ходить. Они лежали на земле, не двигаясь, только плача, ожидая смерти от жажды, голода или холода. Но мы проходили мимо, не оглядываясь назад, пряча стыд в наших пустых сердцах, стараясь не слышать стонов ужаса и боли.

Когда настала вторая ночь и темнота окутала нас, отчаяние охватило наши души. Люди бросали свои пожитки. Дети и взрослые отбивались от своих семей, теряя их навеки. Мужья разыскивали своих жен. Матери призывали своих детей. Была поздняя осень, время, когда дочерям начали бинтовать ноги, и мы часто видели маленьких девочек, у которых недавно сломались косточки стоп, — их теперь бросали, как бросали продукты, одежду, воду, переносные алтари, свадебные подарки и семейные драгоценности. Мы видели маленьких мальчиков — третьих, четвертых или пятых сыновей, — которые просили проходивших мимо людей о помощи. Но как ты можешь помочь другим, если должна идти, одной рукой крепко сжимая ручку своего ребенка, а за другую тебя крепко держит твой муж? Когда боишься за свою жизнь, не думаешь о других. Ты думаешь только о тех, кого любишь, но даже им ты не можешь помочь.

Не было колоколов, которые сообщили время, но уже стемнело, и мы смертельно устали. Мы шли уже более тридцати шести часов — без отдыха, без еды, только время от времени делали глоток воды. До нас начали доноситься ужасные протяжные стоны. Мы не могли представить себе, кто их издавал. Становилось все холоднее.

На листьях и ветвях деревьев выступил иней. На Снежном Цветке был ее наряд из синего хлопка, а на мне — мой шелк. Это не могло спасти нас от надвигающегося холода. Камни под нашими ногами стали скользкими. Я была уверена, что мои ноги кровоточат, потому что чувствовала странное тепло. И все же мы продолжали идти. Мать мясника шаталась, а мы поддерживали ее с двух сторон. Она была старой и слабой, но ее крысиная натура обладала волей к жизни.

Тропинка совсем сузилась. Гора справа — я уже не могла бы назвать ее холмом — поднималась так круто, что касалась наших плеч, когда мы друг за другом тянулись вдоль нее по троне, не превышавшей трети метра в ширину. Слева зияла темная пропасть. Я не могла увидеть, что было внизу. А на тропе впереди и позади нас было множество женщин с перебинтованными ногами. Мы походили на цветы в бурю. У нас болели не только стопы. Мускулы наших ног, которым никогда не приходилось так много трудиться, дрожали, их мучили спазмы.

Около часа мы брели вслед за одной семьей — отцом, матерью и тремя детьми, — пока женщина не подскользнулась на камне и не упала в темную яму под нашими ногами. Ее крик был громким и долгим, а потом внезапно оборвался. Всю ночь мы слышали подобные предсмертные крики. После этого я шла лицом к горе, цепляясь руками за траву и раня их об острые камни, выступавшие из скалы. Я изо всех сил старалась не стать еще одним предсмертным криком в ночи.

Мы добрались до большой укромной впадины. Вокруг нас вздымались силуэты гор. Кое-где горели слабые огни. Мы находились на высоте, но в этом убежище тайпины не могли увидеть наших костров, во всяком случае, мы на это надеялись. И мы тоже спустились во впадину.

Возможно, потому что со мной не было моей семьи, я видела в свете костров только детские лица. Их глаза был тусклыми и пустыми. Может быть, они потеряли бабушку или дедушку. Может быть, они потеряли мать или сестру. Все они были напуганы. Никому и никогда не следует видеть детей в таком состоянии.

Мы остановились, когда Снежный Цветок увидела три семьи из Цзиньтяня, которые нашли укромное место под большим деревом. Они увидели у мясника на спине большой мешок риса и потеснились, чтобы дать нам развести костер. Как только я села, вытянув руки и ноги к огню, они начали гореть, но не от жара, а оттого, что замерзшие кости и мускулы начали оттаивать.

Мы со Снежным Цветком принялись растирать руки ее детям. Они тихо плакали, даже старший мальчик. Мы уложили их всех вместе и укрыли одеялом. Снежный Цветок и я устроились под другим, в то время как ее свекровь забрала целое одеяло себе. Последнее одеяло досталось мяснику. Он махнул, разрешая нам отдохнуть. Потом отвел одного из цзиньтяньцев в сторону, прошептал ему что-то и кивнул. Он подошел к нам и опустился на колени рядом со Снежным Цветком.

«Я пойду поищу хворост», — сказал он.

Снежный Цветок схватила его за руку. «Не уходи! Не оставляй нас!»

«Без огня мы не переживем эту ночь, — сказал он. — Разве ты не чувствуешь? Скоро пойдет снег». Он осторожно разжал ее пальцы. «Наши соседи присмотрят за вами, пока меня не будет. Не бойся. И если тебе будет нужно, — тут он понизил голос, — отодвинь этих людей подальше от огня. Освободи место для себя и своей подруги. Ты можешь это сделать».

А я подумала: даже если она и не сможет, то я не позволю себе умереть здесь без моей семьи.

Как ни велика была наша усталость, мы были слишком испуганы, чтобы уснуть или даже закрыть глаза. Мы проголодались, и нам хотелось пить. В нашем маленьком кружке, собравшемся у костра, были женщины — замужние названые сестры, как я потом узнала, — и они решили развлечь нас историей. Они ее пели. Забавно, хотя моя свекровь была очень сведуща в нушу — возможно, потому что знала такое множество иероглифов, — она не придавала большого значения пению или рассказу историй нараспев. Ей было интереснее составить совершенное письмо или сочинить красивое стихотворение, чем развлечь или утешить себя песней. Поэтому мне и другим ее невесткам приходилось отказываться от многих старинных песен, с которыми мы выросли. В любом случае та история, которую эти женщины пели, была мне знакома, хотя я не слышала ее с детства. В ней рассказывалось о народе Яо, об их первом доме и об их самоотверженной борьбе за независимость.

«Мы — народ Яо, — начала Лотос, женщина лет на десять старше меня. — В древности Гао Синь, добрый и благодетельный император, подвергся нападению со стороны злого и честолюбивого военачальника. Паньху — паршивый приблудный пес — услышал о трудном положении императора и вызвал военачальника на бой. Он выиграл битву и получил руку дочери императора. Паньху был счастлив, но его нареченная была в ужасе. Она не хотела выходить замуж за пса. Однако она обязана была исполнить свой долг, поэтому они с Паньху убежали в горы, где она родила двенадцать детей — самых первых людей Яо. Когда они подросли, то выстроили город, названый Цяньцзядун, — Пещера Тысячи Семей».

Первая часть истории закончилась, и другая женщина по имени Ива подхватила рассказ. Снежный Цветок, сидевшая рядом со мной, слегка поежилась. Вспомнила ли она, как мы слушали Старшую Сестру и ее названых сестер или Маму и Тетю, когда они пели эту песню о происхождении нашего народа?

«Было ли на свете место, где так много воды и хорошей земли? — пропела Ива. — Могло ли быть место, более защищенное от захватчиков, ведь оно было скрыто, и к нему вел только один проход сквозь пещеры? Цяньцзядун хранил много чудес для народа Яо. Но такое благословенное место не может существовать вечно».

Послышались стихи, которые пели женщины, сидевшие у других костров. Мужчинам следовало бы прекратить наше пение, потому что мятежники могли услышать нас, но чистые женские голоса придавали всем нам силу и мужество.

Ива продолжала: «Много поколений родилось и умерло, и во времена династии Юань один человек из местных правителей, храбрый исследователь, преодолел проход и нашел народ Яо. Все были великолепно одеты. Все были упитанными благодаря плодородию их земли. Услышав об этом соблазнительном месте, император — жадный и неблагодарный — потребовал от народа Яо платить высокие налоги».

На наши лица и волосы начали падать первые снежинки. Снежный Цветок взяла меня под руку и высоким голосом пропела следующую часть истории. «Зачем нам платить? — удивлялись люди Яо». Ее голос дрожал от холода. «На верху горы, которая защищала их деревню от захватчиков, они построили каменную стену. Император послал троих сборщиков налогов в пещеру для переговоров. Те не вернулись. Император послал еще троих…»

Женщины у нашего костра подхватили: «Они не вернулись».

«Император послал следующих». Голос Снежного Цветка набирал силу. Я никогда не слышала, чтобы она так пела. Ее чистый и красивый голос летел над горами. Если мятежники и услышали бы ее, они бы убежали, опасаясь духа лисицы.

«Они не вернулись», — повторили мы припев.

«Император послал войско. Началась кровавая осада. Многие из людей Яо погибли — мужчины, женщины, дети. Что делать? Их предводитель взял рог буйвола и разделил его на двенадцать частей. Эти части он отдал разным группам своих людей и приказал им рассеяться по стране и жить».

«Рассеяться и жить», — повторили мы.

«Вот так народ Яо пришел в долины и горы, в эту провинцию и в другие», — закончила Снежный Цветок.

Цвет Сливы, самая младшая из нас, допела конец истории: «Говорят, через пятьсот лет люди Яо, где бы они ни находились, снова пройдут сквозь пещеры, сложат все части рога и восстановят наш зачарованный дом. Это время скоро придет».

Прошло много лет с тех пор, как я слышала эту историю, и я не знала, что мне думать. Люди Яо верили, что они в безопасности, пока их охраняет гора, их каменная стена и тайная пещера, но это было не так. Теперь же я думала о том, кто придет в нашу впадину первым и что случится потом. Тайпины могут попытаться завоевать нас, а армия Хунаня может принять нас за мятежников. Неужели мы проиграли битву, как наши предки? Сможем ли мы вернуться в наши дома? Я думала о тайпинах, которые — как и народ Яо — восстали против высоких налогов и гнета землевладельцев. Были ли они правы? Надо ли нам присоединиться к ним? Не оскверняем ли мы наших предков своим неуважением?

В эту ночь никто из нас не спал.