Глава 7

Конрад с детства ненавидел Рождество, потому что этот праздник ассоциировался с одиночеством, как, впрочем, и все остальные. Просто в Рождество он ощущал себя лишним более, чем обычно. Он вспоминал юные годы, когда мама забирала его из пансиона на время зимних каникул, оставляла на попечение экономки, а сама исчезала со своим очередным мужем или любовником. В рождественское утро она звонила с островов в Карибском море или в Индийском океане, поздравляла и говорила, где лежит подарок, который Пер Ноэль оставил для «Конни-сыночка». Чаще всего это оказывалась большая коробка с какой-нибудь игрушкой, дорогой и ненужной. Когда Конраду исполнилось тринадцать, у Пер Ноэля истощилась фантазия, и он стал оставлять для мальчика деньги в конверте, лежащем на каминной полке. Сам, мол, купишь, что пожелаешь. Также в Рождество звонил дед и приглашал провести с ним и старшим братом Конрада несколько дней во время летних каникул. Это и был подарок старика, который, как и Пер Ноэль, особо не заморачивался, размышляя, чем удивить подростка в главный праздник года.

Конрад никогда не спрашивал у Этьена, отчего тот избегает встреч с ним, а в те редкие моменты, когда они встречались, предпочитает держать дистанцию. Этьен не выказывал неприязни к мальчику, не ругал его за проделки и дрянное поведение в пансионе, не проявлял ни душевной, ни материальной щедрости, как со старшим братом Конрада, был всегда холоден и далек. Подобное отстраненное поведение вызывало обиду. Мальчик не понимал, отчего дед «держит его в стороне», почему не обнимает, не разговаривает на «серьезные и не очень» темы, за что так сух и безучастен. И если вечно отсутствующей матери он находил оправдание, считая, что она просто пытается наладить личную жизнь, потому и проводит все свободное время с кандидатами, подходящими на роль нового мужа, то к деду испытывал лишь злость. Особенную досаду вызывал взгляд старика, когда он смотрел не на Конрада, а сквозь него, делая вид, будто не замечает. Словно младший сын единственной дочери был настолько противен, что видеть его не хотелось.

Начиная с пятнадцати лет, когда Конрад окончательно утвердился в мысли, что близкие вовсе не нуждаются в нем, он просто озвучивал матери сумму, которую намерен получить от Пер Ноэля, и со своим лучшим другом устраивал настоящий «взрослый» праздник. Альпы и лыжи, Париж и шлюхи, Карибы и травка — веселое было время. Все казалось новым и интересным. Конрад вспомнил, как их с Микки, когда им еще не исполнилось семнадцать, арестовали в аэропорту, обнаружив, что паспорта, которые предоставили парни, поддельные. Они много раз пользовались этими «нужными» документами, снимая номер в отеле, покупая билеты на самолет, выпивку в магазине. Паспорта были неплохого качества, дорого стоили и ни разу не подводили, к тому же все верили, будто парням уже исполнилось двадцать, так как оба выглядели старше своих лет, наверное, оттого, что слишком рано стали взрослыми. Но в тот день некий дотошный таможенник испортил парням праздник, неизвестно каким образом обнаружив подделку.

Когда дед приехал за внуком-аферистом в полицейский участок, Конрад впервые испугался, уж очень злым выглядел старик. Этьен действительно не мелочился, выказывая свой гнев. Тем же вечером Конрад услышал много нелестного о своем характере и умственных способностях, к тому же получил пощечину. Она стала единственной, впредь старик никогда не поднимал руку на младшего внука, в какие бы передряги тот ни попадал, но хлесткий звук удара Конрад помнил до сих пор. После он жаловался лучшему другу на то, что его лишили карманных денег на полгода, и главное, на ни с чем не сравнимое унижение, которое он испытал, видя презрение в глазах деда. И Микки понимал его, будучи таким же отщепенцем в своей семье, как и Конни.

Сын эритрейца — он был огромным черным пятном на белой репутации австрийского аристократа, деда Микки, который не смог принять и тем более полюбить «цветного» мальчишку. Старик умер два месяца назад и, как предсказывал Микки, не оставил ни цента из огромного состояния своему старшему внуку. Родственники даже забыли предупредить «ниггера», так «ласково» называли Микки в кругу семьи, о кончине «плюгавого расиста», так уже сам Микки звал «любимого» деда, о смерти которого узнал из прессы.

Конрад отвлекся от воспоминаний о своей бурной юности. Он не любил возвращаться в прошлое и уж тем более никогда не занимался анализом произошедшего с ним, считая это ненужной тратой времени. Ушедшего не вернуть, ошибок не исправить, поэтому бесполезная самокритика и глупые раскопки залежей памяти не могли принести ничего хорошего. К тому же Конрад ни о чем не жалел, следовательно, ни в чем себя не упрекал. Обстоятельства складывались так, что иное поведение было бы губительным для него. Значит, все, что он делал, было правильным. Обычно на этой мысли Конрад заканчивал размышления о прошлом. Душа пребывала в спокойствии, настроение было ровным, уверенность непоколебимой. Но сегодня все пошло не по плану: чувства вышли из-под контроля, и он не мог справиться с охватившим его волнением.

Показная мишура города раздражала. Яркие огни, гирлянды, празднично украшенные деревья — все это сводило с ума. Прищурившись, Конрад наблюдал из окна машины за людьми, такими мерзко позитивными и необоснованно веселыми, чувствуя, как закипает изнутри. В Рождество все люди выглядят одинаково: рты улыбаются, в глазах светится надежда, душа ожидает волшебства. «Чуда не произойдет, — усмехался Конрад, рассматривая незнакомые лица. — Не обольщайтесь, идиоты, скоро магия праздника испарится, и вы снова превратитесь в невротиков, загнанных жизнью в угол». Мысленно пожелав прохожим всего самого плохого, старости, бедности и болезней, он вдруг почувствовал облегчение, а после и вовсе радостно улыбнулся, вспомнив о Полине.

Встреча с ней была неожиданной, но очень подняла настроение. Конрад любил приводить людей в смятение, наслаждался растерянностью на их лицах, смеялся, когда они начинали нервничать, говорили глупости и совершали неразумные поступки. Полина не была исключением. Она испугалась, увидев его, ведь он застал ее в очень интимный момент тоски по прошлому, потом начала защищаться по-женски наивно и смешно. Прокрутив в голове их короткий разговор, большую часть которого заняли взаимные насмешки, Конрад отчетливо воспроизвел в памяти лицо Полины и усмехнулся. Она невероятно привлекала его, но даже под пытками он ни за что не признался бы об этом вслух. Огромные серые глаза пленяли, губы призывали к поцелую, тонкое тело хотелось обнять и не отпускать от себя ни на мгновение. Полина была нежной, но страстной, что вызывало особое влечение.

Конрад редко встречал женщин, в которых сочетались бы эти два качества. Чаще всего, когда природа награждала девушку нежностью, она отнимала у нее чувственность. Девушка была ласковой, покорной, хрупкой, слабой и пресной. В таких полностью отсутствовал огонь, присущий страстным женщинам, которые, в свою очередь, были лишены мягкости, пугали жесткостью и силой духа. А вот сочетание подобных контрастных качеств было настолько редким, что приводило в смятение и, разумеется, вызывало желание обладать этой необычной, ни на кого не похожей особой. Гармония силы и слабости в женщине, не сомневался Конрад, всегда будет привлекать мужчин, его в том числе. Но эти дамы несут в себе страшную опасность, ибо сначала ими увлекаешься, после незаметно растворяешься в них, а в итоге лишаешься контроля над собой, так как любовь становится настолько сильной, что затмевает все остальные чувства, заставляя терять голову. Конрад был свидетелем трансформации, когда мужчина утрачивал присущую ему мудрость и превращался в неразумное существо, которым руководили гнев и ревность. Это пугало его, заставляло сторониться умных, красивых и женственных особ, но все же он восхищался ими. К счастью, подобные женщины были исключением, нежели правилом. К несчастью, Конрад был знаком с двумя такими «экземплярами». Первой являлась Полина, вызывающая страстное физическое желание. Второй была ее белокурая подруга, нежная, но твердая, как кремень. Они обладали схожими характерами, но вместе с тем явно отличались друг от друга. Конрад мог с легкостью предсказать поведение Полины, так как все ее действия были проникнуты любовью к близким и желанием их защитить. Однако столь благородные мотивы одновременно являлись слабым местом Полины. Она превращалась в тигрицу, защищая своих родных, но вместе с тем никогда не теряла присущую ей мягкость и способность к состраданию. В этом и заключалась ее главная ошибка, считал Конрад, так как жалость делает человека слабым, а снисходительность, как следствие душевной мягкости, и вовсе приводит к плачевным последствиям. Именно поэтому Полина столько раз проигрывала в жизни и еще не раз проиграет, так как ничему не научилась. Тоня также была готова на многое ради любимых, но она кардинально отличалась от подруги одним качеством, которое пугало и завораживало Конрада. За томной поволокой глаз, легкой улыбкой, плавными движениями тела и теплым голосом скрывалось крайне суровое сердце. Конрад был не только свидетелем, но и исполнителем заказа мадемуазель Арлановой, которая, не колеблясь, приговорила к смерти двух людей, только бы сохранить жизнь Полины. Эта дама, так же как и ее подруга, преследовала благородные мотивы, защищая своих любимых, но, в отличие от Полины, Тоня умела отключать жалость и быстро принимала жесткие решения, что делало ее сильным и очень опасным противником. Именно поэтому «воевать» с Полиной, мягкой, душевной, а потому неопасной, было забавно, а с Тоней, твердой в своей безжалостности, — страшно.

— Мсье Адлер, мы приехали, — послышался голос водителя, который быстро вернул в реальный мир, избавив от тягостных и одновременно приятных размышлений.

— Спасибо, на сегодня вы свободны, — Конрад вышел из машины и с шумом вдохнул холодный воздух. — Заберите меня завтра в десять, — добавил он, обращаясь к охраннику, и посмотрел на верхний этаж дома, где находилась квартира, которую Люк подарил ему два месяца назад.

Ремонт в ней закончился недавно, и лишь позавчера привезли последнюю мебель, поэтому Конрад еще не успел привыкнуть к своему новому дому. К тому же такое понятие, как «родное гнездо», было ему незнакомо, ведь он никогда не имел личной собственности и тем более не прирастал к какому-либо месту корнями. Вся жизнь Конрада прошла «в пути», и подобное положение вещей его вполне устраивало. Но, видимо, пришло время остановиться и понять, что это такое — жить долго в одном городе.

Внимательно разглядывая окна квартиры и прислушиваясь к своим ощущениям, он тихо вздохнул, удивленный тем, что испытывает радость, возвращаясь домой. К тому же в гостиной горел свет, а это означало лишь одно — его ждут. Уже направляясь ко входу, он остановился, с любопытством проследив за машиной, медленно припарковавшейся на небольшой стоянке перед домом. Дверца с водительской стороны открылась, и на улицу выскочил высокий мужчина в изящном пальто, выгодно подчеркивающем его атлетическую фигуру. Колючий взгляд его на секунду задержался на Конраде, он пристально оценил окружающую обстановку и лишь после этого сделал шаг к задней дверце автомобиля и открыл ее. Из машины вышел Люк, отдал тихие указания, затем быстро направился к Конраду.

— Не ожидал увидеть тебя сегодня, — сказал Конрад, отвечая на рукопожатие. — Разве ты не должен веселиться на рождественском приеме? Танцевать с первой дамой страны, трепаться с министрами… что еще делают на президентских вечеринках?

— Скучают, — просто ответил Люк. — В этом году решили не устраивать торжественный обед, поэтому я разрешил себе немного задержаться. Выпью с вами пару стаканов виски, как раз успею к началу аукциона и танцам. Трезвому там находиться совершенно невозможно.

— Какой аукцион? — Конрад открыл перед братом дверь, вежливо пропустив вперед.

— Обычный. Продажа всякой мелочи под видом благотворительности, но по сути — сбор денег на нужды правительства.

— А почему ты один? Разве на таких мероприятиях принято появляться в одиночестве?

— Заберу свою спутницу по дороге в «Риц», — усмехнулся Люк. — Прием пройдет в одном из залов отеля.

— А-а, — понимающе протянул Конрад. — Значит, тебе уже доложили о прибытии Полины. Мне Флавьен позвонил сразу же, как она заселилась в номер.

— Думал, ты сообщишь мне лично.

— Зачем? — удивился Конрад. — Твои ребята и без моей помощи прекрасно справляются с наблюдением за женой.

— Бывшей женой, — мягко поправил брата Люк и нажал на кнопку звонка.

— У меня есть ключ, — пробурчал Конрад. — Микки, наверное, в штаны наложил от неожиданности. Он ведь знает, что я не стал бы звонить, значит, за дверью стоит посторонний. Поверь, он очень не любит незнакомцев.

— Я вас слышу, — донеслось из квартиры, на пороге показался красавец-мулат, он вытирал руки о передник, повязанный на бедрах, и улыбался. — Как насчет позднего ужина?

— Только не говори, что сам готовил, — сказал Конрад, прошел внутрь и, сняв пальто, небрежно бросил его на банкетку у стены. — Ты — самый дерьмовый повар из тех, кого я знаю.

— Что с ним? — Микки повернулся к Люку и округлил глаза, но тот развел руками, показывая, что не имеет к плохому настроению брата никакого отношения. — Эй, отчего вы такие злые? Разве вы мне не рады?

— Рады, — Люк хлопнул Микки по плечу и, пройдя в гостиную, огляделся. — Неплохо, — оценил он интерьер в светлых тонах, элегантную мебель и темно-вишневый, почти черный пол. — Что на ужин, Мик? — деловито поинтересовался он, посмотрев на стол, сервированный на две персоны.

— Не знал, что ты придешь, — быстро отчитался Микки. — Конни сказал, что ты будешь занят вечером… Поставлю сейчас еще один прибор, — неожиданно, как престарелая мать семейства, засуетился он, чем вызвал улыбку на губах у мужчин. — Еда простая. Мясо, салат, вино. Заказ, кстати, привезли из ресторана двадцать минут назад. Это я для Конрада говорю, чтобы он не боялся отравления. А на десерт — трюфельное пирожное, купил по дороге из аэропорта в кондитерской у мадам Лежье.

— Старуха еще держит свое кафе? — удивился Люк, расстегнул пальто и, в отличие от Конрада, аккуратно повесил его на вешалку у двери.

— Теперь всем занимается ее дочь, — Конрад ответил вместо Микки, который направился в кухню. — Такая же страшная, как и мамаша. Нос крючком, рот широкий и узкий, а задница словно тумбочка. Но добрая… — Он в удивлении приподнял брови. — Не понимаю, как внешность ведьмы может сочетаться с таким чудесным характером? Насмешка природы — это единственное объяснение.

— Лучше, когда женщина красива снаружи, но гадкая внутри? — деловито поинтересовался Микки, снова появившись в комнате. — О чем это я? — фыркнул он и рассмеялся. — Конечно, лучше! Да пусть она хоть тысячу раз будет ведьмой, главное, чтобы фигура была аппетитной и лицо привлекательным. Плевать на характер! У меня член должен подниматься от одного взгляда на нее. Кстати, о членах, — Микки протянул Люку бутылку и подбородком указал на штопор, лежащий на столе, — когда ты вернешь меня домой? Я устал изображать влюбленного идиота. Мой парень изнывает по нормальному сексу, без этих соплей и сантиментов. Кофе в постель, поцелуйчики, — кривлялся Микки, изображая свои отношения с Моникой, — гребаные признания в любви… Мне надоело быть идеальным, я хочу стать собой, трахаться с бабой, потому что я ее хочу, а не потому, что так нужно. И менять их так часто, как хочется.

— Только не говори, что хранил Монике верность, — тихо рассмеялся Конрад.

— Так меня больше ни на кого не хватало! Она же ненасытная. Такое чувство, будто до меня ее никто не… — Микки грязно выругался, вызвав громкий смех у мужчин, внимательно слушающих его жалобы. — Эй! Я не шучу. Больше не могу пичкать себя «хреноподнимательными» таблетками.

— Даже до этого дошло? — Люк бросил на него лукавый взгляд. — Я, например, считаю Монику привлекательной. К тому же она интересна в общении, эрудирована. И у нее хорошее чувство юмора.

— Так сам бы ее и обрабатывал, — нагло заявил Микки, сделал большой глоток вина и внезапно успокоился, будто не злился вовсе. — Теперь без шуток. Я не смогу долго улыбаться Фрейманам. Выдохся. Да и, похоже, блондинка начала что-то подозревать. Недавно пыталась прощупать меня и мой хрен заодно.

— Ты не поддался? — поинтересовался Конрад.

— Едва не завалил ее при всех на столе.

— Можешь не возвращаться в Лондон, — сказал Люк, положив себе в тарелку салат. — Все, что мог, ты сделал. Благодарю за помощь.

— Словами? — Микки игриво приподнял бровь, намекая, что ожидает признательность иного рода. — Шучу, — причмокнул он губами, заметив недовольство, промелькнувшее в глазах Люка.

— Как тебе удалось так ловко подобраться к бухгалтерии Майкла и Ребекки? — спросил Конрад.

— Они не запирают кабинет в доме, где хранят отчетность. Наивно доверяют друг другу. Вот я и воспользовался этой глупостью.

— Очень опрометчиво, но весьма полезно для нас, — Конрад отодвинул тарелку, не притронувшись к еде.

— Не голоден? — спросил Люк.

— Нет настроения.

— Зато мой аппетит не пропадает ни при каких обстоятельствах, — Микки ловко подцепил вилкой мясо с тарелки Конрада и переложил на свою. — Вина, — взмахнул он рукой. — Что теперь?

— Полина здесь, — ответил Люк, поднялся из-за стола и остановился у окна. — Значит, все идет по плану, — задумчиво проговорил он.

— Не вскроешь карты? — Конрад подошел к брату.

— Тебе известна моя цель. Стоит ли повторять?

— Не обязательно. Просто мне кажется, что ты напрасно…

Он не закончил, так как Люк взял его за плечо и крепко сжал пальцы, призывая к молчанию.

— Прости, — наклонил голову Конрад. — Не мне указывать тебе, как поступать.

— Именно, брат, — улыбнулся Люк, подошел к столу и поднял бокал. — С возвращением, Микки. — Он сделал глоток вина и, кивнув мужчинам, направился к двери.

— Натянут, как тетива, — прошептал Микки, глядя ему в спину. — За что он ее так любит?

— Ты же столько месяцев находился рядом с ней. Неужели не понял?

— Поверь, ничего необычного не нахожу, — честно признался Микки. — Симпатичная, нежная, красиво улыбается, острая на язык. Злая, но не мстительная. Страстная, любящая. — Прикусив губу, он усмехнулся. — Особенная. Как и все остальные женщины этой семьи. Знаешь, на самом деле мне нравится Моника. Она такая трогательная, не похожая на других дамочек, с которыми я спал.

— Почему при Люке постеснялся сказать об этом?

— Он не поймет, — нахмурился Микки.

— Ты влюблен?!

— Нет, конечно! Черт! — вскочил Микки и прошелся по комнате. — Не влюблен, — уже уверенно произнес он. — Но мне жаль ее… она расстроится, когда я не вернусь. Будет плакать.

— Этого не избежать. Женщины всегда плачут, когда не получают желаемое.

Конрад выглянул в окно, наблюдая за тем, как «Мерседес» подъехал к парадному входу и из него вышел Жак Руа, шеф охраны Люка, терпеливо ожидая, когда босс спустится вниз. Затем он заботливо открыл перед ним дверцу, огляделся и быстро устроился на переднем сиденье. Автомобиль медленно тронулся и исчез за углом дома.

— Конни, а ты когда-нибудь любил?

— Семейство Фрейманов оказало на тебя плохое влияние, — злобно улыбнулся Конрад. — Ты стал сентиментальным, и это не к лицу мужчине. Поэтому я сделаю вид, что не слышал этого тупого вопроса. К тому же ты знаешь ответ.

— Знаю, — согласился Микки. — Мы же дружим с детства, и я был свидетелем всех твоих отношений.

— Каких отношений? — удивился Конрад.

— Ты все верно понял. Я говорю о серьезных отношениях, которых у тебя никогда не было. Ты ни одну не любил.

— А стоило?

— Вспоминая твоих пассий, не вижу достойной. Только Полина разве что удовлетворяет всем критериям. Но с ней у тебя ничего не получилось бы, слишком уж вы разные. Она — чувственная и благородная, ты — беспринципный и холодный. Хотя я помню, каким довольным ты был, когда уложил ее в постель. Даже счастливым. Признайся, она могла быть…

— Уймись, — прервал друга Конрад. — И не вздумай сказать об этой интрижке Люку. Он меня с землей сровняет, узнав, что я был любовником Полины.

— Я похож на идиота? — возмутился Микки. — Мне кажется, за много лет дружбы с тобой я прекрасно усвоил, когда и с кем, но главное, о чем нужно говорить, — он подошел к Конраду и хлопнул его по плечу. — Знаешь, я рад, что у меня нет братьев. О сестрах и вовсе не говорю, потому что с ними одни хлопоты.

— У тебя есть кузены, — напомнил Конрад.

— С которыми я в последний раз общался, когда мне исполнилось восемнадцать, — Микки прищурился, словно что-то вспоминая. — Помнишь Габи?

— Дочь твоего дяди? Блондинка с отличной фигурой? Та, которую ты поимел в спальне своего деда?

— Да, — причмокнул губами Микки. — Признаюсь, я еще не раз залез бы к ней в трусики. Кузены — это, конечно, хорошо. Особенно кузины. Но иметь родных братьев и сестер… Глядя на вас с Люком, я благодарю небо за то, что у меня никого нет. Это ужасно — быть всегда на вторых ролях.

— Согласен, но это — жизнь, — глубоко вздохнул Конрад. — Родственников, к сожалению, не выбирают, как друзей.

— Ты сейчас сделал мне комплимент?

— Можно и так сказать. Однако ты мне больше, чем друг.

— Конни, не пугай меня. Я не переживу, если ты окажешься из «этих», — настороженно протянул Микки и рассмеялся. — Шучу! Мне, как никому другому, известна твоя любовь к бабам. Иначе я не рискнул бы поворачиваться к тебе спиной.

— Все, — улыбнулся Конрад, — мне надоел разговор о братьях и женщинах. Лучше расскажу тебе о работе в «AstorParis». Знаешь, я впервые чувствую себя увлеченным. Пора и тебя привлекать к делу, не только же использовать твое имя.

— Мне нравится быть владельцем «AstorParis», пусть и формально, — сказал Микки, вернулся к столу и, взяв бокалы, один протянул Конраду. — За что выпьем?

— За Полину Матуа. Без нее жизнь была бы скучной.