Когда я слышу разговоры о таланте или способностях, то понимаю, что на самом деле речь идет о другом: ты должен оказаться в нужное время в нужном месте. Если тебе это удалось и ты знаешь, когда и как улыбнуться, – тебя ждет слава.

Василий Кибер. Первая речь после инаугурации

Ветер усилился, и я отчего-то пожалела, что не отговорила Алекса от полета. То ли я не хотела оставаться в этом богом забытом месте, то ли опасалась, что Алекс решит, будто я слишком отрицательно отнеслась к его плану. А может, просто не хотела показаться трусихой. Так или иначе, чем выше мы поднимались, тем сильнее становился ветер. К счастью, когда мы оказались над зданиями, это уже не представляло большой проблемы, но нас все равно швыряло из стороны в сторону. Алекс заметил, что все куда хуже, чем он думал, и я сразу же осознала свою ошибку. Но снова посадить челнок, не повредив картину, я не могла.

– Ветрено, – сказал он.

– Это точно, – ответила я так, будто в этом не было ничего особенного.

Сверток с картиной быстро превратился в парус.

– Все в порядке? – спросил Алекс, когда нас развернуло в сторону моря, а потом обратно.

– Угу. Все нормально.

Я не видела Алекса, которому из-за сломанного кресла пришлось сесть сзади, но чувствовала, как сжимаются его пальцы на подлокотниках. Он почти все время молчал, делая вид, что буря за бортом нисколько его не беспокоит. Казалось, он помнил только одно: ни в коем случае нельзя пугать пилота.

Мы продолжали подниматься. Я надеялась, что мы пройдем сквозь тучи, прежде чем повредится картина или случится что-нибудь похуже.

– Чейз, груз создает серьезные проблемы, – сказала Белль.

– Знаю.

Белль всегда извещает меня, когда не одобряет моих действий: просто замолкает и никак не реагирует. Так случилось и в этот раз.

– Думаешь, стоит вернуться? – наконец сказал Алекс.

– Если честно… – Я знала, что он пристально наблюдает за мной, стараясь понять, насколько серьезно наше положение.

– Да? – спросил он.

– Мы не можем сесть, не повредив картину.

– К черту картину.

Я попыталась изобразить благородство.

– Алекс, – сказала я, – с картиной или без картины, я бы не советовала приближаться к земле. Здесь безопаснее.

– Ладно. Тогда – вверх и вперед, красотка.

Болтанка продолжалась. Картина начала отцепляться и каждые несколько секунд со стуком ударялась о шасси. Обстановка за бортом ухудшалась по мере подъема. Нас мотало из стороны в сторону, бросало вверх и вниз, когда мы попадали в воздушные ямы, а один раз даже перевернуло вверх ногами.

– Могли бы приделать этой штуке крылья побольше размером, – заметила я.

Вспыхнула лампочка связи с Белль. Возле моей левой руки находился небольшой экран – на него Белль выводила информацию, которую не следовало получать пассажирам. Кажется, она ни разу не использовала его, когда мы летели вдвоем с Алексом.

«Мы сжигаем слишком много топлива, – говорилось в сообщении. – Дальнейшее движение в подобных условиях приведет к быстрому истощению его запаса».

– Дотянем до орбиты? – тихо спросила я.

«Никаких шансов».

Вокруг хлестал дождь. Внезапно он прекратился.

Снова заговорила Белль, на этот раз по громкой связи:

– Если вас интересует картина, то беспокоиться, пожалуй, не стоит.

– Я догадываюсь почему.

– Догадаться нетрудно. Повреждения наверняка будут сильными.

Белль показала нам картину. Часть обертки оторвалась и болталась в воздухе. Хуже того, задняя часть свертка смялась от ударов о раму, к которой крепилось шасси.

– Сбрось ее, – сказал Алекс.

– Мы… – Я не успела договорить: на нас обрушился порыв ветра. Даже Белль вскрикнула. Огни погасли, антигравы отключились. К нам неожиданно вернулся вес, и мы камнем полетели вниз.

Включилось резервное питание. Огни вспыхнули снова, но свет был тусклым. Фыркая и чихая, заработали двигатели. Послышался автоматический голос – это была не Белль:

– Основное питание не функционирует. Прошу отключить все системы, в которых нет необходимости. Пытаюсь вернуть состояние невесомости.

Я начала отключать все, что попадалось на глаза, – лампочки на панели управления, навигационные огни, датчики, климат-контроль, шлюзовую систему, мониторы.

– Чейз?.. – сказал Алекс.

– У нас слишком много балласта.

– Выбрось.

– Сейчас.

Я убрала шасси. При определенном везении груз должен был оторваться или хотя бы застрять в отсеке. Все, что угодно, лишь бы не подвергать его воздействию ветра. Я начала отсчитывать двенадцать секунд: столько требовалось системе, чтобы втянуть шасси и закрыть люк. Лампочки на панели не горели, и я не знала, успешно ли завершился маневр, но обычно звук закрывающегося люка был хорошо слышен. Я досчитала до пятнадцати, но так ничего и не услышала.

И все же я почувствовала, что челнок стал более управляемым.

– Все в порядке? – спросил Алекс.

– Похоже на то, – ответила я.

Ветер продолжал швырять нас, но теперь уже с меньшей силой, и я могла удерживать курс. Несколько минут спустя включилось питание, и мы смогли увидеть, что происходит снизу. Люк почти закрылся, но рама картины погнулась. Мы тащили полотно за собой вместе с солидным куском защитной ткани: если оно и создавало проблемы с маневрированием, то по крайней мере больше не служило парусом.

Это происшествие повергло Алекса в уныние.

– Жаль, что так вышло, – сказал он. – Никогда еще я не поступал настолько глупо.

– Алекс, ты спросил моего совета, и я сказала, что, скорее всего, все будет нормально. Не вини себя.

Должна признаться: когда я села за мемуары, то собиралась обойтись без этой фразы. Все-таки рассказчику хочется подать себя в выгодном свете. Иначе какой смысл?

Но год или два назад, когда я описывала нашу охоту за «Искателем», мне пришлось принимать почти такое же решение. Алекс посоветовал рассказать обо всем без утайки:

– Если выдумывать, все остальное тоже вызовет подозрения. Пиши, как было на самом деле. А художественную литературу пусть сочиняют другие идиоты.