Глава 19
Он (пульсар) подобен тем из нас, кто ждет окончательных ответов от науки: он яростно шлет свои лучи во все стороны, но те ничего не касаются, ничего не выявляют и в итоге лишь создают хаос.
Тимоти из Эсперанцы. Дневники
Вечер оказался весьма интересным. Снежная буря возобновилась, превратившись в воющую метель; когда мы уже собирались ложиться, поступило предупреждение о возможном землетрясении, а несколько часов спустя всех из отеля эвакуировали, так как в здание проникли йохо.
Йохо, как выяснилось, были членистоногими созданиями, лакомыми до человеческого мяса. К счастью, они появлялись всего пять дней в году – в сезон размножения, но даже тогда редко покидали берег. Целый час мы простояли в снегу. Потом руководство отеля сообщило, что йохо ушли, все в порядке и можно вернуться обратно. Вновь оказавшись в номере, мы тщательно его осмотрели и заперли дверь.
Почти сразу же после этого случилось землетрясение, но дело свелось всего лишь к ряду несильных толчков. К тому времени у меня пропало всякое желание выключать свет. Я пошла в гостиную к Алексу, занятому разговором в виртуальной реальности. Надев протянутый им шлем, я увидела аватар Чека Боланда. Боланд расслабленно сидел в шезлонге на пляже – в шортах цвета хаки, пуловере и широкополой шляпе от солнца. Океана, однако, нигде не было видно и слышно. Казалось, пляж тянется до бесконечности.
– …один сын, – говорил он. – Его звали Джон. Когда случилась история с «Полярисом», ему было двадцать.
– Почему распался ваш брак, доктор Боланд? Вы не против ответить на этот вопрос?
– Думаю, мы с Дженнифер просто устали друг от друга. При длительных отношениях это неизбежно.
– Но вы сами не вполне в это верите?
– Я психиатр и постоянно наблюдаю такие случаи.
В этом вопросе Алекс придерживался традиционной точки зрения и поэтому неодобрительно покачал головой – так, словно разговаривал с реальным человеком.
– Где-то я читал, – сказал он, – что шестьдесят процентов браков выдерживают испытание временем. Люди остаются вместе.
– Они терпят друг друга, обычно из чувства долга перед детьми, перед своими клятвами, перед нежеланием причинять боль человеку, который любит их, как они считают.
– Вы довольно пессимистично смотрите на брак.
– Я реалист. Долговременный брак – ловушка, оставшаяся от первобытных времен. Тогда он был единственным способом обеспечить выживание вида. Но это уже давно не так. Прошло не одно тысячелетие.
– Почему же он сохранился?
– Мы окутали его множеством мифов. Это святая святых подросткового легкомыслия. Это приговор, который мы выносим себе на всю жизнь, поскольку смотрим слишком много романтических драм. Возможно, дело еще и в том, что люди слишком боятся одиночества.
– Ладно.
– Хотите поговорить еще о чем-нибудь? – Он взглянул на свою руку и поморщился. – Обгорает.
Появилась новая рубашка, с длинными рукавами.
– Да. Есть еще кое-что. – На заднем плане собиралась пыльная буря: хороший повод намекнуть на то, что есть дела поважнее продолжения беседы. Но это был всего лишь аватар. Боланд явно обладал чувством юмора. – Вы боролись за свое дело, – продолжал Алекс. – Вы отдавали ему все свое время и силы.
– Чепуха. Мой вклад был невелик.
– Вы поддерживали радикальные перемены в области образования.
– Мы не знали, как разжечь в наших детях жажду к знаниям. Отдельным родителям это удается. Ну а что с образовательными учреждениями? Насколько можно припомнить, они всегда были настоящим бедствием.
– Вы выступали от имени движения «зеленых».
– Люди на Окраине пока не замечают вреда, который они наносят природе. А проведите-ка несколько недель на Земле или на Токсиконе. Самое подходящее название для планеты.
– Вы выступали за ограничение численности населения.
– Конечно.
– Существует ли на самом деле проблема перенаселения, доктор? В космосе есть сотни теплых планет, где почти никто не живет. Некоторые вообще необитаемы.
– Где мы сейчас?
– На Сакракуре.
– Ах вот как. Прекрасная иллюстрация к вашей мысли. По данным последней переписи, на Сакракуре проживает двести восемьдесят восемь тысяч шестьсот пятьдесят шесть человек. Почти все население сосредоточено на восточном побережье одного из континентов.
– Допустим.
– Три других крупных материка, включая суперконтинент, по сути, безлюдны.
– Именно это я и имел в виду.
– Население Земли сейчас составляет одиннадцать миллиардов, с точностью в несколько сотен миллионов. Плотность населения очень высока.
– Но можно переселить их куда-нибудь. Есть варианты.
– Да, есть. Но переселение целых народов, даже на самые дружелюбные планеты, – это не выход. – Он нахмурился. – Посчитайте, Алекс. Посчитайте.
– Вы имеете в виду ресурсы, необходимые для перемещения людей?
– Конечно.
– Значит, надо использовать все, что у нас есть.
Настало время вмешаться мне.
– Кораблей не хватит, Алекс, – подсказала я. – В любом случае не хватит кораблей.
– Молодая леди права. Сейчас у Конфедерации имеется тысяча шестьдесят четыре сверхсветовых корабля со средней пассажировместимостью в двадцать восемь человек. Три корабля могут вместить больше сотни человек, но многие – не больше четырех. Собственно, если даже использовать весь флот, перевезти тридцать тысяч человек невозможно. Если предположить, что полеты туда и обратно совершаются каждую неделю – что маловероятно, – возможно, удастся перевезти один миллион пятьсот шестьдесят тысяч человек за год. Округлим до одной целой и шести десятых миллиона. Население Токсикона растет менее чем на один процент в год, что свидетельствует об определенных ограничениях. Но все равно ежегодно рождается пять миллионов детей. Итак, прирост населения Токсикона втрое больше количества людей, которых в состоянии вывезти флот. Похоже, Алекс понял, что спор проигран.
– Вы также выступаете против реконструкции личности.
– Да.
– Но ведь именно этим вы зарабатывали на жизнь почти восемь лет. И речь шла не только о преступниках.
– Сперва я в это верил. – Он замолчал, словно раздумывая, что сказать. – Алекс, некоторые мои пациенты настолько боялись окружающего мира, что просто не могли жить.
– Боялись окружающего мира? Что это значит?
– Страшились потерпеть неудачу или оказаться отвергнутыми. И считали, что, возможно, они попросту неадекватны. Некоторым могли помочь лекарства, но у других психика была слишком тонкой, а у некоторых – слишком извращенной.
– Потенциальные самоубийцы?
– Или преступники, или иные асоциальные элементы. – Боланд закрыл глаза и помолчал. – Мне хотелось обеспечить им достойную жизнь, избавить их от страхов, дать им повод уважать себя. Я хотел, чтобы они гордились собой. И я менял их. Делал их лучше.
– Но…
– Но потом я понял, что человек, прошедший лечение, – не тот же самый, который пришел ко мне за помощью. Исчезали прежние воспоминания, прежняя жизнь. Это был уже другой человек. Я мог дать своим пациентам новые имена, и они не заметили бы разницы.
– Но если эти люди страдали…
– У меня не было права выносить им смертный приговор! – Голос его дрогнул. – Но именно это я и делал больше ста раз, не считая разнообразных убийц, похитителей, воров и бандитов, к которым меня вызывали для лечения. – В последнем слове явно прозвучал сарказм. – Должен быть способ помочь даже самой больной душе – так, чтобы сохранить основу личности, смягчив самые раздражающие ее черты.
– Но вы его не нашли.
– Нет.
– Почему вы полетели на «Полярисе»?
Его расположение духа явно изменилось.
– Как я мог не полететь? Кто согласился бы пропустить такое шоу? Более того, если хотите знать правду, я был рад находиться рядом с выдающимися людьми – Мендосой, Уайт, Урквартом и остальными.
Судя по имевшимся сведениям, Боланд поддерживал текущее состояние своего аватара. Последнее обновление было сделано на Индиго, перед тем как «Полярис» отправился в последний этап своего путешествия. Поэтому я без всякого стеснения поинтересовалась, как шли дела до того.
– На первом этапе полета мы чувствовали себя как дети, – улыбнулся он.
– Вы только что упоминали похитителей. У вас или у ваших коллег не было планов похищения Тома Даннингера?
– Смешно.
– А если бы доктор Боланд планировал нечто подобное, он сообщил бы вам?
– Нет, – ответил он. – Это было бы неблагоразумно.
Мы прилетели на Сакракур ночью и покинули его тоже ночью. До восхода Гобулуса оставалось девять часов, до появления солнца – одиннадцать или двенадцать. Мы набили скиммер местными лакомствами, и количество их намного превышало мою норму. Все так же шел снег и дул сильный ветер. Местные власти рекомендовали всем оставаться на месте, но нам не хотелось пропустить рейс на орбиту, иначе бы мы застряли еще на тридцать часов. Полет прошел без происшествий, и мы успели на челнок с запасом.
Через пятьдесят минут мы были уже на орбитальном причале. Узнав, что корабль стартует через четыре часа, мы поднялись на борт «Белль-Мари», распаковали чемоданы, приняли душ и вышли обратно в главный зал – поужинать.
Наевшись до отвала, мы завершили ужин парой бокалов вина. Время старта почти подошло. Мы вернулись на корабль, и я отправилась на мостик, чтобы произвести предстартовую подготовку. Нельзя сказать, что я столкнулась с проблемами, но Белль отчего-то слишком медленно выводила статус некоторых систем. Возможно, мне лишь показалось. Но я все же спросила ее, нет ли неполадок.
– Нет, Чейз, – ответила она. – Все в порядке.
Ладно. Закончив проверку, я сообщила диспетчерам, что мы готовы к старту, – как говорится, «на ваше усмотрение».
Мне велели подождать: случилась задержка с загрузкой транспортного корабля.
– Стартуете через несколько минут, – сказал диспетчер.
Вернувшись к Алексу, я поговорила с ним – не помню о чем.
Вид у него был рассеянный: я знала, что он думает о Шоне Уокере и «Пероновском». Мы прождали полчаса, прежде чем диспетчер разрешил нам взлет.
– Пристегнись, Алекс, – сказала я. Мгновение спустя вспыхнула зеленая лампочка, сигнализируя о том, что он в полной безопасности. – Ладно, Белль. Полетели.
Момент отстыковки, когда обрывается пуповина – связь со станцией, – всегда доставляет мне ни с чем не сравнимую радость. Не спрашивайте, почему это так. Нет, я не хочу побыстрее добраться до очередного порта: мне просто нравится, когда что-то остается позади. Сначала пропадает станция, потом начинает уменьшаться голубой шар планеты и, наконец, исчезает само солнце. Я подсоединила двигатели к квантовому генератору, чтобы он начал заряжаться. Нам требовалось девять часов, чтобы накопить достаточный запас энергии для прыжка к Окраине.
Квантовые технологии покончили со скукой дальних перелетов, но сделали их намного менее романтичными. Теперь все происходит очень просто – и слишком быстро. Хочешь добраться с Окраины до Восточного Бостона? Ты пару раз поешь, посмотришь виртуальную реальность, может быть, немного поспишь. Потом загораются лампочки, означающие, что система накопила требуемый заряд: надо нажать кнопку. И все, ты на месте. Правда, несколько дней уходит на то, чтобы добраться до места назначения. Но по сути, все случается за несколько мгновений. Расстояние ограничено лишь мощностью заряда, который выдерживает система.
Когда-то люди жаловались, что после изобретения двигателей Армстронга, способных пронизывать линейное пространство, мы перестали осознавать, насколько велик Рукав Ориона и как далеко от нас расположена Дама-под-Вуалью. В сущности, мы просто телепортируемся: ощущения полета нет. Расстояние, пространство, глубокий космос, световые годы – все это потеряло смысл. И как, похоже, всегда бывает с прогрессом, приходится платить какую-то цену. Этой ценой могут быть снижение безопасности, общественные неурядицы или, как в случае с квантовым двигателем, утрата чувства реальности.
Я передала управление Белль и неспешно вернулась в кают-компанию, к Алексу. Конечно, это шутка: Белль почти полностью управляла полетом. Я была нужна лишь на тот случай, если произойдет нечто непредвиденное.
Я не очень-то стремилась домой, предпочитая оставаться подальше от Окраины и чувствовать себя в безопасности. Будь у меня возможность, я бы выбрала старомодный длительный полет. Внутри металлического кокона мне ничто не угрожало. Я даже подумывала о том, не остаться ли на Сакракуре, несмотря на метели, землетрясения и йохо. Приближающихся йохо, по крайней мере, можно было увидеть.
Алекс сидел в кресле, знакомясь с очередной порцией информации о Мадлен Инглиш.
– Мадлен не оставила аватара, – сказал он, постукивая по дисплею. – Она была рядовым пилотом с необходимым опытом.
– «С необходимым опытом» – значит лучший в своем роде, – ответила я. – Обычно это означает, что пилот всегда достигал цели с минимумом проблем, ни разу не потеряв людей или груза.
К тому времени Мэдди пилотировала корабли разведки уже шесть лет. Четверо ее биографов отмечали, что у Мэдди было несколько любовников, в том числе автор бестселлеров Бруно Шефер. Она родилась в Какатаре и рано увлеклась космонавтикой. В жизнеописаниях приводились слова отца Мэдди: ее спасли любовь к сверхсветовым кораблям и вмешательство Гарта Уркварта. «Иначе она встала бы на путь преступлений», – замечал он, и в этой шутке явно была доля правды.
Во время сражения с «немыми» Мэдди пилотировала «Найтхоук Т-17» и получила лицензию пилота сверхсветовых кораблей в двадцать три года. Добиться этого в таком молодом возрасте удавалось лишь немногим.
Алекс показал мне ее фотографии – в форме, в вечернем платье, в тренировочном костюме (судя по всему, она была помешана на фитнесе). Мэдди на пляже, Мэдди возле различных памятников – у Ниагарского водопада, у башни в Инкате, у Великой стены. Мэдди в шляпке и платье, Мэдди в кабине своего «Т-17». А дальше – групповые снимки с пассажирами после прихода в разведку, фото с Урквартом, с Бруно Шефером во время рекламной кампании его книги и с Джессом Тальяферро на каком-то банкете.
Замуж она так и не вышла.
Обычно, говоря о «Полярисе», имели в виду шестерку – Даннингера и Мендосу, Уркварта, Боланда, Уайт и Класснера. Но, подозреваю, каждый невольно вспоминал Мэдди – единственную среди них, так и не сумевшую до конца удовлетворить свои амбиции.
– Что ты о ней думаешь? – спросил Алекс.
Ответить было несложно.
– Безупречная биография. Видимо, в разведке считали так же, раз доверили ей жизни шестерых самых знаменитых людей Конфедерации.
Алекс смотрел на фотографию Мэдди в форме: коротко подстриженные светлые волосы, удивительные голубые глаза, бьющая ключом энергия.
– Она уничтожила эсминец «немых», – сказала я. – Когда пилотировала истребитель.
– Знаю. – Алекс покачал головой. – Не хотелось бы мне крутить с ней шашни.
– Смотря что ты имеешь в виду.
– Все вы, женщины, одинаковы, – вздохнул он. – Думаете, будто мы постоянно озабочены.
– Кто, я?
До прыжка оставалось еще почти восемь часов. По расчетам, от дома нас отделяли четверо с половиной суток полета. Мы еще немного посидели и поговорили, а потом я решила, что на сегодня с меня достаточно. Я взяла в постель ридер, но заснула через пятнадцать минут после того, как легла.
Не знаю точно, что меня разбудило. Обычно, если возникали проблемы, Белль сообщала мне об этом без колебаний. Поэтому пилот сверхсветовика может спать спокойно – рулевой не заснет на посту. Но Белль молчала. Я немного полежала, глядя в потолок и вслушиваясь в тишину. Что-то случилось.
Потом я осознала, что слышу звук двигателей, причем такой, какой бывает в последние мгновения перед прыжком.
Искины не совершают прыжков самостоятельно. Повернув голову, я взглянула на часы. Мы вернулись к корабельному, то есть андикварскому, времени. Пятнадцать часов сорок пять минут: для меня, однако, это была середина ночи. До запланированного перехода оставалось два часа.
– Белль, в чем дело? – поинтересовалась я.
– Не знаю, Чейз. – Она появилась в изножье моей кровати, в своей рабочей форме «Белль-Мари».
– Задержи прыжок.
– Похоже, модуль перемещения мне не подчиняется.
Имелись в виду квантовые двигатели, которые все разгонялись. Им еще не хватало заряда, чтобы достичь Окраины, но ничто не мешало им зашвырнуть нас невесть куда. Выбор был не слишком широкий.
– Попробуй еще раз, Белль. Задержи прыжок.
– Прости, Чейз, но я не могу этого сделать.
К тому времени я уже выбралась из спального мешка и метнулась в коридор. Отчаянно заколотив в дверь Алекса, я ворвалась в его каюту. Он проснулся не сразу.
– Сейчас будет прыжок, – сказала я. – Подъем!
– Что? – Он перевернулся на бок, пытаясь взглянуть на часы. – Почему так скоро? Разве еще не слишком рано?
Я буквально чувствовала, как напрягаются переборки.
– Держись за что-нибудь! – крикнула я.
Потом свет померк. Квантовые прыжки сопровождаются внезапной перегрузкой, которая длится лишь несколько секунд. Этого, однако, достаточно, чтобы причинить серьезные травмы, если прыжок застигает тебя врасплох. Послышался вопль Алекса. Меня отшвырнуло к шкафу. Перед глазами вспыхнули звезды, и я ощутила знакомое покалывание, которым сопровождается переход между двумя отдаленными точками.
Свет снова стал ярким.
Алекса выбросило из койки. Ругаясь, он поднялся и потребовал объяснить, что, собственно, происходит.
– Пока не знаю, – ответила я. – Ты цел?
– За меня не беспокойся, – бросил он. – Кость срастется за несколько дней.
Я вскарабкалась на мостик:
– Что случилось, Белль?
– Точно не знаю, – ответила она. – Похоже, часы идут быстрее обычного.
– И ты была не в курсе?
– Чейз, я не слежу за таймерами. В этом никогда не было необходимости.
У люка появился Алекс.
– Белль, – сказала я, – я должна точно знать, что именно происходит. Пока ты пытаешься это выяснить, открой иллюминаторы. Надо посмотреть, куда мы попали.
Где-то сработали позиционные двигатели, и корабль начал вращаться. Я схватилась за кресло. Алекс потерял равновесие, пошатнулся и свалился бесформенной грудой.
– Белль, – спросила я, – что ты делаешь? Последовали новые толчки. Нос начал подниматься, корабль накренился на правый борт.
– Белль?
– Не знаю, – ответил искин. – Действительно, что-то очень странное.
Алекс добрался до правого кресла, пристегнулся и бросил на меня отчаянный взгляд.
– Белль, открой иллюминаторы, – велела я. – Посмотрим, где мы оказались.
Никакой реакции.
– Ладно. Как насчет мониторов? – Я изо всех сил старалась говорить спокойно. Не пугай пассажиров. Никогда не показывай, что утратила контроль над ситуацией. – Давай взглянем, что покажут телескопы.
Экраны не загорались.
– Белль, дай картинку с телескопов.
Я упала в кресло и пристегнулась.
– Сбой настроек, Чейз, – бесстрастно ответила Белль. – Не могу получить картинку.
– Где именно сбой?
– В главном ретрансляторе.
– Черт побери, Белль. Каково настоящее имя Уолта Чемберса?
Уолт Чемберс был одним из наших клиентов: мы работали с ним несколько лет назад, когда он исследовал руины на Баклаве в составе группы ученых. Его звали Харбах Эдвард Чемберс, но имя Харбах ему не нравилось. Из-за большого сходства с Уолтером Стронгом, известным трубачом, он еще подростком взял себе имя Уолт, которое к нему так и пристало. Он путешествовал вместе с нами, и Белль его знала.
– Ищу, – сказала она.
– Ищешь, как же, черт бы тебя побрал. – Я открыла панель передачи данных. Система, похоже, была в норме. – Белль, перейди в офлайн.
Последовал короткий толчок главных двигателей, потом еще один, а за ним – несколько залпов позиционных приводов. Вверх-вниз, вправо и снова в центр. Мы ложились на новый курс.
– Прошу прощения, Чейз, но, похоже, я не могу этого сделать.
– Эй, – вмешался Алекс, – что происходит?
– Именно это я и пытаюсь выяснить. – Сработали приводы с правого борта. – Она меняет направление.
– Почему?
– Черт побери, Алекс, откуда мне знать?
Внезапно я поняла, что плаваю в воздухе. Волосы мои поднялись, и я всплыла на привязных ремнях. Вращение корабля прекратилось, снова включились главные двигатели. Мы начали разгоняться на максимальной скорости.
– Гравитация отключилась, – констатировал Алекс. – Ты в порядке?
– Более чем. – Я попыталась отключить Белль, но безрезультатно.
– Ну и поездочку ты нам устроила, Чейз.
– Это не я.
Двигатели снова выключились. Вернулась невесомость. В корабле наступила смертельная тишина, замигали сигнальные лампочки.
– Вот черт, – пробормотала я. – Не могу поверить.
– Что такое?
– Белль сбрасывает наше топливо.
– Господи. Все топливо?
Я снова попыталась перехватить у нее управление. Лампочка топливного датчика стала янтарно-желтой, затем красной, затем ярко-алой. Я отстегнула ремни и подплыла к панели технического обслуживания.
– Что ты собираешься делать? – требовательно спросил Алекс.
– Для начала отключим ее. – Я открыла панель.
– Прошу прощения, Чейз, – сказала Белль. – Ничего личного.
Угу, как же. Даже голос стал другим. Больше всего меня напугало то, что в нем слышалось искреннее сожаление. Повернув рычаг, я нажала несколько кнопок, и лампочки на корпусе искина погасли.
– Прощай, – сказала я.
– Ее больше нет?
– Да.
– Что с ней случилось? – спросил Алекс. – И что происходит с нами?
– Это была не Белль, – ответила я. – Держись, сейчас восстановлю силу тяжести.
– Хорошо бы, – вздохнул Алекс. – И чем быстрее, тем лучше.
– Стараюсь как могу.
Искусственной гравитацией обычно управляет искин. Чтобы вернуть исходный показатель, мне пришлось заглянуть в руководство и ввести еще несколько чисел. Мы вновь обрели нормальный вес.
Некоторое время Алекс ошеломленно молчал.
– Ну что, какова обстановка? – наконец спросил он.
– Хорошего мало. Дрейфуем в горячей зоне.
– Горячей?
– Здесь сильное излучение. Давай посмотрим.
Несмотря на заявления Белль, телескопы прекрасно работали. На ручное управление они, однако, не рассчитаны, так что мне пришлось включать и наводить каждый из них по отдельности. Телескопов было шесть, и на все это потребовалось время. На дисплеях начали появляться картинки одна за другой.
«Белль-Мари» находилась в самом центре светового шоу.
На мониторах метались два ярко-голубых огня: вроде танца с саблями, только вместо сабель длинные искривленные лучи.
– Что за чертовщина? – изумился Алекс. Примерно такой же эффект мог бы произвести древний маяк, если бы его лампа беспорядочно болталась внутри, при этом бешено вращаясь.
Судя по всему, лампой была голубая звезда.
Алекс смотрел на меня, пытаясь расшифровать выражение моего лица:
– Так что же это?
– Рамзес.
– Пульсар?
– Судя по всему, да.
Я прижала к ушам наушники, внимательно ловя звуки, затем включила громкоговоритель, и мостик заполнился странным шумом – как если бы о корпус ударялись волны ледяного дождя.
– Приятного мало, – заметил Алекс.
– Мы летим прямо на эти огни.
– И что случится, когда мы окажемся там?
– Поджаримся… если будем еще живы. Уровень радиации уже растет.
Алекс выругался, что делал довольно редко, а затем холодно заявил:
– Нужно что-нибудь предпринять.
Я и сама была сильно потрясена.
– Не могу поверить, – сказала я. – Стоит оставить корабль под присмотром кретинов – и на тебе.
Кто-то перепрограммировал или заменил Белль. Скорее всего, второе.
Алекс смотрел на меня широко раскрытыми глазами, словно обвиняя меня – «как ты могла такое допустить?»
Вспыхивали все новые предупреждающие огни. Уровень внешней радиации продолжал расти. Я проверила время полета, расстояние от Сакракура до Рамзеса, состояние, которого квантовые двигатели должны были достичь перед переходом. Вне всякого сомнения, это был Рамзес – коллапсировавшая звезда или, возможно, выгоревшие остатки сверхновой. Я не слишком хорошо разбиралась в небесной физике, но понимала, что от этой твари лучше держаться как можно дальше.
Лучи промелькнули мимо, так быстро, что слились в размытый след. Я зафиксировала один из них на экране:
– В основном это поток гамма-лучей и фотонов.
– Можем мы от него убраться?
Мы направлялись прямо в космическую мясорубку, не имея ни энергии, ни возможности изменить курс.
– У нас нет двигателей, – сказала я.
– Сколько времени в запасе?
– Часов семь.
– Как насчет прыжковых двигателей? Мы можем отсюда выскочить?
– Без главных они бесполезны. – Я включила гиперсветовой передатчик. – Арапол, говорит «Белль-Мари». Терпим бедствие. Дрейфуем возле Рамзеса. Высокая радиация. Требуется немедленная помощь. Повторяю: терпим бедствие.
Добавив координаты, я поставила сообщение на повтор и начала передавать.
На своевременную помощь можно было не рассчитывать, и я начала действовать, исходя из того, что нам придется спасаться самим. С этой целью я собрала всю возможную информацию о пульсарах вообще и о Рамзесе в частности. Раньше у меня ни разу не возникало повода интересоваться этими объектами. Я всегда считала, что о пульсарах следует знать лишь одно: «Держись от них подальше».
– У него очень сильное магнитное поле, – сказала я Алексу. – Тут говорится, что магнитное поле быстро перемещается, иногда с околосветовой скоростью. Оно взаимодействует с магнитными полюсами, и возникает картина, которую ты сейчас наблюдаешь.
– Огни?
– Угу. В форме конуса. – На одном из экранов все еще виднелась неподвижная картинка. – Их два. Рамзес – нейтронная звезда. Она довольно быстро вращается, и конусы вращаются вместе с ней.
– Я бы сказал, чертовски быстро. Они сливаются в сплошное пятно.
– Звезда совершает примерно один оборот за три четверти секунды.
– С такой скоростью она вращается вокруг своей оси?
– Да.
– Как, черт возьми, это возможно?
– Она невелика, Алекс. Похожа на ту, что врезалась в Дельту К. Всего несколько километров в поперечнике.
– И крутится как сумасшедшая.
– Именно. Это еще ничего, некоторые делают сотни оборотов в секунду.
Оба голубых светящихся конуса исходили из нейтронной звезды. Их узкие концы были нацелены на пульсар.
Позже я выяснила, что пульсар, как и любая сверхплотная звезда, с трудом выдерживает собственный вес. Он продолжает сжиматься, пока не достигнет определенной устойчивости, и чем больше сжимается, тем быстрее вращается. Суть в том, что по мере уменьшения пульсара его магнитное поле становится все более плотным и мощным. Звезда превращается в динамо-машину.
– Вот сволочи! – буркнул Алекс. – Надеюсь, мы доберемся до тех, кто это сделал.
– Считай, нам повезло, что квантовые двигатели не слишком точны. Иначе нас могло бы зашвырнуть прямо в звезду. А так – хотя бы передышка.
До пульсара было шестьдесят миллионов километров. Диаметр конусов на таком расстоянии составлял почти шесть миллионов километров. Они плясали в небе прямо перед нами.
Температура корпуса повысилась, но в пределах допустимого. Внутреннее энергоснабжение работало, в позиционных двигателях оставалось топливо. Искин был мертв. В нашем распоряжении имелся лишь компьютер, отключенный от искусственного интеллекта.
– Как изменить курс корабля, не имея возможности запустить двигатели?
– Может, начнем выбрасывать мебель из шлюза? – предложил Алекс.
