Глава 37
Когда Илиа Вольева принимала решение, это всегда придавало ей сил. На этот раз — достаточно, чтобы сорвать с кожи медицинские зонды, выдрать шунты и с ненавистью отшвырнуть их в угол. Она оставила только очки, которые заменяли ей глаза. Если очень постараться и не думать о мерзких машинках, которые сейчас плавают по всему организму, можно считать себя крепкой и бодрой. Это всего лишь иллюзия, и за этот прилив энергии позже придется платить — и почти наверняка собственной жизнью, однако такая перспектива ее не пугала. Вольева чувствовала лишь глубокое удовлетворение: оставалось немного времени, и она, по крайней мере, сможет что-нибудь сделать. Конечно, это здорово — лежать здесь, управляя происходящим на расстоянии, словно утомленный жизнью священнослужитель. Но это не в ее стиле. Она — Триумвир Илиа Вольева, и это кое к чему обязывает.
— Илиа… — начала Хоури, недоуменно взирая на нее.
— Хоури, — голос Вольевой по-прежнему походил на хрип, но она говорила с обычным пылом. — Сделай мне одно одолжение — не путайся под ногами и не донимай всякой ерундой вроде «а может, не надо». Поняла?
— Думаю… поняла.
Вольева щелкнула пальцами, подзывая ближайшего слугу. Робот засеменил к ней, раздвигая истошно верещащие медицинские мониторы.
— Капитан… пусть слуга проводит меня в ангар, хорошо? Мне нужен скафандр и шаттл в полной готовности.
Хоури подхватила ее, удерживая подругу в сидячем состоянии.
— Илиа, что ты задумала?
— Я собираюсь наружу. Мне надо поговорить… серьезно поговорить… с номером семнадцать.
— Ты не в состоянии…
Вольева вяло отмахнулась.
— Хоури, послушай. Может быть, сейчас я рассыпаюсь на части. Но помести меня в невесомость, дай скафандр и пару орудий, и я покажу, что все еще могу намылить кое-кому шею. Поняла?
— Ты не сдаешься, верно?
Слуга помог Вольевой встать на ноги.
— «Сдаешься»? Не подскажешь, как это будет по-русски?
Хоури не ответила и взяла подругу под руку.
Догнав последнюю атакующую группу — и заодно оказавшись в вероятной зоне корабельных орудий, — Антуанетта завершила маневр уклонения и сбросила скорость, доведя ускорение до одного «g». В иллюминаторах уже можно было разглядеть удлиненный корпус «Ностальгии по Бесконечности» — на расстоянии в две тысячи километров звездолет Триумвира казался маленькой светящейся черточкой. Основную часть корпуса скрывала тень. Но два-три раза в минуту его озаряла вспышка — это взрывалась мина, боеголовка, двигатель, боеприпас… И на миг выхватывала судно из темноты, как скользящий луч маяка озаряет башню, встающую из глубин бушующего океана. По крайней мере, по поводу местоположения звездолета никаких сомнений не возникало. Вокруг роились огненные искры — такие яркие, что на сетчатке возникали тающие розовые следы в виде арок и спиралей, которые были хорошо видны, если смотреть на звездное небо. Такие же следы оставляли огненные палочки, которыми Антуанетта вместе с другими детьми играла во время шоу фейерверков на старой Карусели. Взрывы мелких снарядов выглядели как булавочные уколы в черном занавесе. Изредка небо прочерчивали пурпурные и изумрудные лучи наводящих лазеров, попавших в облако газа или остатков корабельного топлива. Проклиная дурную привычку обращать внимание на неподходящие вещи в неподходящее время, Антуанетта ловила себя на мысли, что космических операх и голографических драмах все эти детали всегда изображают неправильно. Там лазерные лучи делают невидимыми, чтобы создать элемент зловещей неожиданности. А еще сражение сильно напоминало свалку. Газовые облака и обломки неприкаянно плавали по всему пространству, время от времени отражая и рассеивая пучки волн и частиц и сводя на нет работу лучевого оружия.
Рой уплотнялся в середине и рассеивался по краям, образуя мятую сферу радиусом от десятков до сотен километров с кораблем противника в центре. «Штормовая Птица» находилась довольно далеко, но Антуанетта осознавала, что представляет собой соблазнительную цель. Конечно, оборонительную систему Триумвира больше занимают штурмовики, которые подобрались к самому корпусу, но не стоит возлагать на это слишком большие надежды.
Из динамиков внутренней связи раздался голос Ксавьера:
— Антуанетта? Скорпио готов к отлету. Можешь открывать ангар в любой момент, только предупреди заранее.
— Мы… слишком далеко, — процедила она.
Канал занял Скорпио. Теперь Антуанетта легко узнавала его по голосу.
— Антуанетта? Расстояние нормальное. Чтобы добраться, топлива хватит за глаза. Ближе подходить не стоит, не подставляй «Штормовую Птицу».
— Чем ближе я вас выкину, тем больше топлива у вас останется. Согласен?
— Черт, трудно поспорить. Тогда продвинься еще на пятьсот километров. Слышишь? Вот это точно будет что надо.
Антуанетта увеличила разрешение, подхватывая потоки телеметрии от многочисленных камер, которые сейчас скользили вокруг корабля Триумвира. Новые данные тут же пошли в обработку. Изображение «поплыло» и начало меняться — неравномерно, со сбоями и задержками, но Антуанетте показалось, что она висит в пространстве в паре километров от самого звездолета. Пожалуй, одну вещь в голодрамах показывали верно. Молчание. Только она никогда не представляла себе, насколько ужасной, неправильной будет эта тишина, сопровождающая сражение. Жалкая немота, лакуна, которую ее воображение заполняло бесконечным воплем. До сих пор лишь беспорядочные вспышки освещали звездолет Триумвира, на миг очерчивая форму, но не позволяя разглядеть ни одной детали. Несомненно, в архитектуре судна было что-то извращенное, способное вызвать недоумение.
Но лишь сейчас Антуанетта заметила то, чего не было раньше: прямоугольник света, словно золотая дверь, возник среди странных наслоений, покрывающих «Ностальгию по Бесконечности». Прошел лишь миг, но этого оказалось достаточно, чтобы нечто выскользнуло оттуда. Пламя, вырвавшееся из дюз шаттла, выхватило из темноты ступенчатый хребет аркбутана. Шаттл скользил в стробоскопических вспышках своих двигателей, и его черная тень ползла по обшивке корпуса, чешуйчатой, как кожа ящерицы.
«Что насчет Волков, Фелка?»
(Все, Клавейн. По крайней мере — все, что я узнала. Или все, что Волк позволил мне узнать.)
«Возможно, это неполная картина. И даже не ее фрагмент».
(Понимаю. Но, думаю, это все-таки стоит тебе рассказать.)
Это не просто война против разума. Война — это только часть, только деталь колоссальной программы космического управления, в которой уже появились сбои. Хотя цель Волков казалась очевидной, они отнюдь не пытались очистить Галактику от разума как такового. То, что они делали, скорее напоминало расчистку леса, после которой остаются лишь молодые деревца и поросль, чем выжигание под пашню. Они оставляли несколько аккуратных язычков пламени, но не тушили его вовсе.
Подумай об этом, продолжала Фелка. Существование Волков — это разгадка одной вселенской тайны. Оно объясняет, почему люди почти одиноки во Вселенной; почему в Галактике так редко встречаются иные цивилизации. Почему порой человечество кажется причудой статистики, случайностью, которая нарушила закономерности безжизненного космоса. Что формирование разума, формы жизни, использующие инструменты — такая удивительная редкость. Что Вселенная существовала несчетные миллиарды лет, прежде чем такое явление стало возможным. Вера в уникальность человечества продержалась до рассвета космической эры. Покинув пределы Земли, исследователи начали искать следы других культур в ближайших планетных системах. Все шло к тому, что техногенные цивилизации должны быть достаточно обыденным явлением. Но по какой-то причине все эти цивилизации погибли.
Свидетельства указывают на то, что гибель наступала в определенный промежуток времени, незначительный по сравнению с продолжительностью циклов эволюционного развития видов — не более чем несколько веков. Похоже, он приходился на тот период, когда цивилизация делала первые серьезные шаги в межзвездное пространство.
Другими словами, находилась примерно на той же ступени развития, на какой находится сейчас человечество — раздробленное, раздираемое мелкими дрязгами, но по-прежнему представляющее собой единый вид.
Стоит ли удивляться, продолжала Фелка, что из этих предпосылок логически вытекает возможность существования чего-то подобного Волкам — или Подавляющим, как их называют некоторые их жертвы. Это — почти неизбежность, обусловленная развитием и гибелью разумной жизни. Стаи безжалостных машин-убийц, которые прячутся в межзвездном пространстве и на протяжении веков терпеливо ожидают появления нового разума…
На первый взгляд, это кажется бессмысленным. Если разум по каким-то причинам необходимо уничтожать — почему уничтожить его в зародыше? Разум — производная жизни; жизнь — кроме очень редких и экзотических ее разновидностей — зарождается из обычного химического состава при соблюдении определенных условий. Если разум — зло, почему не сделать невозможным его возникновение, вмешавшись в цикл развития?
Есть тысячи способов сделать это, особенно действуя во временном масштабе Вселенной. Можно начать с процесса образования планет: аккуратно разрушать водовороты облаков срастающейся материи, которые собираются вокруг молодых звезд. Сделать так, чтобы планеты формировались на орбитах, где невозможно появление воды. Или допускать формирование только очень тяжелых или очень легких планет. Можно вышвыривать небесные тела в холод космического пространства или кипящие недра материнских звезд.
Можно отравить планеты. Для этого достаточно слегка нарушить соотношение элементов в их оболочках — каменных, водяных, воздушных. Тогда условия для формирования определенных видов органической химии станут неблагоприятными. Можно добиться того, что химические соединения определенной сложности станут хронически нестабильными — это полностью исключает появление сложной многоклеточной жизни. Можно поступить проще — непрерывно подвергать миры кометной бомбардировке. Наконец, можно воздействовать на сами звезды, на орбитах которых способна зародиться жизнь. Заставить их сжигать свои планеты в массивных коронарных вспышках или отбрасывать их в длительные ледниковые периоды.
Даже если ты опоздал; даже если тебе пришлось признать, что жизнь зародилась и эволюционировала; даже если возник разум и появились технологии — еще не все потеряно.
Выход есть всегда.
Ни одна цивилизация не переживет столкновения со сверхплотными черными дырами. Можно сталкивать нейтронные звезды, пока они не уничтожат друг друга в стерилизующих потоках гамма-лучей. Струи плазмы из сдвоенных небесных тел — это настоящие орудия направленного действия: такой огнемет бьет на расстояние в тысячи световых лет…
И даже если это было бы невыполнимо или нежелательно, жизнь можно истребить грубой силой. И тогда единственная цивилизация — цивилизация разумных машин — могла бы беспредельно господствовать в Галактике в течение многих миллионов лет, время от времени уничтожая очаги зарождения органической жизни.
«Но они здесь не для того», — сказала Фелка.
(Тогда для чего?) — спросил Клавейн.
«Из-за кризиса. Кризис, который разразится в далеком будущем Галактики, через три миллиарда лет. По правде говоря, не так уж и много.
Всего-навсего тринадцать оборотов Галактической спирали. Прежде чем сошли ледники, ты мог ходить по пляжу Земли и собирать осадочный камень, возраст которого превышал три миллиарда лет.
Тринадцать оборотов Галактики. В масштабах Вселенной — это ничто».
(Кризис?) — переспросил Клавейн.
«Столкновение», — произнесла Фелка.
