Глава 31

— Почему, Волк? — спросила Фелка.

Они были одни, в том же серо-стальном сумраке под серебряным небом, среди заполненных водой углублений в скалах, куда Скейд приводила ее по настоянию Волка. Сейчас это был просто сон. Она находилась на корабле Клавейна, Скейд была мертва. Однако Волк выглядел не менее реально, чем в прошлый раз. Его силуэт медленно двигался во мгле, словно столб дыма, который по какой-то прихоти обрел очертания гротескной человеческой фигуры.

— Что почему?

— Почему ты так ненавидишь жизнь?

— Я — нет. Мы — нет. Мы только делаем то, что должны.

Фелка сидела на камне в окружении тех же останков морских животных. Она понимала, что присутствие Волков объясняет одну из великих космических загадок, парадокс, который занимал умы людей со времен первых полетов в пространстве. Галактика изобиловала звездами, и у большинства их них были планетные системы. Да, не все они располагались на нужном расстоянии от звезд, чтобы стать колыбелью жизни. Не на всех присутствовали необходимые фракции металлов, которые могли положить начало углеводородным реакциям. Порой сами звезды оказывались слишком нестабильными. Но численность звезд в Галактике превышала сотни миллиардов. И незначительная их часть порождала миры, пригодные к обитанию, что обуславливало малое количество обитаемых систем.

Однако разум почему-то не стремился распространяться от звезды к звезде, несмотря на относительную несложность подобных путешествий. Вглядываясь в ночное небо, философы пришли к выводу, что разумная жизнь, скорее всего, исчезающе редка. Возможно, человечество являлось единственным мыслящим видом в Галактике.

Они ошибались. Но эта ошибка открылась лишь с началом заселения космоса. Экспедиции находили следы погибших цивилизаций, разрушенные миры, потухшие светила. Великое множество.

Оказалось, разумная жизнь была не такой редкостью, как казалось сначала. Просто она была очень, очень склонна к самоуничтожению. Или что-то уничтожало ее.

Волки оказались недостающим элементом головоломки. Именно они были причиной вымирания цивилизаций. Неумолимые, терпеливые, вечные, они выслеживали разум и приводили в исполнение приговор, вынесенный неизвестно кем и неизвестно когда.

Безмолвие и пустоту Галактики нарушали только стаи машин, бдительно патрулирующих пространство.

Волк ответил на вопрос. Но не объяснил, в чем причина.

— Зачем? — спросила Фелка. — Какой смысл действовать таким способом? Если вы настолько ненавидите жизнь, почему бы вам не покончить с ней раз и навсегда?

— Навсегда? — Волк казался удивленным, словно услышал нечто принципиально новое.

— Вы бы могли отравить каждую звезду в Галактике или раздавить на кусочки каждую планету. Или вам не хватает смелости нанести последний удар?

Медленный вздох напоминал сход далекой лавины, шелест гальки.

— Это не ради уничтожения разумной жизни, — сказал Волк

— Нет?

— С точностью до наоборот, Фелка. Для ее сохранения. Мы ее хранители, мы не позволяем разуму познать настоящий кошмар.

— Но вы убиваете его. Вы полностью уничтожаете цивилизации.

Волк исчез и снова появился. И Фелке показалось, что она слышит голос Галианы:

— Иногда надо стать жестоким, чтобы быть добрым, Фелка.

После гибели Галианы Клавейна почти никто не видел. Каждый на борту, вплоть до рядовых армии Скорпио, понимал без слов, что его не стоит беспокоить, разве что в крайних случаях, когда речь шла о принятии стратегических решений. Неизвестно, было ли это просьбой самого Клавейна или кого-то из его ближайших помощников. Вполне возможно, что он являлся комбинацией обоих источников. Клавейн стал чем-то вроде корабельного призрака, его почти никогда не видели и лишь изредка слышали; призраком, который иногда проходил по коридорам «Зодиакального Света», когда почти весь экипаж спал. Порой, когда корабль разгонялся, можно было уловить ритмичное «тук… тук… тук…» — шаги его экзоскелета. Клавейн становился чем-то неосязаемым.

По слухам, он часами не выходил из наблюдательного купола, уставившись в черноту беззвездного кильватерного пространства. Те, кто его видел, замечали, как он постарел за эти несколько недель. Казалось, релятивистские эффекты больше не имели над ним власти, и его субъективное время текло вместе с объективным, вне корабля. Он стал похож на человека, чья жизнь окончена — осталось лишь обременительное выполнение обязанностей, необходимых для завершения миссии.

Подробности были мало кому известны, но все признавали: это решение далось Клавейну очень тяжело. Кто-то считал, что на самом деле Галиана давно умерла, а уничтожение ее тела лишь подвело последнюю черту. Но остальные придерживались иного мнения. До сих пор смерть Галианы была чем-то временным. Объединившиеся сохраняли ее тело, надеясь когда-нибудь освободить ее от Волка. Вероятность оставалась ничтожно малой, но в глубине души Клавейн по-прежнему надеялся: Галиана, которую он любил еще со времен войны на Марсе, однажды вернется к нему, выздоровевшая и обновленная. Но надежда погибла в обломках «Ночной Тени». Он сам уничтожил ее. По слухам, его уговорила Фелка; но никто не мог отрицать, что последнее слово оставалось за Клавейном. И именно его руки окрасил кровью этот акт милосердия.

Как бы то ни было, но состояние Клавейна отразилось на общей ситуации не столь болезненно, как могло показаться сначала. Казалось, он готовился к этому шагу заранее, распределив обязанности между своими соратниками. Подготовка к сражению продолжалась полным ходом даже без какого-либо участия с его стороны. «Фабрика» работала на полную мощность, выпуская оружие и средства защиты. Почти вся поверхность корпуса «Зодиакального Света» была усеяна щетинистыми пучками противокорабельного вооружения. Тренировки превращали армию Скорпио в грозный монолит. По мере того, как рос уровень их подготовки, экипаж начинал понимать, как велика была роль счастливого случая в предыдущих успехах. В будущем такое было недопустимо. Они по-прежнему могли потерпеть поражение, но это не должно было произойти из-за недостаточности тактической подготовки или отсутствия дисциплины.

«Ночная тень» была уничтожена, и угроза нападения по пути следования существенно снизилась. Сканеры дальнего действия подтверждали, что за ними следуют другие корабли Объединившихся, но разрыв между ними и «Зодиакальным Светом» не сокращался. После того, что произошло с кораблем Скейд, никто уже пытался попытать судьбу и войти в «состояние четыре».

На полпути к Ресургему «Зодиакальный свет» вошел в режим торможения, опасаясь сбиться с курса. До сих пор ориентиром служило пламя двигателей «Ночной тени», хорошо заметное благодаря релятивистским эффектам. Однако теперь, когда кораблю не грозило нападение, мысли экипажа занимала главная цель их миссии. По мере приближения к системе данные становились все более определенными, позволяя погрузиться в проработку деталей предстоящей операции.

В системе Дельты Павлина происходило что-то непонятное. Судя по снимкам, в системе стало тремя лунами меньше. Они исчезли без следа, словно их и не было. Что еще более странно, исчез газовый гигант. На его месте находилось металлическое ядро, окутанное чем-то наподобие туманности, по размерам в десятки раз превосходящей саму планету. Возникало впечатление, что газовый гигант разрушили, увеличив скорость его вращения при помощи какого-то огромного механизма, который сейчас уже был наполовину демонтирован. В облаках материи плавали арки, остроконечные параболы и змеевики, из которых уже собирали что-то новое. А в центре туманности находилось что-то невероятно огромное — машина длиной в две тысячи километров, которая не могла быть создана людьми.

Ремонтуа помог Клавейну разместить сенсоры, которые улавливали специфический поток нейтрино, испускаемый орудиями класса «ад». По мере приближения удалось установить, что тридцать три находятся в прежней точке, а еще шесть — на широкой орбите вокруг Гадеса, в «спящем» состоянии. Одного орудия не досчитались, но Клавейн знал об этом еще до того, как покинул Материнское Гнездо. Более точные данные удалось получить с расстояния в четверть светового года, когда корабль сбросил скорость. Теперь стало ясно, что группа из тридцати трех орудий, судя по всему, находится на борту корабля. Сам корабль — субсветовик, того же типа, что и «Зодиакальный Свет», — вероятно, и был судном Триумвира, «Ностальгией по Бесконечности». Он дрейфовал во внутрисистемном пространстве, на орбите Дельты Павлина, в точке Лагранжа звезды и Ресургема.

С противником все было относительно ясно. Что же касается Ресургема… Со стороны главной обитаемой планеты не поступало ни радиосигналов, ни других передач в коротковолновом диапазоне. Однако колония явно продолжала существовать. Результаты спектрального анализа атмосферы указывали на активное продолжение терраформирования со значительным расширением водяного покрова, который уже можно наблюдать на поверхности. В районах полюсов начали появляться ледяные шапки. Воздух стал более теплым и влажным, чем миллион лет назад. Инфракрасное исследование поверхностной флоры показало наличие генетически измененных растений, приспособленных к холодной, сухой, бедной кислородом атмосфере. «Пятна» с высокой температурой указывали на зоны, где атмосфера подвергалась принудительной переработке, присутствие очищенных металлов — на интенсивную индустриализацию. На предельном увеличении уже просматривались дороги и трубопроводы, а также крупные объекты явно искусственного происхождения, которые перемещались в атмосфере — скорее всего, дирижабли. Ресургем был по-прежнему населен. Однако, кто бы ни населял поверхность планеты, общение с внешним миром их не интересовало.

— Неважно, — сказал Скорпио. — Ты прилетел сюда забрать орудия? Вот и все. И не осложняй себе жизнь.

Он был первым, кто нарушил уединение Клавейна.

— Хочешь сказать, ограничимся звездолетом? Так, Скорпио?

— Переговоры можно начать немедленно. Пока забросим им «бету». Возможно, когда мы войдем в систему, орудия будут уже готовы и перевязаны ленточкой. Говорим «спасибо», делаем разворот — и нас уже след простыл. Остальные к этому времени еще будут добираться.

— Не все так просто, Скорпио, — отозвался Клавейн, по-прежнему глядя куда-то в пространство.

— Думаешь, на переговоры можно забить? Отлично. Тогда заявляемся к ним и демонстрируем наш арсенал.

— В таком случае — надеюсь, что они еще не научились пользоваться орудиями. Иначе бой будет недолгим.

— Я не думаю, что Вольевой развернуть их против нас — как раз плюнуть.

Клавейн отвернулся от окна.

— Ремонтуа не может гарантировать, что наши «смирительные коды» сработают. Если мы воспользуемся ими слишком рано, Вольева успеет найти лазейку. Можешь не сомневаться: она найдет что угодно, лишь бы оно существовало.

— Ладно, попробуем с ними договориться, — кивнул человек-свинья. — Отправляй «бету». Купит нам немного времени, а сам ничего не будет стоить.

Клавейн не ответил.

— Как думаешь, Скорпио, они понимают, что у них происходит?

Свин заморгал. Порой он не успевал следить за переменами в настроении Клавейна. Этот человек был самым противоречивым и сложным из всех, кого Скорпио встречал после того, как попал на яхту Перепела.

— Не понял?

— Машины уже здесь. Они уже что-то делают. Людям достаточно посмотреть в небо, чтобы увидеть: что-то происходит. Уверен, они даже поняли: это что-то скверное.

— А что они могут сделать? Ты же видел компьютерные прогнозы. Будь я проклят, если у них есть хоть один шаттл. И что им остается? Сунуть голову в песок и делать вид, что все в порядке.

— Не знаю, — ответил Клавейн.

— Запускаем «бету», — сказал свин. — Только на корабль и плотным лучом.

Примерно минуту Клавейн молчал. Скорпио наблюдал, как тот снова глядит в иллюминатор, в черноту космоса. Интересно, что он надеется там увидеть. Может быть, ему кажется, что можно отменить вспышку света, которая стала сигналом гибели Галианы — надо только очень постараться? Скорпио знал Клавейна не так долго, как некоторых других, но считал его здравомыслящим человеком. Но печаль — та отчаянная, отягощенная угрызениями совести печаль, которая терзала сейчас Клавейна, — не оставляет камня на камне от здравого смысла. Скорпио полагал, что роль таких эмоций, как грусть и печаль, никогда не получала должной оценки в истории. Горе, угрызения совести, переживание потери, боль и тоска оказывали, по крайней мере, столь же сильное воздействие на формирование событий, как злость, жадность и жажда мести.

— Клавейн?.. — осторожно проговорил человек-свинья.

— Никогда не думал, что сделать выбор — это так трудно, — сказал Клавейн. — Но Хи оказался прав. Трудность выбора — единственное, что имеет значение. Я думал, стать отступником — самое сложное, что мне когда-либо придется сделать. Я считал, что больше не увижу Фелку. И представить себе не мог, насколько ошибался. Это было так просто! Несравнимо проще того, что я сделал позже. Я убил Галиану, Скорпио. И самое страшное — по собственной воле.

— Но ты снова спас Фелку. Вот тебе утешение.

— Да, — отозвался Клавейн. Это был голос человека, который тщетно ловит последние осколки спокойствия. — Я спас Фелку. По крайней мере, кого-то спас. Но это уже не та Фелка, которую я оставил в Материнском Гнезде. Сейчас в ней самой сидит Волк. Всего лишь призрак Волка… Но когда я говорю с Фелкой, то не могу понять, кто мне отвечает — она или эта металлическая тварь. И сомневаюсь, что когда-нибудь буду уверен в том, что она мне говорит.

— Ты достаточно сделал для Фелки. Ты рисковал головой, чтобы вытащить ее оттуда. Кстати, тоже выбор не из легких. Но ты здесь не один такой.

Скорпио почесал свой вздернутый пятачок.

— Знаешь, всем, кто торчит на этом корабле, пришлось выбирать. Например, Антуанетта. Я знаю ее историю, Клавейн. Собралась сделать доброе дело — похоронить своего отца, как он того хотел… А в итоге ее втянули в борьбу за спасение человечества. Ну, и не только человечества, как ты понимаешь… Могу поспорить, она делает это не для того, чтобы залечить больную совесть. Мы и вообразить не можем, куда наш выбор нас заведет. И не последует ли за ним еще один, куда более сложный. Ты думал, что совершаешь охрененно геройский поступок, когда уходил от «пауков». А оказалось, что это просто начало чего-то большего.

Клавейн вздохнул, и Скорпио заметил, что его лицо немного просветлело. А может быть, просто очень хотел это увидеть.

— А ты, Скорпио? — голос Клавейна зазвучал мягче. — Тебе приходилось делать трудный выбор?

— Ага. Например, я согласился помогать вам, сукины дети.

— И как тебе это?

— Кое-кто из вас — сукины дети. Которых надо убивать так медленно и мучительно, как только я могу представить. Но вы не все такие.

— Можно считать это комплиментом.

— Считай сколько хочешь. Завтра я могу передумать.

Клавейн снова вздохнул и почесал бороду.

— Ладно. Делаем, что решили. Отправляем «бету».

— Тогда надо составить сопутствующее послание, — ответил Скорпио. — Начальные условия соглашений, если хочешь.

— Все, что полагается, Скорпио. Все, черт возьми, что полагается.

Перелет с орбиты Ресургема до «Ностальгии по Бесконечности» занимал пятнадцать часов. И каждую минуту этих бесконечных часов Ану Хоури терзали мрачные предчувствия. Причина заключалась не только в том, что с Дельтой Павлина происходило что-то настораживающе странное, хотя и без этого не обошлось. Хоури видела, как оружие Подавляющих приступило к работе. Гигантская валторна повернула свой раструб к звезде, и под ним, на ее поверхности, уже росло неистово горячее пятно. Увеличение показало, что это пятно — зона синтеза, точнее, несколько концентрических зон, которые окружили углубляющуюся яму в плазме. Все это происходило в том полушарии звезды, которое было обращено к Ресургему — похоже, совершенно не случайно.

Что бы ни делало это устройство, оно работало с удивительной скоростью. А как долго его строили… Хоури предполагала, что окончательное разрушение Дельты Павлина будет происходить столь же неспешно. Теперь на это можно даже не надеяться. Лучшая аналогия — подготовка к казни: долгие судебные процессы, заседания, апелляции, окончательное вынесение приговора… и наконец — краткий миг полета пули или вспышки электрического разряда. Здесь происходило что-то подобное: длительные, основательные приготовления, за которыми следовала почти мгновенная казнь.

Эвакуировано только две тысячи человек. На самом деле, даже не эвакуировано, а только перемещено с поверхности Ресургема на орбиту. Никто из них еще не видел «Ностальгии по Бесконечности» и не имел ни малейшего представления о том, что обнаружат, когда ступят на борт судна. Хоури надеялась, что ее напряжение не слишком бросается в глаза: пассажиры и без того на взводе.

Следовало учесть, что судно не было рассчитано на такую толпу. Перелет проходил в условиях, которые сделали бы честь транспортировке заключенных. Системы жизнеобеспечения работали в экстремальном режиме, снабжая пассажиров только кислородом и водой и поддерживая приемлемую температуру воздуха. На самом деле, эти люди пошли на огромный риск: они вручили свои судьбы силам, не подвластным их контролю. Единственным, кто поддерживал беженцев, был Овод. Правда, даже он, похоже, находился на грани нервного истощения. На корабле постоянно возникали ссоры и мелкие неурядицы — и всякий раз он появлялся в точке конфликта, и ссора затухала. Потом то же самое повторялось в другом месте. Его харизма действовала подобно масляной пленке, которая успокаивает волны. Все пятнадцать часов ему предстояло бодрствовать — после того, как в течение шести часов он размещал на борту пятьсот новоприбывших.

Слишком долго. Хоури не могла закрыть на это глаза. А впереди еще девяносто девять перелетов, прежде чем эвакуацию можно будет считать завершенной. Девяносто девять ситуаций, благоприятных для того, чтобы начался ад кромешный. Если бы население Ресургема удалось убедить, что их отправляют на межзвездный корабль, что здесь не кроется какая-то дьявольская ловушка правительства — все бы пошло намного легче. С другой стороны… после того, как люди увидят «Ностальгию по Бесконечности», ситуация может значительно ухудшиться. Последняя надежда — на орудия, которые должны остановить эту дрянь, которая буравит Дельту Павлина. Когда это произойдет, прочие проблемы неожиданно покажутся детской игрой.

Но во время перелета они почти в безопасности.

Внутрисистемный транспорт создавался не для полетов в атмосфере. Это был страшноватый громоздкий шар, на одном полюсе торчал пучок двигателей, а на другом — небольшое углубление кабины пилотов. Первые пятьсот пассажиров провели много дней на борту и не преминули сунуть нос в каждую грязную трещину. Обстановка была почти спартанской, но места, по крайней мере, хватило всем. Когда прибыла следующая партия, ситуация слегка усложнилось. Пищу и воду приходилось использовать рационально, и каждому пассажиру выделили по уютному уголку. Но и тогда положение оставалось вполне приемлемым. Дети без особых помех носились по корабельным помещениям, а взрослые при желании могли найти уединенное местечко. Но затем прибыла еще одна партия, еще пять сотен человек. Все снова изменилось, и снова в худшую сторону. Теперь пассажиров скорее заставляли, чем просили выполнять правила. Корабль стал напоминать полицейское государство в миниатюре. Определенные проступки должны были караться очень сурово, хотя до этого дело пока не дошло. Впрочем, Хоури сильно сомневалась, что все перелеты будут проходить столь же гладко.

Последние пять сотен являлись самой сильной головной болью. Их размещение напоминало дьявольскую головоломку. Как бы ни распределяли пассажиров, всегда оставалось человек пятьдесят, которые слонялись по шаттлу, не зная куда приткнуться, и мрачно осознавали, что их могут посчитать лишними единицами, без которых решить проблему было бы не в пример проще.

Тем не менее, на борт ухитрились поместить всех. Алгоритм был найден, и это позволяло надеяться, что в следующий раз все пройдет более гладко. Но дисциплину явно следовало ужесточить. Похоже, права людей на перевозчике придется свести к минимуму.

Теперь шел тринадцатый час перелета. На судне воцарилось спокойствие — люди были измотаны до предела. В коридоре Хоури заметила Овода. Ближайшая группа пассажиров находилась на изрядном расстоянии, за пределами слышимости. Пепельное освещение превращало его лицо в каменную маску. Овод выглядел измученным и явно не радовался тому, чего удалось достичь.

— Мы сделали это, — сказала Хоури. — Неважно, что сейчас происходит. Мы спасли две тысячи жизней.

— Спасли? — глухо отозвался он.

— Люди не собираются назад на Ресургем.

Со стороны их можно было принять за деловых партнеров. Никаких физических контактов. Овод все еще оставался «гостем» правительства, и демонстрация любых иных мотивов сотрудничества была крайне нежелательна. Из-за этой необходимости держать дистанцию, которая сохранялась в течение всего времени перелета, Хоури чувствовала, как ее тянет к этому человеку — еще сильнее, чем когда бы то ни было. Она помнила тот полет на шаттле, когда они столкнулись с Подавляющими в атмосфере Руха. Но тогда ничего не произошло, как и по возвращении на Ресургем. Эротическое напряжение, возникшее между ними, становилось все более волнующим и болезненным. Овод привлекал ее все сильнее, и она знала, он желает ее столь же сильно. И еще она знала, что это должно произойти. Это было лишь вопросом принятия того, что было необходимо принять. Одна жизнь завершилась, надо было начинать другую. Сделать выбор, отбросить прошлое и согласиться — заставляя себя поверить — что она не предает своего мужа. Она надеялась, что Фазиль Хоури — если он, конечно, еще жив, — пришел к такому же решению и нашел в себе силы закрыть главу его жизни, которая содержала Ану Хоури. Они любили друг друга, отчаянно любили, но Вселенная не беспокоится о таких мелочах. Теперь у каждого из них свой путь.

Овод нежно коснулся ее руки. Тени спрятали этот жест.

— Нет, — сказал он. — Мы не повезем их обратно на Ресургем. А мы можем честно сказать: «Там, куда мы вас везем, будет лучше»? А если это просто другое место гибели?

— Это межзвездный корабль, Овод.

— Да. Который никуда не спешит.

— Пока.

— От души надеюсь, что ты права.

— У Илии прогресс в отношениях с Капитаном, — сказала Ана. — Он начал вылезать из своей раковины. Если она уговорит его пустить в ход орудия, то сможет уговорить сдвинуться с места.

Овод отвернулся от иллюминатора. Грубые тени выделяли каждую черточку его лица.

— А потом?

— Другая система. Неважно какая. Мы выберем. Все лучше, чем оставаться здесь, верно?

— Может быть. Пока. А ты не хочешь узнать, чем нам может помочь тот же Силвест?

Ана осторожно отвела его руку.

— Силвест? Ты серьезно?

— Во время той заморочки на Рухе он явно выразил участие. По крайней мере, кто-то или что-то нас вытащило. То, в чем ты узнала Силвеста или копию его личности. То, что потом вернулось в Гадес.

— Что ты предлагаешь?

— То, что мы считали немыслимым: попросить помощи. По твоим словам, матрица Гадес древнее Подавляющих. Она должна быть сильнее их. То, что случилось на Рухе, это доказывает. Ты же видела, что именно сделал Силвест? Возможно, он не сможет оказать нам прямую поддержку. Но у него должна быть весьма ценная информация. Дэн находится там в течение субъективной вечности, у него есть доступ к архивам всех цивилизаций.

— Ты не понимаешь, Овод. Я говорила, но до тебя, похоже, не дошло. В матрицу Гадеса нет легкого пути.

— Почему же, я помню. Вернее, путь существует, но для этого нужно умереть, верно?

— Может быть, есть другой. Но я не уверена, что он сработает. Смерть — единственный путь, который мне известен. Так что я не собираюсь в Гадес, ни в этой жизни и ни в следующей.

Овод опустил глаза, его лицо стало маской, скрывающей эмоции. Он расстроен — или понял? Ему неизвестно, каково это — падать к Гадесу, зная, что смерть неминуема. Ану Хоури воскресили сразу после встречи с Силвестом и Паскаль. Но где гарантия, что «они» вновь проявят такую же благосклонность? Воскрешение потребовало значительной траты компутационных ресурсов Гадеса. И они — кто бы они ни были, силы, факторы, личности, проводящие бесконечные подсчеты в матрице, — они могут не согласиться на подобное. Оводу легко говорить, он понятия не имеет, на что это похоже.

— Овод… — начала Хоури.

В этот момент на его щеке мелькнул розово-голубой отблеск. Хоури помрачнела.

— Что это было?

Овод снова повернулся к иллюминатору.

— Вспышка света. Похоже на зарницу. Я уже не первый раз это вижу. Если не ошибаюсь, они возникают где-то в эклиптике, в том же секторе, где пасутся Подавляющие. Когда мы уходили с орбиты, ничего подобного не было. Первый раз сверкнуло двенадцать часов назад. Но на оружие это непохоже.

— Это похоже на наши орудия, — пробормотала Хоури. — Илиа пустила их в ход.

— Она сказала, что даст нам отсрочку.

Это было правдой. Вольева обещала не развертывать адские орудия в течение тридцати дней и пересмотреть свое решение о немедленном их использовании, если эвакуация пойдет успешно.

— Должно быть, что-то случилось, — предположила Хоури.

— Или твоя подруга солгала, — спокойно отозвался Овод.

Под прикрытием теней он снова взял ее за руку и, едва касаясь, провел пальцем по кисти до середины указательного пальца.

— Нет. Она бы не стала лгать. Что-то произошло, Овод. Ей пришлось изменить план.

Корабль появился из темноты два часа спустя. Пассажиров вряд ли удалось бы оттащить от иллюминаторов, и теперь они могли полюбоваться «Ностальгией по Бесконечности». Хоури и Овод могли только надеяться, что реакция будет не слишком бурной. Ана хотела опустить внешние ставни — на всех старых внутрисистемниках такая возможность предусматривалась — но Овод отговорил ее. Это могло вызвать нездоровый интерес и подозрения.

— Все не так страшно, — шепнул он. — Ты знаешь, как должен выглядеть межзвездный корабль. Ты знаешь, как «Ностальгия» выглядела раньше, знаешь, во что превратился твой Капитан, и тебя это беспокоит. Но эти люди родились на Ресургеме. И большинство из них не видели даже картинок со звездолетами. Они не знают, как должен выглядеть субсветовик. Все их представления основаны на старых записях и космических операх, которыми нас пичкает Дом Вещания. «Ностальгия по Бесконечности» может показаться им слегка… необычной… Но про Эпидмию они, скорее всего, даже не подумают.

— А когда они окажутся на борту? — спросила Хоури.

— Тогда их мнение может измениться.

В чем-то Овод был прав. В причудливых наростах и прочих архитектурных излишествах, которые украшали корабль, Хоури видела симптомы болезни. Но она знала о Эпидемии больше, чем все население Ресургема. Лишь несколько пассажиров испытали что-то вроде беспокойства. Абсолютное большинство уже объявило странные разрастания устройствами, выполняющими никому не известные функции. В конце концов, это был звездолет, который стер с поверхности планеты целое поселение. Люди действительно не представляли, как должен выглядеть корабль Триумвира, но зловещее впечатление вполне отвечало их ожиданиям.

— В конце концов, они видят корабль, — сказал Овод. — Многие просто не доберутся до иллюминаторов. Значит, будут слушать всевозможные байки или просто решат не беспокоиться.

— Не беспокоиться? Они бросили все и отправились в такую даль!

— Они устали, — произнес Овод. — Устали, и им уже ничего не надо, только убраться отсюда.

Перевозчик плыл мимо «Ностальгии». Хоури слишком часто подлетала к звездолету, производила стыковку и заводила шаттл в ангар, чтобы не помнить каждый отросток на обшивке. И то, что появилось в иллюминаторе, весьма настораживало.

— Раньше этого не было, — озадаченно произнесла она.

— Чего?

Она понизила голос и указала одними глазами.

— Этот… шрам. Видишь?

— Шрам? Да уж, трудно не заметить.

Это был не шрам, а неровный разрыв вдоль всего борта, длиной несколько сотен метров. Он казался глубоким, очень глубоким. Он уходил в нутро корабля, судя по всему, появился совсем недавно. Острые кромки, никаких признаков того, что корпус пытались заделать… В животе у Хоури что-то оборвалось.

— Он свежий, — тихо сказала она.