Глава 28
Скейд шла по кораблю. Теперь на «Ночной тени» все казалось неправильным. Давление на остатки позвоночника почти прекратилось, форма глазных яблок стала почти нормальной, но это было единственным утешением. Все живое на корабле оказалось в зоне действия поля, в пузыре искусственно измененного квантового вакуума. Каждая частица в этом поле лишалась девяти десятых своей инерционной массы.
Звездолет двигался в сторону Ресургема на десяти «g».
Доспехи избавляли Скейд от большинства психических эффектов, вызываемых воздействием поля, но она старалась двигаться как можно меньше. Сама по себе ходьба больше не требовала усилий: механизм испытывал нагрузку в одно «g» — десятую часть от реальной. Такой режим работы нельзя было назвать экстремальным, и Скейд больше не казалось, что она вот-вот упадет и разнесет себе череп. Но легче ей от этого не стало. Когда Объединившаяся хотела пошевелить рукой или ногой, движение напоминало судорогу. Перемещая тяжелые предметы, она не ощущала ни усилия, ни сопротивления, словно все оборудование на борту корабля заменили искусно сделанными муляжами из папье-маше. Даже менять направление взгляда приходилось с осторожностью. Глазные яблоки, не обремененные гравитацией, стали слишком подвижными и то и дело «промахивались», как и при попытке исправить «промах». Скейд знала: глазные мускулы, привыкли приводить в движение ткани с определенной инерционной массой и сейчас были сбиты с толку. Но знания и понимание сути явления не помогали с ним справиться и не делали ощущения приятными. Наконец она временно отключила свой Area Postrena, так как внутренне ухо было дезориентировано изменившимся инерционным полем.
Войдя в каюту Фелки, Скейд обнаружила, что с их прошлой встречи та даже не сменила позу и по-прежнему сидит, скрестив ноги, на том же месте, хотя приказала полу стать мягким. Ее пижама измялась и выглядела несвежей, кожа приобрела нездоровый цвет, волосы засалились, спутались и напоминали полуразрушенное гнездо. Кое-где Скейд заметила розовые проплешины — Фелка выдергивала у себя клочья волос. Она казалась бесконечно спокойной, одна рука покоилась на колене, подбородок чуть приподнят, глаза закрыты. Между верхней губой и ноздрей слабо поблескивало пятнышко слизи.
Скейд проверила неврологическую связь между Фелкой и кораблем, но, к своему удивлению, каких-либо серьезных изменений не обнаружила. Может быть, Фелка снова путешествовала по кибернетическому пространству «Ночной Тени»? Во время последних двух визитов Скейд именно это и происходило. После этого, исследуя системы, она обнаружила головоломные сооружения, созданные Фелкой. Они явно были призваны заменить собой Стену. Но нет, сейчас отрешенность вызвана иную причину. Покинув реальность, Фелке пришлось сделать следующий логический шаг — вернуться к тому месту, откуда все началось.
Она ушла в себя.
Скейд присела, чтобы оказаться на одном уровне с Фелкой, затем протянула руку и коснулась ее переносицы. Она ожидала реакции на прикосновение холодного металла, но с тем же успехом могла трогать восковую фигуру.
«Фелка… ты меня слышишь? Я чувствую, твое сознание где-то здесь, внутри. Это Скейд. У меня есть кое-какая информация, тебе надо это знать».
Скейд подождала. Никакого ответа.
«Дело касается Клавейна. Я сделала все, что могла, чтобы заставить его вернуться, убеждала его, но он не отреагировал ни на одну из моих попыток. Последняя, по-моему, должна была подействовать безотказно. Можно, я тебе расскажу?»
Фелка дышала тихо и ровно.
«Я использовала тебя. Я пообещала ему вернуть тебя, если он повернет. Вернуть тебя живой. Это показалось мне честным предложением. Но его оно не заинтересовало. Он даже не ответил на мое предложение. Понимаешь, Фелка? Ты не настолько важна для Клавейна, как его священная миссия».
Скейд встала и прошлась вокруг Фелки, застывшей, как в медитации.
«Знаешь, я надеялась, что ты хоть немного ему дорога. Так было бы лучше всего — для меня, для тебя, для него. Но Клавейн ответил молчанием. Он показал, что для него важнее. Не ты. Прошло столько лет, столько веков, и ты значишь для него меньше, чем кучка тупых железок. Признаться, я удивлена».
Однако Фелка по-прежнему ничего не сказала. Скейд захотелось нырнуть в ее мозг и найти укромный закоулок, куда она спряталась. Если бы Фелка была нормальной Объединившейся, это не составило бы труда. Но ее сознание было слишком неординарно. Скейд могла лишь скользить по его поверхности и очень редко заглядывать чуть глубже. Большее было не под силу даже ей.
Скейд вздохнула. Она не хотела мучить Фелку. Она всего лишь надеялась, что выведет ее из транса, настроив против Клавейна.
Не удалось.
Скейд встала за спиной у Фелки, приложила к ее затылку медицинский прибор. Потом закрыла глаза и направила в него поток команд. Результат последовал немедленно. Фелка сложилась пополам и упала, из приоткрытого рта вытекла струйка слюны.
Скейд осторожно подняла безвольное тело и вынесла его из каюты.
Серебряное солнце сверкало, как начищенная монета. Его свет прорезал серые клубы морского тумана. У Скейд снова было тело из плоти и крови. Она снова стояла на плоском камне, и ледяной ветер, пронизывавший ее до костей, пах равной смесью озона, морской соли и гниющих водорослей. Чуть поодаль темнели миллиарды валунов — они то появлялись, то исчезали, когда очередная волна накатывала на них с исступленно-страстным вздохом.
То же самое место. Скейд не могла отделаться от мысли, что Волк перестает быть предсказуемым.
Она всматривалась в туман. Не более чем в дюжине шагов от нее находилось еще одно существо. Не Галиана и не Волк — маленький ребенок, который сидел примерно на таком же плоском камне. Очень осторожно Скейд начала перешагивать с валуна на валун, прыгая через лужи и острые каменные гребешки. Это было волнующе и весело — снова стать полностью человеком. Еще более хрупкой, чем она была до того, как Клавейн ранил ее, осознающей, что под кожей находятся только мягкие мышцы и ломкие кости. Хорошо быть неуязвимой. Но как хорошо ощущать, как Вселенная химически реагирует с тобой, входит в каждую пору твоей кожи! Чувствовать ветер каждым волоском на руке, чувствовать босыми ногами каждый бугорок, каждую трещину на поверхности побитых морем камней.
Скейд приблизилась к ребенку. Это была Фелка — как и следовало ожидать. Куда более удивительно оказалось другое: она стала именно такой, какой была на Марсе, когда Клавейн спас ее.
Девочка сидела, скрестив ноги, как сидела недавно у себя в каюте. Одежда — сырая, грязная, в пятнах от водорослей — оставляла открытыми ноги и руки. Волосы, длинные и темные, почти как у Скейд, ниспадали вьющимися прядями прямо на лицо. Морской туман словно стирал краски, делая картину почти монохромной.
Фелка мельком взглянула вверх, на секунду встретившись взглядом со Скейд, и снова вернулась к своему занятию, которым, похоже, была полностью поглощена. Вокруг камня, на котором она сидела, неровным кругом лежали кусочки твердых панцирей каких-то ракообразных, клешни, хвостики, игловидные усики и другие малопонятные обломки. Все это было разложено рядами, сориентированными с маниакальной аккуратностью. Соединение маленьких деталей напоминало задачу по анатомической алгебре. Фелка молча разглядывала композицию и изредка поворачивалась всем телом, чтобы изучить тот или другой фрагмент. Время от времени она брала какой-нибудь обломок и перекладывала в другое место. Ее лицо казалось пустым, чего никогда не бывает у играющих детей. Больше всего она походила на человека, полностью поглощенного какой-то серьезной задачей, которая требует полной сосредоточенности и слишком большого напряжения, чтобы наслаждаться.
«Фелка…»
Девочка посмотрела наверх, на этот раз вопросительно — но только для того, чтобы тут же вернуться к своей игре.
Вдалеке послышался шум волн. Стена тумана за спиной у девочки на миг стала почти прозрачной. Скейд по-прежнему не видела моря, однако смогла разглядеть чуть больше, чем в прошлый раз. Мозаика глубоких впадин в камнях, заполненных водой, уходила вдаль, слегка искажаясь. И еще там находилось нечто. Оно было чуть темнее общего серого фона и то появлялось, то исчезало, однако Скейд могла сказать с полной уверенностью, что это не мираж и не галлюцинация. Серый шпиль, огромная, похожая на высокую башню стела, исчезающая в небе. Казалось, оно находится очень далеко — за пределами моря, или вырастает прямо из воды на огромном расстоянии от берега.
Фелка тоже заметила шпиль. Она посмотрела на него с тем же отсутствующим выражением лица и вернулась к своим обломкам. Похоже, полученной визуальной информации было достаточно. Скейд еще размышляла, что это могло быть, когда туман снова сгустился. Теперь их стало трое.
Третьим был Волк. Его — или ее — туманный силуэт возвышался позади Фелки, на расстоянии нескольких шагов. Очертания, по-прежнему размытые, становились чуть более четкими, когда туман светлел, и тогда Объединившейся казалось, что видит скорее женщину, чем животное.
Несмолкающий рев волн снова начал складываться в слова.
— Ты привела Фелку. Я рад.
— Этот ее образ, — произнесла Скейд — она уже помнила, что от нее требовалось говорить вслух. — Сейчас Фелка так себя осознает. Ребенком. Или это ты хочешь, чтобы я видела ее такой?
— Возможно, — ответил Волк. — Чуть-чуть того, чуть-чуть другого.
— Я просила тебя помочь. Ты дал мне понять, что согласишься, если мне удастся привести Фелку. Смотри, вот она. Клавейн все еще у меня на хвосте. И упорно следует прежним курсом.
— Что ты пыталась сделать?
— Предложила ему Фелку. Но Клавейн не согласился.
— Ты подозревала, что он согласится?
— Мне казалось, он достаточно беспокоится за Фелку, чтобы всерьез задуматься над таким предложением.
— Ты не понимаешь Клавейна, — произнес Волк. — Ради нее он не откажется от своей цели.
— Только Галиана могла бы так утверждать, верно?
Волк не ответил.
— Он отказался повернуть. Что ты будешь делать дальше?
— То, что сказала. Запущу корвет, и пусть Клавейн попробует его найти.
— А как насчет перехвата?
Скейд кивнула.
— В этом весь смысл. Ни один из шаттлов Клавейна не догонит мой. А вот сам корабль с этим справится запросто.
— Ты так уверена? — Волк казался удивленным.
— У них не хватит энергии. Ему следовало бы запустить шаттл задолго до меня и угадать направление.
— Или учесть каждую вероятность, — добавил Волк.
— Он не смог бы этого сделать, — возразила Скейд. Она слышала собственный голос, и в нем было намного меньше уверенности, чем ожидалось. — Ему надо запустить флотилию шаттлов, впустую потратить то топливо, которое…
Она сбилась с мысли.
— Если Клавейн решит, что игра стоит свеч, то поступит именно так. Даже согласится потратить свое драгоценное горючее. Кстати, что он ожидает найти в корвете?
— Я сказала ему, что верну Фелку.
Волк переместился чуть ближе и задержался возле девочки, однако его силуэт не стал более отчетливым.
— Она все еще здесь.
— Я положила в корвет бомбу. Боеголовку с тератонным зарядом.
Она заметила движение, похожее на одобрительный кивок.
— Ты решила, что он повернет свой корабль к точке встречи. Вне всякого сомнения, ты установила что-то вроде детонатора, который сработает при сближении. Очень умно. Твоя жестокость действительно впечатляет.
— Но ты сомневаешься, что Клавейн попадется на такую уловку.
— Ты узнаешь достаточно скоро, верно?
Скейд кивнула. Похоже, она потерпела неудачу. Туман над морем снова поредел, позволив увидеть смутные очертания башни. Вообще-то, это сооружение было очень темным, если смотреть на него с близкого расстояния. Сейчас оно напоминало мачту бесконечной высоты. И в нем было что-то ненатуральное: определенно, это было не просто гигантская башня в форме узкого конуса.
— Что там такое? — спросила Скейд.
— Там — это где?
— Вон там…
Но, когда она опять посмотрела в сторону башни, то ничего не увидела. Либо туман сгустился, либо сооружение перестало существовать.
— Там ничего нет, — сказал Волк.
— Послушай меня, — Скейд тщательно подбирала слова. — Если Клавейн не попадется в ловушку, я приступлю к тому, о чем мы говорили в прошлый раз.
— То, что немыслимо, Скейд? Переход в состояние четыре?
Фелка прекратила игру и смотрела на обоих снизу вверх. Это был решающий момент, и он растягивался в вечность.
— Я понимаю, что это опасно. Но, в конце концов, мы должны оторваться от Клавейна. И для этого — сделать прыжок через границу нулевой массы в состояние четыре. В фазу тахионной массы.
Хищная усмешка-оскал сверкнула и исчезла.
— Очень мало организмов, Скейд, когда-либо двигалось быстрее света.
— Я готова стать одним из них. Что мне надо делать?
— Ты уже знаешь достаточно. И твои устройства почти способны на это. Потребуются только некоторые дополнения. Ничего такого, с чем не справятся фабрики «Ночной Тени». Тебе нужно только одно: получить совет из Введения.
Скейд кивнула.
— Поэтому я здесь. И для этого привела Фелку.
— Тогда начинаем.
Девочка вернулась к игре, перестав замечать все остальное. Скейд сформировала последовательность кодовых нейрокоманд, побуждая установки Введения инициировать согласованное удвоение.
— Началось, Волк.
— Знаю. Я тоже это чувствую.
Фелка прекратила игру и подняла глаза.
Скейд почувствовала, как стала множеством самой себя. Из тумана, из некоего места, которое невозможно описать или определить, пришло новое ощущение: что-то тянулось вдаль, в холод, подобно коридору, который достигает неясного края бесконечности. Волосы на затылке зашевелились. Она уже знала — в основе ее действий лежит что-то глубоко неправильное и несправедливое. Предчувствие ужаса стало почти осязаемым. Нет, надо держаться и довести задуманное до конца.
Как сказал Волк, страхам надо смотреть в лицо.
Скейд напряженно слушала. Казалось, она слышит шепот, который доносится из бездны призрачного коридора.
— Тварь?
— Да, Маленькая Мисс?
— Ты был полностью честен со мной?
— Зачем быть с вами каким-либо, кроме как честным, Маленькая Мисс?
Антуанетта находилась на нижней палубе «Штормовой Птицы», в полном одиночестве. Ее корабль находился в одном из ангаров «Зодиакального Света», весь в ремонтных лесах, надежно закрепленный распорками и оттяжками, чтобы не пострадать при ускорении. Грузовоз стоял здесь с самого отлета от Йеллоустоуна. Сейчас очередные повреждения ликвидировались под бдительным руководством Ксавьера. Лю пришлось обратиться за помощью к людям-свиньям и бортовым роботам, целиком полагаясь на их опыт. Поначалу эта команда работала куда медленнее, чем бригада гиперприматов. Свиньи явно уступали им в ловкости, однако оказались намного сообразительнее. Вскоре они освоились, роботам удалось подгрузить нужные программы, и работа закипела. Ксавьер не только восстановил корпус, но и заново бронировал его. Двигатели, от швартовых турбинных до главной силовой установки токамака включительно, прошли капитальный ремонт и были полностью отрегулированы и теперь работали безупречно. Все «средства убеждения», то есть многочисленные орудия, перебрали и подключили к новой интегрированной сети управления. Ксавьер объявил, что в маскировке больше нет необходимости. «Штормовая Птица» слишком долго притворялась обычным грузовозом. Там, куда они направляются, не придется иметь дело с администрацией, которая всюду сует свой нос.
Но теперь скорость увеличилась. Людям приходилось либо сохранять неподвижность, либо пользоваться неуклюжими и громоздкими экзоскелетами. Антуанетта стала реже навещать свой корабль. Но дело было не в окончании работ и не в перегрузках. Ее удерживало кое-что другое.
Сейчас Антуанетта была уверена, что уже давно заметила неладное. Случалось, что она, находясь на борту, не чувствовала себя в одиночестве. Иногда ей казалось, что бдительность Тваря — не просто бессознательное тщательное наблюдение персоны гамма-уровня. За этим крылось нечто большее.
Значит… И Ксавьер, и отец лгали ей. К такому повороту событий Антуанетта была совершенно не готова.
До настоящего момента.
Наступила короткая передышка — установки контроля инерции остановили для очередной технической проверки, и Антуанетта пришла на борт «Штормовой Птицы». Из чистого любопытства она решила немного покопаться в судовых архивах. Вдруг повезет, и она узнает, что такое это Правило Мандельштама.
Там должны быть такие сведения.
Но даже если ничего не будет, можно попробовать догадаться.
Первые сомнения появились сразу после того, как началась вся эта история с Клавейном. Во время атаки баньши Тварь преждевременно сделал выстрел. Казалось, корабль «запаниковал». Маленькая поправка: интеллект гамма-уровня запаниковать в принципе не может.
А затем представитель полиции, который сейчас наслаждается жизнью в Замке Воронья, допытывался о связи ее отца с Лайлом Мерриком — и упомянул то самое Правило Мандельштама.
Тогда для Антуанетты это был еще один пустой звук.
Но не теперь.
После того, как Тварь случайно сказал о себе «Я» — и словно тщательно сооруженный фасад на секунду отодвинулся в сторону, как театральный задник… и она увидела чье-то лицо, которое за ним скрывалось.
— Маленькая Мисс?..
— Я знаю.
— Знаете что?
— Кто ты. Кто ты такой.
— Простите, Маленькая Мисс, но…
— Заткнись, черт подери!
— Маленькая Мисс… если можно…
— Я сказала, мать твою: заткнись, — Антуанетта с силой шлепнула по пульту управления. Это простое действие всегда задевало Тваря, и она на миг ощутила согревающую душу радость возмездия. — Я все знаю. И насчет Постановления Мандельштама тоже.
— Правило Мандельштама, Маленькая Мисс?
— Не хрен строить из себя невинность! Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Закон, который вступил в силу чуть ли не в тот день, когда ты скончался. Насчет необратимой неврологической смерти.
— Необратимая неврологическая смерть, Маленькая…
— Правило Мандельштама: власти — Феррисвильский Конвент — имеют право конфисковывать и стирать копии бета- или альфа-уровня того, кто приговорен к смерти. И неважно, сколько дубликатов ты с себя наделал. Неважно, что это — грубое неподобие или качественный неврологический скан. Все они должны быть собраны и уничтожены.
— Выглядит как высшая мера наказания, Маленькая Мисс.
— Так оно и есть, верно? И власти подошли к этому со всей ответственностью. Любой, кто приютил преступника, рискует огрести немереные проблемы на свою задницу. Конечно, лазейки есть всегда. Например, заныкать запись скана куда-нибудь подальше. Или переправить к чертям подальше, благо не вся Галактика находится под юрисдикцией Феррисвильского Конвента. Но риск все-таки остается. Я проверила, Тварь. Конвент отловил всех, кто укрывал копии, кто нарушал Постановление Мандельштама. И всех приговорили к смертной казни.
— Это могло бы показаться немного бесцеремонным.
Антуанетта улыбнулась.
— Да неужели? И ты, разумеется, ни сном, ни духом не догадывался, что тебя тоже бесцеремонно прячут? Как, ситуация изменилась?
— Сделать вывод затруднительно.
— Да черта с два это что-нибудь изменило! Ни на один сраный дюйм! И уж точно не там, где дело касается копов. Ты хоть понимаешь, насколько это безответственно, блин? Когда кто-то обманом заставляет кого-то держать у себя нелегальную симуляцию? Ты, гребаный засранец, бабушку твою в черную дыру!
— Заставлять обманом, Маленькая Мисс?
Антуанетта кивнула. Кажется, цель близка. К тому же теперь можно не осторожничать.
— Полицейский что-то пронюхал, верно? По-моему, он просто не мог связать концы с концами… А может быть, хотел пощекотать мне нервы и выяснить, что мне известно.
Маска снова слетела.
— Я не вполне…
— Думаю, без Ксавьера тут тоже не обошлось. Он «Штормовую птицу» знает, как свои пять пальцев. Каждую подсистему, каждый треклятый кабель. Кому как не ему знать, куда спрятать Лайла Меррика…
— Лайла Меррика, Маленькая Мисс?
— Все ты знаешь. И все помнишь. Ну, конечно, не самого Лайла Меррика, а просто его копию. Не знаю, бету или альфу. И, честно говоря, меня это не очень интересует. Зато чертовски заинтересовало бы кое-кого в суде, верно?
— Сейчас…
— Это ты, Тварь. Ты — он. Лайл Меррик умер, когда власти казнили его за то столкновение. Но этот конец — еще не конец, верно? Твоя жизнь продолжается. Ксав спрятал твою гребаную копию на борту этого гребаного корабля, блин. На борту корабля моего отца. И ты — та самая копия.
Несколько секунд Тварь молчал. Девушка наблюдала за медленными гипнотическими переливами сигнальных ламп и цифр на панели. Она чувствовала боль и опустошенность. Часть ее самой была уничтожена, осквернена, изнасилована. Все, чему она могла доверять в этой вселенной, оторвали и вышвырнули.
Тварь снова заговорил, его голос звучал обманчиво измененным:
— Маленькая Мисс… Я имею в виду Антуанетта… Это ошибка.
— Черта с два. Ты это почти признал.
— Нет. Вы не понимаете.
— Что именно я не понимаю?
— Не Ксавьер спрятал меня. Он помогал, он знал все. Но это не его идея.
— Не его?
— Антуанетта, ваш отец спас меня.
Кулак Антуанетты врезался в пульт управления, и она бросилась прочь из корабля. Ноги ее больше не будет на борту «Штормовой Птицы».
Почти всю дорогу Лашер проспал. Скорпио сказал, что на борту «Зодиакального света» для него работы не найдется — до самого конца операции. И даже тогда один шанс из четырех, что его подпрягут к чему-нибудь, кроме участия в маневрах корабля. Где-то в глубине души Лашер уже подозревал, что ему достанется самая грязная работа. И нисколько не удивился, когда получил по «плотному лучу» сообщение с «Зодиакального Света». Его шаттл оказался в нужной «четверти» пространства, а значит, Лашеру пора готовиться к перехвату корвета, который Скейд выпустила со своего звездолета.
«Старина Лашер, счастливчик… Ты всегда мечтал прославиться. Держи свой шанс».
Нельзя сказать, что он подписался на это с легким сердцем, потому что прекрасно понимал, насколько рискует. Спасение Фелки было весьма опасным предприятием. Количество топлива на борту шаттла рассчитали очень точно — ровно для того, чтобы вернуться домой с пассажиром. Без запаса на возможные ошибки. И на бессмысленный героизм. Клавейн ясно дал понять, что этого делать не стоит. Если траектория корвета хотя бы на километр выйдет за пределы безопасной зоны перехвата, Лашеру — или другому счастливчику — придется отказаться от преследования и разворачиваться. Клавейн сделал единственную уступку: каждый шаттл снабдили ракетой, заменив боеголовку передатчиком. Если корвет окажется в зоне «поражения», пилот может выстрелить, чтобы передатчик закрепился на корпусе корвета. Сто лет субъективного времени — пятьсот объективных лет — устройство будет непрерывно отправлять сигналы. Оставался мизерный шанс, что позывные маяка удастся поймать прежде, чем корвет покинет пределы Обитаемого Космоса. Но это означало, что для Фелки останется хотя бы тень надежды.
Теперь Лашер видел маленькое судно. Шаттл повернул, следуя обновленным координатам, поступающим с «Зодиакального Света». Маленький звездолет с Фелкой на борту находился в свободном падении, истратив последние микрограммы антивещества. Он был хорошо виден из передних иллюминаторов шаттла, подсвеченный носовым прожектором, и напоминал наконечник копья из вороненой стали.
Человек-свинья включил передатчик.
— Лашер на связи. Я его уже вижу. Это точно шаттл. Не могу сказать какого типа, но на наши не похож.
Он сбросил скорость. В идеале ему следовало дождаться ответа Скорпио, но такая роскошь была непозволительной. Сигнал шел до «Зодиакального Света» целых двенадцать минут, и дистанция постоянно увеличивалась — субсветовик поддерживал ускорение в десять «g». У Лашера было полчаса на все. Затем следовало разворачиваться и лететь назад. Если задержаться хоть на минуту дольше, то его шаттл уже никогда не догонит «Зодиакальный Свет».
Но получаса хватит и на стыковку с корветом, и на то, чтобы попасть на борт и найти дочь Клавейна — или кто она там.
Последний вопрос действительно не волновал Лашера. Только одно имело значение — его попросил Скорпио. И что с того, что сам Скорпио действует по просьбе Клавейна? Это не имело значения. Лашер был так же беззаветно предан своему вождю, как и в тот день, когда решил следовать за ним — почти с тех пор, как Скорпио появился в Городе Бездны.
Это было событие, которое невозможно недооценить. До сих пор люди-свиньи считались отбросами общества, презренными обитателями городских трущоб, а их группировки вечно грызлись между собой. Скорпио сделал их едиными. Он стал криминальным мессией, полумистической фигурой, многие сомневались в реальности его существования. Лашер коллекционировал преступления Скорпио, предавая их памяти с алчностью религиозного фанатика. Он восхищенно изучал каждое — их отличала простота хайку и жестокая изобретательность. Каково это — чувствовать себя автором этих шедевров? Позже он вошел в сферу влияния Скорпио и начал подниматься по ступеням теневой иерархии криминального мира. Лашер хорошо запомнил их первую встречу… и чувство легкого разочарования: Скорпио оказался таким же человеком-свиньей, как и он сам. Но скоро его восхищение стало от этого только сильнее. То, что Скорпио был таким же существом из плоти и крови, делало его свершения еще более выдающимися. И Лашер преодолел робость. Вскоре он уже был одним из главных агентов Скорпио, а затем — одним из близких помощников.
Потом Скорпио исчез. Говорили, что он отправился в космос для участия в суперсекретных переговорах с другой криминальной группой, действующей в системе — возможно, со Скайджеками.
Любые переезды и перелеты для Скорпио были сопряжены с риском, особенно во время войны. И Лашер заставил себя смириться с наиболее вероятным и наиболее горьким исходом — их вождь, скорее всего, погиб.
Прошли месяцы. Затем Лашер услышал новость: Скорпио находится под стражей или что-то вроде этого. Его схватили «пауки», а до этого он, возможно, он побывал в плену у «зомби». Потом под давлением обстоятельств «паукам» пришлось передать пленника Феррисвильскому Конвенту.
Ситуация казалась совершенно безвыходной. Яркое и бесславное правление Скорпио завершилось. Конвент мог предъявить ему любое обвинение — в военное время почти всякое преступление каралось смертной казнью. К ним в руки попал сам Скорпио — событие, которого ждали очень долго. Показательный суд должен был неизбежно завершиться смертным приговором… и Скорпио окончательно стал бы легендой.
Но все произошло иначе. Вскоре пошли обычные противоречивые слухи. Впрочем, в некоторые из них сходились: Скорпио жив и здоров, он уже на воле, вернулся в Город Бездны и отсиживается в темной угрожающей постройке, которую люди-свиньи знали как Шато де Карбо. Говорили, что в подвале этого замка водились привидения. Теперь Скорпио гостил у таинственного владельца Замка Воронья, и совместно они собирались осуществить нечто неправдоподобное. То, о чем много говорили, но до сих пор считали в принципе невозможным.
Армия «свиней».
Лашер снова вернулся к своему хозяину. Слухи оказались правдой. Скорпио действительно собирал армию для какого-то старика по имени Клавейн, на которого — или вместе с которым — теперь работал. Кроме того, в их планы входил угон корабля, принадлежащего Ультра. По негласным законам преступного мира, такое нельзя было даже обсуждать, не то что осуществлять. Подобный поворот событий и заинтриговал, и напугал Лашера. Особенно после того, как это оказалось только прелюдией к чему-то еще более дерзкому…
Неужели он мог устоять?
Теперь он здесь. Уже несколько световых лет отделяют его от Города Бездны, от всего, что он считает для себя привычным.
Он служил Скорпио. Служил хорошо, не просто выполняя все его приказы, но иногда даже предвидя их; иногда даже идя на шаг впереди своего учителя, за что удостаивался сдержанной похвалы.
Сейчас корвет был совсем близко. Типичный шаттл «пауков» — гладкий, слегка побитый мелкими метеоритами, весь черный. Прожектора шарили по обшивке в поисках люка. Вот и он — в точности как описывал Клавейн: тонкий, как нитка, шов, едва различимый вблизи. Дистанция составляла пятнадцать метров, скорость сближения — один метр в секунду. Корвет достаточно мал, значит, проблем с поисками пассажира не возникнет — при условии, что Скейд сдержала свое слово.
Расстояние между шаттлами сократилось до десяти метров. Тогда из сердца космического аппарата Объединившихся выросло пятно света, подобное первой вспышке восходящего солнца.
Лашер не успел даже моргнуть.
Скейд увидела яркую вспышку боеголовки. Сейчас за кормой «Ночной Тени» не было звезд — только чернильное пятно расползающейся черноты. Релятивистские эффекты сжали видимую Вселенную в широкое кольцо, окружающее звездолет. Но корабль Клавейна все еще следовал позади с прежней скоростью. Бриллиантовая булавочная головка в точке взрыва сверкала в темноте, словно одинокая звезда, которая случайно оказалась не на своем месте.
Объединившаяся сняла спектрограмму излучения, сделала поправку на красное смещение. Совокупный выход тератонного взрыва состоял только из самого приспособления плюс малая остаточная масса антивещества. Значит, уничтоженное судно — шаттл или что-то подобного размера, но не субсветовик. Взрыв звездолета и его машин, глубоко запустивших свои когти в энергетический колодец квантового вакуума, был бы минимум в три раза мощнее.
Итак, Клавейн снова оказался умнее. Нет, поправила себя Скейд: не умнее. Так же умен, как она сама. Дело не в ее ошибках — пока она не допустила ни одной. Просто Клавейн все еще отражает ее атаки, все еще сопротивляется. Но преимущество пока на ее стороне. Скейд не сомневалась: так или иначе, она причиняет упрямому старику серьезные неприятности. Как минимум, она заставила Клавейна сжечь топливо, которое он так экономил. Более чем вероятно — побудила направить свои усилия на отражение ее атак, вместо того, чтобы готовиться к сражению, которое ждет его впереди, в окрестностях Ресургема. В стратегическом отношении Скейд не потеряла ничего… за исключением возможности убедительно блефовать.
Но это ей больше никогда не потребуется.
Настало время сделать то, что должно быть сделано.
— Ты, врун долбаный!
Ксавьер поднял взгляд от экрана. Когда Антуанетта ворвалась в их каюту, Лю лежал на своей койке, примостив на колени электронный блокнот. На миг девушка заметила строчки исходных кодов, пробегающих по экрану. Символы и неровные синусоиды напоминали замысловатые формализованные строфы инопланетной поэзии. У Ксавьера буквально отвисла челюсть, и стилус, который он держал в зубах, покатился по полу. Следом свалился блокнот.
— Антуанетта?
— Я все знаю!
— Что ты знаешь?
— О Постановлении Мандельштама. О Лайле Меррике. О «Штормовой Птице». О Тваре. О тебе.
— О чем, о чем?!
Ксавьер соскользнул с койки, сел и принялся накручивать на палец смоляную прядь, изображая крайнее смущение.
— Не смей мне врать, засранец!
В следующий момент она нависла над ним, и на голову Ксавьера обрушился град ударов. Настоящей жестокости в них не чувствовалось, при иных обстоятельствах они могли показаться игривыми. Ксавьер прикрывал лицо, подставляя ее кулакам предплечья, и время от времени пытался что-то пробормотать. Но эти жалкие попытки немедленно пресекались: Антуанетта была в ярости и не желала слушать никаких оправданий.
Наконец гнев иссяк и сменился слезами. Ксавьер поймал ее ослабевшие руки и нежно сжал.
— Антуанетта, — сказал он.
Девушка слабо попыталась освободиться и разрыдалась. Она ненавидела его и любила одновременно.
— Это не моя вина, — проговорил Ксавьер. — Клянусь тебе, не моя.
— Почему ты мне ничего не сказал?
Лю смотрел на нее, пытаясь увидеть глаза за пеленой слез.
— Почему я тебе не сказал?
— Да! Именно это я и спросила.
— Потому что твой отец взял с меня слово.
Когда Антуанетта успокоилась и была готова слушать, Ксавьер рассказал ей все.
Много лет Джим Бакс и Лайл Меррик были друзьями. Оба водили свои грузовозы по Ржавому Ободу и его окрестностям. Обычно два пилота, которые работают в одной торговой сфере, вскоре обнаруживают, как трудно поддерживать искренние дружественные отношения, если их интересы слишком часто пересекаются, а подъем экономики в системе сменяется спадом. Однако интересы Джима и Лайла не пересекались, как и их клиенты. Бакс перевозил крупные грузы по коротким высокоскоростным траекториям — обычно в сжатые сроки и не всегда на законных основаниях. Несомненно, он не искал клиентов из преступного мира, но, по правде сказать, не отказывался с ними работать. Клиентами Лайла были почти исключительно криминальные элементы. Они понимали, что его медленная, хрупкая, неуклюжая шаланда на химических двигателях будет последним кораблем, который заинтересует таможенников Конвента и куттеры Акцизного управления. Лайл Меррик никогда не обещал, что груз будет быстро доставлен в место назначения. Он вообще не обещал, что груз будет доставлен. Зато можно было не сомневаться: ни один таможенник не сунет нос в трюм его грузовоза, и никто никогда не узнает, кому принадлежал и кому предназначался груз. В итоге дела у Лайла шли отнюдь не плохо. Скрывать доходы от налоговой полиции составляло для него серьезную проблему, но он успешно изображал неудачника, балансирующего на грани банкротства. Тем не менее, Меррика трудно было назвать нищим. Тот же Джим Бакс мог только мечтать о таком состоянии. Доходы позволяли ему раз в год посещать Город Бездны и проходить сканирование альфа-уровня, обновляя свои предыдущие копии.
Это продолжалось в течение многих лет. Пока в один прекрасный день его не остановил полицейский куттер. Причина была проста: Лайл Меррик никогда не вызывал недовольства властей, явно неспроста. Куттер без труда лег на курс, которым следовала развалюха Лайла, догнал ее и потребовал заглушить главный двигатель. Грузовоз должен был сбросить скорость и приготовиться к стыковке. Но Меррик знал: стоит ему заглушить двигатель — и ему уже не удастся сохранить лицо. Его блестящая репутация строилась на том, что ни один полицейский никогда не досматривал его груз. Позволив представителю полиции подняться на борт, Лайл подписывал уведомление о банкротстве — на этот раз по-настоящему.
Все, что ему оставалось — удирать.
К счастью — или, как оказалось, к несчастью — он уже находился на подходе к Карусели Нью-Копенгагена. По его сведениям, где-то на «ободе» находился достаточно просторный ремонтный док, куда с некоторым скрипом могла вписаться его посудина. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. Лайл Меррик как минимум получал возможность уничтожить груз до появления полиции. Понятно, что Лайл создавал себе массу проблем, но не обманул бы доверие клиентов. Для него это было куда важнее собственного благополучия.
Но осуществить этот план не удалось. Куттера приближались, к первому присоединились еще трое, один уже приготовился выстрелить в сторону корабля Лайла стыковочными якорями. Меррик прибавил скорость… и на полном ходу врезался в Карусель. Ко всеобщему удивлению — и прежде всего, к удивлению самого Меррика — он уцелел. Тупоносый обитаемый модуль его звездолета пробил оболочку Карусели, подобно птенцу, который пробивает клювом скорлупу яйца. В момент столкновения скорость грузовоза составляла лишь несколько десятков метров в секунду. Незадачливый пилот отделался множеством синяков и ушибов. Удача не покинула его даже после того, как одна из главных секций силовой установки — раздутые цистерны с химическим топливом — продолжая двигаться по инерции, взорвалась. Жилой модуль вмяло еще глубже в карусель, но и на этот раз Меррик выжил.
Он мог сколько угодно радоваться такому везению, но прекрасно понимал, насколько основательно влип. Сектор обода, в который он врезался, не числился среди густонаселенных, но жертв оказалось немало. Когда грузовоз пробил оболочку, герметичность внутреннего пространства Нью-Копенгагена оказалась нарушена. Воздух с шипением и свистом вырывался наружу через отверстие.
Как раз в этом секторе находилась восстановительная зона — миниатюрные поля и лес, освещенные подвесными лампами. Обычно туда мало кто заходил по ночам — разве что десятка два романтиков, желающих полюбоваться «лунным» светом. Но именно в тот момент на Карусели давали концерт из популярных произведений Квирренбаха, собравший несколько сотен зрителей. К счастью, большинство остались живы, но многие получили серьезные ранения. По последним подсчетам, число погибших составило сорок три человека — не считая самого Лайла Меррика. Не исключено, что эта цифра была занижена.
Меррик не пытался исчезнуть. Он уже знал, что обречен. В принципе, неподчинение приказу о стыковке для досмотра не каралось смертной казнью. У него были средства и способы отвертеться. Но теперь… Со времен Комбинированной Эпидемии, когда Блестящий Пояс перестал быть Блестящим Поясом и превратился в Ржавый Обод, акты вандализма против анклавов стояли в списке самых страшных преступлений. По сравнению с этим гибель сорока трех человек была мелкой деталью.
Лайла Меррика арестовали, судили и вынесли решение. Его обвинили по всем статьям относительно столкновения. Приговор — необратимая смерть нервной системы. Поскольку было известно, что осужденного ранее сканировали, в силу вступало Постановление Мандельштама.
Уполномоченных представителей Феррисвилля не зря прозвали «стирающими головками».
Едва приговор был вынесен, они приступили к поиску и уничтожению всех альфа-бета-симуляций Лайла Меррика. За ними стоял законодательный аппарат Конвента, в их распоряжении были арсеналы поискового и отслеживающего программного обеспечения и устройств, устойчивых к спорам Эпидемии. Они прочесывали базы данных или архивы, выуживая уцелевшие симуляции. Конвент дал им право уничтожить любую общедоступную структуру сбора и хранения информации только по подозрению содержания нелегальной копии. «Стирающие головки» справлялись со своей работой на славу.
Но Джим Бакс не мог допустить, чтобы его друг исчез навсегда. Прежде чем ловушка захлопнулась, друзья Лайла — среди которых были весьма темные личности, — обнаружили его последний альфа-скан и спрятали его от блюстителей закона. Мастерски выполненные исправления в архивных записях клиники создавали впечатление, что Меррик не успел пройти последний сеанс сканирования. «Стирающие головки» долго изучали записи, озадаченные столь странной ситуацией, но вынуждены были признать, что альфа-копия, за которой они гонялись, никогда не существовала. В любом случае, они сделали свое дело: все известные симуляции были стерты.
В определенном смысле, Лайл Меррик избежал наказания.
Однако это была не последняя уловка, к которой пришлось прибегнуть. Джим Бакс сказал, что сможет спрятать скан в таком месте, где блюстители закона вряд ли когда-либо станут искать. Меррик стал субличностью корабля. Альфа-копия человеческого сознания заменила коллекцию алгоритмов и подрежимов, которые представляют собой интеллект гамма-уровня. Настоящее сознание — теперь просто совокупность нервных импульсов, имитация настоящего сознания, — заняло место фиктивной личности.
Настоящий призрак, обитающий в машине.
— Зачем? — спросила Антуанетта. — Почему папа хотел, чтобы все так получилось?
— А как ты думаешь? Он беспокоился и о друге, и о дочери. Таким образом он обезопасил вас обоих.
— Я не понимаю, Ксав.
— Если бы Лайл Меррик не согласился, его бы сейчас вообще не было. А для твоего отца это был единственный способ спрятать скан, не подставляя свою шею. Кстати, Джим получил еще кое-какую выгоду, хотя они с Мерриком об этом и не договаривались.
— Какую?
— Он взял с Меррика слово, что тот будет заботиться о тебе в его отсутствие.
— О нет… — простонала Антуанетта.
— Тебе собирались все рассказать. Это планировалось изначально. Но время шло… и когда Джим умер… — Ксавьер помотал головой. — Понимаешь, мне было нелегко. Как ты думаешь, каково мне было жить с этой тайной? Шестнадцать лет, Антуанетта, черт бы их подрал. Я же был зеленым юнцом, когда твой отец взял меня на работу, помогать ему со «Штормовой Птицей». Само собой, насчет Лайла я знал все.
— Все равно не понимаю. И что значит «заботиться обо мне»?
— Джим знал, что не сможет всю жизнь находиться рядом с тобой. Он любил тебя больше чем…
Ксавьер осекся.
— Я знаю, что он меня любил. И это было совсем не так, как в голографических драмах — какие-то ненормальные отношения между отцом и дочерью. Всякая чушь вроде «ты никогда не говорил, что любишь меня». На самом деле, мы с ним чертовски хорошо ладили.
— Знаю. В этом-то все и дело. Джима беспокоило, что с тобой будет после его смерти. Он прекрасно знал, что ты хочешь унаследовать корабль, и не собирался тебе отказывать — даже не собирался. Черт подери, Антуанетта… Джим гордился тобой. На самом деле гордился. И думал, что ты станешь еще лучшим пилотом, чем он сам. И был уверен на все сто, что у тебя есть настоящая деловая хватка.
Девушка вяло улыбнулась. Отец не раз говорил ей такое… но как приятно услышать то же самое от кого-то еще. Лишнее доказательство того, что Джим Бакс действительно так считал… если это нуждалось в доказательствах.
— И что?
Ксавьер пожал плечами.
— Старик просто хотел позаботиться о тебе. Не такое уж страшное преступление, правда?
— Не знаю. О чем конкретно они договорились?
— Лайл обязывался обитать на «Штормовой Птице». Джим сказал, что он должен все время играть старую субличность гамма-уровня, чтобы ты никогда не заподозрила, что этот… блин… ангел хранитель присматривает за тобой. В общем, заботится о тебе, старается, чтобы ты не влипла слишком глубоко. Знаешь, на мой взгляд, это не лишено смысла. У Лайла было весьма неплохо с инстинктами самосохранения.
Антуанетта вспомнила, как Тварь несколько раз отговаривал ее, когда она собиралась что-то предпринять. Это повторялось не один раз. Она списывала это на чрезмерную осторожность субличности… и оказалась права. На все сто. Просто чуть-чуть ошиблась с первопричиной.
— И Лайл просто взял и подписался на эту аферу? — спросила она.
Ксавьер кивнул.
— Пойми, пожалуйста: Меррик действительно чувствовал себя виноватым. Он казнил себя за то, что те люди погибли. Поэтому даже не пробовал сбежать. Он надеялся, что его засунут в криокамеру, и он все забудет. Потом уговаривал своих друзей убить его. Понимаешь, он хотел умереть.
— Но не умер.
— Потому что Джим дал ему смысл жизни. Заботиться о тебе.
— И эта гребаная «Маленькая Мисс»…
— Маленький артистический штрих. Надо отдать должное этому засранцу, у него очень неплохо получалось, правда? Пока не случилась серьезная заварушка. Но ты не можешь винить его за то, что он сорвался.
Антуанетта встала.
— Думаю, нет.
Ксавьер выжидающе посмотрел на нее.
— Значит… ты одобряешь то, что мы сделали?
Она повернулась и жестко посмотрела ему в глаза.
— Нет, Ксав, не одобряю. Понимаю. Даже понимаю, зачем ты врал мне все те годы. Но это не меняет ситуацию.
— Извини, — печально пробормотал он, рассматривая свои колени. — Все, что я делал — выполнял обещание, которое дал твоему отцу.
— Это не твоя вина, — ответила Антуанетта.
Позже они занимались любовью. Это было так же прекрасно, как и всегда. Возможно, даже лучше, учитывая тот взрыв, который все еще отдавался у нее в животе. Все, что она сказала Ксавьеру, было правдой. Теперь она знала, какую роль он играл в этой истории. Понятно, что он мог никогда не сказать ей правду — по крайней мере, до тех пор, пока она сама обо всем не догадается. Отца Антуанетта почти не винила. Старик всегда заботился о друзьях, а ради нее готов был свернуть горы. Нет, старина Джим Бакс не сделал ничего такого, что было бы не в его характере.
Но от этого правда не становится менее горькой. Сколько времени она проводила на «Штормовой Птице» — как ей казалось, в полном одиночестве. И, оказывается, Лайл Меррик тоже находился там и, возможно даже подглядывал за ней… Антуанетта не могла отделаться от мысли, что ее предали. И чувствовала себя непроходимой идиоткой.
Вряд ли когда-нибудь она сможет с этим свыкнуться.
Через день Антуанетта решила навестить свой корабль. Может быть, она сможет хотя бы отчасти простить это существо — возможно, единственное во Вселенной, которое сохраняло ей верность? Может быть, для этого достаточно снова подняться на борт?
Правда, вряд ли имеет значение, что эту ложь придумали, чтобы ее защитить.
Но, когда Антуанетта подошла к лесам, которые окружали «Штормовую Птицу», ее ноги как будто приросли к палубе. Несколько секунд девушка тупо смотрела на свой звездолет, запрокинув голову. Он выглядел пугающим, незнакомым. Это был не ее корабль. Ей не хотелось находиться внутри него, становиться его частью.
Она заплакала. Ее ограбили. У нее украли нечто бесценное и никогда не вернут. Потеря была невосполнима.
Решение было принято, все с поразительной быстротой пришло в движение. Скейд сбросила ускорение до одного «g», затем техники уменьшили объем пузыря до размеров бактерии. Теперь его подпитывала лишь тонкая струйка энергии. Это позволяло разъединить основную часть устройств. Затем Скейд дала команду, по которой форма звездолета должна радикальным образом измениться — в соответствии с информацией, которая пришла во время Введения.
В трюмах на корме «Ночной Тени» прятались многочисленные контейнеры с наномашинами, устойчивыми к Эпидемии — темные клубни, набитые низкоуровневыми репликаторами. Команда Скейд освободила их, разбудив запрограммированные механизмы самовоспроизведения. Множась и изменяясь, крошечные устройства формировали кипящие слизистые сгустки, готовые видоизменять материю на микроуровне. Слизь растекалась, пронизывала каждый дюйм кормы, растворяя материал корпуса и извергая его обратно. Основная часть механизмов тут же гибла, становясь частью трансформированных структур. Репликаторы оставляли за собой блестящие обсидиановые структуры, волокнистые арки и спирали, которые тянулись за кораблем, подобно побегам или стрекательным щупальцам. Сходство усиливалось из-за множества вспомогательных приспособлений — узелков, напоминающих присоски и ядовитые железы. В рабочем состоянии механизмы будут шевелиться, почти не касаясь друг друга. Гипнотизирующими волнообразными движениями они начнут взбивать и крошить вакуум. В центре этого движения возникнет зона квантового вакуума в «состоянии четыре» размером с кварк. Зона, где инерционная масса будет выражена строгим математическим нулем.
Потом этот крошечный пузырек-кварк задрожит, заколышется — и менее чем за мгновение Планка полностью поглотит космический корабль, подвергаясь фазовому превращению инфляционного типа и разрастаясь до макроскопических размеров. Механизмы, которые по-прежнему будут контролировать его, спроектированы с удивительно малыми допусками, приближающимися к порогу неопределенности Гейзенберга. Никто не мог представить, насколько это действительно было необходимо. Скейд чувствовала: она не готова предвосхитить то, что сказали ей шепчущие голоса Введения. Оставалось лишь уповать, что отклонения не повлияют на работу установки — или, по крайней мере, не настолько, что та выйдет из строя. И надеяться на нормальное состояние механизмов, а о каких-то неисправностях вообще не хотела думать.
Сначала ничего не происходило. Установку запустили, и сенсоры квантового вакуума уловили странные слабые вибрации… Однако точные измерения показывали, что скорость «Ночной Тени» не увеличилась ни на ангстрем в секунду по сравнению с обычным уровнем подавления инерции. Злая на себя и на весь свет, Скейд пробиралась через промежутки между изгибами черных механизмов. Вскоре она нашла ту, кого искала — Моленку, специалиста по системам Введения. Женщина выглядела так, будто потеряла половину крови.
«Что-то не так?»
Моленка пыталась объяснить, но лишь обрушила на сознание Скейд безумные объемы технических данных. Стараясь сохранять спокойствие, Скейд разборчиво впитала информацию, выделяя самое необходимое. Конфигурация систем контроля за расширением поля оказалась несовершенной. Пузырь вакуума в «состоянии два» перешел в нулевое состояние, прежде чем смог протиснуться через потенциальный барьер в сверхсветовое «состояние четыре».
Скейд оценила состояние установки. Похоже, никаких повреждений.
«Думаю, вы поняли, в чем ошибка? Можете сделать надлежащие поправки, изменения и повторить попытку?»
(Скейд…)
«Что?»
(Произошло нечто странное. Я нигде не могу найти Жаструсьяка. Он находился намного ближе меня к оборудованию, когда мы проводили эксперимент. Но сейчас его там нет. Он просто исчез, исчез бесследно.)
Скейд выслушала ее, скорее терпеливо, чем заинтересованно. И через несколько секунд после того, как женщина смолкла, переспросила:
«Жаструсьяк?»
(Да… Жаструсьяк.)
Кажется, она полностью открыта…
(Мой коллега. Он тоже специалист по системам Введения.)
«Моленка, на этом корабле нет ни одного человека по имени Жаструсьяк. И никогда не было».
Ей показалось, что Моленка стала еще бледнее, и ее ответ прозвучал немногим громче, чем выдох.
(Нет…)
«Уверяю тебя, здесь нет никакого Жаструсьяка. Команда маленькая, я знаю всех».
(Это невозможно. Он находился здесь со мной не более двадцати минут назад. Мы работали среди механизмов, готовили их к переходу. Жаструсьяк стоял там, делал установки последней минуты. Клянусь!)
«Возможно».
Скейд почувствовала почти непреодолимое искушение: проникнуть в сознание Моленки и установить мнемоническую блокаду, стереть воспоминания о том, произошло. Но это не сможет похоронить несомненное противоречие между тем, что техник считала правдой, и объективной реальностью.
«Моленка, знаю… это трудно, но ты должна продолжить работу. Я сожалею насчет Жаструсьяка… как я могла забыть? Обещаю, мы попробуем его найти. Есть много мест, куда он мог бы забраться».
(Я не…)
Скейд не дала ей договорить. Ее холодный металлический палец коснулся подбородка Моленки.
«Нет. Никаких слов. Никаких слов, никаких мыслей. Просто возвращайся к установке и внеси необходимые коррективы. Сделай это для меня, хорошо? Для меня и для Материнского Гнезда».
Моленка задрожала. Скейд видела, что женщина смертельно перепугана. Это был смиренный, безнадежный ужас маленького млекопитающего, которое попало в когти хищника.
(Да, Скейд.)
Имя «Жаструсьяк» присутствовало в сознании Скейд и казалось обманчиво знакомым. Она не могла его стереть. Как только выдалась возможность, Скейд вошла в коллективную память и просмотрела всю информацию, которая касалась этого имени. Это просто какой-то странный продукт подсознания Моленки — несомненно, натуры творческой. В момент потрясения оно создало образ несуществующей личности…
К некоторому удивлению, Скейд узнала, что Материнское Гнездо знает некоего Жаструсьяка. Этот Объединившийся был завербован во время оккупации Города Бездны. Довольно скоро он снискал доверие Внутреннего Кабинета, получил доступ к его базам данных и начал работать над прогрессивными концепциями, в частности, над теорией проникающего движения. Жаструсьяк входил в небольшую группу теоретиков, которые создали собственную исследовательскую базу на астероиде и разрабатывали методы, позволяющие сделать знаменитые двигатели Конджойнеров «невидимыми».
Задача оказалась не из легких, и команда Жаструсьяка стала одной из первых, кто подтвердил это собственным примером. Их база вместе с половиной астероида была уничтожена во время аварии.
Таким образом, Жаструсьяк мертв. И, судя по всему, вот уже много лет.
Но будь он жив… Именно Жаструсьяка Скейд хотела бы видеть в качестве эксперта в своей команде на борту «Ночной Тени». Очень вероятно, к настоящему он стал бы специалистом примерно такого же уровня, как и Моленка, и в итоге работал бы вместе с ней.
И о чем это говорит?
Скейд решила остановиться на версии о неприятном совпадении.
Как раз в этот момент к ней обратилась Моленка.
(Мы готовы, Скейд. Можем попытаться повторить эксперимент.)
Скейд замялась. Она была уже готова рассказать Моленке то, что узнала о Жаструсьяке. Но затем придумала кое-что получше.
«Приступай».
Установка пришла в движение. Изогнутые черные рукава молотили вакуум. Порой казалось, что они проходят друг через друга, разрывая и связывая пространство-время подобно дьявольской ткацкой машине, баюкая измененную метрику, заманивая ее в тахионную фазу. Несколько секунд — и они превратились в размытое пятно за кормой «Ночной Тени». Датчики гравитационных волн и экзотических частиц зарегистрировали шквал глубоких пространственных потрясений — это по всей границе пузыря свернулся и сжался на микроуровне квантовый вакуум. Компьютеры снимали картину напряжений, обрабатывали ее, рассказывая Моленке о том, как меняется геометрия пузыря. В свою очередь, она передала картину Скейд, визуализировав сферу поля как пылающую глобулу, пульсирующую и дрожащую подобно капле ртути в невидимой магнитной колыбели. По поверхности пузыря перекатывались призматические волны всех цветов спектра — часть этих цветов не могла восприниматься глазом обычного человека. Эти переливы отражали самые потаенные нюансы взаимодействия квантового вакуума. Но это не волновало Скейд. Все, что для нее имело значение — сопутствующие показатели, которые говорили о том, что пузырь ведет себя нормально. Настолько нормально, насколько можно ожидать от чего-то, не имеющего права существовать в этой Вселенной. Наконец появилось голубое свечение, выходящее из пузыря — и сканеры засекли излучение Хокинга, частицы, которые удалялись от «Ночной Тени» на сверхсветовой скорости.
Моленка сигнализировала, что техники готовы расширить пузырь. Тогда весь корабль окажется внутри собственной сферы пространства-времени в тахионной фазе. Процесс произойдет мгновенно. Затем — по расчетам Моленки, за пикосекунду субъективного времени — поле снова сожмется до микроскопических размеров. Но этого момента стабильности окажется достаточно, чтобы переместить «Ночную Тень» на расстояние в одну световую наносекунду — примерно треть метра. Корабельные зонды уже выведены за пределы ожидаемого радиуса пузыря и готовы зарегистрировать момент, когда корабль совершит перемещение, превратившись в тахион. Конечно, тридцать сантиметров — слишком мало, чтобы соперничать с Клавейном. Но прыжок можно будет сделать более продолжительным или повторять раз за разом… Как всегда, самое сложное — сделать первый шаг. Потом останется только оттачивать мастерство…
Скейд дала Моленке команду увеличить пузырь, одновременно настраивая свои имплантаты на максимальную скорость восприятия. Обычные изменения в работе систем корабля стали едва заметны. Черные рукава за кормой двигались так медленно, что Скейд без труда могла следить за их завораживающим танцем. Объединившаяся исследовала состояние своего сознания и обнаружила беспокойство с примесью почти животного страха и предчувствие непоправимой гибельной ошибки. Помнится, Волк говорил: мало кому из органических существ когда-либо доводилось двигаться быстрее света. При иных обстоятельствах она могла прислушаться к этому невысказанному предупреждению. Но в то же время Волк подгонял ее, склонял именно к этому решению. Он оказал неоценимую помощь в расшифровке инструкций Введения. Скейд предположила, что таким образом Волк обеспечивает собственное существование. Но с тем же успехом он мог просто забавляться, наблюдая, как ее раздирают противоречия, а вопрос выживания его совершенно не беспокоил.
Неважно. Все уже сделано. Черные рукава изменили состояние поля вокруг пузыря. Теперь они бережно приглаживали его границы, квант за квантом, готовя его расширение. Вот пузырь снова задрожал и начал набухать, превращаясь в сгусток округлых мятых вздутий. Его размеры менялись в логарифмической прогрессии — но слишком медленно. Скейд уже поняла: что-то пошло не так. Расширение должно было произойти настолько быстро, что никто не успел бы почувствовать, даже в состоянии ускоренного осознания. Пузырь уже должен был поглотить корабль, но пока достиг лишь размеров грейпфрута и висел среди беспорядочно машущих рукавов, словно издеваясь. Скейд почти молилась, чтобы этот шарик снова сжался до размеров бактерии, но уже знала из отчетов Моленки: скорее всего, он начнет бесконтрольно расти. С восхищением и ужасом Объединившаяся смотрела, как пузырь вздулся до размеров мяча, потом покрылся волнообразными бороздками, уподобившись грецкому ореху…Орех превратился в тор… Описать дальнейшие трансформации было невозможно. Кажется, Моленка клялась, что такое в принципе невозможно в нашей Вселенной. Пузырь снова стал похож на сферу, на его поверхности пульсировали беспорядочные выпуклости и впадины. Скейд казалось, что смотрит в лицо горгульи, которая корчит ей рожи. Конечно, это была лишь фантазия, порождение ее перепуганного подсознания… Нет. Здесь зарождалось что-то враждебное. Скейд чувствовала это, и ощущение не исчезало.
Пузырь снова разбух. Теперь он, пожалуй, мог бы поглотить небольшой шаттл. Некоторые из рукавов оказались у него на пути, и их острые края пробились сквозь колышущуюся мембрану. Сенсоры задыхались в гудящем урагане корпускулярных потоков и волн гравитации. Материя медленно, но верно выходила из-под контроля. Важнейшие системы управления на корме «Ночной Тени» самопроизвольно отключились. Движение рукавов стало судорожным и беспорядочным, они налетали друг на друга, словно плохо организованный кордебалет. Узелки и выпуклости на их поверхности исчезли. Еще толчок — и мембрана пузыря поглотила сотни кубометров аппаратуры. Машины больше не могли сдерживать его рост — они выходили из строя и разрушались. В глубине пузыря возникали тусклые вспышки. Большинство контролирующих рукавов уцелело, втянувшись в корпус «Ночной Тени». Скейд почувствовала, как по кораблю прокатилась серия взрывов. Цепочка розовых вспышек протянулась к мостику. Ее прекрасные машины разрывали сами себя в клочья. Пузырь, корчась и пульсируя, продолжал расти, просачиваясь сквозь сдерживающие щупальца — слабеющие, изогнутые, скрученные. По всему кораблю выли сирены, с лязгом захлопывались диафрагмы в переборках. В центре пузыря возникло светящееся ослепительно-белое ядро — материя превращалась в чистое фотонное излучение. Это был катастрофический откат в «состояние три», в котором материя полностью лишена массы…
Фото-лептонная вспышка волной прокатилась по мембране. Последние рукава, которые еще пытались сдерживать пузырь, повисли подобно сломанным пальцам. Затем послышалось короткое яростное шипение плазмы, и пузырь раздулся еще больше, поглощая «Ночную Тень» и одновременно рассеиваясь. Скейд почувствовала, как мембрана прошла сквозь нее — это напоминало внезапный порыв ледяного ветра в жаркий день. В то же мгновение ударная волна тряхнула корабль, и Скейд отбросило к переборке. Поверхность должна была стать мягкой, смягчая удар, но этого не произошло. Словно со стороны, Скейд услышала грохот чего-то тяжелого и металлического.
Однако звездолет по-прежнему никуда не исчез. Скейд сохранила способность думать и до сих пор слышала вой сирен и предупреждающие возгласы, диафрагмы в переборках оставались закрытыми. Потом до нее дошло: все кончилось. Пузырь рассеялся. Он жестоко повредил «Ночную Тень» — возможно, корабль уже не подлежит ремонту — но не смог ее уничтожить.
Скейд заставила себя восстановить нормальную скорость мышления, и ее гребень затрепетал от избытка крови, которую следовало охладить. На миг она ощутила странную пустоту в голове, но это ощущение вскоре исчезло. Похоже, ее металлическое тело не получило никаких повреждений. Уцепившись за переборку, Скейд вытащила себя на середину коридора. Корабль находился в свободном падении — как и следовало ожидать. «Ночная Тень» дрейфовала в космосе, установки центробежной гравитации не работали.
«Моленка?»
Ответа не последовало. Похоже, бортовая сеть вышла из строя. Теперь нейрообщение возможно только при непосредственном контакте. Однако Скейд знала, где Моленка находилась до того, как процесс вышел из-под контроля. На всякий случай она громко позвала женщину-техника, но, не дождавшись ответа, направилась в сторону отсека с аппаратурой. К счастью, до разгерметизации не дошло, однако Скейд приходилось уговаривать каждый шлюз, чтобы пройти.
С тех пор, как Скейд последний раз посещала этот отсек, здесь кое-что изменилось. Выгнутые поверхности аппаратуры, блестящие, точно черное стекло, поменяли положение в пространстве. Интересно, сколько раз это происходило? В воздухе пахло озоном и целым букетом чего-то малознакомого, сквозь несмолкающий вой сирен и предупредительных возгласов доносилось жужжание и потрескивание, словно где-то искрила проводка.
— Моленка?
(Скейд…)
Мысленный ответ был невероятно слабым, но узнать техника не составляло труда. Несомненно, Моленка находилась где-то неподалеку.
Скейд плыла вперед, цепляясь за переборки то одной, то другой рукой. Механизмы окружали ее со всех сторон — гладкие черные выступы и рифы, похожие на неровные стены подводной пещеры. Проход расширился, и Скейд оказалась в тупичке пяти-шести метров в поперечнике. Все поверхности были облеплены разъемами для ввода данных. За встроенным окошком в дальней переборке темнели ограничительные рукава, все еще тянущиеся за корму, разбитые и скрюченные. Даже сейчас некоторые из них продолжали шевелиться. Эти вялые круговые движения казались предсмертными судорогами живого существа. Теперь Скейд видела разрушения собственными глазами. Ситуация оказалась куда более скверной, чем она ожидала. Звездолет был выпотрошен, словно анатомическое пособие.
Но не это привлекло внимание Скейд. В центре тупика плавал волнистый мешочек. Внутри молочно-белой полупрозрачной оболочки что-то шевелилось, то проступая, то исчезая. Мешочек напоминал морскую звезду, но его тупые псевдоподии явно копировали пропорции человеческого тела. Да… то, что ворочалось внутри, действительно было человеком. Казалось, его разрезали на куски, а потом сложили заново в произвольном порядке. Скейд видела то лоскуток темной одежды, то бледные пятна плоти, смешанные без всякой логики в последовательности.
«Моленка?»
Расстояние между ними не превышало двух-трех метров, но ответ донесся как будто издалека.
(Да, это я. Я попалась, Скейд. Я заперта в части пузыря.)
Скейд вздрогнула, пораженная спокойствием техника. Несомненно, Моленке предстояло умереть, но она говорила о своем затруднительном положении с восхитительной бесстрастностью. Вот позиция настоящей Объединившейся. Убежденной в том, что ее сущность будет жить и дальше в едином сознании Материнского Гнезда, и что физическая смерть — это лишь исчезновение второстепенного периферийного элемента чего-то большего, по-настоящему значительного… Стоп. Скейд напомнила себе, что сейчас Материнское Гнездо очень далеко.
«В части пузыря, Моленка?»
(Он распался на фрагменты, когда проходил сквозь корабль. Один потянулся ко мне, как будто сознательно. Будто искал кого-то, чтобы окружить, заключить в себя.)
«Морская звезда» омерзительно задрожала, словно находилась в нестабильном состоянии и собиралась схлопнуться в точку.
«Какое состояние внутри, Моленка?»
(Похоже, «состояние один», Скейд… Честно говоря, не чувствую никакой разницы. Просто я заперта… и очень далеко. Я чувствую, что очень, очень далеко.)
Фрагмент пузыря начал сокращаться — именно таким образом, как предполагала Моленка. Мембрана сморщивалась. Если до сих пор форма пузыря лишь грубо напоминала человеческое тело, то теперь мембрана почти облепила Моленку. Какое-то мгновение техник выглядела почти привычно — если бы ее не покрывала струящаяся глазурь жемчужного света. Может быть, пузырь сейчас разлетится и освободит Моленку, робко подумала Скейд. Но уже поняла, что ничего подобного не произойдет.
Пузырь снова задрожал, сокращаясь, точно пищевод при икоте. На лице женщины-техника — теперь ее было хорошо видно — появилось выражение запредельного страха. Даже через исчезающе слабые неврологические каналы Скейд охвативший ее ужас и предчувствие беды. Кажется, глазурная пленка сжималась.
(Помоги мне, Скейд. Я не могу дышать.)
«У меня не получится. Я не знаю, что делать».
Мембрана туго обтянула кожу Моленки. Техник начала задыхаться. Она уже не могла говорить, автоматические программы в ее голове постепенно отключали зоны мозга одну за другой, экономя жизненные ресурсы, чтобы выиграть три-четыре дополнительных минуты почти бессознательного последнего вздоха.
(Помоги мне. Пожалуйста…)
Пузырь продолжал сжиматься. Скейд наблюдала за этим, не в силах отвернуться. Боль мощным потоком хлынула через остатки неврологических каналов. В этом потоке уже ничего нельзя было различить. Скейд рванулась вперед, в отчаянной попытке сделать хоть что-нибудь, даже если от этого не будет проку. Металлические пальцы коснулись поверхности мембраны, и она тут же начала съеживаться быстрее. Неврологическая связь рушилась. Полупрозрачная пленка сплющивала Моленку, давление почти уничтожило чуткую сеть имплантатов, которые наполняли ее тело.
На миг пузырь застыл, снова судорожно дернулся, а затем начал сжиматься с невообразимой скоростью. Когда рост Моленки сократился на четверть, полупрозрачная пленка внезапно стала алой изнутри. Сознание Скейд ударил истошный вой, и связь прервалась окончательно. Моленка была мертва. Сохраняя пропорции человеческого тела, пузырь продолжал уменьшаться. Вот он стал похож на манекен, потом — на марионетку, на детскую куклу… вот стал крошечной фигуркой в палец длиной, теряя очертания и определенность форм, словно плавясь и обтекая. Когда все кончилось, в пространстве висел маленький шарик, наполненный чем-то молочно-белым.
Скейд протянула руку и схватила его. Она уже знала, что эту штуку надо как можно скорее выбросить в вакуум — прежде, чем она сожмется еще больше. Материя внутри мембраны — то, что некогда было Моленкой — находилась под огромным давлением. В один прекрасный момент этот шарик внезапно решит увеличиться, и Скейд не хотела даже думать о том, что тогда может произойти.
Это оказалось не так-то просто. Казалось, шарик жестко закрепили в определенной точке пространства… и, наверно, времени. Скейд приказала своему механическому телу увеличить силу. В конце концов ей удалось сдвинуть шарик с места. Он весил столько же, сколько тело Моленки… нет, пожалуй, даже больше, судя по тому, как трудно было заставить его остановиться или сменить направление движения.
Скейд начала свой нелегкий путь к ближайшему дорсальному шлюзу.
Спираль проектора раскрутилась до нужной скорости. Клавейн стоял, держась руками за поручни, окружающие сферу просмотра, и разглядывал непонятный предмет, изображение которого появилось в цилиндре. Больше всего это напоминало раздавленного жука: ворох мягких внутренностей, похожих на веревки, вывалившихся наружу с одной стороны жесткого темного панциря.
— Что-то она никуда не торопится, — сказал Скорпио.
Антуанетта кивнула и выразительно присвистнула.
— Отторопилась. Теперь дрейфует, куда звездный ветер понесет. Вот дерьмо, господи… Как думаете, что с ней произошло?
— Что-то нехорошее, но ничего катастрофического, — спокойно отозвался Клавейн, — иначе мы бы вообще не увидели ее. Скорпио, можешь дать увеличение на корму? Похоже, именно там все и произошло.
Скорпио перенастроил внешние камеры. Ему приходилось попотеть, чтобы удерживать в фокусе дрейфующий корабль: дифференциал скорости составлял более тысячи километров в секунду. Примерно через час они окажутся в зоне досягаемости орудий. Сейчас «Зодиакальный Свет» шел с постоянной скоростью, системы подавления инерции были отключены, двигатели заглушены. Огромные маховики раскручивали центральную часть корабля, где обитали все члены экипажа, вырабатывая один «g» центробежной гравитации. Клавейн наслаждался: теперь не надо было бороться с перегрузками и набивать себе синяки каркасным экзоскелетом. А самое приятное — прекратилось воздействие подавляющего инерцию поля, которое нещадно давило на психику.
Скорпио наконец-то настроил изображение.
— Вот, — сказал он. — Теперь все четко.
— Спасибо, — кивнул Клавейн.
Ремонтуа, единственный, кто продолжал носить экзоскелет, прошаркал мимо Паулины Сухой и подошел поближе к цилиндру, окруженный жужжанием сервоприводов.
— Я не знаю, что это за устройства, Клавейн. Но они здесь неспроста.
Клавейн кивнул. Он был того же мнения. В основном, форма звездолета сохранилась, но из его кормовой части веером торчало сложное хитросплетение волокон и арок. Это напоминало моментальный снимок часового механизма, в котором взорвалась небольшая бомба, и россыпь пружин и храповиков брызнула в разные стороны. Клавейн обернулся к Ремонтуа.
— Может быть, рискнешь предположить?
— Скейд поняла, что не сможет от нас оторваться, что мы все равно нагоним ее. И, похоже, пошла на крайние меры.
— Крайние? — переспросил Ксавьер, одной рукой обнимая Антуанетту за талию. Оба были по уши в машинном масле.
— У нее уже была установка, контролирующая инерцию, — продолжал Ремонтуа. — Мне кажется, это не совсем она. Установку переделали, чтобы перейти в другое состояние.
— Какое, например? — спросил Ксавьер.
— Установка убирает инерционную массу… это Скейд называет «состоянием два». Но убирает не полностью. Значит, в поле состояния три вся инерционная масса падает до нуля. Материя превращается в поток фотонов и может двигаться только со скоростью света, не больше и не меньше. Расширение времени становится неопределенным, таким образом, корабль остается замороженным в фотонном состоянии до конца времени.
Клавейн кивнул и пристально посмотрел на своего друга. Казалось, Ремонтуа без возражений носит экзоскелет, хотя прекрасно знал: эта конструкция способна мгновенно обездвижить его, если Клавейн усомнится в его намерениях.
— А «состояние четыре»? — спросил Клавейн.
— Оно может оказаться весьма полезным, — ответил Ремонтуа. — Если Скейд сможет проскочить «состояние три» и плавно соскользнет в «состояние четыре»… Тогда корабль окажется в поле, где его инерционная масса станет отрицательной. Это состояние тахиона. Скейд сможет двигаться со сверхсветовой скоростью.
— Чего она и пыталась добиться? — вежливо уточнил Ксавьер.
— Это самое подходящее объяснение.
— И что, по-твоему, произошло? — осведомилась Антуанетта.
— Некоторая нестабильность поля, — произнесла Паулина Сухой. Ее бледное лицо отражалось в стекле проектора, создавая ощущение, что в цилиндре заперт призрак.
— Если я скажу, что ядерный синтез — это детские игры по сравнению с контролем над пузырем измененного пространства-времени, это будет верно, — Паулина говорила тихо и торжественно. — Это действительно игра, в которую малыши играют на своих днях рождения, пока не вырастут. Подозреваю, что Скейд сумела создать микроскопический пузырь. Скорее всего, меньше атома, и совершенно точно не больше бактерии. Пузырем такого размера управлять легко, но эта легкость обманчива. Видите — вот здесь — серпы и рукава? — она кивком указала на изображение, которое по-прежнему медленно вращалось в проекторе. — Должно быть, это генераторы поля и системы-ограничители. Предполагается, что они позволят полю расширяться, сохраняя стабильное состояние, пока оно не поглотит корабль. Пузырь разрастается со скоростью света, ему достаточно половины миллисекунды, чтобы покрыть звездолет размером с «Ночную Тень», но измененный вакуум расширяется со сверхсветовой скоростью. Пузырь «состояния четыре» имеет такую характерную особенность, как скрученное время — порядка одной на десять в минус сорок третей степени секунды. Не так много для того, чтобы среагировать, если что-то пойдет не так.
— А если пузырь так и будет расти?.. — поинтересовалась Антуанетта.
— Не будет, — заявила Сухой. — А если и будет, ты об этом никогда не узнаешь. И никто не узнает.
— Так что Скейд повезло, что у нее остался корабль, — подытожил Ксавьер.
Паулина кивнула.
— Должно быть, произошла небольшая авария. Вероятно — при переходе из одного состояния в другое. Достаточно застрять в «состоянии три», чтобы небольшой кусочек ее корабля превратился в чистый белый свет. Маленький фото-лептонный взрыв.
— Однако живучесть эта штука сохранила, — возразил Скорпио.
— А признаки жизни подает? — спросила Антуанетта.
Клавейн покачал головой.
— Нет. Правда, их и не может быть — мы все-таки имеем дело с «Ночной Тенью». Ее создавали, чтобы скрывать все, что только можно. Обычные методы сканирования здесь не помогут.
Свин немного поколдовал с настройками, и изображение корабля окрасилось в спектральные зеленые и голубые тона.
— Вот термика, — пояснил он. — Энергия у них еще есть, Клавейн. Если бы основные системы взорвались, корпус бы уже немного поостыл.
— Я не сомневаюсь, что на звездолете кто-то выжил, — сказал Клавейн.
Скорпио кивнул.
— Кто-то — может быть. Они затаятся, подождут, пока мы не пройдем мимо, за пределы дальности сенсоров. Быстро подлатают дыры. И прежде чем ты об этом узнаешь, окажутся у нас на хвосте и начнут создавать нам проблемы.
— Я об этом думал, — отозвался Клавейн.
Свин снова кивнул.
— Ну и что?
— Я не собираюсь атаковать их.
Диковатые черные глаза Скорпио вспыхнули.
— Клавейн…
— Фелка еще жива.
Последовало неловкое молчание. Клавейн чувствовал: тишина давила, как пять «g». Все смотрели на него — даже Сухой. И каждый, похоже, благодарил судьбу, что не обязан принимать подобное решение.
— Ты этого не знаешь, — на щеках Скорпио заиграли желваки. — В тот раз Скейд провела нас и погубила Лашера. И ничем не показала, что Фелка осталась у нее. Потому что Фелки у нее нет. Или вообще нет в живых.
— Хорошо, чем она могла бы тебе это показать? — спокойно спросил Клавейн. — Скейд способна подделать что угодно.
— Что-то узнать от Фелки. То, что одной Фелке и известно.
— Ты ни разу не видел Фелку, Скорпио. Она сильная — намного сильнее, чем полагает Скейд. И Скейд не получит от нее ничего, чем сможет мной управлять.
— Ладно. Допустим, Фелка там. А теперь представь, что Фелку заморозили, чтобы не создавала проблем.
— И какая разница?
— Она ничего не почувствует, — ответил Скорпио. — Сейчас у нас хватает оружия. Мы просто разнесем «Ночную Тень», как мишень в тире. В одно мгновение, безболезненно. Фелка ничего не узнает.
Клавейн почувствовал, что закипает, но пока держался.
— А что бы ты сказал, если бы Скейд не убила Лашера?
— Она его убила, — Скорпио стукнул кулаком по перилам. — Остальное неважно.
— Нет, кое-что очень важно, — вмешалась Антуанетта. — Клавейн прав. Мы не можем действовать так, словно одна человеческая жизнь ничего не значит. Чем мы тогда лучше волков?
Ксавьер, по-прежнему обнимая ее за талию, гордо расправил плечи.
— Я согласен. Извини, Скорпио. Я знаю, что она убила Лашера. И понимаю, как тебя зацепило…
— Ни черта ты не понимаешь, — в голосе Скорпио было больше печали, чем злости. — И не надо говорить мне про ценность единственной человеческой жизни. Просто Фелку вы знаете. А Скейд тоже человек. А как насчет ее команды?
— Послушай Клавейна, — мягко произнесла Круз, которая до сих пор молчала. — Он прав. Мы еще десять раз кокнем эту Скейд. Сейчас не самый подходящий момент.
— Можно предложить? — спросил Ремонтуа.
Клавейн с беспокойством посмотрел на него.
— Что, Рэми?
— Просто мы… мы в пределах полета шаттла. Придется потратить немного антивещества… примерно пятую часть того, что осталось… Но другого шанса может просто не представиться.
— Шанса… — повторил Клавейн. — Какого шанса?
Ремонтуа удивленно заморгал, словно его спросили о чем-то очевидном.
— Шанса спасти Фелку, конечно!
