Глава 18

Овод парил над миром, приговоренным к смерти.

Прогулку предстояло совершить на одной из маленьких маневренных посудинок, которые стояли в ангаре «Ностальгии по Бесконечности». Двухместный шаттл, предназначенный для челночных перелетов с орбиты на поверхность планеты и обратно, напоминал голову кобры: крылья в виде капюшона плавно перетекают в фюзеляж, иллюминаторы кабины расположены по бокам, как глаза. Плавные обводы корпуса были усеяны многочисленными выпуклостями — сенсорами, доковыми скобами и еще какими-то штуковинами, которые Овод в первый момент принял за вооружение. Два многоствольных дула завершали картину — они торчали из носовой части шаттла, подобно ядовитым зубам. Обшивку покрывала мозаичная керамическая броня, причем пластины были разного размера, черные и отливали зеленью.

— Значит, на этой штуке мы и полетим? — спросил Овод. — Туда и обратно?

— Именно, — убежденно ответила Вуалюмье. — «Эта штука» — самый быстрый из местных шаттлов. И, вероятно, самый незаметный. Правда, броня довольно легкая, а пушки больше подойдут для шоу, чем для серьезного дела. Ради бога, можем выбрать что-нибудь более зубастое. Только тогда не жалуйся, что он ползет еле-еле, и не взыщи, если нас засекут.

— Выбор за вами.

— Это очень глупо, Овод. Ты еще можешь отказаться.

— Нет. Дело не в моей глупости и не в чем-то другом, Инквизитор, — он все еще не мог избавиться от привычки обращаться к ней по должности. — Я просто не буду с вами работать, пока не увижу, что нам действительно что-то угрожает. Причем собственными глазами. Картинки на дисплее показывайте другим. Я вам не доверяю.

— Зачем нам тебя обманывать?

— Понятия не имею. Но, думаю, именно это вы и делаете, — Овод пристально посмотрел Вуалюмье в глаза — чуть дольше, чем позволяли правила приличия. — Может быть, не во всем. Не могу сказать, в чем дело, но вы обе не до конца со мной откровенны. Просто я еще не понимаю, что вы задумали.

— Мы задумали спасти людей с Ресургема.

— Знаю. Как раз в этом я вам верю.

Они вошли в «змеиную голову», оставив Ирину на борту «Ностальгии», и шаттл вылетел из ангара, как пробка. Овод крутился в кресле, пытаясь посмотреть назад, но из этого ничего не вышло. Ему до сих пор не представилась возможность увидеть корабль Триумвира снаружи — даже во время перелета с Ресургема. Овод пребывал в недоумении. Почему женщины так стараются ему в этом воспрепятствовать? Или не стараются… Возможно, ему это просто показалось. Тогда на обратном пути он сможет взглянуть на «Ностальгию по Бесконечности» из космоса.

— В принципе, ты бы мог лететь самостоятельно, — говорила Ирина, когда они втроем обсуждали план вылазки. — Шаттлом не обязательно управлять. Мы можем ввести в автопилот любую траекторию, и он будет сам ее придерживаться. Только скажи, как близко ты хочешь подлететь к Подавляющим.

— Не очень близко. Думаю, двадцать-тридцать тысяч километров хватит. Я смогу разглядеть эту арку, если она такая яркая. А может быть, и трубы, которые входят в атмосферу. Но один я никуда не полечу. Если я вам так нужен… вернее, моя помощь, пусть одна из вас составит мне компанию. Тогда я могу быть уверен, что это не ловушка, верно?

— Тогда я, — предложила Вуалюмье.

Ирина пожала плечами.

— Вот и славно.

За время перелета ничего интересного не произошло. Как и на пути с Ресургема, основную часть времени они провели во сне — не в «заморозке», а в псевдокоматозном состоянии, вызванном медикаментами и похожим на сон без сновидений.

Вуалюмье не просыпалась и не будила Овода, пока расстояние между шаттлом и газовым гигантом не сократилось до половины световой секунды. Овод проснулся с легким чувством раздражения, с отвратительным привкусом во рту и не менее отвратительной болью в каждой мышце.

— Поздравляю, Овод, — произнесла Инквизитор, — у нас хорошие новости: мы до сих пор живы. Либо Подавляющие не знают о том, что мы прилетели, либо наше присутствие их не волнует.

— Почему не волнует?

— Должно быть, опыт им подсказывает, что никаких особых проблем мы создать не сможем. Тем более, скоро они всех нас уничтожат. Так зачем размениваться на мелочи?

Овод нахмурился.

— Опыт?

— Их общий опыт, общие воспоминания. Мы — не первая цивилизация в их черном списке, и точно не последняя. У них неплохие шансы на успех, иначе бы они пересмотрели стратегию.

Шаттл находился в свободном падении. Овод отстегнул ремни, сбросил паутину креплений и, оттолкнувшись, поплыл к иллюминатору, похожему на миндалевидную щель. Неприятные ощущения почти исчезли. Газовый гигант просматривался очень четко и вызывал не самые приятные ассоциации.

Первое, что заметил Овод — это три огромных потока материи, три дуги, которые тянулись откуда-то с окраины системы, тускло поблескивая в лучах Дельты Павлина. Три тонкие прозрачно-серебристые ленточки, три призрачных мазка через все небо в плоскости эклиптики, уходящие в бесконечность. Движение металлических гранул становилось заметным, когда то одна, то другая на мгновение ловила свет солнца. Этот неторопливый поток мелкозернистых частиц напомнил Оводу реку, по которой ползет шуга. Скорость «течения» составляла сотни километров в секунду, но в таком масштабе оно выглядело неторопливым, как движение ледника многокилометровой ширины. Казалось, кто-то размотал несколько планетарных колец и протянул через полсистемы.

Овод проследил взглядом за течением. Возле Руха плавные математические кривые — потоки лежали вдоль гелиоцентрических траекторий — внезапно поворачивали почти на сто восемьдесят градусов и направлялись каждый к своей луне. Казалось, живописец вывел на холсте космического пространства изящно изогнутые линии, а в последний момент кто-то толкал его под руку. Положение лун относительно потоков постоянно менялось. Следовательно, и геометрия потоков должна подвергаться постоянному пересмотру. Более того: время от времени то один, то другой поток надо «придерживать», чтобы они не пересеклись с друг с другом. Впрочем, возможно, потоки просто успевали пройти друг через друга так быстро, что столкновения масс оказывались слишком незначительными.

— Мы не знаем, каким образом машины ими управляют, — конфиденциальным тоном сообщила Вуалюмье. — Эти потоки должны быть чудовищно инертны — массовая скорость составляет миллиарды тонн в секунду. Но Подавляющие легко изменяют их направление. Может быть, там расположены маленькие черные дыры, которые заставляют потоки так изгибаться… во всяком случае, по версии Ирины. Честно признаюсь, это пугает меня до смерти. Еще она думает, что машины умеют управлять инерцией, отключать ее когда угодно, и поэтому потоки ведут себя подобным образом.

— Звучит не слишком оптимистично.

— Понимаю. Но даже если машины могут управлять инерцией или черными дырами… это не значит, что они могут делать с ними вообще все, что угодно. Иначе нас бы уже не было в живых. Подавляющие не всесильны. И в это надо верить.

Спутники — каждый несколько десятков километров в диаметре — казались маленькими узелками света, утолщениями на концах потоков, которые в них впадали. Материя погружалась в огромные отверстия, распахнутые перпендикулярно оси орбиты, словно алчные пасти. По всем правилам, из-за несбалансированного движения массы спутники должны были давно переместиться на новую орбиту. Но — ничего подобного. Похоже, машины действительно имели возможность игнорировать фундаментальные законы.

Самая удаленная луна располагалась на той самой арке, которая постепенно превращалась в кольцо и окружала Рух. Наблюдая процесс с борта «Ностальгии по Бесконечности», можно было подумать, что концы арки никогда не сойдутся. Но сейчас такой мысли уже не возникало. Концы продолжали двигаться друг навстречу другу, трубы росли — каждые четыре часа на тысячу километров. Лавина сверхорганизованной материи текла со скоростью поезда-экспресса.

Это не магия, а технология. Овод то и дело напоминал себе об этом, но верилось с трудом. В луне, под ледяным панцирем, прятались механизмы, которые перерабатывали поступающую материю с адской скоростью, выковывали из нее немыслимые детали, из которых создавалась труба диаметром тринадцать километров. Женщины не рассуждали в его присутствии о том, каковы были эти трубы. Сплошные? Полые? А может быть, наполнены какими-нибудь чудовищными механизмами?

В любом случае, магией здесь и не пахло. Впрочем, это не мешало Подавляющим плевать на фундаментальные законы физики с завидной легкостью — по крайней мере, так показалось Оводу. А может быть, эти законы не такие уж фундаментальные, как кажется людям? Может быть, это просто закономерности, которые чаще всего справедливы, но вполне могут нарушаться? Однако, как заметила Инквизитор, есть вещи, которые не под силу даже Подавляющим. Они творят чудеса, но и для них есть невозможное. Например, им нужна материя. Машины обрабатывают ее с поразительной скоростью, но, судя по всему, не могут создать ее из ничего. Им пришлось разрушить три мира, чтобы эта адская система заработала.

Что бы ни делали Подавляющие, это требовало времени. Арка росла вокруг планеты со скоростью двести восемьдесят метров в секунду — и не могла возникнуть моментально. Машины были могущественны, но не подобны Богу.

Овод решил, что это единственное утешение, какое возможно в данной ситуации.

Он переключился на две нижние луны. Подавляющие перебросили их под слой облаков, на круговые орбиты, которые время от времени пересекались. Однако «кабель» продолжал медленно, аккуратно тянуться за ними, как ни в чем не бывало.

Сейчас смысл этой операции прояснился. Овод разглядел элегантные изгибы труб — гладких, как штамповка. Они выползали непосредственно из каждой луны, тут же сгибались и уходили вниз, в слои облаков. На расстоянии несколько тысяч километров позади каждой луны трубы вонзались в атмосферу, как иглы шприцов. В этот момент их скорость равнялась орбитальной — несколько километров в секунду, — и в атмосфере возникала синевато-багровая черта, похожая на след когтя. Эта тонкая нить исступленного ржаво-красного цвета два или три раза обматывалась вокруг экватора, и каждый виток чуть-чуть не совпадал с предыдущим из-за прецессии оси газового гиганта. Луны рисовали в непрерывно движущихся облаках замысловатый орнамент — или, скорее делали экстравагантную каллиграфическую надпись. На каком-то уровне восприятия Овод понимал, что это красиво. И до тошноты омерзительно. Здесь случится нечто ужасное — и это будет последним, что произойдет с этой планетой. На ее поверхности изящной вязью был написан смертный приговор.

— Надеюсь, теперь ты нам поверил, — сказала Вуалюмье.

— Скорее, склоняюсь к этому, — Овод отодвинулся от иллюминатора. — Если только у вас тут стекло, а не какой-нибудь трехмерный экран. Но это вряд ли. Наверно, вы придумаете что-нибудь покруче. Даже если я выйду наружу в скафандре и осмотрюсь, все равно… вдруг вы и со щитком что-нибудь сотворили?

— Какой же ты въедливый!

— Я давно усвоил, что легкая паранойя помогает выжить.

Овод вернулся в свое кресло, решив, что на данном этапе увидел достаточно.

— Хорошо. Следующий вопрос. Что творится там, внизу? Чего они добиваются?

— Это не обязательно знать, Овод. Здесь случится что-то скверное, можно не сомневаться. И этого вполне достаточно.

— Мне недостаточно.

— Те машины… — Вуалюмье указала на иллюминатор. — Мы знаем, что они делают, но не знаем как. Подавляющие уничтожают цивилизации, медленно и мучительно. Силвест привел их сюда. Возможно, у него просто так получилось. Но если этот ублюдок в чем-то замешан, «просто так» обычно ничто не происходит. Теперь машины пришли сюда, чтобы сделать свою работу. Это все, что нам нужно знать. И еще — что людей надо увести отсюда как можно скорее.

— Если Подавляющие настолько сильны, как вы утверждаете, от бегства проку мало. Или я ошибаюсь?

— Мы выиграем время, — возразила Инквизитор. — И еще один нюанс. Машины, конечно, сильны, но уже не так, как раньше.

— Стоп. Вы говорили, что это самовоспроизводящиеся механизмы. С какой стати им уменьшать свою эффективность? Если они могут становиться умнее и быстрее, по мере того как узнают все больше и больше?

— Кто бы их ни сотворил, он не хотел, чтобы его создания стали слишком умны. Их миссия — уничтожение разумной жизни, достигшей определенного уровня развития. А если они заполнят ту нишу, которая должна оставаться пустой? Вся затея теряет смысл.

— Похоже, вы правы…

Нет, пожалуй, так легко сдаваться не стоит.

— … Но я думаю, вы знаете гораздо больше и должны мне это рассказать. А для начала я хочу подойти еще ближе.

— Насколько ближе?

— У этого челнока обтекаемая форма. Думаю, он может войти в атмосферу.

— Мы так не договаривались!

— Тогда шейте дело, — он усмехнулся. — Я от природы любопытный. Точно как вы.

Скорпио очнулся в чем-то холодном, липком и непроизвольно вздрогнул. Потом ощупал себя. Всю его голую кожу покрывал толстый слой жирного геля. Эта отвратительная полупрозрачная короста уже начала отходить и легко отставала от тела. Снимать гель с правого плеча, где красовался свежий след от ожога, приходилось очень аккуратно. Скорпио с мрачным удовольствием обвел пальцем ожог пальцем, исследуя топологию морщинок на границе нежной кожицы с грубой текстурой зарубцевавшейся плоти. Он вдоль и поперек изучил эти несколько квадратных дюймов собственного тела. Но ожог был напоминанием. О долге — об очень личном долге, который Скорпио поклялся исполнить, когда бежал от Перепела. Нет, Перепела он никогда не забудет. Он не забудет и о том, что генетически Перепел вполне может считаться человеком. И о том, что именно на людей Скорпио должен обрушить свое возмездие.

Сейчас боль прошла — даже боль от ожога. Но ни дискомфорт, ни дезориентация никуда не делись. В ушах стоял гул, словно голова находилась в вентиляционной трубе. Перед глазами плавал туман, превращая предметы в туманные пятна, похожие на призраков. Скорпио поднял руку, соскреб с лица гелевую пленку и поморгал. Теперь зрение прояснилось, но навязчивый рокот по-прежнему лез в уши. Все еще дрожа от холода, Скорпио огляделся. Он почти пришел в состояние боевой готовности и понимал, где находится и что происходит.

Предмет, в котором он проснулся, напоминал разломанное пополем металлическое яйцо. Скорпио лежал там, изогнувшись в неестественной позе, и нижняя часть тела до сих пор была погружена в отвратительный склизкий гель. Вокруг плавали пластиковые трубки и соединители. В носоглотке саднило, словно эти трубки только находились там, а потом их не слишком аккуратно вытащили. Другая половина яйца лежала рядом — похоже, ее только что убрали. Дальнейший осмотр помещения позволил безошибочно опознать интерьер корабля — повсюду полированный голубой металл и изогнутые шпангоуты с множеством отверстий, которые напоминали ребра. Гул, донимавший Скорпио, был звуком работающих двигателей. Звездолет куда-то летел, а факт, что шум силовых установок был слышен в помещении, говорил о том, что судно слишком невелико, чтобы установить двигатели на усиленных консолях. Наверно, шаттл или нечто подобное. И определенно — внутрисистемный.

Скорпио вздрогнул. В дальнем конце ребристой кабины открылся люк. На миг Скорпио увидел за ним маленькое помещение с трапом, ведущим наверх. Через секунду с последней ступеньки шагнул человек, переступил через комингс и спокойно направился к Скорпио. Судя по всему, он был ничуть не удивлен тем, что гиперсвин проснулся.

— Как себя чувствуешь? — спросил человек.

Скорпио заставил свои непослушные глаза сфокусироваться. Он знал этого человека, хотя с момента их последней встречи тот сильно изменился. Его темная одежда выглядела все такой же нейтральной, но по покрою не напоминала ту, что носят Конджойнеры. Череп, прежде выбритый наголо, скрывали очень красивые черные локоны. И кожа стала менее бледной.

— Ремонтуа, — сказал Скорпио, выплюнув отвратительный комок геля.

— Да, это я. С тобой все в порядке? Судя по показаниям датчиков, все обошлось без последствий.

— Где мы?

— На корабле, недалеко от Ржавого Обода.

— Снова будешь меня пытать, так?

Ремонтуа не смотрел ему в глаза.

— Какие пытки, Скорпио? Это просто переобучение.

— Когда вы передадите меня Конвенту?

— Это больше не стоит на повестке дня. По крайней мере, ближайших дней.

Скорпио снова напомнил себе, что корабль невелик. Скорее всего, это вообще шаттл. И вполне возможно, кроме него и Ремонтуа, на борту никого нет. Да, более чем вероятно. Интересно, каковы будут последствия, если он попытается управлять шаттлом, созданным Конджойнерами. Наверное, получится паршиво… но у Скорпио возникло острое желание попробовать. Даже если шаттл врежется во что-нибудь и сгорит, это лучше, чем быть приговоренным к смертной казни.

Выпрыгнув из «чаши» с и расплескав гель, Скорпио рванулся к Ремонтуа. Трубки и соединители полетели в разные стороны. Какой-то миг его неуклюжие руки искали акупунктурные точки, которые должны были отключить любого, даже Конджойнера. Потом Скорпио умер.

Скорпио огляделся. Он находился в другой части корабля и был пристегнут ремнями к креслу. Ремонтуа сидел напротив, аккуратно сложив руки на коленях. За его спиной находилась впечатляющий пульт управления в виде крыла, сияющий, как казино. Поверхность усеивали бесчисленные датчики, систем управления и полусферические навигационные дисплеи. Скорпио имел некоторое представление о конструкции кораблей. Контрольный интерфейс Конджойнеров создавался по принципу минимализма и стремился к невидимости.

— Надеюсь, это не повторится, — сказал Ремонтуа.

Скорпио уставился на него.

— Что не повторится?

— Ты пытался задушить меня. У тебя не получилось и, боюсь, никогда не получится. Мы вживили тебе имплантат, Скорпио. Очень маленький, он расположен на стенке твоей сонной артерии. И сжимает ее в ответ на сигнал из другого имплантата, того, что у меня в голове. Я могу посылать эти сигналы совершенно осознанно, если ты угрожаешь мне, хотя стараюсь этого не делать. И еще твой имплантат сработает автоматически, если я потеряю сознание или умру. Ты скончаешься чуть позже.

— Но я жив.

— Это потому, что у меня сегодня неплохое настроение. К тому же начинать лучше с предупреждения. Считай, что тебя предупредили.

На этот раз Скорпио был сухим и одетым. И чувствовал себя лучше, чем после пробуждения в «расколотом яйце».

— Так чего мне бояться, Ремонтуа? Ты обеспечил мне отличный способ самоубийства, вместо того, чтобы скинуть Конвенту, верно?

— Я не передам тебя Конвенту.

— Маленький самосуд, так?

— Ничего подобного

Ремонтуа развернул свое кресло. Оказавшись лицом к пульту управления, он заиграл на нем, как пианист, не глядя на руки — он просто в этом не нуждался. Над пультом и обеим сторонам каюты, в голубоватой стали, открылись иллюминаторы. В помещении стало немного темнее. Скорпио услышал, как изменился звук двигателей, и нутром ощутил перемены в оси гравитации. Потом снизу выплыл огромный охряный полудиск. Йеллоустоун. На большей части планеты царила ночь. Суденышко Ремонтуа летело почти в одной плоскости с анклавами Ржавого Обода. Отсюда он был едва виден — темные брызги на фоне освещенной стороны планеты, легкая россыпь молотой корицы. Но по другую сторону терминатора цепочка станций превращались в драгоценное ожерелье. «Камушки» вспыхивали и переливались, когда анклавы поворачивались, и по иллюминаторам шаттла скользили лучи их прожекторов или блики гигантских зеркал солнечных батарей. Красота этой картины завораживала. Но Скорпио знал, что видит только бледное подобие знаменитого Блестящего Пояса. Того, чем был прежде Ржавый Обод, прежде чем его выкосила Комбинированная Эпидемия. До Эпидемии число анклавов достигало десятков тысяч; теперь их осталось несколько сотен, и не все из них были заселены. Однако в темноте покинутые анклавы становились невидимыми. Лишь драгоценная пыль освещенных поселений сверкала на фоне диска планеты, словно колесо истории так и не повернулось.

Йеллоустоун, казалось, был совсем близко — рукой подать. Пленник почти слышал, как из-за облаков, подобно песне сирен, доносится гул Города Бездны. Там находились убежища и укрепления, которые до сих пор удерживали люди-свиньи и их союзники, их оплот в самом сердце Малча — огромного гнойника на теле города, империи беззакония, лоскутного одеяла из множества территорий, принадлежащих криминальным группировкам. Сбежав от Перепела, Скорпио стал подданным этой империи — подданным самого низкого ранга. Тогда он был всего лишь перепуганным иммигрантом, который сохранил лишь одно воспоминание: как выжить в опасном чужом окружении и — что не менее важно — превратить это окружение в механизм, который будет работать на тебя. По большому счету, этим знанием он был обязан Перепелу. Но это вовсе не означало, что Скорпио испытывал к нему благодарность.

О том, что происходило до встречи с Перепелом, он почти ничего не помнил. Основная часть доступных ему воспоминаний была получена через вторые и третьи руки, и Скорпио это знал. И хотя восстановить удалось лишь главные детали прошлого существования — жизни Скорпио на борту яхты, — подсознание не теряло времени даром и устраняло оставшиеся пробелы с энтузиазмом газа, врывающегося в вакуум. Во время просмотра воспоминаний, самих по себе далеких от реальности, в памяти иногда всплывали следы еще более впечатляющих событий. Впрочем, кто знал, насколько эти воспоминания были правдивы? У Скорпио не было возможности в этом убедиться. По большому счету, достоверность не имела значения. Сейчас уже никто не сможет подтвердить ее или опровергнуть. Все непосредственные участники событий были безжалостно убиты Перепелом и его бандой.

Самыми жуткими были первые внятные воспоминания о Перепеле. Скорпио пришел в себя после долгого сна или чего-то более глубокого, чем сон, и стоял в холодной бронированной камере, трясущийся и сбитый с толку — в точности как после пробуждения на корабле Ремонтуа. Здесь же находились еще одиннадцать человеко-свиней. Все были в грубой одежде, кое-как сшитой из кусков жесткой темной материи. Именно там Скорпио впервые увидел Перепела — высокого человека с асимметричной огментацией, которого сначала принял за Ультра или представителя одной из немногочисленных фракций вроде Скайджеков или Атмосферных Устричников. За спиной Перепела толпилось еще полдюжины людей подобного же вида. У всех было оружие — от ножей до широкоствольных низкоскоростных пулевых винтовок, — и все смотрели на свиней с нескрываемым предвкушением забавы. Перепел, чей язык Скорпио понимал без труда, объяснил, что свиней доставили сюда (камера находилась на борту большого корабля), чтобы команда могла расслабиться после какого-то неудачного дела.

В некотором смысле — хотя, возможно, не в том смысле, какой имел в виду Перепел — именно так оно и было. Команда хотела поохотиться. Правила оказались достаточно просты: свиньям позволялось свободно перемещаться по кораблю, прятаться везде, где получится, и использовать все, что попадется под руку, в том числе и оружие. Того, кто по истечении пяти дней останется в живых, ожидала жизнь и свобода — по крайней мере, так сказал Перепел. Людям-свиньям предоставили выбор: прятаться всем вместе или разделиться на маленькие группы. И даже дали шесть часов форы.

Впрочем, это не слишком помогло. Половина товарищей Скорпио была убита в первый же день охоты. Они приняли условия без вопросов; Скорпио сам чувствовал странное стремление исполнять все, что ему говорили, и ощущение, что обязан выполнять приказы Перепела и других людей. Он боялся и очень хотел жить, но прошло почти три дня, прежде чем в его голову пришла мысль о сопротивлении. И даже тогда, просто обдумывая новую идею, Скорпио чувствовал огромное внутреннее сопротивление, словно нарушал какое-то табу.

Сначала Скорпио прятался вместе с двумя другими людьми-свиньями. Один из них был нем, второй едва мог выстраивать несвязные фразы и предложения, но они составляли отличную команду и предвидели действия друг друга с невероятной легкостью. Уже тогда Скорпио знал, что двенадцать пленников прежде работали вместе, но это было единственным внятным воспоминанием о прошлом — о том, что осталось за бортом корабля Перепела. Несмотря на то, что команда хорошо справлялась с задачей, примерно через восемнадцать часов Скорпио покинул товарищей. Они хотели отсидеться в убежище, которое им удалось найти, но Скорпио понимал: единственный шанс спастись состоит в том, чтобы непрерывно перемещаться вдоль основной оси корабля, от кормы к носу.

Именно тогда свин сделал первое из трех своих открытий. Пробираясь через трубу, он порвал правый рукав и увидел на своей коже край ярко-зеленого рисунка, который покрывал почти все плечо. Скорпио отодрал лоскут, а чуть позже, обнаружив отражательную панель, смог рассмотреть рисунок полностью. Это был скорпион, прорисованный со всеми подробностями. Проводя пальцем по изумрудной татуировке, словно поглаживая скорпиона, свин почти ощутил остроту его жала. Прикосновение словно наполняло энергией, которую только он, Скорпио, мог направлять и использовать. Он чувствовал, что скорпион как-то связан с его личностью, и все, что делает его самим собой, заключено в этой татуировке. Это было началом самоосознания. Он наконец-то понял, что у него было имя — или, по крайней мере, мог дать себе имя, которое явно связывало его с прошлым.

Примерно полдня спустя Скорпио сделал второе открытие. Выглянув в иллюминатор, он обнаружил еще один корабль, намного меньших размеров. При дальнейшем рассмотрении Скорпио узнал плавные, точно выверенные обводы внутрисистемной яхты. Обшивка, отливающая тусклым бледно-зеленым металлом, корпус с соблазнительными обтекаемыми формами ската манты, капотированные воздухозаборники, похожие на пасти гигантских акул… Скорпио разглядывал яхту и почти видел ее планировку, словно она просвечивала сквозь обшивку. Он знал, что может управлять судном, почти не думая; может выявить и устранить любую неполадку. Желание оказаться на борту яхты было неодолимым. Казалось, что только там, в окружении механизмов и инструментов, он будет по-настоящему счастлив.

Тогда же у него родилась гипотеза. Двенадцать человеко-свиней были командой яхты, которую захватили люди Перепела. Трофейный корабль взяли на буксир, а экипаж заморозили, чтобы позже скрасить унылые будни. Похоже, у Скорпио была «амнезия оттаивания». Обнаружив эту связь с прошлым, пусть даже эфемерную, он ощутил почти физическое наслаждение. Все еще пребывая в этом состоянии, он сделал третье открытие.

Он нашел своих товарищей, которые остались в убежище, казавшемся таким надежным. Их поймали и убили вскоре после того, как Скорпио ушел. Охотники Перепела подвесили их на цепях, закрепив наручники в отверстия ребер жесткости, пересекающих потолок коридора. Выпотрошенные, со снятой кожей, люди-свиньи были еще живы, когда Скорпио их обнаружил. И тогда он понял, из чего была сделана одежда, которую он носил. Свиней, которые становились «добычей», одевали в кожу их собратьев. Экипаж захваченной яхты определенно не был в числе первых жертв. Эта увлекательная игра продолжалась гораздо дольше, чем Скорпио подозревал изначально.

В этот момент в нем поднялась палящая волна ярости. В голове что-то щелкнуло. Неожиданно Скорпио понял, что способен сделать такое, чего раньше не представлял даже теоретически. Он мог причинить человеку боль. Безумную боль. И эта мысль не вызвала внутреннего отторжения, как это было раньше. Он даже мог рассуждать о том, как сможет это сделать.

И тогда Скорпио, призвав все свои технические познания, начал внедряться в машинерию корабля Перепела. Он превращал двери в смертоносные ловушки-ножницы. Подвесные кабинки и лифты разбивались или сжимались, давя тех, кто находился внутри. Он выкачивал воздух из отсеков или заменял его отравляющими газами, а затем одурачивал сенсоры, которые могли бы предупредить о неполадках Перепела и его компанию. Одного за другим Скорпио убивал — нет, казнил — охотников, порой проявляя подлинный артистизм. Наконец остался только Перепел — одинокий, доведенный до отчаяния постоянным страхом и пониманием того, что оказался в положении своих жертв. Но к тому времени все одиннадцать спутников Скорпио были мертвы. Победу омрачала горечь унизительной неудачи. Он был обязан защищать своих собратьев, которые даже не умели разговаривать, что было для него в порядке вещей. И дело было не в отсутствии речевого механизма. Они даже не могли понимать речь столь же бегло и проворно, как Скорпио. Несколько слов, возможно, фраз и ничего более. Их мозг был устроен по-другому: функциональная зона, которая отвечает за шифровку и расшифровку речевых символов, просто отсутствовала. Для Скорпио разговаривать и понимать речь казалось вполне естественным. Факт оставался фактом: он стоял ближе к людям и не закрывал на это глаза. И теперь он позволил убить их. Это было невыносимо, хотя свиньи никогда не объявляли его своим защитником.

Скорпио не убивал Перепела, пока не оказался в пространстве Йеллоустоуна, в точке, откуда планировал спуститься в Город Бездны. Потом взял похищенную яхту. Когда Скорпио приземлился в Малче, Перепел был уже мертв. Или, по крайней мере, переживал последние минуты агонии в установке, которую Скорпио изготовил специально для него, любовно переделав из роботизированной хирургической системы, доставленной из медицинского отсека яхты.

Он был почти дома, когда сделал последнее открытие: яхта никогда не принадлежала ни ему, ни кому-либо из свиней. «Зодиакальный Свет» принадлежал людям. «Свиньи» были наняты и находились на положении рабов, ютясь в тесноте на нижних палубах. Каждый был специалистом в какой-то одной области. Просматривая судовой видеожурнал, Скорпио видел, как бандиты Перепела убивали членов команды. Все произошло быстро и чисто, почти с милосердием — ничего общего с охотой на его собратьев. Из этих же записей Скорпио узнал, что свиньям сделали татуировки, соответствующие знакам зодиака. Как он и подозревал, скорпион на плече оказался просто отличительным знаком, но в первую очередь — символом подчинения.

Скорпио нашел сварочный лазер, выставил минимальную мощность луча и провел по коже, с ужасом и восхищением наблюдая, как прибор сжигает плоть, как изумрудный скорпион исчезает в пульсирующем луче. Боль была невыносимой, однако гиперсвину даже в голову не пришло воспользоваться анестетиками, равно как и сделать что-нибудь для скорейшего заживления раны. Эта боль была необходима. Она напоминала о том, через что пришлось пройти и что совершить. Боль возвратила его самому себе, вновь сделала личностью. Возможно, до этого он был иным, но это не имело значения. Агония переродила его. Шрам послужит напоминанием о том, что здесь произошло, и если ненависть к людям начнет угасать, если когда-нибудь ему захочется простить, рана не позволит сделать этого. Однако он оставил себе новое имя, сам не понимая, зачем. Назвав себя «Скорпио», он превратился в орудие ненависти, направленной на людей. Это имя стало синонимом ужаса, и люди пугали им своих детей, которые проявляли непослушание.

Так началась его деятельность в Городе Бездны. Там же она и продолжится, если удастся сбежать от Ремонтуа. Некоторое время Скорпио будет ограничен в передвижении, но это не помешает ему встретиться с Лашером. Этот гиперсвин с обширными связями и влиянием, простирающимся до Ржавого Обода до Лореанвилля, был одним из первых его союзников — подлинных союзников. Что бы ни случилось, он оставался верен Скорпио. Даже в тюремном заключении и других подобных местах за ним требовался глаз да глаз. Армия свиней — добровольное объединение множества фракций и банд, которому Скорпио и Лашеру удалось придать нечто вроде сплоченности — уже вступала в стычки с властями, несла страшные потери, но так и не была уничтожена. Конфликты происходили в первую очередь из-за исконных владений свиней в Малче, а не из-за недовольства правящим режимом. Однако Лашер и его компаньоны не боялись расширять сферу влияния. Когда у них появились союзники среди баньши, их криминальная деятельность вышла далеко за пределы Малча. В этот момент Скорпио понял, что уже давно не в курсе событий. Интересно, как поживают его союзники.

Гиперсвин кивком указал на цепочку анклавов.

— Как я погляжу, мы все-таки движемся в сторону Ржавого Обода.

— Так оно и есть, — отозвался Ремонтуа. — Только не в сторону анклавов Конвента. У нас чуть-чуть изменились планы, поэтому мы и всадили тебе этот маленький противный имплантат.

— Правильно сделали.

— Потому что иначе ты бы меня прикончил, верно? Не спорю. Только далеко бы ты не ушел, — Ремонтуа погладил панель и улыбнулся, словно извиняясь. — Ты не можешь управлять кораблем. Да-да, боюсь, что именно так. Эта система рассчитана на Объединившихся. Но досмотр мы должны пройти как гражданское судно.

— Объясни.

Ремонтуа немного покрутился в кресле, потом снова сложил руки на коленях и нагнулся к Скорпио. Расстояния можно было считать опасным, если не брать в расчет тот самый имплантат. Скорпио почти поверил, что умрет, если повторит свою попытку, и позволил человеку говорить, наслаждаясь воображаемыми картинами его казни.

— Думаю, ты помнишь Невила Клавейна.

Скорпио презрительно фыркнул.

— Он был одним из нас, — продолжал Ремонтуа. — Точнее, моим хорошим другом. Более того: на протяжении четырехсот лет он был хорошим Объединившимся. И сидел бы сейчас здесь, если бы кое-чего не натворил. А еще когда-то его называли Мясник Тарсиса — может, тебе это о чем-то говорит. Хотя вряд ли, это старая история. Не думаю, что ты когда-нибудь слышал о Тарсисе. Проблема в том, что Клавейн совершил предательство, и его надо остановить. Так как он… мой друг, его надо взять живым. Честно говоря, это, скорее всего, невозможно. Мы уже пытались его убить — другого выхода не было. Я почти рад, что у нас не получилось. Клавейн обманул всех, кто находился на корабле — бросил свой корвет и выскочил в открытый космос. Когда мы взорвали корвет, на борту никого не было.

— Умный парень. Он мне уже начинает нравиться.

— Отлично. Рад это слышать. Потому что ты должен помочь мне найти его.

Этот Клавейн действительно хорош, подумал Скорпио. То, как Ремонтуа о нем рассказывал, заставляло в это поверить.

— Помочь тебе?

— Мы думаем, что Клавейна спас грузовоз. Конечно, полной уверенности нет, но эту посудину мы, похоже, уже встречали. Конкретно — в Спорном Пространстве, сразу перед тем, как мы тебя… Клавейн спас пилота и вполне может рассчитывать на ответную помощь. Этот самый грузовоз недавно летал в зону военных действий, без всяких на то оснований, в том числе и законных. Вполне возможно, что он подобрал Клавейна в условленной точке.

— Ну, так взорвите к черту это корыто. В чем проблема, не понимаю?

— Боюсь, слишком поздно. Когда мы собрали эту головоломку, грузовоз уже вернулся в пространство… находящееся под юрисдикцией Феррисвильского Конвента, — Ремонтуа ткнул пальцем в иллюминатор за спиной Скорпио, где чернел диск Йеллоустоуна. — Клавейн намерен высадиться на одном из анклавов Ржавого Обода. Это скорее твоя вотчина, чем моя. Судя по записям, ты знаешь это местечко не хуже, чем Город Бездны. И, уверен, уже горишь желанием стать моим проводником, — Ремонтуа улыбнулся и легко пощелкал себя по виску. — Верно я говорю?

— Я все равно могу убить тебя. Найдется способ.

— Так и умрешь вместе со мной — что в этом хорошего? Тебе предлагают выгодную сделку. Помоги нам… то есть Конджойнерам, и мы никогда не передадим тебя Конвенту. Отправим им тело — твой клон, точную копию — и скажем, что ты умер у нас в заключении. Ты не просто получишь свободу. Тебя уже не сможет преследовать Конвент. Мы можем сделать тебе новые документы, на совершенно законных основаниях. Обеспечить. Скорпио умрет, но ты сможешь начать новую жизнь.

— Тогда почему вы этого не сделали? Если вы можете подсунуть им мой клон…

— Без последствий все-таки не обойдется, и это будут очень серьезные последствия. Такие вещи не делаются на скорую руку. Но возвращение Клавейна для нас гораздо важнее, чем хорошие отношения с Конвентом.

— Видно, этот Клавейн — ценная птичка.

Ремонтуа снова повернулся к пульту управления, и его пальцы забегали по кнопкам, словно исполняя виртуозную пьесу.

— Да, он много для нас значит. Но еще ценнее то, что он перебежчик.

Скорпио обдумывал свое положение. Инстинкты выживания включались безжалостно и эффективно — как обычно, когда назревал личностный кризис. Однажды это было связано с Перепелом, сейчас — с этим хрупким на вид Конджойнером, который может убить его одной мыслью. Он не видел причин не верить угрозам Ремонтуа. Во всяком случае, что касается передачи Скорпио Конвенту в случае отказа в содействии. Предупредить Лашера не удастся, так что нетрудно догадаться, чем все это закончится. Но если помочь Ремонтуа, можно будет, по крайней мере, подольше побыть под арестом. Опять-таки, «паук», скорее всего, сказал правду, и Скорпио освободят. А даже если и солгал — хотя Скорпио в этом сомневался… Все равно это шанс связаться с Лашером и устроить побег. Значит, от предложения отказываться не стоит. Даже если согласиться означает на время заключить союз с людьми, которых Скорпио по-прежнему ненавидел.

— Похоже, ты в отчаянии, — сказал человек-свинья.

— Возможно, — отозвался Ремонтуа. — Хотя, наверно, это не твое дело. Ну так что, ты согласен выполнить мою просьбу?

— Если я скажу «нет»…

Конджойнер улыбнулся.

— Тогда нам не потребуется клонированный труп.

Примерно через каждые восемь часов люк приоткрывался — ровно настолько, чтобы Антуанетта могла передать Клавейну еду и воду. Он принимал эти подношения с благодарностью, не забывал говорить «спасибо» и ничем не показывал, насколько недоволен своим заточением. Достаточно того, что она спасла его и теперь везла на Ржавый Обод. На ее месте, он еще меньше доверял бы пленнику, — и тем более зная, на что способны Объединившиеся.

На самом деле, Клавейн был способен на большее, чем она могла себе представить.

Заключение продолжалось всего день. Клавейн ощутил вибрацию пола, когда двигатели корабля заработали в другом режиме. Передавая пленнику через люк колбу с водой и пищевую плитку, Антуанетта подтвердила, что они взяли курс на Ржавый Обод.

— Звук изменился, — сказал Клавейн, развертывая плитку. — Что происходит? Мы угодили в зону сражения и теперь сильно рискуем?

— Нет, не совсем.

— Тогда что?

— Баньши.

Похоже, его недоумение не укрылось от Антуанетты.

— Пираты, бандиты, разбойники, грабители… как хочешь, так их и называй. Настоящие сукины дети, чтоб им пусто было.

— Я о таких не слышал.

— И долго бы не услышал. Для этого надо стать торговцем, который пытается работать по-честному.

Клавейн откусил кусок плитки.

— Почти честное заявление.

— Эй, слушай… конечно, мне случается обходить закон, куда без этого. Но то, что делают эти уроды… На их фоне мое самое злостное преступление выглядит… ну, не знаю, как нарушение правила парковки.

— А эти баньши… как я понимаю, они тоже были торговцами?

— Угу, — она кивнула. — Пока не выяснили, что гораздо легче отобрать груз у таких, как я, чем перевозить его самим.

— Но ты никогда непосредственно с ними не сталкивалась?

— Была пара стычек. Как у любого, кто перевозил что-нибудь через Ржавый Обод. Обычно они оставляют нас в покое. «Штормовая Птица» достаточно быстроходна, и к ней так просто на ходу не пристыкуешься. Ну, и… у нас есть кое-какие сдерживающие средства.

Клавейн многозначительно кивнул. Объяснений не требовалось.

— А теперь?

— Нас ведут. Пара баньши прицепилась к нам с час назад, удерживая одну десятую световой секунды. Тридцать кликов. Это не дистанция, мы их стряхнули.

Пленник выдавил в рот немного воды.

— И они вернулись?

— О чем и речь. Обычно они не забираются так далеко от Ржавого Обода. Это для них… нехарактерно. Я бы даже сказала…

Клавейн поднял бровь.

— Что… это имеет ко мне какое-то отношение?

— А что, мысль.

— Вот тебе еще одна. Вы летели через зону боев, куда просто так никто не сунется. С точки зрения баньши это может означать, что у вас на борту ценный груз, ради которого не грех и рискнуть.

— Похоже на то.

— Клянусь, я здесь не при чем.

— Я и не думала так, Клавейн… в смысле… думала, но передумала… Но последнее время у нас вообще хрен знает что творится.

Клавейн еще раз приложился к колбе.

— Рассказывай.

Еще через восемь часов Клавейна выпустили из шлюза. Теперь он смог толком рассмотреть человека, которого Антуанетта назвала Ксавьером. Это был крепкий тип с приятной улыбчивой физиономией и густой копной волос, стриженных под горшок — настолько черных, что они отливали синевой в судовом освещении. По оценке Клавейна, он был лет на десять-пятнадцать лет старше Антуанетты. Впрочем, ситуация могла оказаться прямо противоположной. Ясно было одно: никто из них не родился больше чем несколько десятилетий назад.

Когда люк распахнулся, Клавейн обнаружил, что его спасители так и не сняли скафандры, шлемы пристегнуты к поясам.

— Снимай скафандр, — сказал Ксавьер, стоя в люке. — Тогда сможешь войти внутрь.

Клавейн кивнул и начал разоблачаться — дело и без того непростое, а тем более в шлюзе, где было буквально негде развернуться. Однако он справился за пять минут и остался в облегающем термокомбинезоне.

— Думаю, на этом можно остановиться?

— Конечно.

Ксавьер посторонился, пропуская Клавейна, и тот бесшумно шагнул на рифленый металлический пол.

— Спасибо, — сказал он.

— Не меня благодари, а ее.

— Ксавьер хотел оставить тебя в шлюзе до самого Ржавого Обода, — пояснила Антуанетта.

— Я его не виню.

— Но если ты попытаешься что-нибудь…

— Понимаю. Вы разгерметизируете судно. И я умру, так как остался без скафандра. В этом есть смысл, Ксавьер. На вашем месте я бы сделал то же самое. Но… можно вам кое-что показать?

Ксавьер и Антуанетта переглянулись.

— Что именно? — спросила девушка.

— Сейчас я вернусь в шлюз, а вы задраите люк.

Дождавшись, когда замок щелкнет, а их лица появятся в окошке, Клавейн подошел к двери и пригнулся. Теперь его голова оказалась в нескольких дюймах от блокирующего устройства и пульта управления. Клавейн прищурил глаза и сконцентрировался, вызывая нейропрограммы, которые не использовал вот уже много лет. Вот имплантаты засекли электрическое поле, генерируемое током замка, и поверх «картинки» легла спутанная неоновая паутина. Логика замка была ясна. Теперь оставалось только вычислить необходимый алгоритм действий. Потом имплантаты начали генерировать поля большей напряженности, подчиняя одни электрические потоки и усиливая другие. Он разговаривал с замком, с его системой управления.

Приемы немного подзабылись, но задача оказалась детской игрой. Замок щелкнул. Люк медленно открылся, и взору Клавейна предстали Ксавьер и Антуанетта. Они стояли неподвижно, ошеломленные и даже немного напуганные.

— В космос… — пробормотал Ксавьер. — Прямо сейчас.

— Подождите, — Клавейн поднял руки. — Я сделал это только с одной целью. Чтобы вы видели, что мне ничего не стоило сделать это раньше. У меня были все шансы сбежать. Это значит… вы можете доверять мне.

— Размечтался! — зарычал Ксавьер. — Это значит, что тебя надо пришить прямо сейчас, пока ты не вытворил чего-нибудь похуже.

— Уверяю вас, это будет ужасной ошибкой. И дело не только во мне.

— Не хочешь придумать что-нибудь получше?

— Если вы действительно мне не доверяете, запаяйте меня в ящик. Чтобы я мог только дышать и получать воду. До Ржавого Обода я дотяну. Но, пожалуйста… не убивайте меня.

— Звучит так, будто он это и имеет в виду, — сказала Антуанетта.

Ксавьер тяжело дышал. Он действительно боялся того, что может сделать Клавейн.

— Ты не сможешь влезть кому-нибудь из нас в голову. У нас нет имплантатов.

— Я и не собирался.

— И в корабельные системы тоже, — добавила Антуанетта. — С этим замком тебе просто повезло. Системы управления у нас в основном на электрооптике.

Клавейн развел руками.

— Ты права. Тут я бессилен.

— Думаю, мы должны ему поверить, — сказала Антуанетта.

— Да, но если он настолько…

Ксавьер не договорил. Резкий звук оборвал его фразу.

Клавейн тоже это услышал. Звон, доносящийся откуда-то из корабля, тревожный и прерывистый.

— Угроза сближения, — выдохнула Антуанетта, и ее спутник кивнул.

— Баньши.

Клавейн следовал за ними через грохочущие металлом внутренности корабля на главную палубу. Две фигуры в скафандрах, которые все это время двигались впереди, приземлились на массивные противоперегрузочные кушетки — где они откопали такой антиквариат? Озираясь и соображая, куда бы упасть, Клавейн попутно разглядывал пилотскую кабину… или мостик, или… черт, как сказала Антуанетта? Во всяком случае, все это отличалось от привычных корветов или той же «Ночной Тени» ровно настолько, чтобы остаться космическим кораблем. Оно было иным по возможностям, техническому решению и распределению функций. Тем не менее, Клавейн не чувствовал себя дезориентированным. Какие могут быть проблемы, если вы прожили несколько веков, наблюдая, как сменяют друг друга поколения звездолетов, за множеством циклов технологических подъемов и спадов? Все, что нужно — это просто смахнуть пыль с определенных слоев памяти.

— Вон там, — сказала Антуанетта, ткнув пальцем в сферу радара. — Ах, сволочи… Двое, как в прошлый раз, — ее голос был тихим — очевидно, слова предназначались только Ксавьеру.

— Двадцать восемь тысяч кликов, — тем же полушепотом отозвался ее друг, глядя ей через плечо на датчики расстояния, где цифры выделывали акробатические номера. — Приближаются… пятнадцать кликов в секунду, траектория перехвата почти идеальная. Скоро начнут сбрасывать скорость и готовиться к окончательному сближению перед жесткой стыковкой.

— Так что они нас догонят через… — Клавейн быстро произвел в уме подсчеты. — Тридцать-сорок минут.

Ксавьер повернулся и уставился на него со смешанным выражением лица.

— Кто тебя спрашивал?

— Я думал, что смогу быть чем-нибудь полезен.

— Клавейн, ты хоть когда-нибудь имел дело с баньши?

— Два часа назад я вообще о них не слышал.

— Можно сказать «понятия о них не имел»?

— Ксав… — мягко перебила Антуанетта, — как ты думаешь, через сколько они нас настигнут?

— Учитывая траекторию сближения и допуск на снижение скорости… тридцать, тридцать пять минут.

— Значит, паук ненамного ошибся.

— Удачная догадка, — ответил Ксавьер.

— На самом деле это вовсе не было удачной догадкой, — Клавейн наконец-то обнаружил у стены откидное сиденье и теперь устраивался поудобнее. — Я в самом деле никогда не сталкивался с баньши. Зато у меня есть некоторый опыт космических боев, в том числе с применением перехвата и абордажа.

В том числе в его собственном исполнении. Но Клавейн решил об этом не говорить.

— Тварь, — сказала Антуанетта, повысив свой голос. — Ты готов повторить маневр уклонения?

— Необходимые программы загружены и готовы к немедленному выполнению, Маленькая Мисс. Однако есть небольшая проблема.

Антуанетта вздохнула.

— Выкладывай, Тварь.

— Наши запасы топлива уже невелики, Маленькая Мисс. Маневр уклонения потребует значительных затрат, в том числе резерва.

— Хватит ли у нас горючего, чтобы провести другой вариант ухода? Или мы рискуем зависнуть на полпути к Ободу?

— Достаточно, Маленькая Мисс, но с очень маленьким…

— Отлично, прекрасно…

Руки Антуанетты, затянутые в перчатки, уже лежали на панели управления. Сейчас она начнет жесткий маневр, который убедит баньши навсегда забыть про данный грузовой корабль.

— Не делай этого, — сказал Клавейн.

Ксавьер смерил его безгранично презрительным взглядом.

— Чего?

— Я сказал, не делайте этого. Вы же сами сказали, что это могут быть те же баньши. Значит, они уже видели ваш маневр ухода и неплохо представляют, на что вы способны, а на что нет. У них было время подумать. Раз они вернулись, значит, решили, что риск того стоит.

— Не слушай… — начал Ксавьер.

— Все, чего вы добьетесь — это сожжете топливо, которое пригодится позже. Поверьте, в этом нет никакого смысла. Я попадал в подобные ситуации тысячи раз, во многих войнах.

Антуанетта недоуменно воззрилась на Клавейна.

— И что ты предлагаешь, черт подери? Просто сидеть и ждать?

Он покачал головой.

— Ты говорила о каких-то средствах убеждения. У меня такое чувство, будто я знаю, что это.

— О нет…

— У вас должно быть оружие, Антуанетта. В наше время без оружия летают только дураки.