Глава 17
Женщины привели Овода в еще одно помещение «Ностальгии по Бесконечности». Первым, что он увидел, был огромный сферический дисплей, который парил пространстве точно в геометрическом центре помещения и чем-то напоминал гротескное глазное яблоко. «Глаз» произвел на него неизгладимое впечатление. Овод знал о назначении этой штуковины, но не мог избавиться от ощущения, что «глаз» разглядывает его с каким-то беззлобным совиным интересом.
Осмотр окружающей обстановки выявил многочисленные следы разрушений. Даже сама дисплейная установка, похоже, была наспех отремонтирована, причем совсем недавно.
— Что здесь произошло? — спросил Овод. — Перестрелка или что-то похлеще?
— Мы уже никогда не узнаем, — сказала Вуалюмье. — Очевидно, во время истории с Силвестом команда уже не была сплоченным коллективом. Со стороны выглядит, будто группировки, скажем так, выясняли отношения.
— Очень кстати для нас, — бросил Овод.
Женщины переглянулись.
— Думаю, пора сделать то, зачем мы сюда пришли, — произнесла Инквизитор и включила дисплей.
«Глазное яблоко» наполнилось движущимися голографическими изображениями. Овод предположил, что это результат компьютерного синтеза на основе данных, полученных многочисленными сенсорами и камерами корабля. Наверно, так выглядит система Дельты Павлина глазами Бога. Изображение позволяло разом увидеть все планеты в движении по орбитам.
— Я должна тебе кое-что сказать, — произнесла Ирина. — В это трудно поверить, я понимаю…
— Говорите, — перебил Овод.
— Человечество балансирует на грани гибели. Человечество как таковое.
— Ничего себе заявление. Надеюсь, вы его чем-нибудь подкрепите.
— Безусловно, именно это и собираюсь сделать. Главное, что надо понять: гибель человечества начнется отсюда, из системы Дельты Павлина. Можно сказать, уже начинается. И это будет только началом — началом чего-то более масштабного и чудовищно жестокого.
Овод ничего не мог поделать с собой и улыбнулся:
— Получается, Силвест оказался прав?
— Силвест не знал многих подробностей. И вообще не представлял, на что идет и чем рискует. Но в одном он был прав. Он верил, что амарантян уничтожила некая внешняя сила, и это каким-то образом было связано с их выходом в космос.
— И нам светит примерно то же самое?
Ирина кивнула.
— На этот раз, если не ошибаюсь, сценарий будет чуть-чуть другой. Но действующие лица те же самые.
— Какие?
— Машины, — ответила Ирина. — Древние, как Вселенная, способные совершать межзвездные перелеты. Миллионы лет они прячутся в глубоком космосе, ожидая, когда очередная цивилизация потревожит тишину Галактики. Их задача — обнаруживать разумную жизнь и подавлять любые ее проявления. Мы называем их Подавляющими.
— И в настоящую минуту они здесь.
— Факты — вещь упрямая.
На дисплее появилось новое изображение: эскадры машин, названных Подавляющими, прибывают в систему и приступают к уничтожению трех лун меньшего газового гиганта. Ирина поделилась с Оводом своими подозрениями. Появление машин могло быть результатом действий Силвеста. Скорее всего, пробужденное им устройство послало сигнал, который широким фронтом разошелся по Галактике, созывая машины к его источнику, в систему Ресургема.
Овод наблюдал, как умирали луны. Одна изобиловала металлами, другие две были каменными. Машины толпились и множились на их поверхности, покрывая ее бляшками специализированных индустриальных форм. Струйки измельченной материи поднимались от экваторов в космос. Машины выедали сердцевины лун, как черви выедают яблоко, и ручейки материи текли в утробы трех колоссальных перерабатывающих механизмов, которые плыли по орбитам вокруг их пустых оболочек. Оттуда потоки рафинированной материи, собранной в гранулы, разобранной по металлам и изотопам, устремлялись в межпланетное пространство, образуя плавные параболические арки.
— Это только начало, — проговорила Вуалюмье.
Теперь Овод увидел, как потоки материи собрались в одной точке пространства, на орбите Руха — самого большого в системе газового гиганта. Планета прибыла в эту точку в то же самое время, что и три потока материи.
— А теперь все внимание на Рух, — сказала Ирина.
Подавляющие почти терялись на фоне бархатной черноты космоса. Только приглядевшись, Овод заметил на орбите гиганта еще один рой машин. Довольно долгое время они просто висели там, ожидая, когда прибудут потоки — сотни, тысячи, миллиарды миллиардов тонн необработанной материи.
— Не понимаю, — сказал Овод. — Они что, не видят, сколько спутников у Руха? Какого черта они раскурочили три луны на другом конце системы?
— Дело в составе, — отозвалась Ирина. — Большинство спутников Руха — крошечные каменистые ядрышки в толстенной ледяной скорлупе. А машинам, похоже, нужен металл. Ради него они и затеяли весь этот сыр-бор.
— И что они будут с ним делать?
— Что-нибудь сотворят, если я правильно поняла, — ответила Ирина. — Что-то очень большое. Иначе зачем им такая прорва металла?
Овод снова уставился в «глазное яблоко».
— И давно они так развлекаются? Когда потоки достигли Руха?
— Три недели назад. И эта штука, чем бы она ни была, уже понемногу формируется.
Ирина побарабанила пальцами по своему браслету, вводя какую-то команду. Изображение в «глазу» качнулось и увеличилось. Теперь окрестности газового гиганта были видны во всех подробностях.
Основная часть планеты оставалась в тени. А над освещенным краем диска — белесым полумесяцем, по которому переливались бледные охряные и тускло-золотистые полосы — висело нечто. Волокнистая дуга длиной, должно быть, много тысяч километров. Ирина дала изображение еще более крупным планом, концентрируясь на середине арки.
— Насколько мы можем судить, это что-то твердое, — сказала Вуалюмье. — Дуга радиусом в сто тысяч километров. Она проходит точно над экватором Руха, и ее концы становятся длиннее и длиннее.
Еще один «наезд». Ирина наводила камеру на какой-то предмет, расположенный точно посередине арки. Он был выпуклым, наподобие гигантской таблетки, но сейчас больше походил на грязное пятно — изображение еще не сфокусировалось. Ирина снова застучала по браслету, очертания «таблетки» стали четкими, а потом она заполнила весь дисплей.
— Раньше это была луна, можно не сомневаться, — сказала Ирина, — ледяной шар несколько сотен километров в диаметре. Подавляющие переместили ее орбиту в плоскость экватора за несколько дней, причем умудрились проделать это так, что луна не раскололась из-за динамических напряжений. Затем они создали внутри нее какие-то структуры. Мы сильно подозреваем, что это дополнительное оборудование для переработки. Один из потоков материи проходит насквозь вот так, — она ткнула пальцем в луну, — здесь какое-то устройство вроде зоба. Я даже представить не берусь, что там происходит внутри. Все, что нам известно — из луны торчат две какие-то трубки, одна в том направлении, куда луна движется по орбите, другая против. В этом масштабе они выглядят как два усика. На самом деле их диаметр составляет пятнадцать километров. Сейчас длина эти трубочек — семьдесят тысяч километров с каждой стороны, и они каждый час они вырастают примерно на двести восемьдесят километров.
Ирина заметила недоверчивый взгляд Овода и кивнула.
— Да, это вполне точно. То, что ты видишь, построено за десять стандартных дней. Мы имеем дело с индустриальными возможностями, которые человечеству и не снились. Наши машины могут обратить маленький астероид в корабль в течение нескольких дней — при условии, что там достаточно металлов. Но по сравнению с тем, что могут Подавляющие, это просто смешно.
— Десять дней…
Овод почувствовал, как волосы на затылке начинают вставать дыбом.
— Они отгрохали эту арку за десять дней… Как думаете, они так и будут растить ее, пока концы не сойдутся?
— Очень похоже на то. В таком случае, кольцо сомкнется чуть меньше чем через девяносто дней.
— Три месяца! Вы правы. Нам такое действительно не под силу. Мы никогда бы так не смогли, даже во времена Прекрасной Эпохи. Но зачем? За каким чертом им это кольцо вокруг газового гиганта?
— Мы не знаем. Пока. Кстати, это еще не все, — Ирина кивком указала на дисплей. — Ну как, продолжим?
— Да, — выдохнул Овод. — Я хочу увидеть все.
— Тебе это не понравится.
Демонстрация продолжалась. Ирина показала, как три отдельных потока материи, похожие на аккуратно выложенные цепочки камушков, протянулись по около-баллистическим траекториям из точки своего возникновения. Возле газового гиганта они слились. Какие-то машины — крошечные, почти невидимые — направляли их, заставляли снизить скорость, потом круто повернуть, нацелив каждый в свою точку конструкции, предназначенную именно для него. Один поток втекал в «зоб», из которого, точно кошачьи усы, торчали те самые трубки. Остальные уходили в верхние слои атмосферы, где прямо под слоем облаков, на низких орбитах, находились еще два таких же спутника с такими же «зобами». Удивительно, как эти луны до сих пор не были разодраны силами притяжения.
— А те луны что делают? — спросил Овод.
— Кажется, что-то еще, — туманно отозвалась Ирина. — Вот, гляди. Может, углядишь что-то такое, что мы пропустили.
Что происходило в атмосфере Руха, догадаться было нелегко. Из двух нижних лун торчало только по одному усику — в направлении, обратном их движению по орбите, примерно такой же длины, как концы арки на экваторе. Эти луны двигались по змеевидным синусоидам, и каждый раз усики повторяли их повороты, точно огромные витки телеграфного кабеля, которые разматываются в море за кораблем. Непосредственно за точками столкновения каждой трубы тянулась «кильватерная струя» взбаламученной атмосферы длиной в десятки тысяч километров.
— Насколько можно видеть, материя в них только входит, но не выходит, — сказала Вуалюмье.
— А эти как быстро растут?
— Непонятно. На самих трубах нет каких-либо ориентировочных точек, поэтому мы не в состоянии подсчитать, с какой скоростью они вырастают из лун. Измерить эффект Доплера мы не можем, потому что выдадим свое местонахождение. Но нам известно, что потоки материи, поступающие в каждую из трех лун, практически равны, и все трубы одного диаметра.
— Значит, и расти они должны с той же скоростью, что и арка — логично? Двести восемьдесят километров в час или около того, — Овод посмотрел на Инквизитора, потом на ее подругу, надеясь прочесть по их лицам подсказку. — Есть какие-нибудь идеи?
— Понятия не имею, — сказала Ирина.
— Но доброй эту новость не назовешь, верно? Вы ведь так не считаете?
— Нет, Овод, я так не считаю. Откровенно говоря, я считаю, что вся эта чехарда в атмосфере — чем бы она ни оказалась — это только часть чего-то гораздо большего.
— И из-за этого «чего-то» надо эвакуировать людей с Ресургема.
Ирина снова кивнула.
— У нас все еще есть время, Овод. Наружная арка будет расти еще дней восемьдесят. И я почему-то уверена: даже когда она превратится в кольцо, сразу ничего катастрофического не произойдет. Думаю, тогда начнется еще какой-то процесс, не менее длительный. Так что в нашем распоряжении может оказаться еще несколько месяцев.
— Прошу заметить, месяцев. Не лет.
— Чтобы провести эвакуацию, хватит шести месяцев.
Овод помнил расчеты, которые ему приводила Вуалюмье. Простая арифметика: скорость шаттла, помноженная на его пассажировместимость. Да, в шесть месяцев вполне можно уложиться. С одним маленьким «но»: дамы не приняли в расчет такой фактор, как поведение людей. К сожалению, оно несколько отличается от поведения насыпного груза. Особенно поведение людей, которые последние лет пятьдесят живут в состоянии постоянного страха.
— Если мне не изменяет память, вы говорили что-то насчет нескольких лет?
Вуалюмье улыбнулась.
— Это было небольшое преувеличение. Для пользы дела.
Позже, в ходе «шатания по кораблю», как выразился про себя Овод, Вуалюмье и Ирина продемонстрировали ему ангар — необъятную пещеру, битком набитую всевозможными посудинами для полетов внутри системы. Трансатмосферные и межкорабельные шаттлы стояли на стыковочных стендах, похожие на гладкокожих акул или толстых колючих золотых рыбок. Большинство из них были слишком малы, чтобы использовать их для массовой эвакуации, но Овод не мог отрицать: зрелище впечатляло.
Ему выдали скафандр и ранец с портативными двигателями. Овод должен был полюбоваться теми шаттлами, которые будут доставлять жителей Ресургема на борт «Ностальгии по Бесконечности». Овод сам поставил такое условие: малейшие подозрения, что какой-нибудь из шаттлов — муляж, — и он отказывается от этой затеи. Но это огромное помещение и неопровержимый факт существования внутрисистемных кораблей… Все это должно было рассеять любые сомнения — по крайней мере, насчет реальности «Ностальгии».
Но… одно «но» все-таки оставалось. Да, он собственными глазами видел корабль, ходил по нему, ощущал явную разницу между его искусственной центробежной гравитацией и тяготением Ресургема, к которому успел привыкнуть за свою взрослую жизнь. Звездолет не мог быть подделкой. Ангар и шаттлы, которые в нем находились, тоже крайне трудно подделать. Но сама угроза? Вот в чем загвоздка. Они показали ему много, но не достаточно. Информацию о катастрофе, нависшей над Ресургемом, он получал явно не из первых рук. Создать такой голофильм легче легкого.
Он не сможет до конца поверить в реальность этой угрозы, пока не убедится в этом сам. Даже если по его просьбе женщины покажут ему что-нибудь еще. Даже если выведут его пределы корабля, поставят к телескопу и предоставят возможность разглядывать поверхность газового гиганта. Это тоже не помешает им сфабриковать фальшивую картинку. Даже если ему предложат полюбоваться на Рух невооруженным взглядом, укажут на какое-нибудь пятно на освещенной части планеты и скажут, что это признак деятельности машин. Он не поверит.
Он не из тех, кто легко принимает слова на веру.
— Ну как, Овод? — спросила Вуалюмье, помогая ему выбраться из скафандра. — Этого достаточно? Теперь ты видишь, что мы тебя не обманывали? Чем быстрее ты вернешься на Ресургем, тем быстрее приступишь к организации эвакуации. Я повторюсь, время драгоценно.
Овод поглядел на маленькую женщину с дымчатыми глазами, которая выглядела смертельно опасной, и кивнул.
— Вы правы. Вы мне много всего показали, не спорю. Теперь я уверен, что насчет корабля вы не лгали.
— Вот и славно. Что дальше?
— Этого недостаточно.
— Что?!
— Инквизитор, вы опять просите, чтобы я серьезно рисковал, принимая вашу историю на веру.
— Ты видел свое досье, Овод, — в ее голосе зазвенел металл. — Этого достаточно, чтобы отправить тебя к амарантянам.
— Не сомневаюсь. Хотите, еще подброшу материала? Это ничего не изменит. Я не собираюсь втягивать людей неизвестно во что. Уж больно это смахивает на ловушку правительства.
— Ты до сих пор считаешь, что это ловушка? — спросила Ирина, издав в конце странное цоканье.
— Я не могу исключать такую возможность, вот и вся песня.
— Но мы показали тебе Подавляющих.
— Нет. Вы показали мне голофильм на проекционном устройстве. А где объективные доказательства, что машины реально существуют?
Вуалюмье возвела очи горе.
— Боже пресвятой, Овод… Что тебе еще показать?
— Не знаю, — бросил он. — Что-нибудь такое, чтобы я мог полностью в это поверить. Как вы этого добьетесь — всецело ваши проблемы.
— У нас нет времени, Овод.
Овод был изумлен. Инквизитор произнесла эту фразу с такой настойчивостью, что на миг развеяла все сомнения. В ее голосе отчетливо звучал страх.
Что бы там ни происходило на самом деле, Инквизитор Вуалюмье была по-настоящему напугана…
Он оглянулся и поглядел на люк ангара.
— Может какая-нибудь из тех посудин подбросить нас поближе к Руху?
Войны Утренних Зорь началась из-за металла.
Почти все тяжелые элементы в обозримой Вселенной возникли в недрах звезд. Большой Взрыв породил лишь небольшое количество водорода, гелия и лития, но каждое последующее поколение звезд обогащало палитру элементов, существующих в космосе. В тонко сбалансированных реакциях термоядерного синтеза гигантские солнца сливали друг с другом атомы легче железа — блок за блоком, пока запас легких элементов не истощался. Но когда звезда начинала сжигать кремний, это означало начало конца. Итогом кремниевой стадии синтеза становился железный панцирь, сковывающий ядро звезды — железо уже не могло быть вовлечено в термоядерную реакцию. Примерно через день после начала кремниевой стадии звезда вдруг становилась катастрофически нестабильной и схлопывалась под действием собственной тяжести. В то же время взрывная волна, порожденная коллапсом, расшвыривала оболочку звезды по окружающему пространству. Вспышка затмевала сияние целых галактик. В этом чудовищном взрыве рождались новые элементы — кобальт, никель, железо, различные продукты радиоактивного распада, — которые наполняли облака разреженного межзвездного газа. Именно межпланетный медиум снабжал сырьем новые поколения звезд и планет. Но этим последствия коллапса не ограничивались. В облаках газа, расположенных относительно недалеко друг от друга и прежде сохранявших стабильность, начинали возникать колебания. Взрывная волна сверхновой порождала завихрения, формируя узлы повышенной плотности. Собственная, пока еще призрачная гравитация сжимала эти сгустки вещества, уже обогащенные железом предыдущих сверхновых. Так формировались раскаленные, плотные звездные инкубаторы, в которых рождались яркие молодые звезды. Впрочем, иногда там возникали холодные карлики — они поглощали звездное топливо так медленно, что могли пережить саму Галактику. Но другие — супермассивные солнца высокой светимости — жили и умирали в течение долей галактической секунды. В момент гибели они выбрасывали в пространство огромные массы металлов, чтобы положить начало новым циклам рождения звезд.
Этот процесс продолжался до появления жизни. Жаркие взрывы умирающих звезд наполняли Галактику, и каждая сверхновая пополняла запасы сырья для строительства миров — и для самой жизни. Но металлы не распределялись равномерно по всему диску Галактики. На ее окраинах звезды рождались и умирали намного медленнее, чем в непосредственной близости от неистово кипящего ядра.
Именно там, возле ядра, начали формироваться первые каменные планеты — когда содержание металлов в межзвездном газе впервые достигало некоторой критической массы. Именно там, в тысячах килопарсеков от центра Галактики, появились первые цивилизации, шагнувшие в космос. Они бросали взгляды в бескрайнюю космическую пустыню, посылали зонды через тысячи световых лет, и воображали себя одинокими, уникальными и в чем-то обездоленными. Это было время печали — и огромных, как сам космос, возможностей. Они представляли себя богами созидания.
Но в Галактике нет места слишком простым процессам. Примерно в эту же галактическую эпоху возникало множество различных цивилизаций, и не только здесь. Были и другие группы звезд, пригодных для обитания. А также районы, богатые металлами, но удаленные от звездных систем. Статистические колебания позволяли разуму, использующему машины, возникать в тех местах, где жизнь существовать в принципе не может. Но пока еще не было речи о полном господстве в Галактике: ни одна из первоцивилизаций еще не сумела распространиться настолько, чтобы волны экспансии столкнулись. Пока скорость расселения была обманчиво низкой и определялась первоначальными условиями.
Условия уже не были прежними. Огромные звездные печи не затухали. Несколько раз в столетие тяжелые звезды превращались в сверхновые и умирали в ослепительной вспышке. Обычно это происходило за завесами черной как сажа пыли, и о гибели звезд можно было узнать лишь по выбросам нейтрино или гравитационным волнам, пробегавшим по Галактике подобно сейсмическим колебаниям. Но металлы, выброшенные звездой, находили путь в облака космического газа. Новые и новые солнца и планетные системы рождались из плазменных сгустков, обогащенных каждым из предыдущих звездных циклов. Это колоссальное космическое производство не знало перерывов и не обращало внимания на разум, которому позволило процветать.
Однако ближе к центру Галактики содержание металлов стало выше оптимального. Новые миры, которые формировались вокруг новых солнц, были чрезвычайно массивны. Их ядра составлялись тяжелыми элементами, и следствием этого становились более мощные гравитационные поля и более переменчивая химия, чем на других планетах. Жизнь тектонических пластов была недолгой: их мантии не выдерживали постоянных смещений коры. Эти планеты были подобны зданиям, которые строятся без проекта и непрерывно перестраиваются. Кометы, сталкиваясь с ними, орошали их поверхность водой. Огромные океаны, которые время от времени проглатывали всю планету, дремали под тяжелыми небесами. Здесь редко развивались сложные формы жизни — слишком мало было ниш, слишком однообразен климат. Цивилизации, которые пересекали космическое пространство и достигали этих миров, находили их малопригодными для существования. Как только очередная планетная система, в перспективе представляющая ценность, начинала формироваться из облаков межзвездного газа с повышенным содержанием металлов, старшие цивилизации вступали из-за нее в спор. Стычки, которыми не раз оканчивались эти споры, более чем наглядно демонстрировали мощь, которая стояла за процессами слепой галактической эволюции. Но по сравнению с тем, что ждало впереди, это было ничто.
По мере возможности избегая конфликтов, древние цивилизации двинулись к границам Галактики. И даже этот процесс не протекал беспрепятственно. Волна распространения жизни была единственным центростремительным процессом в Галактике — в течение полумиллиона лет зона, оптимальная для обитания, существенно сдвинулась от ядра к периферии. В районах, которые еще недавно были слишком бедны металлами, чтобы сформировать пригодные для жизни звездные системы, возникали новые миры. И конфликты вспыхивали снова и снова. Некоторые из них длились миллионы лет — и еще пятьдесят миллионов лет заживали оставленные ими шрамы.
Но даже это не могло сравниться с Войнами Утренних Зорь.
В некотором смысле Галактика — это гигантский реактор, производящий металлы. Там, где металлы — там сложные химические соединения, а там, где сложные химические процессы — там жизнь. И война.
На диске Галактики невозможно найти ни одной ниши стабильности. В масштабах времени, которые могли считаться значимыми для сверхцивилизаций, обстановка менялась непрерывно. Колесо галактической истории галактики неумолимо влекло их к внутренним раздорам, и к конфликтам с другими цивилизациями, новыми и старыми.
И тогда начались войны, которыми завершилась первая эра галактической истории. Они стали известны как Войны Утренних Зорь, потому что эту эру вполне можно считать зарей времен.
Подавляющие почти ничего не помнили об этих войнах. Их собственная история была хаотична, запутанна и почти наверняка неоднократно переписывалась впоследствии. Они не могли быть уверены в достоверности фактов и в том, что эти факты не были сфабрикованы более ранними воплощениями машин с целью межвидовой пропаганды. Вполне вероятно, что когда-то машины были органическими существами, позвоночными, теплокровными обитателями суши и обладали двухполушарным мозгом. Слабую тень такой возможности можно было угадать по их нынешней кибернетической архитектуре.
В течение длительного времени они цеплялись за свою органику. Но по какой-то причине их механическая часть стала главенствующей, позволив отбросить старые формы. Превратившись в машины с коллективным разумом, они скитались по Галактике. Память о тех временах, когда они жили на поверхности планет, тускнела, пока не стерлась полностью. От нее было не больше толку, чем от воспоминаний о жизни на деревьях.
Значение имело только одно. Великая работа.
По возвращении в свою каюту, удостоверившись, что Ремонтуа и Фелка осознали выполнимость миссии, Скейд приказала роботу вернуть ее голову на пьедестал. Она обнаружила, что мыслительный процесс идет совершенно по-другому, когда голова находится в «стабильном» положении. Вероятно, химический состав крови немного изменялся в зависимости от наличия или отсутствия замкнутой кровеносной системы. На пьедестале она чувствовала спокойствие, внутреннюю концентрацию и могла спокойно переносить присутствие чужого сознания, для которого всегда была открыта.
(Скейд?)
Голос Ночного Совета был тонким, почти детским, но игнорировать его было опасно. Она это хорошо усвоила.
«Я слушаю».
(Ты чувствуешь, что добилась успеха?)
«Да».
(Расскажи нам, Скейд.)
«Клавейн мертв. Наши ракеты настигли его. Факт смерти еще должен быть подтвержден… но я в этом уверена».
(Он умер достойно? С честью, как сказали бы древние?)
«Клавейн не сдался. И продолжал бежать, хотя знал, что на неисправных двигателях далеко не улетит».
(Скейд, мы даже не предполагали, что он согласится сдаться добровольно. Однако вы быстро справились. Хорошая работа, Скейд. Мы довольны. Более чем довольны.)
Скейд захотела кивнуть, но пьедестал не позволял.
«Спасибо».
Ночной Совет дал ей время собраться с мыслями. Он всегда проявлял к ней внимание, всегда заботился о ней. И уже не раз — так что это нельзя было считать случайностью — утверждал, что она стоит нескольких элитных специалистов. Подобные отношения между ними, насколько могла судить Скейд, обычно возникают между учителем и одаренным, очень любознательным учеником.
Она не часто спрашивала себя, откуда приходит этот голос и кого представляет. Ночной Совет предупредил ее, что задаваться подобными вопросами нежелательно: они могут быть услышаны.
Скейд поймала себя на мысли, что вспоминает момент, когда Ночной Совет впервые дал знать о своем существовании и немного о том, что из себя представляет.
(Мы — избранные. Мы — ядро Объединившихся. Закрытый Совет — образование секретное, но наше существование засекречено настолько, что о нем неизвестно даже самым старшим, самым ортодоксальным его членам. Они даже не подозревают. Мы стоим выше Внутреннего Кабинета и иногда заставляем его играть роль нашей марионетки. Но, имея с ним дело, мы никогда не лжем. Наши отношения с другими могут быть выражены только математическим языком пересекающихся множеств. Подробности не должны тебя беспокоить.)
Голос сообщил ей, что ее выбрали из многих. Она превосходно проявила себя в ходе самой опасной из последних операций Объединившихся — тайной миссии в сердце Города Бездны. Тогда требовалось вернуть некие ключевые технологические элементы, без которых не могла действовать программа управления инерцией. Никто не справился и никто не уцелел — кроме Скейд.
(Ты была на высоте. Наша группа некоторое время наблюдала за тобой. У тебя был шанс блеснуть, и ты его не упустила. Вот почему мы хотим, чтобы ты узнала: такие Объединившиеся, как ты, способны справиться с трудной работой, которая нас всех ждет. Это не лесть, Скейд. Это констатация факта.)
Это действительно было так. Она действительно оказалась единственной из участников операции в Городе Бездны, кто вернулся живым. По вполне понятным причинам подробности той операции были стерты из ее памяти, но Скейд знала, насколько рискованным было это предприятие. Оно проводилось под контролем и во исполнение планов Закрытого Совета.
Военные операции Объединившихся были в некотором роде парадоксальны. Бойцам, которые дислоцировались на линиях фронта в пределах Спорного Пространства, никогда не позволяли хранить в памяти стратегически важную информацию. Но работа в глубоком тылу, тайные вылазки на территорию врага — совсем другое дело. Это были миссии чрезвычайно деликатного свойства, и к ним привлекали только элитных специалистов. Более того, для этих специалистов считалось обязательным умение переносить психологическую изоляцию от остальных Объединившихся. Такие личности, способные работать в одиночку далеко за линией фронта, были весьма редки и вызывали противоречивые чувства у окружающих.
Клавейн являлся одним из таких уникумов.
Другим была Скейд.
Голос Ночного Совета впервые зазвучал у нее в сознании, когда она вернулась в Материнское Гнездо. И первое, о чем он сказал ей — что не стоит обсуждать это ни с кем.
(Мы засекречены и ценим это, Скейд. И вынуждены защищать свою секретность любой ценой. Служи нам, и ты станешь служить на благо Материнского Гнезда. Предашь нас, даже случайно — и мы заставим тебя замолчать. Это не доставит нам удовольствия, но будет сделано.)
«Я — первая?»
(Нет. Есть другие — такие же, как ты. Но тебе никогда не будет известно, кто именно. Такова наша воля.)
«Чего вы от меня хотите?»
(Ничего, Скейд. Пока — ничего. Но ты услышишь нас, когда понадобишься.)
Так оно и случилось. Прошли месяцы, затем годы. Скейд убедила себя в том, что голос был иллюзией, плодом ее воображения, каким бы реальным ни казался в тот момент. И вдруг Ночной Совет появился снова. На этот раз Скейд получила задание. Потом — еще. Первые казались незначительными и внешне никак не были связаны между собой. Скейд стала членом Закрытого Совета, затем вошла в состав Внутреннего Кабинета. Но это было всецело ее собственной заслугой, и таинственный голос не имел к этому никакого отношения.
Скейд часто размышляла, кто может входить в этот Ночной Совет. Среди тех, кого она видела во время сессий Закрытого Совета в Материнском Гнезде, кто-то несомненно входил в эту официально не существующую группировку. Но — ни малейшего проблеска, ни одного намека на присутствие Ночного Совета. Она исследовала сознания членов совета, но тоже не обнаружила ничего подозрительного. И ни разу у нее не возникало ощущения, что Ночной Совет общался с ней каким-нибудь иным способом, кроме как посредством голоса, звучащего в голове. В конце концов, Скейд решила вообще не думать о Ночном Совете в его отсутствие. Она просто исполняла приказания, не пытаясь понять, откуда они исходят. И в этом даже было нечто возвышенное.
Между тем влияние Скейд росло. В то время, когда она Присоединилась, программа «Введения» была уже снова открыта. Эксперименты шли полным ходом, но Скейд получила распоряжение добиться такого положения, которое позволило бы активно влиять на ход исследований, максимально используя их результаты и определяя их будущее направление. По мере прохождения через уровни секретности Скейд начинала понемногу осознавать подлинное значение технологий, которые ей удалось добыть в Городе Бездны. Правда, она так и не вспомнила ни одного события той миссии. Внутренний Кабинет уже предпринимал неудачные попытки создать машину для управления инерцией, но только «добыча» Скейд позволила кусочкам головоломки встать на свои места — причем с поразительной легкостью. Возможно, причина состояла в том, что голос управлял еще кем-то из участников проекта, о чем Ночной Совет сообщил при первом своем появлении. А может быть, Скейд просто была прекрасным организатором, умелым и безжалостным. Закрытый Совет стал для нее кукольным театром. Его члены подчинялись ей с послушанием, достойным презрения.
Однако сама Скейд по-прежнему выполняла приказы Ночного Совета. Именно он привлек ее внимание к сигналам из системы Ресургема. Подобно тому, как изменение пульса позволяет определить диагноз, они указывали, что пропавшие орудия класса «ад» нашли нового хозяина.
(Скейд, Материнское Гнездо нуждается в этих орудиях. Ты должна организовать экспедицию и вернуть их.)
«Зачем?»
В ее сознании мгновенно развернулся образ: полчища безжалостных черных машин, мрачных, свирепых, деловитых, которые кружились в космосе, словно вороний пух.
(Эти механические твари, Скейд — зло, затаившееся среди звезд. Это враг, более страшный, чем все, что только можно вообразить. Они подбираются все ближе. Мы должны защитить себя.)
«Откуда вы знаете?»
(Мы знаем, и этого довольно. Поверь нам.)
В голосе, похожем на детский, звучало нечто, чего Скейд никогда не слышала раньше. Боль, мука… или и то и другое вместе.
(Поверь нам. Мы знаем, на что они способны. И как ужасны.)
Голос смолк, словно сказал слишком много.
После паузы Скейд снова услышала голос, и это вывело ее из задумчивости. Теперь в нем слышалось раздражение.
(Когда мы сможем убедиться, что Клавейн мертв?)
«Через десять-одиннадцать часов. Мы прочешем зону поражения и проанализируем состав межзвездного медиума. Даже если мы не найдем убедительных подтверждений, можно не сомневаться…»
Ответ прозвучал резко, почти гневно.
(Нет, Скейд. Нельзя допустить, чтобы Клавейн попал в Город Бездны.)
«Я убила его, клянусь».
(Скейд, ты умна и решительна. Но и Клавейн тоже. Однажды ему уже удалось тебя обмануть. И он сможет проделать такое еще раз.)
«Это неважно».
(Нет?)
«Даже если Клавейн доберется до Йеллоустоуна, он никому не сможет сообщить ничего ценного — ни Демархистам, ни Конвенту. Пусть попробуют добраться до орудий, если захотят. У нас есть „Введение“ и машины, управляющие инерцией. Это даст огромное преимущество. Каких бы союзников не нашел Клавейн, у них ничего не выйдет».
Голос смолк. На миг Скейд подумала, что он ушел, оставив ее в одиночестве, но ошиблась.
(Ты думаешь, что он все еще жив?)
Она нащупывала ответ.
«Я…»
(Ему лучше умереть, Скейд. Иначе мы будем горько разочарованы в тебе.)
Он баюкал раненую кошку. Ее спина была перебита где-то районе поясницы, и задние лапы безжизненно болтались. Клавейн уговаривал кошку попить воды из «соска» пластиковой колбы, которая прилагалась к рациону скафандра. Его собственные ноги зажало тоннами обрушенной каменной кладки. Кошка была обожжена, ослепла, страдала недержанием и испытывала дикую боль.
— Ты будешь жить, подруга, — пробормотал Клавейн, скорее чтобы успокоить себя, чем кошку. — Хочешь ты того или нет.
Казалось, у него во рту терлись листы наждачной бумаги. Клавейну была отчаянно нужна вода. Но в колбе оставалось лишь несколько капель, и настала очередь кошки.
— Пей, дуреха. Ты и так натерпелась…
— Дай мне … умереть, — сказала кошка.
— Извини, киска. Ни в коем случае.
Он почувствовал ветерок. За последнее время — первый признак того, что «пузыре», где они с кошкой оказались заперты, как в ловушке, что-то происходит. Потом издалека донесся грохот падающих железобетонных глыб. Клавейн молился, чтобы этот ветерок оказался простой циркуляцией воздуха в пузыре. Возможно, где-то внутри завала обрушилось препятствие, и один пузырь соединился с другим. Если же это обрушилась наружная стена, желание кошки скоро исполнится. Воздух, заполняющий руины, из-за разницы в давлении уйдет наружу, и им придется учиться дышать марсианской атмосферой. Он слышал о том, что это не самый приятный способ умереть, что бы там не показывали в патриотических голодрамах Коалиции.
— Клавейн… спасай себя.
— Почему, киска?
— Я все равно умру.
Когда кошка в первый раз заговорила, он решил: начались галлюцинации, и воображение создает ему болтливого компаньона. Потом Клавейн с запозданием понял, что кошка действительно разговаривала. Должно быть, этот образчик генной инженерии принадлежал кому-то из богатых туристов. К верхушке башни как раз припарковался гражданский дирижабль, когда заговорила пено-фазная артиллерия «пауков». Кошке удалось сбежать из гондолы дирижабля задолго до атаки и спуститься к основанию башни. Клавейн считал преобразование животных при помощи биоинженерии попыткой бросить вызов Богу. Он вполне справедливо полагал, что кошки не являются чувствующими существами — по крайней мере, не признаны таковыми официально. Сторонников Чистоты Нервной системы хватил бы удар, узнай они, что Клавейн делится водой из своего пайка с «богопротивной тварью». Они относились к любым видам генетической огментации с той же ненавистью, что и к людям, которые прошли через лабораторию Галианы.
Клавейну наконец-то удалось засунуть сосок кошке в рот, и она рефлекторно сделала несколько глотков.
— В один прекрасный день, киска, мы отсюда выберемся.
— Не так… скоро.
— Пей и не жалуйся.
Кошка глотнула еще несколько раз.
— Спасибо.
Снова ветерок… Потом он усилился, а грохот железобетона стал громче. Где-то через час в тусклом сиянии биохимической термально-световой палочки Клавейн увидел, как открылась трещина. Сквозь нее виднелись пыль и развалины. Золотистый мех кошки вздыбился, как ячменное поле, она пыталась повернуть головку в направлении ветра. Клавейн осторожно коснулся рукой ее загривка, чтобы успокоить несчастное существо. Глаза кошки напоминали две кровавых впадины.
Конец близок. Клавейн знал это. Это не движение воздуха в руинах. Это разлом главного периметра падающей конструкции. Пузырьки воздуха медленно утекали в холодную, разреженную атмосферу Марса.
Он засмеялся. Казалось, будто в горле скребут тросом, усыпанным маленькими лезвиями.
— Что-то… смешное?
— Нет, — ответил Клавейн. — Нет. Вовсе нет.
Свет исходил из темноты. Потом волна чистого холодного воздуха ударила его в лицо и ворвалась в легкие.
Он снова погладил кошку. Если это смерть, то она, кажется, не настолько страшна, насколько ему представлялось.
— Клавейн.
Кто-то спокойно и настойчиво произносил его имя.
— Клавейн. Просыпайся.
Он открыл глаза. Усилие, которого ему это стоило, отняло половину сил; остальная половина ушла на то, чтобы понять, где он оказался. Здесь было настолько светло, что хотелось как можно сильнее зажмуриться… и вернуться назад в прошлое. Даже сон снова будет наполнен болью и клаустрофобией.
— Клавейн. Я предупреждаю… если ты не проснешься, то мне придется…
Он заставил себя разлепить веки и обнаружил перед собой что-то крайне смутно очерченное. Клавейн попытался сфокусироваться. Однако это оказалось слишком сложной задачей.
— Черт… — произнес женский голос, исходящий от расплывчатой фигуры. — Похоже, он свихнулся. Или что-то в этом роде.
Другой голос — звучный, очень вежливый, но с легкими покровительственными нотками, отозвался:
— Извините, Маленькая Мисс, но что-либо предполагать в данной ситуации — не самое мудрое решение. Особенно учитывая тот факт, что данный джентльмен — Конджойнер.
— Эй, только не надо об этом напоминать!
— Возможно, имеет смысл подчеркнуть, что подобное состояние может быть в равной степени преднамеренным.
— Ну, так и выкинь его обратно, — проворчал третий голос, тоже мужской. — Прямо сейчас.
— Заткнись, Ксав.
Глаза наконец-то стали видеть нормально. Клавейн лежал, сложившись пополам, в маленьком помещении с белыми стенами. Вдоль этих стен стояли помпы и измерительные приборы, чередуясь с изрядно затертыми схемами и предупредительными табличками. Шлюз, и ничто иное. Клавейн все еще был в скафандре. В том скафандре, подсказала память, в котором он покинул корвет. Над ним кто-то склонился — судя по очертаниям, тоже одетый в скафандр. Потом щиток его шлема поднялся, впуская свет и воздух.
Клавейн покопался в руинах своей памяти.
— Антуанетта?
— Сразу в точку, Клавейн.
Щиток на ее шлеме тоже был поднят, позволяя видеть часть лица — белокурую челку, огромные глаза и нос в конопушках. Пристегнутая к стене металлическим тросиком, она держала руку на красном рычаге.
— Ты моложе, чем я думал, — пробормотал Клавейн.
— С тобой все в порядке?
— Мне уже лучше, — ответил он. — А через пару минут я совсем оклемаюсь. Я вогнал себя в глубокий сон, почти в кому, чтобы сэкономить резерв скафандра. Мало ли, вдруг ты немного опоздаешь…
— А если бы я вообще не прилетела?
— Я надеялся, что ты все-таки прилетишь.
— И ошибался. Я не собиралась. Правильно, Ксав?
— Ты не представляешь, насколько тебе повезло, старик, — ответил мужской голос.
— Нет, — сказал Клавейн. — Думаю, нет.
— Еще раз повторяю: скинь его в космос, — повторил мужчина.
Антуанетта оглянулась через плечо, в сторону внутреннего люка.
— После того, как мы тащились в такую даль?
— Еще не поздно. Покажи ему, как безвозмездно оказывать помощь.
Клавейн попытался пошевелиться.
— Я не…
— Но!
Антуанетта сделала красноречивый жест, давая понять, что с его стороны будет крайне неразумно совершать какие-нибудь движения.
— Запомни, Клавейн, — она кивком указала на рычаг, с которого так и не убрала руку. — Сделаешь что-нибудь такое, что мне не понравится, просто не так моргнешь — и я дерну этот рычаг. И ты вернешься обратно в космос, как советует Ксав.
Несколько секунд Клавейн обдумывал ситуацию.
— Если бы ты не была готова хоть немного мне доверять, то не стала бы меня спасать.
— Может быть я просто любопытна.
— Может быть. Но ты, вероятно, поняла, что я не вру. Я спас тебе жизнь, верно?
Свободной рукой она нажала на контроллер внутренней двери. Люк ушел в сторону, позволяя Клавейну заглянуть внутрь корабля. Вдалеке стоял еще один человек в скафандре. И больше никого.
— Я сейчас, — сказала Антуанетта.
В считанные секунды она отстегнула тросик, скользнула в люк и заставила дверь закрыться. Клавейн не двигался, пока ее лицо не появилось в окошке люка. Девушка сняла шлем и взъерошила пальцами непослушные волосы.
— Ты собираешься оставить меня здесь? — спросил он.
— Да. На некоторое время. В этом есть смысл, ведь правда? Вдруг мне что-то не понравится. Тогда я смогу выкинуть тебя в космос.
Клавейн приподнялся, снял шлем, позволил ему отлететь в сторону, и тот поплыл по шлюзу, вращаясь подобно маленькой металлической луне.
— Я не собираюсь делать ничего такого, что доставит кому-то из вас неудобство.
— Вот и славно.
— Пожалуйста, послушай меня внимательно. В этом районе небезопасно. Надо выбираться из зоны военных действий, и чем скорее, тем лучше.
— Расслабься, старина, — откликнулся спутник Антуанетты. — Времени у нас до хрена и больше. Здесь ни одного «зомбяка» в радиусе пары-тройки световых минут.
— По поводу Демархистов вам волноваться нечего. Я сбежал от своих. От Объединившихся. Где-то неподалеку болтается их корабль. Ну, не совсем рядом, но поверьте, он может двигаться с фантастической скоростью и вооружен дальнобойными ракетами. Голову даю на отсечение, он ищет меня.
— Хочешь сказать, что ты инсценировал свою смерть, — сказала Антуанетта.
Клавейн кивнул.
— Я догадывался, что Скейд обстреляет мой корабль — теми самыми ракетами. Она уверена, что я на борту. Но ей мало раздраконить корвет. Если эта стерва настолько предусмотрительна, как кажется, она заставит «Ночную Тень» прочесать район только для того, чтобы отыскать несколько моих атомов.
— Атомов? — Антуанетта покачала головой. — Ты шутишь. Когда они достигнут места взрыва…
Клавейн кивнул.
— Атомы там останутся. Один-два атома на кубометр. Элементы, которых в медиуме обычно не бывает. Например, некоторые радиоактивные изотопы… ну и тому подобное. Они осядут на обшивке «Ночной Тени», и их можно будет проанализировать. Обшивка покрыта «заплатками» из специального эпоксидного материала, который задерживает все, что хоть немного крупнее молекулы. Еще есть масс-спектрометры, которые могут оценить атомный состав прямо в космосе. Есть алгоритмы для переработки данных. Они построят графики и гистограммы распространения и соотношения изотопов, а потом сравнят с моделями гибели корвета. Надо сказать, с весьма точными моделями. Эти результаты не могут претендовать на достоверность, потому что статистических ошибок будет так же много, как и параметров, с которыми Скейд попытается работать. Я видел, как это делается. Задача облегчается тем, что на борту было очень мало органики.
Клавейн осторожно поднял руку — так, чтобы это движение не показалось угрожающим — и коснулся своей головы.
— А еще есть изотопы из моих имплантатов — совершенно определенные. Их очень сложно обнаружить. Но Скейд ожидает их найти и будет искать очень усердно. А когда не обнаружит…
— То догадается о том, что ты сделал, — закончила Антуанетта.
Он снова кивнул.
— Но я на это рассчитывал. Поиск займет много времени. Вы успеете вернуться в нейтральное пространство. Все, что для этого надо — немедленно лечь на курс.
— Клавейн, ты действительно так хочешь добраться до Ржавого Пояса? — спросила Антуанетта. — Там тебя же там живьем съедят. Не «зомби», так Конвент.
— Никто не говорил, что предательство не сопряжено с риском.
— Ты уже совершал такое, верно?
Он поймал свой шлем и пристегнул к поясу за подбородную петлю.
— Да. Это было очень давно. Возможно, задолго до твоего рождения.
— Лет эдак за четыреста?
— Примерно, — Клавейн почесал бороду.
— Значит, это ты. Тот самый.
— Тот самый кто?
— Тот самый Клавейн. Из истории. Про которого все говорят, что… он уже умер. Которого называют Мясником Тарсиса.
Клавейн улыбнулся.
— Заслуженное прозвище.
