Глава 16

Овод делал свои первые шаги на борту «Ностальгии по Бесконечности». Он смотрел по сторонам с безумными, широко распахнутыми глазами, отчаянно пытаясь не упустить ни одной детали, ни одного нюанса, который мог бы указывать на обман, ни малейшего намека на то, что окружающие предметы не являются тем, чем кажутся. Он даже боялся моргать. А что если жизненно важная ошибка, срывающая все покровы, произойдет, когда его глаза окажутся закрытыми? Что если эти женщины только и ждут, пока он моргнет — словно фокусники, которые играют на невнимательности зрителей?

Однако никакого подвоха обнаружить не удавалось. Допустим, полет на шаттле можно было инсценировать… хотя Овод с трудом представлял, как такое возможно. Но подделать корабль…

Он совершил полет через пространство. Он находится не на Ресургеме, а внутри колоссального звездолета — давно потерянного субсветовика, принадлежащего Триумвиру Вольевой. Даже гравитация здесь была иной.

— Вы не могли такое создать… — объявил он, следуя за своими провожатыми. — И тем более за шестьдесят лет. Если вы не Ультра — а вы не Ультра. Да и зачем бы вам такая инсценировка?

— Следовательно, ты веришь тому, что мы рассказали? — спросила Инквизитор, но это прозвучало как утверждение.

— У вас есть космический корабль межзвездного класса. Вряд ли это можно отрицать. И он, по крайней мере, не меньше «Лорина» — если я правильно понял. Но ведь вы не сможете разместить на нем двести тысяч «спящих», правда?

— Это и не понадобится, — откликнулась ее подруга. — Имей в виду: это спасательная операция, а не развлекательный круиз по Галактике. Все, что нам надо — просто увезти людей с Ресургема. Самых уязвимых мы разместим в криосаркофагах. А большинству придется бодрствовать, причем не в самых комфортных условиях. Само собой, удовольствия от этого будет мало, но лучше неудобства, чем смерть, можешь мне поверить.

Спорить было бессмысленно. Тем более, он не мог предложить ни одного варианта эвакуации со всеми удобствами.

— Сколько времени, по вашим оценками, людям придется провести на борту, прежде чем они смогут вернуться на Ресургем? — спросил Овод.

Женщины переглянулись.

— Возможно, они никогда не вернутся, — ответила та, что постарше.

Овод передернул плечами.

— Когда мы высадились, на этой планете не было ничего, кроме камней. Будет нужно — начнем все с нуля.

— Конечно. Если будет на чем начинать, — она на ходу постучала согнутым пальцем по переборке корабля. — А такое не исключено, Овод. Но люди могут находиться здесь столько, сколько понадобится. Годы, даже десятилетия.

— Тогда что нам мешает достигнуть другой системы? — спросил Овод. — В конце концов, это субсветовик.

Ни Инквизитор, ни ее коллега не ответили.

— Я все еще хочу посмотреть на то, чего мы так боимся, — продолжил он. — Чем бы ни была эта угроза…

— Ты ночью хорошо спал, Овод? — спросила Ирина.

— Как обычно.

— Боюсь, это у тебя в последний раз. Следуй за мной, ладно?

Антуанетта находилась на борту «Штормовой Птицы» и проводила проверку систем, когда пришло сообщение. Грузовик все еще стоял в доке Карусели Нью-Копенгагена, но большинство крупных повреждений были уже устранены. Обезьяны работали круглосуточно, так как ни Ксавьер, ни Антуанетта, по понятным причинам, не желали задерживаться на Карусели даже на час дольше необходимого. Приматы согласились ремонтировать судно, несмотря на то, что большинство обезьян на Карусели бастовали или лежали, сраженные каким-то чисто обезьяним вирусом, который таинственным образом распространился за одну ночь, не пощадив ни один вид. Успокаивало то, что приматы симпатизировали Ксавьеру. Среди них почти не было горячих сторонников Феррисвильского Конвента. Тот факт, что полиция преследовала Ксавьера и его подругу, только прибавляло обезьянам энтузиазма, заставляя игнорировать профсоюзные соглашения. Разумеется, деньги тоже играли определенную роль. По окончании ремонта Ксавьер намеревался выплатить своим рабочим приличную сумму — несколько больше, чем мог себе позволить. Впрочем, ситуацию отчасти спасала возможность взаимозачета и натурального обмена. Отец Антуанетты часто экономил таким образом. Он постоянно твердил о пользе разумной бережливости, и прагматизм вошел у нее в плоть и кровь.

Антуанетта, зажав подмышкой блокнот и стиснув зубами ручку, «прозванивала» установочные параметры конфигурации поля токамака, когда зазвенела консоль. Первая мысль была о какой-то неточности, которая вызвала сбой где-то в контрольной сети корабля.

— Тв-варь… — она по-прежнему держала ручку в зубах, уверенная, что субличность поймет ее мычание, — жафикшируй это, хорошо?

— Маленькая Мисс, сигнал указывает на поступление сообщения.

— Кшавьер?

— Нет, не мистер Лю, Маленькая Мисс. Послание, насколько можно догадываться, поступило из главной информационной магистрали, то есть из-за пределов Карусели.

— Жначит, это копы. Жабавно. Обычно они не ж-жвонят, а просто наришовываютшя, как кучки вонючих экшкрементов на пороге.

— Также не похоже, что это полиция, Маленькая Мисс. Можно ли предположить, что наиболее благоразумным направлением действий будет просмотр сообщения?

— Ах ты, умница, — она вытащила ручку изо рта и заложила ее за ухо. — Давай его сюда, на мой экран.

— Слушаюсь, Маленькая Мисс.

Экран, загроможденный данными по токамаку, очистился. На их месте появилось лицо, похожее портрет работы авангардиста — крупные квадратики пикселей слегка затрудняли восприятие. Разрешение было никудышное. Однако непохоже, что отправитель пытался скрыть свои черты, пользуясь низкой пропускной способностью канала. Как бы то ни было, девушка узнала его без труда.

— Антуанетта… это опять я. Надеюсь, ты вернулась живой и невредимой.

Невил Клавейн сделал паузу и почесал бороду.

— Я провожу это послание примерно через пятнадцать передатчиков. Некоторые из них сделаны еще до Эпидемии, некоторые, возможно, еще древнее, и относятся чуть ли не к эпохе Американо, так что заранее извиняюсь за качество изображения. Боюсь, ты не сможешь мне ответить, а мне не удастся повторить подобную попытку еще раз. Мне нужна твоя помощь, Антуанетта. Очень… очень нужна, — он неловко улыбнулся. — Я знаю, о чем ты думаешь: о том, как я обещал убить тебя, как только ты мне попадешься. Знаешь, я тоже кое о чем думал… Я сказал это, чтобы ты восприняла мои слова всерьез и не вляпалась в неприятности. Я очень надеюсь, что ты мне все еще веришь, Антуанетта. Иначе я не смогу надеяться на то, что ты согласишься выполнить мою просьбу.

— Просьбу? — ее лицо вытянулось от изумления.

— Мне нужно, чтобы ты прилетела и вытащила меня, Антуанетта. Понимаешь, я попал в очень серьезную передрягу.

Она внимательно дослушала сообщение, благо оно оказалось не слишком длинным. Просьба Клавейна оказалась достаточно простой и не выходила за пределы возможностей Антуанетты. Он оставил точные координаты, так что ей не придется прочесывать всю Галактику. Времени в обрез — совсем в обрез. Зато ни малейшего риска для жизни не предвидится, разве что угроза будет исходить от самого Клавейна. Нет, в целом здесь нет ничего неосуществимого. Ясно, что Клавейн обдумал все детали, прежде чем отправлять послание, учел почти все вероятные проблемы и препятствия, с которыми, скорее всего, ей придется столкнуться. Антуанетта не могла ему помочь, но такая трогательная забота восхищала.

Впрочем, дело не в содержании послания, а в его авторе. Это был Клавейн, Мясник Тарсиса, который с недавних пор поселился в ее снах, стал воплощением того, что поначалу было просто страхом перед вербовкой «пауков». Это он управлял блестящими приборами, которые проникали в ее мозг.

И неважно, что однажды Клавейн спас ей жизнь.

— Это все твои сраные шуточки, — пробормотала Антуанетта.

Клавейн плыл в космосе. Через щиток шлема он наблюдал, как корвет, ведомый автопилотом, удаляется по кривой. Корабль постепенно уменьшался, становясь практически неразличимым среди мерцающих звезд. Затем пламя главного двигателя вспыхнуло, словно яркий фиолетово-синий клин: корабль ложился на прежний курс относительно позиции «Ночной Тени». Ускорение должно было размазать в кашу любого, кто находился на борту. Некоторое время Клавейн следил за ним, пока светящийся клин не превратился в легчайшую тусклую царапинку среди звезд, до самой точки, где тот, наконец, мигнул и исчез.

Клавейн остался один. Большее одиночество было невозможным.

Сейчас двигатели корвета работают с максимальной нагрузкой, но корабль это выдержит. Через несколько часов он достигнет некой точки пространства — в соответствии с последней отметкой его положения, сделанной «Ночной Тенью» — и снова снизит скорость. Он должен двигаться так, словно на борту есть люди. Скейд снова сможет засечь его двигатели. Кроме того, она заметит, что эмиссия стала неравномерной, что обусловлено нестабильным сгоранием топлива. По крайней мере, Клавейн надеялся, что Скейд именно так и подумает.

В течение последних пятнадцати часов он издевался над силовыми установками корабля как мог, намеренно игнорируя предупреждения ограничителей. С учетом массы всего, что находилось на борту — оружие, горючее, системы жизнеобеспечения — фактический потолок ускорения не намного превышал предел выносливости его собственной физиологии. Выше этого последнего предела Клавейн предусмотрительно не заходил. Однако он делал все, чтобы создать у Скейд крайне неблагоприятное впечатление.

Скорее всего, она наблюдает за показателями эмиссии двигателя, ожидая, когда Клавейн совершит ошибку. Следовательно, следовало ввести в систему управления двигателями такие команды, чтобы неизбежность поломки в этом режиме работы была очевидна. Играя температурами силовых установок, Клавейн заставил их изображать неустойчивую работу. А небольшое количество нерасплавленных примесей, несомненно, указывало на то, что двигатели обратной тяги взорвутся с минуты на минуту.

Через пятнадцать минут двигатели начнут давать более серьезные сбои. Можно почти не сомневаться: Скейд определит характер этой неисправности, как по учебному пособию. И вряд ли она станет дожидаться, пока беглец погибнет быстро и почти безболезненно при взрыве двигателей. Ей захочется взять его живым, чтобы сделать его смерть более длительной и неприятной. Но если Скейд «обнаружит» именно ту неисправность, которую Клавейн так старательно инсценировал, ее вывод будет однозначным: автоматическим ремонтным механизмам корвета потребуется минимум десять часов, чтобы устранить неисправность. Причем при подобной аварии о полном восстановлении не может быть и речи. Придется перезапускать термоядерный катализатор антивещества — следовательно, двигатели больше не смогут работать в полную мощность. В самом лучшем случае, ему удастся выжать из корвета шесть «g», и то ненадолго.

Скейд ни на секунду не усомнится в успешном исходе погони после того, как увидит выхлоп корвета и идентифицирует вспышки пламени дюз. И ей даже в голову не придет, что беглец использовал эти десять часов отнюдь не для ремонта двигателей. Она никогда не догадается, что все это время Клавейн находится в совершенно другой точке пространства. По крайней мере, он на это надеялся.

Перед тем, как покинуть корвет, Клавейн отправил сообщение Антуанетте Бакс, предварительно убедившись, что сигнал не сможет перехватить ни Скейд, ни кто-либо из ее противников. Он передал ей свои координаты и точный срок, в течение которого сможет продержаться, болтаясь посреди космического пространства в легком скафандре с незамысловатой системой переработки. Если расчет был правильным, Антуанетта подоспеет вовремя и вытащит его из опасной зоны прежде, чем Скейд сообразит, что произошло. Все, что требуется от Антуанетты и ее корабля — прилететь и включить радары. Рано или поздно она его «зацепит».

Но у нее есть только одна возможность — уложиться в крошечный временной промежуток. А у Клавейна был единственный шанс добиться от Антуанетты помощи, причем немедленно. И этот шанс уже использован. Если девушка не поверит ему или решит подумать пару дней, Клавейну конец.

Он был у нее в руках. Со всеми потрохами.

Клавейн делал все, что мог, только бы системы скафандра продержались подольше. Он отдавал своему организму команды, замедляя процесс обмена веществ, чтобы использовать как можно меньше воздуха и энергии. По большому счету, оставаться в сознании незачем. Это не даст ничего, кроме возможности бесконечно гадать, что его ждет — жизнь или смерть.

Одиноко дрейфуя в пространстве, Клавейн начал подготовку к погружению в бессознательное состояние. Он думал о Фелке, уже не веря, что когда-нибудь ее увидит, и вспоминая ее сообщение. Клавейн так и не понял, хочет ли, чтобы это послание оказалось правдой, или нет. Оставалось только уповать на то, что она найдет в себе силы смириться с его предательством, не возненавидит и не обидится за то, что он отказался выполнить ее просьбу.

Сначала Клавейн перешел на сторону Объединившихся потому, что верил: это единственно правильное решение в данной ситуации. У него не было времени ни спланировать свое отступничество, ни взвесить все последствия. Просто в какой-то момент он сделал свой выбор и знал, что пути назад не будет.

То же самое и сейчас. Момент настал. И Клавейн должен поймать этот момент, не забывая о последствиях, зная о том, что все это может оказаться неправдой. Что все его страхи беспочвенны, что они окажутся просто параноидальным бредом старого, очень старого человека. Но дело надо довести до конца.

Похоже на то, что ему было изначально суждено ступить на этот путь.

Клавейн вспомнил, как лежал под завалами на Марсе, в крошечном пространстве, где еще сохранялся воздух. Это произошло примерно через четыре стандартных месяца после кампании на Возвышенности Тарсиса. Кошка с перебитым хребтом… Клавейн видел ее, как наяву. Он вспомнил, как поддерживал в ней еле теплящийся огонек жизни. Как делился с ней своим скудным пайком, когда жажда, подобно кислоте разъедала горло и рот, когда голод стал более мучительным — несравненно более мучительным, — чем боль от ранений. Кошка умерла вскоре после того, как их обоих вытащили из-под завала. Теперь он гадал, что было лучше: позволить кошке умереть сразу или несколько дней поддерживать ее полное боли существование. И все же Клавейн понимал: если бы эта ситуация повторилась, он не задумываясь сделал бы то же самое. Он сделал бы все, чтобы помочь кошке выжить, и неважно, что это вновь могло оказаться бессмысленным. Поддерживать в ней жизнь означало сосредоточиться на чем-то вне себя, забывая о собственных страхах, о собственной боли. И было что-то еще. То, что невозможно было описать словами. Он просто чувствовал: тот же импульс привел его к Йеллоустоуну, тот же импульс заставил помочь Антуанетте Бакс.

В пустоте и одиночестве, измученный страхами, Невил Клавейн медленно провалился в бессознательное состояние.