Глава 12
Алискино голое тело, вытянувшееся на темных шелковых простынях, напоминало античную мраморную статую. Рогов встал у нее в ногах, склонил голову набок, благоговейно затаил дыхание. В искусстве он был тот еще знаток, но статуи античные видел, когда отдыхал в Греции. Ему понравилось. Колонны там всякие полуразрушенные, амфоры, камни, поросшие мхом, его не впечатлили. А вот статуи понравились. Он даже гладил нежные каменные бока, пытаясь найти изъяны в старом мраморе. Но дожди, поливающие столетиями камень, ветры, жадно обнимающие его, зализывали трещины, превращая в совершенство творение человека.
Алискино тело сейчас казалось тоже совершенным, увековеченным, хотя кому, как не ему, знать, как хрупка и уязвима плоть. Он не далее как полчаса назад с упоением превращал в груду мяса творение господне. И с Алиской он мог бы так же, как с этим настырным Устиновым. Мог бы тремя ударами превратить ее из античной богини в раздутое одутловатое существо, воющее от боли и копающееся громадным насекомым в луже собственных нечистот.
Но с ней он так поступать не станет. Она-то при чем? Алиска милая, нежная, уступчивая. И немного это, как ее, интеллигентная, во! Ему нравилось, когда она начинала умничать. Понтоваться, как братва говорила.
– А что за баба без понтов? – возражал Рогов. – Так, пустышка… Дырка…
Нет, Алиска его пока во всем устраивала. И главное, она не задавала много вопросов. Куда пошел, зачем, где так долго был, почему костяшки пальцев сбиты, дрался?
Нет, ответил бы он ей, спроси она его об этом. Не дрался. Бил. С упоением, творчески. Бил так, чтобы не забить насмерть, но чтобы и видно было, что бил. Устинов стал неузнаваемым, но жить будет. И со временем будет говорить, сволочь! В этом Рогов был уверен.
Ох, как не терпелось ему узнать, что же такого важного хотел рассказать этот плешивый сморчок в полиции? Что такого он знал, чего не знал Рогов? А он чего-то не знал! Чего-то такого он не знал, что заставляло сильно нервничать Гаврилова, отдающего ему из камеры указания. Нет, конечно, понятно, чем больше будет говорить Устинов, тем длиннее может оказаться срок у Гаврилова. А долго-то сидеть никому неохота, как бы комфортно это ни было устроено.
– Что ты хотел рассказать, что? – орал и брызгал слюной в разбитую морду Устинова Рогов, и ему, в самом деле, было любопытно знать – что. – Ну, паскуда, говори!
Устинов молчал. Сначала молчал из упрямства и из желания просто продлить себе жизнь. Кому он будет нужен, когда информацию от него бандиты получат? Потом уже не смог говорить, потому что все лицо было разбито, и он от боли постоянно терял сознание.
Ну, ничего, время терпит. Он завтра с ним еще поработает. А сейчас надо лечь рядом с этим прекрасным телом, называющимся Алисой. И попытаться извлечь из него максимум не информации, нет, удовольствия.
К утру она все-таки от него сбежала.
– Я так не высплюсь. А мне рано вставать к косметологу. – И закончила с плаксивой ноткой в голосе: – Ты все же иногда напоминаешь мне сумасшедшего, Стас!
Он мог бы, конечно, поспорить насчет ее раннего подъема. Визит к косметологу был назначен на тринадцать тридцать. Встать ей надо было ближе к полудню, а это никак не рано. Но вот то, что он иногда напоминает сумасшедшего, он оспаривать не стал бы. Он и сам себе иногда таким кажется.
Вот и Зина с утра на него обиделась и назвала его сумасшедшим, когда он смахнул со стола тарелку с омлетом, в который она с какой-то опять заграничной блажи покрошила петрушку, морковку, лук.
– Ты мне просто два яйца могла изжарить?! – заорал он, наблюдая за тем, как шмякается о стену и сползает на пол пышная цветная масса. – Просто два яйца! Глазунья называется! Зина, чего выкатила глаза?!
Глаза, которые на него выкатила Зина, были полны злых слез. Такими она обычно на вертухая в зоне смотрела, когда бывала незаслуженно обижена. Но то охранник, а тут свой же – Рогов! Чего так ссучился-то?! Зажирел, забогател? Людей перестал замечать? Вот и Колю послал на верную гибель, поручив невыполнимое задание.
Коля же дышал через раз и осторожно, чтобы легкие не развалились. А ему задание! А потом списали в отработку. Рогов хоть глаза и таращит, Зина не верила, что он не при делах. Его рука ствол тот держала, из которого Коле башку прострелили, сто процентов его.
– Изжарь быстро! Я тороплюсь, – уже тише приказал Рогов и глянул на большущие часы с маятником в углу столовой.
Часы были дорогими, но Стас их все равно купил. Что ему в них особенно нравилось, так это медленное, солидное колыхание большущего маятника. Казалось, что и сами часы идут медленнее, подстраиваясь под этот неторопливый взмах. И время бежит не так стремительно. И жизнь не так быстротечна.
Зина сердито гремела сковородкой за его спиной. И наверное, ей очень хотелось врезать ему этой самой сковородкой по голове, и чтобы масло в ней было погорячее. Но не осмелится, хоть и хочет. И вообще ни на что не осмелится, как бы ни хотела. Потому что боится его. И законов их боится, больше, чем законов государственных.
Рогов глянул себе за спину. Зина в плотной по колено юбке серого цвета, черной футболке с короткими рукавами, косынке, повязанной на голове, с босыми ногами сосредоточенно била яйца о край сковороды. Рогов насчитал восемь штук. Он просил два. Это был бунт. Маленький такой, ничтожный, за который он ей запросто в глаз мог дать.
– Я просил два яйца, Зина, – напомнил Рогов тихим мерзким голосом, от которого у самого побежали мурашки по спине.
– А! – Она вздрогнула, рассеянно глянула на сковороду, забитую яйцами. – Господи, увлеклась! Прости, Стас. Задумалась.
– И о чем же думала?
Он решил, что на сегодня ему Устинова вполне хватит. Зина пусть побережет свою мордастую физиономию для следующего раза. Но этих восьми яиц он ей не простит, это как пить дать. И того мерзкого омлета с морковкой, которым он испортил собственную стену собственной столовой, он ей не забудет. Время еще будет.
– О чем думала? – снова напомнил он ей вопрос, на который она не поторопилась ответить, еще один промах с ее стороны.
– Да про Колю думала, Стас, – нехотя призналась Зина, выкладывая на тарелку яичницу.
– А чего ты о нем думала? – удивленно поднял он редкие белесоватые брови.
– Надо бы похоронить. – Зина скорбно поджала губы.
– Дура, что ли! – присвистнул Рогов с раздражением.
Взял в руки вилку и нож, хотя вполне мог и одной вилкой обойтись. Но Алиска настоятельно рекомендовала помогать себе ножом. Он не стал спорить. И брал в руки нож, зачастую так и не применяя его, когда ел.
– А чего дура-то?! Не чужой же! – проговорила Зина с обидой. – Братву хороните, а тут…
– А тут Коля твой нарисовался возле дома, где следачку убили, не сотрешь! А потом и его убили. В полиции думают, что мы зачистили. И щас придем, здрасте, труп отдайте, мы его похороним. Вот тот, кто придет, того и схватят. Дура ты, Зина, – закончил Рогов и принялся терзать вилкой яичницу, про нож забыл.
– А кто же его, Стас? Если не вы, то кто? – пропустив оскорбление мимо ушей, спросила Зина.
– А я знаю! – фыркнул он так, что желток по столу разлетелся. – Может, тот самый свидетель, которого я щас прессую.
– А кто такой? – с живостью подхватила Зина.
Новости она любила. И любила ими делиться с Веней, когда тот бывал дома и когда тому хотелось ее слушать. И он был единственным человеком, перед которым она могла обнажить свой гнев, радость, скуку или ненависть. Как она относилась конкретно к Рогову, Веня знал.
– Да так, гнида одна, которая явилась к ментам и заявила, что у него есть информация. И которую отдаст, только если ему заплатят. И даже типа видео у него есть.
– Ничего себе! – ахнула Зина, вытаращив глаза. – А Коля? Колю зачем он убил?
– Может, потому что Коля пас его, черт его знает!
Рогов надрал хлебных мякишей, накидал их в тарелку и принялся обмакивать в яичный желток. Обмакнет, вилкой подденет и в рот. Если бы Алиска сейчас увидела, мордочку недовольно сморщила бы, подумал Рогов и удвоил усилия.
– Это, значит, Коля за ним следил, а он его, получается, убил?! – ахнула Зина, закрывая рот ладонью.
– Может, и так, – согласно кивнул Рогов.
А про себя подумал, что вряд ли. Устинов к моменту смерти Коли уже из дома удрал и отсиживался в доме своей бабки. На хрена ему метаться по городу, вывозить куда-то Колю, стрелять того? Потом снова в бабкин дом ехать. Как-то тупо. Да и ствола братва в его доме не нашла.
– Слышь, Зин, а у Хилого мобила была?
– Да, – задумчиво обронила Зина. Потом, спохватившись, что сболтнула лишнего, залопотала, заискивающе заглядывая Рогову в лицо: – Стас, ну я-то откуда знаю, была у него мобила или нет?! Он мне не хвастался!
По тому, как плутовато бегали Зинкины глаза, как подрагивали губы, Рогов понял – брешет.
– Телефон свой дай, Зинуль. – Он вытянул руку на столе, требовательно раскинул пальцы клешней.
– Что?
Она попятилась от стола. Взгляд тут же предал ее, метнувшись к сумке.
– Телефон свой дай, бысс-трраа! – взревел Рогов и, дотянувшись, больно ударил Зину кулаком в грудь. – Ну!
Та охнула, согнулась, но послушно поплелась к сумке, брошенной у входа на одном из стульев. Порылась в ней, достала скромный мобильник, вернулась, протянула его Рогову. Упрекнула:
– Чего же так больно-то, Стасик? Аж заныло все! – Зина выпустила из глаз пару слезинок.
– Ничего, тебе этими сиськами детей уж больше не кормить, – скривился Рогов, быстро листая записную книжку в ее телефоне и просматривая журнал вызовов. – Ага! Вот он наш Коля Х. Не станешь же ты отрицать, что это не он, а, Зина? Только подумай, прежде чем сказать. Хорошо подумай, Зина!
– Он это, он. Чего драться?
Она задрожала, стоило вспомнить, что не удалила сообщение, которое Коля ей прислал несколько дней назад. Если Рогов прочтет, то ей конец тогда! Все, это конец! Соображай, дура, соображай! Тебе не привыкать врать! И простым гражданам врала, и прокурору! А что Рогов? Кто он? Быдло, прости господи! Венечка прав, быдло они все…
– Ух, ты, Зина! Что я вижу! – радостно ощерился Рогов, дошел все же до ее сообщений. – Коля велит тебе спрятать какие-то штуки подальше. Что же это такое, Зина? Что ты спрятала?
– Ничего, – буркнула она, опуская голову, она придумала, теперь не боялась.
– Что значит «ничего»?!
Рогов швырнул в нее тарелкой, с которой исчезла яичница и все хлебные мякиши, Зина еле успела пригнуться. Тарелка с хрустом раскололась о стену. Осколки улеглись поверх цветастого омлета.
– Что значит «ничего», Зина? – Его ноздри раздулись, будто кто качал их изнутри крохотным насосом. – Что значит «ничего»?
– А ничего я не спрятала.
– Почему?
– Не успела. Все так и лежит у него в квартире. Если не сперли, конечно.
– И что же это за штучки такие, Зина? Не хочешь рассказать?!
– Не могу, Стас, не проси. – Она густо покраснела, сливаясь по цвету с ярким орнаментом на цветной косынке. – Язык не повернется. Не могу!
– Ладно, черт с тобой, корова. – Он вдруг развеселился.
Заставить смущаться эту мошенницу со стажем могло только чудо. И он желал сам посмотреть на это чудо. Даже занятно! А если соврала, то уж тогда, извините, ляжет рядом с Колей в соседний холодильник морга. Она достала его уже сегодня!
– Поехали. – Рогов медленно вылез из-за стола, схватил упирающуюся Зину за затылок и поволок к выходу. – Поехали, поехали, Зина, покажешь мне эти штучки.
Потом он долго ржал, рассматривая игрушки из секс-шопа, разложенные в Колиной берлоге на подоконнике. А после, пиная без конца засмущавшуюся до обморока Зину, заставил ее демонстрировать их применение. А под конец унизил так, что она ревела часа два, съежившись на полу под Колиной батареей центрального отопления.
– Ненавижу, падла… – рыдала Зина, дергаясь всем телом от стыда и унижения. – Ненавижу…
Успокоившись, она вымылась в Колиной ванне, с грустью посматривая на его бритвенный станок и помазок с богатой щетиной. Вытерлась вафельным полотенцем, она всякий раз приносила Коле новые, стирать ему было сложно. Это вот – сочного синего цвета – так и осталось нетронутым. Им в тот день, когда произошло их последнее свидание, было не до любовных утех. В тот день Коля принес эти самые штучки, которые велел Зине забрать с собой. Но потом все же поехал ее проводить. Боялся, что ее ограбят по дороге.
– У меня опасно это держать, – прикладывал он руки к футболке, которая сидела на нем, как на деревянном кресте.
– А мне не опасно?! – дула она губы на него за то, что только ехала зря на другой конец города.
– На тебя никто не подумает, Зинуль. А меня в расход сразу и свои и менты!..
Она согласилась наконец. Забрала то, что он ей навязывал. Они вместе приехали к ней домой. Долго рассматривали добро. Долго шептались. Потом она спрятала в шкафу под бельем в своей комнате. А затем пришло это вот сообщение, стоившее сегодняшнего кошмарного унижения, что штучки теперь надо перепрятать понадежнее. Теперь ей даже Венечку придется привлекать. Но он молодец, справится.
И как же ее угораздило оставить сообщение в телефоне! Совсем расслабилась на воле, нюх потеряла! Рогов прав – дура она! Конченая и бесповоротная! Хорошо, выкрутиться получилось, хотя и стоило это ей немалого унижения. Ну, ничего, Рогов! Ты еще пожалеешь, что так опустил ее. Еще как пожалеешь! И еще и на мобильник снял, урод!
Ей ведь никто не помешает сообщить куда следует, что важный свидетель, как там его – Устинов? – так вот никто не помешает ей сообщить о том, что он в лапах у Рогова. И одному богу известно, что эта мерзкая морда с ним творит! А вот как это сделать и не наследить?..
