Глава 36 САУНА

Глава 36
САУНА

Самым осведомленным человеком из всех своих знакомых инспектор Гунарстранна считал шурина — брата покойной жены. К сожалению, чем дальше, тем труднее Гунарстранне давалось общение с родственником. Во-первых, встречаясь с ним, он невольно вспоминал Эдель. Во-вторых, разговор тяготил обоих; судя по всему, встречи были неприятны и шурину. Словом, общение с бывшим родственником всегда стоило инспектору больших усилий. Но теперь он был ему необходим. Вскоре после обеда Гунарстранна снял трубку и набрал номер.

Шурин попросил время на размышление. По какой-то неизвестной причине он пребывал в хорошем настроении — даже почти обрадовался, когда услышал голос инспектора.

Они договорились встретиться после работы.

В половине четвертого инспектор достал из шкафа у двери пакет с плавательными принадлежностями, сел на трамвай и поехал в бассейн в западной части Осло. Плавал Гунарстранна всегда в резиновой шапочке. Без нее волосы плыли за ним, как мокрый парус за яхтой. Кстати, Туве Гранос видела, как он зачесывает на макушку длинные боковые пряди, пытаясь прикрыть лысину, но ничего не сказала. Гунарстранна догадывался, что скоро она выскажет свое мнение… Плавки он купил пятнадцать лет назад на Канарских островах. А очки для плавания и зажим для носа обновлял каждый год.

Перед тем как нырнуть, он несколько секунд постоял на бортике, глядя на зеленоватую поверхность воды. Нырнул, проплыл немного под водой на одних руках и с удивлением понял, что вода не такая холодная. Потом он вынырнул на поверхность и проплыл брассом двадцать пять дорожек, сосредоточившись на дыхании и счете. Завершив обязательную программу, он перевернулся на спину и посмотрел на большие настенные часы. На две минуты быстрее, чем в прошлый раз, но все-таки на четыре минуты уступил своему личному рекорду.

Наконец Гунарстранна выбрался из воды, быстро принял душ и пошел в сауну. Если хватало места, он всегда ложился на верхнюю скамью. В тот день место нашлось. Горячий, сухой воздух обжигал нёбо. Чтобы не обжечься, он подстелил под себя полотенце. Прежде чем лечь, кивнул остальным, потом нагнулся к стоящему на полу ведру с водой и плеснул на камни ковшик воды. Кроме него, в тот час парились еще четверо. Совсем молодой тощий парень, который откровенно таращился на мужское достоинство остальных. Самое сильное впечатление на него произвел атлет лет сорока. Звали атлета Вилл В.; Гунарстранна трижды арестовывал его за нанесение тяжких телесных повреждений и вымогательство. Вилл сдержанно кивнул полицейскому и продолжал поглаживать свои мускулы круговыми движениями, время от времени вытирая полотенцем пот со лба. Еще двое были пожилыми завсегдатаями. Раньше они ходили париться большой компанией и сейчас вспоминали покойных товарищей. Сегодня они обсуждали какого-то Пера, который, по их словам, «в одиночку выиграл войну». Кроме того, вспоминали Ронни, с которым они учились в школе на Лаккегата. Его все презирали, потому что он переспал с собственной сестрой. Потом старички переключились на Франсиса, который всю жизнь прослужил в парламенте и даже как-то оштрафовал самого премьер-министра. В ожидании шурина Гунарстранна лежал на верхней полке и слушал разговоры.

К себе в кабинет он вернулся лишь в восьмом часу вечера. Шурин назвал ему три фамилии, из которых можно было выбирать. Первым в списке значился журналист из Тронхейма, автор нескольких научно-популярных трудов по краеведению. Второй — хорошо осведомленный любитель, способный сделать ошеломляющие выводы из набивших оскомину фактов. Шурин особенно рекомендовал любителя потому, что у того были налажены связи с неонацистскими группировками. Гунарстранна все же решил выбрать третьего человека из списка — профессора-историка на пенсии.

Он сел в кресло и выпил чашку кофе. Его желудок бурно запротестовал. Ногой выдвинул самый нижний ящик стола. Прижав телефон к уху и положив ногу на ящик, он слушал гудки и задумчиво смотрел на свою лодыжку, на то место, где в черный носок были заправлены длинные синие кальсоны.

— Да! — ответил грубоватый женский голос.

— Моя фамилия Гунарстранна, — сказал инспектор. — Я служу в полиции Осло. Это квартира профессора Энгельскёна?

— Да… Роар! — рявкнула женщина после короткой паузы. Судя по звуку, она шмякнула трубку на стол. — Роар! Тебе из полиции звонят!

На том конце линии наступила тишина. Затем Гунарстранна услышал тяжелые шаги и скрип половиц.

— Энгельскён, — произнес хриплый голос.

Гунарстранна представился.

— Рад познакомиться… — выжидательно ответил Энгельскён.

— Мне сказали, что вы больше всех в Норвегии знаете о движении Сопротивления во время немецкой оккупации, — сказал Гунарстранна, не сводя взгляда со старой фотографии, лежащей на столе.

— Никоим образом, — ответил Энгельскён и повторил: — Никоим образом!

— Я разыскиваю одну женщину… — продолжал инспектор.

— Что ж, вам, полицейским, наверное, розыск удастся лучше, чем мне.

— Нас интересует как раз период оккупации, — пояснил Гунарстранна. — Та, кого мы ищем, — норвежка, но предположительно была во время войны замужем за неким высокопоставленным немцем, пользовавшимся дурной славой… Ее зовут Амалье, а фамилия — Брюн. Амалье Брюн.

* * *

Дом профессора Энгельскёна принадлежал к числу тех, которые не устают нахваливать в рекламных объявлениях агентства недвижимости. Профессор жил на полуострове Снарёйя. Из островерхой крыши, возвышающейся над деревьями, торчали две трубы. Крыша венчала просмоленный деревянный дом постройки тридцатых годов с резными ставнями на окнах и колоннами у входной двери. Здание напомнило Гунарстранне ресторан «Фрогнерсетерен» и старинные дома в музее на открытом воздухе в долине Гудбрансдаль.

Жилище профессора заметно выделялось среди соседних домов. Рядом с ним не припадали к земле спортивные итальянские машины. В саду вокруг дома не бегали поджарые сеттеры, а над входом не висела табличка с названием охранного предприятия и угрожающими предупреждениями для нарушителей частной собственности. В общем, дом был лишен каких бы то ни было вульгарных признаков нуворишей, обожавших подобные районы как в самой столице, так и в ее пригородах. Подъездная дорожка была завалена снегом. Расчистили только узкую, извилистую тропку от широкого крыльца до ржавого почтового ящика. Последний был прикручен проволокой к столбу с растрескавшимся бетонным основанием. Ступеньки были очищены от снега. На крыльце у входной двери стояли лопата и метла из листьев пальмы. К круглым деревянным колоннам льнули пожухлые стебли какого-то ползучего растения; наверное, летом вьющиеся лозы превращали вход в зеленый шатер.

Дверь инспектору открыла сгорбленная старушка с пучком на голове; она посмотрела на него через сильные очки.

Едва войдя, Гунарстранна уловил аромат зеленого мыла, лаванды и слабосоленой трески. Знакомые запахи вернули его в детство. Перед глазами сразу возникла картинка: мать в фартуке, с распухшими ногами, растапливает на сковородке яичное масло, собираясь жарить рыбу. Он вспомнил и свою квартиру. Между плитой и отцовским книжным стеллажом располагался обеденный стол из мореного дуба… Стоя на пороге профессорского дома и предаваясь воспоминаниям детства, навеянным здешними запахами, он все же внимательно осматривался по сторонам.

Посреди гостиной, перед старым телевизором, стояли два кресла. На одном валялось неоконченное вязанье. На журнальном столе лежали очки в широкой черной оправе. Рядом с ними — пепельница, украшенная эмблемой давно не выпускавшихся сигарет «Абдулла». К ободку пепельницы прислонилась изогнутая вересковая трубка с надколотым мундштуком. Стену украшали фамильные фото в овальных рамках; они окружали вышивку с национальным орнаментом и картинкой: два оленя пьют воду из лесного ручья. Настенные часы приглушенно отбили время — половину девятого. Навстречу гостю медленно вышел профессор Энгельскён.

Профессор провел гостя в кабинет, где все стены сплошь оказались уставлены книгами. На письменном столе, заваленном бумагами, стоял компьютер с мерцающей экранной заставкой.

Седые жесткие волосы у Энгельскёна стояли дыбом — наверное, он пытался зачесать их назад. Лицо бледное, прорезанное глубокими морщинами. Опущенные углы рта над тяжелым подбородком напоминали ручки ведра. Профессор надел очки и стал похож на старую ищейку, которая охраняет партию мяса и костей с бойни.

— Женщина, которую вы разыскиваете, оказалась довольно интересной фигурой, — сипло начал он и откашлялся. — Мне удалось разыскать несколько ее снимков. В самом деле, ее девичья фамилия Брюн, Амалье Брюн. Найти ее было нелегко, но вы навели меня на след. В тысяча девятьсот сорок четвертом году она вышла замуж за Клауса Фромма. Как вы и сказали, он немец, но немец непростой. Он был судьей, которого перевели сюда, в Норвегию, во время войны.

Гунарстранна тихо присвистнул.

— Клаус Фромм вступил в НСДАП и в СС еще в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, в возрасте двадцати четырех лет.

Гунарстранна нахмурился, мысленно подсчитывая даты, и спросил:

— А вы уверены?

Энгельскён сдвинул очки на кончик носа и наградил гостя холодным и осуждающим взглядом:

— Повторите, пожалуйста, кто вам меня порекомендовал?

Гунарстранна только отмахнулся:

— Ваши слова меня изрядно удивили, но давайте вернемся к ним потом… Если этому Фромму в тридцать четвертом было двадцать четыре года, сейчас ему девяносто — если он, конечно, еще жив.

— Что ж, всякое бывает. Выяснить, жив ли он, мне не удалось. Вы курите?

Гунарстранна кивнул.

— Слава богу, — обрадовался профессор, доставая из ящика стола трубку «Ронсон» и зажимая в зубах мундштук. Не переставая говорить, он чиркнул спичкой и закурил. — Клаус Фромм получил военное и юридическое образование. В конце тридцатых был назначен судьей и служил в суде СС в Берлине. В Осло он приехал в мае сорокового и занял руководящий пост в учреждении, известном под названием «СС унд полицайгерихт норд», то есть суд СС и полицейский суд, где в основном рассматривались преступления немцев, но также выносились приговоры и участникам норвежского Сопротивления. — Энгельскён выпустил дым — в комнате запахло ароматным трубочным табаком.

— Судья… — рассеянно пробормотал Гунарстранна. — Интересно, в каком он был чине?

— Оберштурмбаннфюрер СС.

Гунарстранна удовлетворенно кивнул, закурил свою самокрутку и жадно затянулся. В такой приятной обстановке он не бывал уже много лет.

— Оберштурмбаннфюрер соответствует подполковнику, — пояснил Энгельскён.

— Иными словами, чин высокий.

— Да, действительно.

— Но ведь судьи — гражданские лица… Он на самом деле обладал большой властью?

— Что вам известно об СС? — спросил Энгельскён, вместо ответа.

— Элита национал-социалистов… Охранные отряды Гитлера… «Ночь длинных ножей»…

Энгельскён кивнул:

— Первоначально СС, или охранные отряды, создавались для личной охраны вождя НСДАП Гитлера и входили в состав СА, или штурмовых отрядов. Командовал штурмовиками Рём. Гитлер боялся растущего влияния Рёма; между ними начались разногласия. В тридцать третьем под началом у Рёма было триста тысяч коричневорубашечников. Вот почему в тридцать четвертом Гитлер обвинил руководителей СА в заговоре и издал приказ об их расстреле. Вы совершенно верно упомянули так называемую «ночь длинных ножей». В тридцатых возникли военные формирования в составе СС, так называемые политические части. Они, в свою очередь, стали стержнем более поздних резервных войск СС.

— А разве изначально СС не относились к полиции?

— Да, в некотором смысле, — согласился Энгельскён. — Чтобы успокоить командование вермахта, соединение «Мертвая голова» и резервные войска СС, в которых служил Фромм, до сорок второго года официально относились к полиции. К началу Второй мировой войны были наконец созданы войска СС, состоявшие из однородных частей, таких как резервные войска СС, охранные команды концлагерей, дивизия «Мертвая голова»… — Профессор порылся на столе, затем подошел к окну и взял со стоявшего на табурете принтера лист бумаги. Рисуя диаграмму, он одновременно объяснял: — С двадцать девятого года рейхсфюрером СС стал Гиммлер. В тридцать шестом Гитлер подписал декрет, которым Гиммлер назначался верховным руководителем всех служб германской полиции, как военизированных, так и гражданских. Гиммлер провел реорганизацию полиции, создав два управления: полицию безопасности и полицию порядка, куда входила охранная полиция и жандармерия, призванные отвечать за безопасность в городах, сельской местности, на дорогах и так далее. Расследованием преступлений полиция порядка занималась лишь в ограниченной степени. В ее ведении находились только мелкие преступления, такие как кражи. За тяжкие и особенно политические преступления отвечали криминальная полиция, или крипо, и тайная государственная полиция, или гестапо. Однако, кроме них, было создано элитное формирование войск СС, подчинявшееся непосредственно Гитлеру. Возможно, вы слышали о личном полке Адольфа Гитлера? Так вот, он тоже входил в названное мной формирование. Позже охранники Гитлера получили название лейбштандарт «Адольф Гитлер». Разница между ними и остальными членами СС заключалась в том, что они приносили присягу на верность лично Гитлеру, что, разумеется, ослабляло влияние Гиммлера.

— Значит, Гитлер не доверял Гиммлеру?

— Наверное, лучше будет сказать так: Гитлер понимал, что его власть может пошатнуться. Не сомневаюсь, вам известно, что на него несколько раз покушались… В общем, он добился того, чтобы элитные формирования входили во все дивизии войск СС. В сороковых годах численность формирований значительно возросла. Всего было создано тридцать восемь дивизий СС, представляете? Они отличались от дивизий вермахта большей численностью, лучшим вооружением и в целом были сильнее в военном отношении. Как вам известно, немцы — настоящие доки в том, что касается организационной работы. — Профессор Энгельскён снова сел. — Я ответил на ваш вопрос? — спросил он и сам же себе ответил: — Конечно нет! Итак, Клаус Фромм носил звание оберштурмбаннфюрера, но в военных действиях участия не принимал.

— «Серый кардинал», — предположил Гунарстранна, наблюдая за все растущим столбиком пепла на сигарете и стараясь, чтобы пепел не упал.

— Да. Во всяком случае, он был наделен как гражданской, так и военной властью. — Профессор трубкой придвинул к гостю пепельницу прямо по бумагам. Затем взял фотографию, которую инспектор обнаружил на столе у Есперсена, и принялся разглядывать ее, постукивая трубкой по виску. — Ну а Амалье, — продолжал он, — Амалье, в девичестве Брюн, родилась и выросла здесь, в Осло. До замужества жила на улице Армауэра Хансена, в доме номер девятнадцать. Они с Фроммом поженились двенадцатого ноября тысяча девятьсот сорок четвертого года. Церемония состоялась по адресу Кристинелуннвейен, двадцать два — тогда то место было известно под названием Брюдевилла. Во время оккупации там располагался суд СС. — Профессор порылся в море бумаг и извлек оттуда лист формата А4. — Я нашел копию их свидетельства о браке: Клаус Дитрих Фромм женился на Амалье Брюн.

— В сорок четвертом. Ему тогда было тридцать четыре года. А ей?

— Амалье родилась в клинике при Риксгоспитале третьего июля тысяча девятьсот двадцать первого года — значит, она вышла замуж в двадцать три.

— На одиннадцать лет моложе Фромма…

— Да, но в этом нет ничего необычного, потому что…

— В деле, которое я веду… — Гунарстранна попытался выпустить дым колечком, но у него ничего не получилось. — Так вот, в деле, которое я веду, есть еще одно действующее лицо — мужчина, который, как мне кажется… — Он посмотрел в потолок и повторил: — Который, как мне кажется, состоял в связи с Амалье Брюн или просто был в нее влюблен… В сорок четвертом году ему тоже было двадцать три года…

— Вот как?

— Значит, они с Амалье были ровесниками. Речь идет об известном участнике Сопротивления.

Профессор резко повернулся к Гунарстранне и снова стал похож на ищейку, охраняющую от других обрезки мяса и кости у бойни.

— Кто он? — пролаял Энгельскён.

— Рейдар Фольке-Есперсен.

Энгельскён кивнул:

— Он, кажется, дрался под командой Линге?Нет, — поспешно проговорил он, доставая изо рта трубку и глядя в потолок. — Рейдар Фольке-Есперсен… Нет, он не был с Линге. Он… Да, точно, теперь припоминаю… он занимался диверсиями. Был одним из самых беспощадных бойцов… В сущности, его имя пользовалось дурной славой. Но ведь вам, конечно, об этом известно?

Гунарстранна покачал головой.

— Поверьте мне, руки у Рейдара Фольке-Есперсена были по локоть в крови… По локоть в крови!

— Его убили совсем недавно, несколько дней назад. И я расследую убийство.

— Да, я читал… об убийстве. Но не усмотрел связи… — Профессор Энгельскён озабоченно нахмурился. — Значит, вы считаете, что Фольке-Есперсен вращался в одном кругу с Амалье Брюн? Но ведь тогда…

Гунарстранна терпеливо ждал, пока его собеседник подберет нужное слово.

— Сенсация, — сказал наконец профессор.

Гунарстранна развел руками.

— Судя по всему, они с Есперсеном могли быть друзьями детства… В конце концов, Осло не такой большой город. Ладно, забудем пока про Есперсена. Меня интересует Амалье.

Профессор хмыкнул, пожал плечами и начал рыться в лежащей перед ним куче папок.

— Здесь у меня семейный снимок, — буркнул он, перебирая бумаги. Наконец он достал большую фотографию. — А вот еще кое-что интересное: немецкий прием, званый вечер.

Групповой снимок был сделан в каком-то просторном зале. Мужчины в форме, женщины в длинных платьях. Одни сидели на стульях, другие на диванах. На заднем плане у камина беседовали двое мужчин.

— Много высших чинов, — заметил Гунарстранна.

— Да, в самом деле, блестящая публика… — Профессор подошел к нему, склонился над снимком и ткнул в него дрожащим, желтым от никотина пальцем: — Вот здесь… генерал Вильгельм Редиес, высший руководитель СС и полиции Норвегии, а рядом, смотрите… оберфюрер СС Отто Баум. Наверное, приехал с официальным визитом из Берлина… значит, повод должен был быть каким-то серьезным. Баум потом стал командиром шестнадцатой танково-гренадерской дивизии СС «Рейхсфюрер СС». Герой войны. Посмотрите, сколько у него наград! Хотя фото не очень четкое, отчетливо видны Рыцарский крест и Железный крест первого класса. Представляете себе? А вот, посмотрите-ка…

Гунарстранна удивился:

— Неужели сам Тербовен?

— Конечно! Кстати, он мило беседует с вашей приятельницей, Амалье Брюн.

Гунарстранна поправил очки. Хотя женщина на снимке сидела боком к фотографу, он узнал ее по родинке на щеке и по высокому лбу. Наверное, Амалье Брюн на том приеме стала центром притяжения. Все важные шишки ухаживали за молодой красавицей норвежкой. Амалье томно косилась в объектив. Но ее подбородок оказался длиннее и тверже, чем он себе представлял. Амалье Брюн не была невинной фиалкой — в ней угадывались самоуверенность и острый ум. Видимо, она привыкла повсюду находиться в центре внимания.

Дрожащий палец профессора ткнул вправо:

— Видите того типа с боковым пробором и толстыми губами?

— Да.

— Это Фромм, ее муж… На снимке видно, что фамилия ему очень подходит. «Фромм» по-немецки значит «набожный». Видите, как он доволен? Должно быть, только что подписал парочку смертных приговоров.

— По-моему, он похож на писателя Сигурда Хоэла, — сказал Гунарстранна и добавил: — В этих круглых очках…

Профессор Энгельскён на несколько секунд нахмурил брови.

— Ну, не знаю… — неуверенно буркнул он и показал мужчину и женщину в правой части снимка: — А вот, смотрите… рядом с блондинкой… это Мюллер — глава немецкой пропаганды в Норвегии. Ну а тот, кто к ним подошел, — сам Карло Отте, который предложил ввести в Норвегии немецкую экономику.

— В общем, сплошные важные персоны.

— Да, здесь нет мелкой рыбешки, — хихикнул профессор. — Как видите, найти сведения об Амалье Брюн оказалось нетрудно. У нее были… скажем, так… хорошие связи. — Профессор обошел стол и сел на место.

— А вы не знаете, по какому случаю они тогда собрались?

— Нет. Возможно, решили почтить высокого берлинского гостя, Отто Баума.

— Но как она, двадцатитрехлетняя девушка, очутилась в таком обществе?

— Не знаю точно, когда был сделан снимок, но, по-моему, в конце сорок третьего или в начале сорок четвертого года. — Энгельскён расплылся в довольной улыбке и выпустил дым. — К такому выводу я пришел, изучив список наград Баума. На фотографии у него отсутствует пара орденов, которыми он был награжден в сорок четвертом, поэтому… — Энгельскён горделиво выпятил грудь, — скорее всего, снимок сделан за полгода до того, как Амалье вышла за Фромма. Как мне кажется, он пригласил ее на прием в качестве своей спутницы. — Профессор задумчиво прикусил губу. — Не знаю, как они нашли друг друга. Поведение людей в чем-то похоже, конечно, на поведение птичек и пчел… В общем, они встретились. Кстати, вам известно, что они вместе работали?

— Вместе работали?!

— Во всяком случае, она служила секретаршей в немецкой администрации. Служебный роман… Сослуживцы, знаете ли, довольно часто соединяются узами брака.

Гунарстранна внимательно смотрел на фотографию: высокие немецкие чины, высокомерные, самоуверенные… Особенно пристально он изучал Фромма. Что-то привлекло его внимание, но он не мог понять, что именно. Такое же чувство возникает, когда пытаешься вспомнить чью-то фамилию, а она все время ускользает из памяти. Что-то в позе Фромма показалось ему очень важным. Отчаявшись сообразить, в чем дело, Гунарстранна снова обратился к Амалье Брюн. Он представил, каким успехом пользовалась молодая красавица, когда официальный прием закончился и начались танцы.

— Она была признанной нацисткой? — спросил он.

— Понятия не имею. Но ничто не указывает на то, что она была членом «Нашунал Самлунга», норвежской нацистской партии, если вас интересует именно это.

Гунарстранна продолжал смотреть на снимок. Его взгляд то и дело возвращался к Фромму.

— Прежде чем поступить на службу к немцам, она, в числе прочих мест, работала в газете «Афтенпостен».

— В «Афтенпостен»?!

— Что, простите? — Восклицание Гунарстранны застигло профессора врасплох.

Губы у Гунарстранны дрожали.

— Когда она работала в «Афтенпостен»?

Энгельскён пожал плечами:

— В сороковом или сорок первом… Применила свои навыки — да вы и сами можете догадаться, какую она получила профессию. Интересующая вас дама успешно сдала экзамен по деловой переписке на немецком языке и вскоре после сдачи экзаменов поступила на службу в министерство юстиции, но потом перешла в немецкую администрацию. Сейчас уже невозможно узнать почему. Наверное, какую-то роль в ее решении играло знание немецкого. — Профессор снова посмотрел на фотографию и задумчиво продолжал: — Она очень красива… наверное, ее внешность также имела значение.

— Значит, она подвизалась в журналистике?

— Что вы, конечно нет. Она занималась конторской работой. В те дни женщины среди журналистов были редкостью. Скорее всего, она трудилась секретаршей или машинисткой.

Гунарстранна вернул профессору фотографию и надолго задумался, глядя вдаль, а потом спросил:

— Что случилось с теми людьми после войны?

— Хороший вопрос… Наверное, то же самое, что и с другими немцами. Их арестовали и депортировали. Некоторые из них вернулись на родину. Кое-кто из них, насколько мне известно, занялся в Германии адвокатской деятельностью. Мюллер стал крупным застройщиком. Что стало с Фроммом, мне неизвестно. Знаю лишь, что все судьи, работавшие в «Брюдевилле», были арестованы. Их судили здесь, в Норвегии. Но наш Верховный суд решил приравнять полицейский суд СС к суду вермахта. А судьи… всего лишь выполняли свою работу. Впрочем… — Профессор почесал затылок.

— Да?

— Кажется, по одному делу их все-таки попытались обвинить. Вы еще молоды и вряд ли помните войну, а вот я помню. В феврале сорок пятого, всего за три месяца до капитуляции Германии, в устрашение другим немцы расстреляли нескольких норвежских заложников…

— За что?

— Во время войны заложников расстреливали довольно часто под самыми разными предлогами. В тот раз члены Сопротивления ликвидировали крупного норвежского нациста — генерал-майора Мартинсена, начальника тайной полиции в «Нашунал Самлунге». После этого казнили многих заложников-норвежцев… — Энгельскён долго смотрел в пол, углубившись в собственные мысли, и наконец негромко продолжал: — Одним из заложников был брат моего одноклассника. Я, знаете ли, ходил в школу «Ила»… Тот день стал для меня самым тяжелым за всю войну. О том, что брата Юнаса забрали из дома и расстреляли, знали все — и ученики, и учителя. Сам Юнас не говорил об этом ни слова. Он тихо сидел на своем месте и смотрел перед собой. И все остальные тоже молчали…

Энгельскёна передернуло; он как будто старался в буквальном смысле слова отделаться от неприятного воспоминания.

— Ну, так, — сказал он, тяжело вздыхая. — В конце концов было решено, что арестованные судьи не нарушали международных законов.

— И их освободили?

— Да, но дело закрыли только в сорок восьмом. Возможно, до того времени Фромм просидел в тюрьме. — Профессор подошел к своему компьютеру, набрал что-то на клавиатуре. — Выяснить, сколько времени он провел за решеткой, будет непросто, — объявил он, поворачиваясь на крутящемся кресле.

— А что сталось с Амалье?

— Неизвестно.

— Она исчезла?

— Сомневаюсь… Если бы она исчезла, полиция стала бы искать ее, что нашло бы отражение в источниках, к которым я имею доступ.

— Значит, вы ничего о ней не узнали?

— Нет.

— Ее не судили за измену родине? В конце концов, она работала на немцев!

— После войны преследовали только членов «Нашунал Самлунга», а не тех, кто работал на немцев.

— Как по-вашему, что с ней случилось?

Энгельскён пожал плечами:

— Возможно, с ней обошлись сурово — таких, как она, норвежцы не жаловали. Довольно много «немецких жен» депортировали в Германию. А может быть, ее отправили в Ховедёйю, в женский лагерь для интернированных.

— Ее посадили в тюрьму?

— Откровенно говоря, женские лагеря были не тюремными заведениями. Их создали, чтобы обеспечить хоть какую-то защиту так называемым «немецким подстилкам». Но наш случай особый… потому что Фромма оправдали по международным законам. Либо ее депортировали в Германию, либо она осталась здесь. Вынужден признаться, сказать об этом что-либо конкретное чрезвычайно трудно.

— А как же ее муж, Фромм? Вы не знаете, что с ним случилось? Его ведь освободили!

Энгельскён покачал головой:

— Что с ним случилось? Может, и удастся выяснить, но…

— Вы уж постарайтесь, — попросил Гунарстранна, снова беря в руки групповой снимок. Сам не понимая почему, он снова внимательно посмотрел на Фромма. — А можно мне ненадолго взять у вас это фото?

Глава 37
ХОККЕЙ

— Вот это мило, — сказала Ева Бритт, когда из музыкального центра полились первые звуки «Кхмера» Нильса Мольвера.

Фрёлик встал и прибавил громкость. Хотя дровяная печь в углу была натоплена жарко, из большого окна гостиной все равно сквозило. Батарея под окном не справлялась с морозом. Несколько секунд он постоял в раздумье, глядя на освещенную окружную дорогу, похожую на желтую змею, ползущую по зимнему лесу. При уличном освещении машины казались бесцветными. Со склона горы двигался сноп искр: токовый коллектор какого-то позднего метропоезда царапал лед. Луна, которая раньше висела над склонами Эстмарка как большой желтый абажур из рисовой бумаги, теперь напоминала ведро белой краски, разлитой на поверхности воды.

Он отвернулся от окна и посмотрел на Еву Бритт. Ее неожиданный приезд очень раздосадовал Фрёлика. Приехала и сидит, сидит… Вечно она сидит и чего-то ждет. Сказала бы откровенно, что ей надо, так ведь нет, молчит! Ну и пусть сидит… Фрёлик все больше злился. Сколько уже лет они спят вместе, а Ева Бритт по-прежнему вела себя у него в квартире как чужая!

Сидя в углу, она с милой улыбкой листала каталог «Икеи». Точь-в-точь пассажирка трамвая, которая читает желтую газетенку. Фрёлик поймал себя на странном желании: ему захотелось, чтобы на месте Евы Бритт оказалась другая…

Зазвонил телефон. Они переглянулись.

— Ты подойдешь? — спросила Ева Бритт, не вставая с кресла.

— А ты докажи, почему лучше не подходить, — устало ответил он.

Ева Бритт выпрямилась и выразительно посмотрела на дверь спальни, а потом вытянула руку с часами. Вскоре после этого телефон перестал звонить.

— Я выиграла, — сказала она, листая каталог.

Фрёлик смотрел, как она закидывает ногу на ногу и снова устраивается поудобнее в большом кресле, прекрасно понимая, что он за ней наблюдает. Вскоре заверещал ее мобильник. Они снова переглянулись.

— Ты ответишь? — спросил он.

Ева Бритт покосилась на свою сумку, откуда доносилось верещание, и недовольно насупилась.

— Если это тебя, я понятия не имею, где ты, — с нажимом сказала она, проворно вскакивая и доставая мобильник из сумки, стоящей у двери. Фрёлик следил за каждым ее движением.

— Да, — ответила она, выгибая спину и прижимая трубку к уху. — Нет, он… — Она повернулась к нему и одними губами произнесла: — Твой босс!

Фрёлик широко улыбнулся.

— Я понятия не имею… — сказала Ева Бритт, выслушав своего собеседника.

Фрёлик не мог не улыбнуться, когда услышал издали рявкающий голос Гунарстранны. Ева Бритт вытаращила глаза и поморщилась, как будто в нее насильно впихивали рыбий жир, сделала на негнущихся ногах три зловещих, враждебных шажка вперед и, не говоря ни слова, швырнула ему телефон. Фрёлик поймал его на лету.

— Привет, — сказал он в трубку.

— Мы зря потратили кучу времени, — без всяких предисловий начал Гунарстранна. — Ты ведь спрашивал Арвида Есперсена о карьере его брата? О том, почему он решил торговать предметами старины?

— Да, спрашивал, — ответил Фрёлик. — Но…

— И Арвид что-то говорил о газетном производстве?

— Нет, не производстве. Рейдар забирал в типографиях остатки бумаги, а потом…

— Да-да, — перебил его Гунарстранна. — Наматывал ее на новые рулоны. Где он всем этим занимался?

— Не знаю.

— Кому он перепродавал бумагу?

— Тоже не знаю.

— Неужели кретин братец ничего не сказал? — Голос Гунарстранны срывался от досады.

— Успокойся, — мрачно ответил Фрёлик. — Бумагу продавали в страны Африки и Южной Америки. А чего ты так раскипятился?

— Фрёлик, у меня есть еще одна ниточка, которая потянулась в Южную Америку. — На том конце линии послышался щелчок; Франк понял, что Гунарстранна закурил свою самокрутку. — Рассказ Арвида о типографиях подтверждается. Скажи, он в разговоре с тобой, случайно, не упоминал человека по фамилии Фромм?

— Нет, совершенно точно не упоминал.

— Хм… Какие у тебя планы на завтра?

Фрёлик покосился на Еву Бритт. Та демонстративно устроилась перед огромным окном его гостиной, повернувшись к нему спиной. Часы показывали начало первого ночи.

— Сделаю, что скажешь. Ты ведь знаешь.

— Вот и прекрасно. Съезди, пожалуйста, в контору Рейдара Фольке-Есперсена на улице Бертрана Нарвесена. Если там никого не будет, отправляйся в магазин на улице Томаса Хефтье, перечитай все конторские книги. Так сказать, прочеши частым гребнем!

— Что мы ищем?

— Письмо… или письма, или расписки, в общем, что угодно, от некоего Клауса Фромма — с двумя «м».

— Дата?

— Любая, лишь бы найти.

— Что-нибудь еще?

— Нет.

— Ты больше ничего не хочешь сказать?

— Особенно просмотри записи за те годы, когда Есперсены торговали бумагой, то есть сороковые и пятидесятые.

Фрёлик вздохнул:

— Что-нибудь еще?

— Как по-твоему, Рейдар Фольке-Есперсен мог быть нацистом?

Фрёлик шумно зевнул:

— Ты что, спятил?

— Нет, — ответил Гунарстранна. — А что?

— До сорок третьего года Есперсен руководил подпольной типографией в Осло, а потом его выдали, и ему пришлось бежать в нейтральную Швецию. Оттуда он попал в тренировочный лагерь в Шотландии, где его научили диверсионной работе. Его несколько раз посылали на задания в Норвегию — на диверсии и…

— И ликвидации, — сухо подсказал Гунарстранна.

— Ну да, у меня сейчас мозги не варят. Спокойной ночи.

Фрёлик положил мобильник Евы Бритт на стол. Глубоко вздохнул, встал и подошел к печке, от которой исходило приятное тепло. Глядя в спину Еве Бритт, он покивал в такт музыке, наслаждаясь долгим гитарным соло. Из кухни потянуло тошнотворным запахом убежавшего кофе — он совсем забыл про кофейник на плите.

Ева Бритт начала медленно поворачиваться к нему. Франк подумал: интересно, какое у нее будет выражение лица. Наверное, сегодня им не обойтись без скандалов…

— Ты дал этому идиоту номер моего телефона! — воскликнула Ева Бритт.

Фрёлик ничего не ответил. Из динамиков еще лились приглушенные звуки современного джаза, когда зазвонил его телефон. Они с Евой Бритт переглянулись.

— Никак не успокоится, — мрачно буркнула она.

Фрёлик догадывался, что вечер кончится плохо. Обстановка накалилась. Сегодня они непременно поскандалят. Он подошел к телефону.

— Говорит Ришар Экхольт, — произнес мужской голос.

Фрёлик видел фотографию Экхольта. Оказалось, что раньше он был хоккеистом и даже выступал за команду «Фюрусет». На снимке Экхольт позировал в полосатой спортивной клубной форме; он отрастил короткую щетину; черные волосы стриг коротко, но оставлял челку. Голос вполне соответствовал образу.

— Сейчас уже поздно, — спокойно заметил Франк Фрёлик.

— Я слышал, вы меня ищете.

— Приходите завтра в полицейское управление, там и поговорим.

— Не вешайте трубку! — потребовал его собеседник.

— Сейчас повешу, — возразил Фрёлик. — Позвоните завтра.

— Сто девяносто пять!

В трубке послышался какой-то шелест; Фрёлик догадался, что его собеседник тихо хихикает. Экхольт смеялся над ним.

— Как вам такой пароль? Довольны? Вот и хорошо… — Экхольт зашелся от смеха. — Сто… девяносто пять! — Он продолжал хохотать. Послышался скрип, как будто он раскачивался в кресле-качалке. Потом всхлип — как будто Экхольту не хватало воздуха. Он с трудом продолжал: — Отлично… Сто девяносто пять…

Фрёлик покосился на Еву Бритт. Ее глаза метали молнии. Голос на том конце линии прошептал:

— Мне кое-что известно. Вы меня искали, так? Ну так вот, я готов… Готов поговорить!

Фрёлик по-прежнему наблюдал за Евой Бритт. Та склонила голову, словно давая понять: ей известно, что он задумал, но это ее не касается. Фрёлик заранее знал все, что она скажет. Он устало вздохнул.

— Вы можете приехать сюда, ко мне домой? — спросил он у Экхольта.

Ева Бритт негодующе тряхнула головой.

— Нет, уж лучше вы приезжайте ко мне, — холодно ответил его собеседник.

«Свобода!» — обрадовался Фрёлик и поспешил уточнить:

— Куда это — к вам?

На том конце линии послышалось какое-то шипение. Фрёлик попытался распознать знакомые звуки — треск помех, шум на заднем плане. Слышался еще один голос. По крайней мере один.

— Вы в пивной? — спросил он.

— Слушайте, — ответил Экхольт. — Приезжайте через час в город, только один!

Фрёлик снова покосился на Еву Бритт. Она покачала головой — медленно, мрачно, зловеще.

— Учтите, другого такого случая у вас не будет! — Теперь его собеседник не заходился пьяным смехом и не просил. Он говорил спокойно и деловито. Фрёлик понял, что не успевает за сменами его настроения. Экхольт замолчал — больше ничего не слышалось и на заднем плане.

— Откуда мне знать, тот ли вы, за кого себя выдаете? — осторожно спросил Фрёлик.

— У вас есть мой номер? Номер моего мобильного?

— Да.

— Перезвоните, я отвечу.

— Подождите. — Франк подошел к вешалке, сунул руку в карман своей кожаной куртки и извлек блокнот. Полистал, нашел нужный номер и сказал: — Вешайте трубку! Я вам перезвоню.

— Нет, погодите минуточку, — возразил его собеседник.

Судя по звукам, он прикрыл рукой микрофон. Фрёлик понял, что Экхольт пытается что-то от него скрыть.

— Мне нужно убедиться, что вы — это вы…

После того как Экхольт нажал отбой, Фрёлик несколько секунд смотрел на трубку.

— Ты что же, собираешься ехать куда-то среди ночи, сейчас? — спросила Ева Бритт негромко, но угрожающе.

— Мне нужно перезвонить по этому номеру…

— Я целых три часа подыскивала няню! — возмутилась она. — Мы с тобой уже очень давно не общались с глазу на глаз! Няню я нашла, хотя мне пришлось расшибиться в лепешку… Надеюсь, ты уезжаешь не на всю ночь?

Фрёлик набрал номер.

— Да, это Ришар, — отозвался прежний голос.

Фрёлик посмотрел на Еву Бритт. Та скрестила руки на груди и ждала.

— Где мы встретимся? — бодро спросил он.

Франк Фрёлик проехал перекресток с огромным «лежачим полицейским», свернул на Эуропавейен, миновал старое здание таможни и очутился на набережной Ланнкайя. Сейчас, ночью, набережная была пустынна. К круговому перекрестку у Ревиркайя он добрался в 1:33 по его часам. Не увидев нигде ни единой души, Фрёлик вдруг ощутил страшную усталость. В глубине души его грызло сомнение: ему казалось, что его одурачили.

Он достал было мобильник из кармана, собираясь положить его на пассажирское сиденье, но потом передумал и сунул телефон обратно. Притормозил и остановился у заборчика, отделявшего дорогу от набережной. Заглушил мотор и стал ждать.

Через четверть часа Фрёлик вышел из машины. Сунув руки в карманы куртки, побрел назад, к круговому перекрестку. Сцена напомнила ему декорацию из какого-нибудь фильма. Уличный фонарь отбрасывал круг бледного света над тем местом, где они договорились встретиться. В то же время свет фонаря словно возводил прозрачную преграду, отделявшую его от черноты ночи. Свет отражался на окнах билетных касс, стоящих вдоль парапета набережной. Отсюда отправлялись паромы в Данию. Вода в заливе Бьёрвика замерзла; поверх толстого слоя черного льда намело белые волны снега. Лед ловил и отражал мерцающие огни центра Осло на той стороне залива. Мороз был градусов двадцать. Фрёлик вздрогнул, выдохнул в шарф и попытался вспомнить, в каком фильме все было именно так, как сейчас. На крыши машин, припаркованных вдоль набережной, ложился свет из окон домов на Фестнинкайя. Фрёлик не стал останавливаться. Ненадолго очутившись во мраке, он вошел в следующий круг света от соседнего фонаря. Мороз кусал его за пальцы рук и ног, за уши. Он попытался вспомнить, куда дел перчатки. Наверное, оставил на сиденье в машине. Он выпростал руку из рукава, чтобы посмотреть, который час, и подумал: «Жду еще пять минут, не больше». Никто не ехал по улице; машины, которые попадались ему на глаза, были оставлены на ночь у поворота на Фестнинкайя.

Вокруг было тихо; только вдали шумели автомобили, которые въезжали в туннель или выезжали из него. Фрёлик запрокинул голову и выдохнул воздух прямо в круг света от уличного фонаря. Он увидел круглую радугу и выдохнул снова. Еще одна радуга. Игра из его детства! Ступни совсем онемели от холода. Он затрусил к фонарю и похлопал себя руками по груди. Они с Экхольтом должны были встретиться десять минут назад. Фрёлик достал из внутреннего кармана мобильник и негнущимися пальцами набрал номер Ришара Экхольта. Хотя мороз пробирал до костей, он сразу насторожился, услышав где-то неподалеку мелодию звонка, и инстинктивно присел. Отошел от фонаря и нажал отбой. Тишина показалась ему угрожающей, как мелодия, которую он только что слышал.

Фрёлик огляделся. Ни души. Наверное, если бы кто-то собирался его здесь подкараулить, его бы прикончили уже давно. Он посмотрел на свой мобильник. Попытался запомнить мелодию, которая была слышна в ночи. Она доносилась откуда-то поблизости, но откуда именно? Он нажал кнопку повтора последнего набранного номера и затаил дыхание. Вскоре зазвучала приглушенная мелодия. Фрёлик торопливо двинулся на звук, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Мелодия приблизилась, но рядом по-прежнему никого не было. Он размашисто зашагал через пустынный перекресток. Механический голос сообщил, что абонент, которому он звонит, временно недоступен. Фрёлик посмотрел на свой телефон и снова нажал кнопку повтора вызова. На дисплее отобразился набранный им номер. В ушах зазвучала та же мелодия. Он посмотрел на ряд машин, припаркованных на набережной. Звук доносился из одной из них. В заднем окошке ближайшей к нему машины отражались силуэты зданий на той стороне залива. Решив, что телефон находится именно в той машине, Фрёлик нажал отбой.

В наступившей тишине он вспомнил, что приехал сюда один и собирается поступить неправильно. В голову лезли кадры из американских боевиков, в которых машины взрываются, стоит повернуть ключ в замке зажигания. Фрёлик постарался отогнать неприятные мысли; он живо представил себе незнакомца, который оставляет мобильник на сиденье и выходит из машины, чтобы встретиться с ним. Интересно, где тот человек сейчас? Может быть, стоит позвонить Гунарстранне? Фрёлик приблизился к машине. Он уже не чувствовал холода — наоборот, он вспотел.

Машина оказалась «мерседесом» темного цвета с багажником для лыж на крыше. «Такси, — подумал Фрёлик. — А номерные знаки кто-то снял — сзади пустая пластинка». Он обошел машину слева. Она больше не казалась ему ни одинокой, ни брошенной, а, напротив, стала огромной, угрожающей. Метрах в пяти Фрёлик остановился. Он заметил, что боковое стекло разбито. То, что он вначале принял за лед, оказалось самим окошком. На земле валялся большой кусок выбитого стекла. Лобовое стекло тоже не пощадили. Весь капот был усыпан… нет, не льдинками, а мелкими осколками. Фрёлик отступил на пару шагов, чтобы лучше разглядеть машину. На капоте что-то лежало — в темноте невозможно было рассмотреть, что именно. Фрёлик присел на корточки и сразу сообразил, что видит перед собой чью-то ногу. Ее обладатель сидел на водительском сиденье. Видимо, он и выбил лобовое стекло ногой… Фрёлик выпрямился и позвонил в дежурную часть полицейского управления.

Глава 38
МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

Гунарстранна попросил водителя остановиться у парапета, не доезжая до кругового перекрестка. Как только такси остановилось, к нему подошел сотрудник полиции в форме и нагнулся к окошку. Гунарстранна опустил стекло со своей стороны.

— Это я, — сказал он полицейскому.

Тот кивнул и отошел.

Гунарстранна закрыл окошко и повернулся к Туве:

— Еще раз прости меня, пожалуйста.

— Успокойся, — сказала она, зевая и прикрывая рот рукой. — Я сама захотела встать. — Она вымученно улыбнулась, заметив, как таксист покосился на нее в зеркало. — То есть я сама напросилась поехать с тобой, — уточнила она, переводя взгляд на ту сторону. Там стояли две патрульные машины с невыключенными проблесковыми маячками. От них исходили синие лучи. — Вид очень волнующий.

— Да уж, без волнения там не обошлось, — без выражения ответил Гунарстранна, наклоняясь вперед между передними сиденьями и передавая таксисту купюру в пятьсот крон. — Я выхожу, а она поедет дальше, домой, — сказал он, оборачиваясь к Туве и многозначительно глядя на нее.

Та упрямо покачала головой:

— Какой ты старомодный!

— Спасибо за приятный вечер. — Гунарстранна посмотрел ей в глаза.

Туве сжала ему руку:

— Тебе спасибо.

— Ну, я пошел. — Гунарстранна отвернулся к окошку. Он увидел, что к месту преступления подъехала еще одна машина с включенной мигалкой. — Да, здесь становится многолюдно, — заметил он.

Туве снова сжала ему руку.

— Ну, береги себя, — сказал он.

— Ты хоть дверцу открой, — посоветовала Туве.

— Ну да, верно. — Он стал шарить рукой по обивке, нащупывая ручку.

Водитель вышел из машины и распахнул дверцу снаружи. Гунарстранна вышел, застегнул пальто и стал смотреть вслед отъезжающему такси. Обернувшись, он встретился с заинтересованными взглядами своих сослуживцев. Некоторые из них улыбались. Над остальными нависал Фрёлик.

— Если бы я знал, что ты не один, я бы подождал до утра, — притворно-озабоченно проговорил он.

Гунарстранна в ответ лишь насупился.

— Но поскольку убили Ришара Экхольта, я подумал, что тебе захочется осмотреть место преступления.

Двое полицейских посторонились, пропуская Гунарстранну и Фрёлика к припаркованной машине с выбитыми стеклами. Рядом на земле лежали носилки; тело поместили в черный пластиковый мешок.

— Уверен, что здесь Экхольт?

— На девяносто девять и девять десятых процента.

— Его задушили?

— Судя по всему, да. Убийца сидел на заднем сиденье. Он набросил ему на шею нейлоновую веревку и затянул. Экхольт начал вырываться и выбил ногами лобовое и боковое стекла.

— Где номерные знаки? — Гунарстранна заглянул внутрь.

— Лежали на заднем сиденье.

— Экхольт мог сам их свинтить?

Фрёлик пожал плечами и сказал:

— Мы не нашли при нем ни документов, ни денег. Здесь был только его мобильник — он упал под педали. Наверное, убийца его не заметил.

— Когда Экхольт тебе звонил?

— Между двенадцатью и часом ночи.

Гунарстранна зевнул.

— Кстати, он первый упомянул о номерных знаках, — продолжал Фрёлик. — Сказал «сто девяносто пять» и расхохотался.

— Именно «сто девяносто пять» — так?

— Да.

— А не «девятнадцать и пять»?

Фрёлик покачал головой.

— Когда ты нашел труп?

— За пять минут до того, как позвонил тебе. Без десяти два.

Гунарстранна не спеша обошел машину кругом.

Фрёлик продолжал светским тоном:

— Меня чуть удар не хватил, когда я набрал твой номер, а ответил женский голос.

Гунарстранна промолчал.

— Да нет, это замечательно! Похоже, она славная…

— Как по-твоему, когда Экхольт звонил тебе, он был один? — перебил его Гунарстранна.

— Не похоже. Я все время слышал какой-то шум и решил, что он звонит мне из пивной.

— При тебе он больше ни с кем не разговаривал?

— Может, и разговаривал. У меня создалось впечатление, что он прикрывал микрофон рукой, во всяком случае один раз.

Гунарстранна кивнул и зевнул.

— Значит, это и есть твоя приятельница — дама из такси? — осторожно спросил Фрёлик.

Гунарстранна посмотрел на него ничего не выражающим взглядом.

— Он не мог звонить отсюда?

— Из машины? — Фрёлик задумался. — Н-нет… Мне показалось, что я слышу на заднем плане посторонние звуки… играла музыка.

— А может, у него в машине работала магнитола?

— Понятия не имею, — признался Фрёлик.

— Сколько времени у тебя ушло на то, чтобы добраться сюда?

— Сорок минут… — Фрёлик поспешил оправдаться: — У меня была Ева Бритт. И она совсем не обрадовалась, узнав, что ей придется убираться восвояси.

— Ясно, — задумчиво кивнул Гунарстранна.

— Примерно четверть часа я просидел в своей машине, а когда Экхольт не объявился, решил пройтись и осмотреться… — Подумав, Фрёлик добавил: — Труп я нашел еще через десять минут.

— Если ты действительно разговаривал с Экхольтом, получается, что его убили между половиной первого и без пяти два?

— Да, скорее всего.

— Завтра у нас встреча с прокурором Фристадом, — сказал Гунарстранна, взглянув на часы. — В девять утра. То есть уже через шесть часов. — Он задумчиво покосился на криминалистов, которые осматривали место преступления. — Сейчас мы с тобой только мешаем. Поезжай домой. Постарайся хоть немного поспать.

Глава 39
ОРИЕНТАЦИЯ

Гунарстранна приехал домой в пять утра. Он проспал до половины девятого, встал, оделся и вышел. Без пяти девять он начал отскребать лед от окошек машины. Встреча с прокурором Фристадом должна была начаться через пять минут, но Гунарстранна знал, что может не торопиться. Фристад — большой формалист. Он трепетно относится к своему статусу и потому считает, что имеет право опаздывать на все встречи на четверть часа.

Пока грелся мотор и оттаивало лобовое стекло, Гунарстранна курил. Он попытался вспомнить все связанное с Экхольтом, но понял, что не в состоянии связно мыслить. Тогда он включил радио и услышал, что на всех дорогах, ведущих к центру Осло, настоящий хаос: таксисты устроили демонстрацию протеста. Гунарстранна достал из кармана мобильник, позвонил Фристаду и предупредил, что задержится. Потом он заглушил мотор, запер машину и зашагал на автобусную остановку на Адвокат-Дели-пласс.

Фристад, как всегда, не стал вставать при виде гостя; зато он гостеприимно указал ему рукой на синее кресло за круглым столом. Инспектор Гунарстранна положил перед собой материалы дела, достал прямоугольные очки, выбранные по каталогу, и негромко начал:

— Убитого, Рейдара Фольке-Есперсена, посадили в кресло, стоявшее на витрине его же магазина по торговле предметами старины. Его убили в кабинете за торговым залом. Раздели догола, волоком дотащили до окна и поместили на витрину. Убийца завязал на шее жертвы красную нить. В субботу, четырнадцатого января, в половине седьмого утра труп обнаружила проходившая мимо дома разносчица газет Хельга Крисвик. Она домохозяйка, а на почте просто подрабатывает; мы опросили ее и отпустили.

— Была потрясена? — спросил Фристад, грызя дужку очков.

— Да, наверное, — ответил Гунарстранна и сухо продолжал: — Относительно последних действий покойного нам удалось установить следующее. В пятницу, тринадцатого января, Есперсен встал как обычно. И из дома вышел в обычное время, но не попрощался с женой, которая в то время принимала душ. Чуть позже, то есть приблизительно в девять утра, он зашел в кафе-кондитерскую на улице Якоба Олля, где пил кофе и минеральную воду и читал газеты. Владелец, Гленн Мосенг, уже видел Есперсена раньше, хотя и не помнит, когда именно. Фольке-Есперсен непременно желал сидеть за единственным столиком у окна. Оттуда открывается вид на многоквартирный дом, где проживает некий Эйольф Стрёмстед, любовник его жены — бывший или настоящий. Владелец кафе точно не помнит, когда Фольке-Есперсен ушел, но нам известно, что он просидел в кафе довольно долго — несколько часов. В начале первого он приходит на квартиру к своему брату, Арвиду Фольке-Есперсену. Арвид и Эммануэль, третий брат, уже ждут его. На встрече присутствовала также супружеская пара Хиркенер. Они сделали братьям официальное предложение о покупке магазина, которым братья владеют сообща.

Фристад качался в кресле и, сложив руки домиком, постукивал подушечками пальцев.

— Что происходило тем временем в магазине?

— Карстен Есперсен, сын убитого, открыл магазин в десять. Он приехал не один. В тот день в детском саду был выходной, поэтому он взял с собой на работу своего сынишку, Беньямина. Чуть позже к ним спустилась Ингрид Есперсен с кофейником и двумя чашками. Покупателей не было. Карстен и Ингрид пили кофе и разговаривали, а малыш играл и рисовал до четверти двенадцатого.

Фристад закрыл глаза и кивнул.

— Карстен положил глаз на вдову? Они ведь примерно одного возраста, да?

— Они неплохо ладят, у них много общего.

— Они трахаются?

Гунарстранна резко вскинул голову.

Фристад улыбнулся, словно извиняясь:

— В материалах дела я прочел, что убитый был импотентом. Значит, вдова трахалась с сыном?

— Об этом я ее не спрашивал, — с невозмутимым видом ответил Гунарстранна.

— Значит, тебе так не кажется?

— Ты все-таки дослушай до конца, — предложил Гунарстранна.

Фристад кивнул и с нажимом произнес:

— Давай, давай… значит, вдовушка бросает сына и едет к тому типу, с которым она спит… У него еще такая дурацкая фамилия. Срамстед?

— Его фамилия Стрёмстед…

— Да, верно. А бедный восьмидесятилетний рогоносец караулит свою женушку в кафе напротив. Наверное, понимает, что ей нужен настоящий мужик, который ублажает ее раз в неделю…

Гунарстранна в упор посмотрел на Фристада, как на плохо воспитанного подростка. Фристад великодушно махнул рукой и сказал:

— Продолжай! Рассказывай дальше!

— Тем временем Рейдар Фольке-Есперсен приходит на встречу с братьями…

— Да, верно…

Гунарстранна поднял голову и замолчал. Фристад жестом показал, чтобы инспектор продолжал.

— По словам Хиркенеров, они дали Фольке-Есперсенам слово, что не станут перепрофилировать магазин. Они хотели купить всю фирму целиком — и магазин, и склад. Кажется, им не терпится приобрести то, что называется «неосязаемым капиталом», — репутацию фирмы, ее клиентов, круг поставщиков и так далее…

— Да, совершенно верно, «неосязаемый капитал»…

— На той встрече ни о чем конкретном речь не шла. Хиркенеры устроили нечто вроде презентации: сказали о своей оценке стоимости магазина и вкратце обрисовали свои планы, а затем ушли, предоставив братьям обо всем договориться. Именно тогда, как предполагается, Рейдар Фольке-Есперсен резко высказался против сделки и повел себя враждебно.

— Почему?

— Для того чтобы ответить на твой вопрос, необходимо знать предысторию. По-хорошему Рейдару следовало выйти на пенсию еще десять-двенадцать лет назад. Он всю жизнь командовал братьями на правах старшего. По мнению Эммануэля Есперсена, Рейдар считал, что братья нарочно решили продать магазин. Сговорились против него у него за спиной.

— Да-да… Ну а все-таки… При чем здесь жена и ее интрижка? Жена и любовник играют какую-то роль во всем происходящем?

— Вполне возможно, — кивнул Гунарстранна. — По словам братьев и Хиркенеров, о причине встречи Рейдару Фольке-Есперсену сообщили заранее. В общем, нам пока трудно понять, что именно так разозлило его. Однако нам известно, что, выйдя от Арвида, он позвонил любовнику жены…

— Да, я прочел. Крепкий орешек, верно? Обманутый супруг звонит в то время, когда жена и любовник кувыркаются в постели… — Фристад грубо загоготал, выпятив влажные губы.

— Верно. Но, как бы там ни было, по телефону Фольке-Есперсен не скандалил и не спорил с любовником жены. Просто попросил позвать жену к телефону, а ей предъявил ультиматум.

— Запретил ей ходить налево, — кивнул Фристад.

— Да, примерно так. Не позднее половины третьего он звонит молодой актрисе без постоянного ангажемента по имени Гро Хеге Вюллер и уславливается с ней о встрече. Немаловажно то, что он вдруг переменил свои планы. Они должны были встретиться только двадцать третьего января, но Рейдар просит Вюллер приехать в тот день, в пятницу тринадцатого.

— Ну да… а дальше прямо как в песне Барбры Стрейзанд «Какими мы были»?

— Примерно. Гро Хеге Вюллер переодевается и играет роль женщины, которая, как нам представляется, очень много значила для Фольке-Есперсена. По словам Вюллер, во время их встреч они играют сочиненную Есперсеном пьесу, больше похожую на импровизацию. Своего рода ритуал с хересом и Шубертом.

— Секса не было? — деловито поинтересовался Фристад.

— Об этом я даже не задумывался.

Фристад ухмыльнулся:

— Гунарстранна, ты что, пуританин?

Инспектор вздохнул:

— Ингрид Есперсен подтвердила, что Рейдар Фольке-Есперсен не был… как вы сами выразились… сексуально активен. Фрекен Вюллер подтверждает, что Есперсен без всякого стеснения говорил о своей… импотенции. У меня создалось впечатление, что с постельными забавами старик покончил.

— Значит, в дедушкиной аптечке не лежала виагра? — Фристад снова грубо загоготал.

Инспектор Гунарстранна глубоко вздохнул.

— Извини, — сказал Фристад, отсмеявшись.

— Забыл, на чем я остановился, — раздраженно заметил Гунарстранна.

— На портрете, — поспешил напомнить Фристад. — На снимке женщины, которую должна была играть Вюллер. Кто она?

— Ее зовут Амалье Брюн, но их отношения с Фольке-Есперсеном не до конца ясны.

— Наверное, он когда-то был в нее влюблен?

— Их отношения еще не до конца ясны, — устало повторил Гунарстранна и снял очки.

— Понятно… ну да. Переходи к убийству таксиста. Насколько я понимаю, у вас с Фрёликом теперь новая забота? Мало того что Фрёлику пришлось ночью в лютую стужу гулять у залива Бьёрвика…

Гунарстранна безучастно смотрел в лежащие на столе бумаги.

— Нет, так не пойдет, — возразил он. — Давай по порядку. Прежде чем Вюллер приезжает в контору убитого, Фольке-Есперсен звонит своему адвокату и просит ее аннулировать завещание.

— Завещание имеет отношение к делу? — с напускной веселостью спросил Фристад.

— Имеет, потому что по непонятным пока причинам Есперсен вдруг задумался о смерти.

— Кто из наследников выигрывает оттого, что старик аннулировал завещание?

Гунарстранна поднял руку, призывая своего собеседника к молчанию.

— Минуточку, — сказал он. — В тот же день Фольке-Есперсен звонил доктору Грете Лёуритсен, онкологу из клиники Уллевол. Она сообщила ему, что по результатам анализов у него обнаружили злокачественную опухоль. Кстати, это подтвердилось на вскрытии.

— Думаешь, он поэтому аннулировал завещание?

— Мы пока не знаем. Зато знаем, что вскоре после звонка в больницу Фольке-Есперсен связался с адвокатом.

— Что меняется от того, что старик аннулировал завещание?

— По-моему, ничего, ведь новое завещание так и не было составлено. По словам адвоката, — и я убедился в ее правоте, так как сам читал завещание, лишенное юридической силы, — последняя воля покойного заключалась в том, что он просто указал, кому какая вещь достанется. Нам известно, что Карстена Есперсена интересовал какой-то конкретный шкаф, но трудно поверить, что он убил отца из-за шкафа.

— Странно, — сказал Фристад. — Ужасно странно, — повторил он, глядя на стол.

— С последними часами покойного связаны две большие загадки, — сказал Гунарстранна. — А именно: его звонки фрекен Вюллер и адвокату.

— Но ведь он узнал, что скоро умрет…

— Уж если он взял на себя труд аннулировать первое завещание, то должен был составить новое. А он этого не сделал.

Фристад стряхнул пылинку с рукава.

— Ладно, продолжай!

Гунарстранна вздохнул.

— Совершенно очевидно, что показания Гро Хеге Вюллер играют ключевую роль. Ришар Экхольт живет в том же доме, что и Вюллер…

— Жил, — уточнил Фристад.

— Ну да, я в курсе, что он умер, — негромко и угрожающе отозвался Гунарстранна. — Может быть, перестанешь меня перебивать?

Фристад развел руками и промолчал.

— Итак, Экхольт был знакомым Вюллер и, очевидно, проявлял к ней интерес, но в связи они не состояли. Экхольт тринадцатого отвез Вюллер в Энсьё. В машине он попытался ее изнасиловать, но, по ее словам, потерпел неудачу.

— И ты ей веришь?

— Не знаю, зачем ей выдумывать. Она вбежала в подъезд. Фольке-Есперсен, как всегда, оставил для нее ключ от кабинета в почтовом ящике. В четверть шестого она отперла дверь конторы. Через час с небольшим она закончила свое… представление, и он вызвал такси по телефону. Машина приехала в шесть сорок две — я уточнил в диспетчерской. Садясь в такси, Вюллер заметила, что Экхольт никуда не уехал. Он караулил их в своей машине, стоящей у здания склада. Должно быть, он все это время ждал ее. Но она уехала в такси с Фольке-Есперсеном. По ее словам, после того, как Экхольт набросился на нее, ей неприятно было с ним общаться.

— Ясно. — Фристад жестом показал, чтобы Гунарстранна продолжал.

— Экхольт поехал за такси, в котором сидели Фольке-Есперсен и Вюллер. По словам Вюллер, она видела, как такси Экхольта проехало мимо, когда ее высадили у дома. Экхольт последовал за такси, в котором ехал домой Фольке-Есперсен.

Гунарстранна встал и подошел к стоящему рядом с зеркалом кулеру с водой «Имсдаль».

— У меня во рту пересохло, — пояснил он, наливая себе воду в пластиковый стаканчик.

— Значит, все свидетели утверждают, что Фольке-Есперсен вернулся домой на такси, которое остановилось у его дома на улице Томаса Хефтье в семь пятнадцать?

Гунарстранна выпил еще стакан воды и задумчиво посмотрел на донышко.

— Да, здесь показания сходятся.

— А там его ждал тот дикарь с хутора, Юнни Стокмо?

— Да.

— Он ведь, кажется, наш старый знакомый?

— Совершенно верно. У него две судимости: за укрывательство краденого и за контрабанду.

— Из-за чего у них счеты?

Гунарстранна снова сел.

— Стокмо допрашивал Фрёлик. На вопросы о разногласиях между ним и покойником Стокмо отвечал уклончиво. Единственное, что удалось из него вытянуть, — вопрос был связан с деньгами. Нам известно, что после разговора со Стокмо Фольке-Есперсен поднялся к себе в квартиру.

— По-моему, ты опросил и сына Стокмо?

— Стокмо-младший уверяет, что у них давнишняя вражда и его отец главным образом хотел восстановить справедливость. Все началось еще во время войны. Предположительно Есперсен обманул Харри Стокмо, отца Юнни Стокмо, отняв у него много денег. Во время войны Харри Стокмо тайком переводил беженцев через границу и как будто… — Гунарстранна изобразил указательными пальцами вопросительные знаки, — получал щедрые подарки от евреев, которых он переправлял в Швецию. Фольке-Есперсен, похоже, решил, что Стокмо обворовывал беженцев. Во всяком случае, продавать ценности после войны Стокмо боялся. Фольке-Есперсен вызвался стать посредником. Он продал ценности, но все вырученные деньги присвоил. Юнни обнаружил все сравнительно недавно — кажется, он наткнулся на старые квитанции и расписки. Вот почему он потребовал у Фольке-Есперсена расчета от имени своего покойного отца.

— Ты веришь Стокмо-младшему?

Гунарстранна устало улыбнулся:

— Почему бы и нет? Если в его словах есть хоть капля правды, у Юнни Стокмо появляется мотив, а у нас — крепкая версия. Зачем Карлу Эрику Стокмо бросать тень на собственного отца? Как бы там ни было, нам придется еще раз допросить Юнни. В конце концов, мнение его сына основано на слухах…

— Хорошо… Ты, главное, не забудь, — сказал Фристад.

— О чем?

— Проверить его показания.

Гунарстранна исподлобья посмотрел на прокурора.

— Что? — спросил Фристад.

— Что, метишь на мое место?

Фристад откашлялся. В комнате повисло гнетущее молчание.

— Ну а потом? — делано беззаботно спросил Фристад.

Гунарстранна глубоко вздохнул и провел рукой по волосам.

— Фольке-Есперсен поднялся к жене, сыну, невестке и двум внукам.

— А Стокмо?

— Нам известно, что в тот вечер он навестил проститутку, которая называет себя Кариной. Мы допросили ее, и она сообщила, что Стокмо ушел от нее часов в одиннадцать. Она сама выставила его пораньше, потому что в полночь ожидала следующего клиента. Ей нужно было принять душ и прибраться. По словам Стокмо, он поехал в Турсхов, к сыну, и лег спать около одиннадцати в пристройке за мастерской. Он ни с кем не виделся и не разговаривал. А это было в пятницу.

— Иными словами, он врет.

— Скажем так: Стокмо вполне мог приехать на улицу Томаса Хефтье вскоре после того, как Ингрид пошла спать. Мы можем также с уверенностью утверждать, что у Стокмо нет алиби на время смерти.

Гунарстранна посмотрел на своего собеседника. Фристад снова расхохотался.

— Понимаю, что ты имеешь в виду! Стокмо — интересный тип, верно?

Гунарстранна кивнул.

— Что происходило в квартире у Фольке-Есперсена? Родственнички ссорились за ужином?

— Нет.

— А после ужина?

— Нет — по словам вдовы. Она утверждает, что пошла спать как обычно. Необычным было только то, что ей пришлось ложиться одной. Она приняла таблетку снотворного и проснулась среди ночи, не понимая, что ее разбудило.

— Если она убила мужа, она не слишком-то старается обеспечить себе алиби.

— Давай сосредоточимся на убийстве, — досадливо возразил Гунарстранна. — Вероятнее всего, Рейдар знал убийцу. Либо он договорился встретиться с ним в магазине, либо находился в магазине по другим причинам, когда пришел убийца. Но так как убийство, похоже, было предумышленным, скорее всего, жертва договорилась о встрече с убийцей в магазине.

Гунарстранна поднял голову. Прокурор сидел молча, с закрытыми глазами, как будто задумался.

— Мы знаем, что во второй половине дня и вечером Фольке-Есперсен несколько раз разговаривал с кем-то по телефону. По словам Гро Хеге Вюллер, кто-то звонил при ней ему на работу. При ней звонили один раз, но вполне возможно, что ему звонили еще до ее прихода. И вдова говорит, что вечером Рейдару несколько раз звонили. Однако выяснить, кто именно ему звонил, нам не удалось. Единственный, кто признался, что звонил Рейдару, был его брат, Эммануэль. Он сказал, что звонил поздно вечером, но Рейдар не пожелал с ним разговаривать.

Фристад кивнул, словно отвечая на собственные мысли. Очки упали ему на грудь, он вернул их на место.

— Что-нибудь еще?

— По словам потенциального покупателя, Хиркенера, ему звонил Арвид и обещал «убрать тучку, возникшую на горизонте».

— В самом деле?

— Что «в самом деле»? Звонил или убрал тучку? — сухо поинтересовался Гунарстранна. — Нет, Хиркенер сказал, что Арвид пытался дозвониться до брата, но безуспешно.

Они сидели, глядя друг на друга и о чем-то думая. Наконец инспектор подытожил:

— Фольке-Есперсена убили одним ударом старинного штыка, выставленного в витрине магазина. Выбор оружия указывает на то, что убийство все же не было предумышленным — разумеется, если убийца не знал о штыке заранее и не собирался воспользоваться им. Пока можно лишь констатировать, что удар нанесен человеком сильным. Лезвие проникло глубоко в тело убитого. Были задеты легкое и крупные кровеносные сосуды. В протоколе вскрытия написано, что убийца, судя по всему, прижимал к себе Есперсена, пока не убедился в том, что тот умер. Следов борьбы не обнаружено. Жертву закололи, некоторое время крепко держали, не давая вырваться, а затем осторожно уложили на пол. Осторожно — потому что на теле нет кровоподтеков, которые указывали бы на то, что его бросили. Там труп лежал некоторое время. Криминалисты считают: так как на полу было совсем немного крови, почти вся кровь осталась на убийце.

Фристад кивнул, и очки снова упали ему на грудь.

— Карстен Есперсен проверил по описи все, что находилось в магазине. Он утверждает, что пропала военная форма. По его словам, форму за несколько дней до убийства прислал неизвестный отправитель. В пятницу, тринадцатого, форма еще лежала в коробке, в которой ее доставили. Если Карстен Есперсен говорит правду — а о существовании формы нам известно только с его слов, — тогда, вероятно, убийца надел ее на себя, собственную окровавленную одежду сложил в коробку из-под формы и ушел. Напрашивается вывод: форму прислал в магазин сам убийца, чтобы обеспечить себе смену одежды. Следовательно, убийство все же было предумышленным.

— Не слишком ли все сложно?

— Предумышленное убийство всегда сложно.

Фристад кивнул.

— Но разве идущий по улице солдат не привлечет к себе внимание?

— В ту ночь было очень холодно. Убийца наверняка надел длинное зимнее пальто, под которым форма не была видна.

— Во всяком случае, форма объясняет, почему ни один из свидетелей не заметил человека в окровавленной одежде, — буркнул Фристад себе под нос. — Есть у Карстена Есперсена документы, которые подтверждают существование формы? Например, почтовая квитанция?

Гунарстранна резко вскинул голову:

— Почтовая квитанция имеет значение для суда?

Фристад развел руками.

Гунарстранна продолжал:

— Убийца раздел жертву…

— Что он сделал со штыком?

Гунарстранна кивнул:

— Как я уже говорил, штык лежал на витрине магазина. Он старинный, английский, эпохи Наполеоновских войн. Штык остался на месте, но ни на нем, ни на английском ружье, к которому он крепился, отпечатков пальцев не обнаружено. Во время убийства в магазине было темно, как, впрочем, и в любую другую ночь. Кстати, на полу валялась ручка с несмываемыми чернилами — самая обычная, такие продаются во всех магазинах канцтоваров. Скорее всего, убийца принес ее с собой, потому что именно ею написаны знаки на теле убитого. Наличие надписи тоже указывает на преднамеренность действий — если человек берет с собой ручку, чтобы что-то написать на трупе, естественно предположить, что он планировал убийство… Кстати, на ручке также отпечатков не обнаружено.

— Ну а как же знаменитое «И» и число сто девяносто пять?

— «И» — не совсем обычное сокращение от «Иоанн». А числа — девятнадцать и пять.

— Ладно, ладно. Нам известно, что это номер такси.

— Давай все по порядку.

— Хорошо. Когда произошло убийство?

— Между половиной двенадцатого и тремя ночи.

— И в карманах одежды убитого не нашли ключей?

— Да. В его карманах нашли сигареты, зажигалку и мелочь, а ключей там не оказалось.

— Насколько я понимаю, о ключах пока никто не знает?

— О том, что ключи пропали, известно только тебе, Фрёлику и мне.

— Я прочел показания вдовы: она якобы проснулась среди ночи и заметила на полу снег.

— Да, если она говорит правду. Возможно, убийца, на подошвах которого не успел растаять снег, взял у убитого ключи, поднялся на второй этаж, в квартиру Фольке-Есперсена, вошел в спальню, а потом снова вышел.

— Есть другие версии?

— По-моему, снег на полу оставил Фольке-Есперсен после вечерней прогулки — до того, как его убили.

— Почему вы так считаете?

— Потому что у убийцы вряд ли остался бы снег на подошвах. Он ведь довольно много времени провел в магазине. Сначала затаскивал труп на витрину, потом переодевался в военную форму. Вдобавок на подошвах убитого довольно глубокие протекторы, в которые мог набиться снег.

— Зачем же тогда, по-твоему, убийца украл ключи? Зачем, если не для того, чтобы воспользоваться ими?

— Пропажа ключей — загадка. Либо они не украдены и по-прежнему находятся в квартире, либо убийца украл их с какой-то иной целью.

— Значит, ты не считаешь, что убийца поднимался в квартиру?

— Если незваный гость прокрался в спальню Ингрид Есперсен, то только затем, чтобы проверить, что она спит, а затем уйти… А может, он хотел забрать какую-то вещь, о которой она не знала и которой не хватилась бы. Скорее всего, нечто принадлежавшее ее покойному мужу. Короче говоря, снег на полу, по-видимому, все-таки оставил сам Фольке-Есперсен, когда вошел в спальню, чтобы посмотреть на жену.

Фристад откашлялся, собираясь что-то спросить, но Гунарстранна его опередил:

— Мы пока ничего не знаем наверняка. Ингрид Есперсен вполне могла выдумать снег на полу.

— Зачем ей выдумывать?

— Вот именно! Мне как-то не верится, что она нас обманывает. Разве что хочет доказать, что ключи украл убийца.

Они переглянулись.

— Но ведь если вдова врет насчет снега… — возразил Фристад, не докончив фразу.

Гунарстранна кивнул.

Фристад глубоко вздохнул:

— Значит, и взлома никакого не было, потому что она же и прикончила мужа!

— Твой вывод может оказаться правильным, но вот аргументация не выдерживает никакой критики, — ответил инспектор. — Я все же склонен полагать, что снег на полу оставил муж.

Прокурор и инспектор снова посмотрели друг другу в глаза.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь, Гунарстранна? Что подсказывает тебе твое хваленое чутье? Вдова сама прикончила мужа?

— А мотив? — задумчиво спросил Гунарстранна.

— Деньги, сексуальная неудовлетворенность… приступ ярости, — ответил Фристад. — Молодая женщина выходит за мужчину гораздо старше себя. Муж отказывается от больших денег, отвергнув предложение братьев и Хиркенера. А главное, он кладет конец любовным утехам жены. Из-за этого они ссорятся… Чего-чего, а мотивов у вдовы хватает!

— А возможность? — задумчиво спросил Гунарстранна.

— Конечно, именно ей удобнее всего в любое время убрать старика.

— Самостоятельно или с чьей-то помощью?

— С любовником — она держит мужа, любовник наносит удар.

— У любовника алиби.

Фристад хрипло чертыхнулся.

— Какое еще алиби?

— Он живет с мужчиной — неким Сьюром Флатебю. Тот уверяет, что в интересующую нас ночь Стрёмстед не покидал постели.

— Для меня, как для прокурора, подобное алиби не выдерживает никакой критики. Показания постоянного сожителя — все равно что показания супруга и потому не могут рассматриваться судом.

— Согласен. Но лучше уличить сожителя во лжи под присягой, чем губить невинного человека на суде.

— Сожитель в курсе, что Стрёмстед трахается с вдовой?

Гунарстранна пожал плечами:

— Возможно, он о чем-то догадался, раз его спрашивали, чем в ту ночь занимался Стрёмстед.

— А ты расскажи ему, что Стрёмстед ему изменяет, и тогда сразу станет ясно, есть у Стрёмстеда алиби или нет. Правда, вдова могла все проделать и в одиночку.

— Могла. Но мы не должны забывать и других. У Юнни Стокмо тоже нет алиби.

— А мотив? — спросил Фристад. — Ведь деньги на месте; пропала только дурацкая форма. Да и о том, что форма была, нам известно лишь со слов Карстена Есперсена. Если старика убил Стокмо…

Гунарстранна кивнул:

— Со Стокмо загвоздка в том, что ему от смерти Есперсена никакой выгоды. Он не получает денег, и доброе имя его отца не восстановлено. Если Стокмо и убил Фольке-Есперсена, то, скорее всего, в приступе ярости. Хотя, возможно, у него имелся другой мотив, помимо фамильной чести. Загвоздка номер два: убийство в состоянии аффекта — не то же самое, что предумышленное убийство. Если все же Стокмо задумал убийство заранее, почему он в то же время не позаботился о том, чтобы восстановить доброе имя своего отца?

— Ясно, — мрачно ответил Фристад.

— Далее, есть еще два брата, — продолжал Гунарстранна. — У них масса мотивов.

— Мотивы-то у них есть, а возможность? Кажется, оба брата тяжело больны, страдают ожирением и вообще передвигаются с трудом.

— Так-то оно так, но возможность совершить преступление у них тоже имелась, — возразил Гунарстранна. — Оба старые и седовласые, как жертва. Они также являются владельцами магазина и имели полное право находиться там в любое время дня и ночи. Возможно, они пришли заранее и подождали, пока Рейдар к ним спустится. У них тоже нет прочного алиби — оба уверяют, что всю ночь провели у себя дома, в одиночестве.

— Ну а физическая возможность?

— Что?

— Способны ли они убить родного брата?

— Фристад, ты лезешь в психологию. Мы же стараемся ограничиваться фактами, наличием мотива и возможности совершить преступление.

— Ладно. Продолжай!

— По словам покупателей — Хиркенера и Варос, — Арвид Есперсен незадолго до того, как Рейдар был убит, сказал им, что… — Гунарстранна изобразил пальцами кавычки, — на горизонте возникла тучка, которую надо убрать.

Фристад улыбнулся:

— Прямо заговор какой-то!

— Точно.

— Понятно. Что ж, вполне возможно, его убили братья, — заключил Фристад.

— Вдова, проснувшись среди ночи, позвонила Карстену Есперсену. Но Сюзанна Есперсен сказала ей, что Карстена нет дома.

— А может, его и правда не было дома? Что, если сын в то время был на первом этаже, в магазине, и убивал отца? Его жена клянется, что он был в постели и спал, когда звонила вдова, — нахмурился Фристад. — А буква и цифры имеют смысл только в том случае, если убийца — сын. — Фристад покачал головой. — Если ты прав и зашифрованное послание действительно отсылает к Евангелию от Иоанна, тогда… да, действительно, можно предположить нечто в этом роде. Но как в таком случае быть с такси, которое ждало снаружи?

Гунарстранна вздохнул:

— Я о нем помню. Но мы не знаем, одну машину видели свидетели или несколько. Редактор из дома напротив видела такси «мерседес», но примерно за четыре часа до убийства.

— А как же номер? Сто девяносто пять…

— На номер она внимания не обратила.

— Гунарстранна, что ты сейчас пытаешься доказать?

Инспектор откашлялся и объявил:

— Нам известно, что Ришар Экхольт водил такси под номером сто девяносто пять. Но свидетельница, которая видела таинственное такси на улице Томаса Хефтье, не сумеет его опознать. Там не обязательно стояло такси Экхольта. И мы не знаем, стоял ли Экхольт на улице Томаса Хефтье…

— Зато знаем, что вечером Экхольт ехал за Фольке-Есперсеном!

— Да, знаем.

Гунарстранна улыбнулся прокурору. Он знал, как тот любит ловить своих противников на мелких несостыковках.

— То, что Экхольт следовал за жертвой убийства в своем такси, возможно — повторяю, возможно! — означает, что часом позже у магазина Есперсена стояло именно такси Экхольта. То, что Экхольт положил глаз на Гро Хеге Вюллер и приревновал ее к Фольке-Есперсену, возможно — опять-таки возможно! — предполагает мотив. То, что Экхольт следил за Фольке-Есперсеном, возможно, указывает на его причастность к убийству. Поскольку цифры совпадают, возможно, надпись на груди покойного как-то связана с номером такси Экхольта. Но больше всего на причастность Экхольта указывает то, что он вчера ночью звонил Франку Фрёлику и произнес слова «сто девяносто пять» как своего рода пароль. Видимо, он хотел, чтобы Фрёлик уделил ему особое внимание. К сожалению, Экхольт мертв. Если он даже и имел отношение к убийству, нам придется для подтверждения наших предположений обращаться к другим свидетелям. У нас много косвенных улик, но…

В приступе великодушия Гунарстранна развел руками, чем не преминул воспользоваться Фристад. Последнее слово осталось за ним.

— Но ни единого доказательства, — кисло произнес он.

— А тебе бы хотелось, чтобы таксист оказался замешан, да? — спросил инспектор, закуривая самокрутку, которая каким-то таинственным образом очутилась у него в зубах.

— Здесь курить нельзя, — заметил Фристад.

Гунарстранна затянулся, приоткрыл коробок спичек и повертел в руках.

— Да, и я по-прежнему думаю, что таксист как-то замешан в деле. Если ты сейчас же не выбросишь сигарету, я подам на тебя официальную жалобу!

Гунарстранна снова затянулся и стряхнул пепел в приоткрытый коробок.

— Допустим, связь есть, — сказал он. — У Экхольта вполне мог быть мотив. Дело в том, что он по ошибке считал Гро Хеге Вюллер своей подружкой. После того как Экхольт отвез ее к старику, он решил, что она ему изменяет. Он чувствует себя отвергнутым и брошенным и потому следит за старикашкой, желая с ним разобраться. Ведь более-менее так мы думаем? — Гунарстранна снова затянулся. — Если наши предположения верны, если Экхольт караулил старика и ждал, пока тот останется один в магазине, с какой стати он вытащил труп на витрину и написал у него на груди номер своего такси?

— Я-то откуда знаю? — воскликнул Фристад, отчаянно жестикулируя. — Все выяснить — твое дело! А сейчас мне плохо, потому что ты нарочно портишь воздух в моем кабинете своей вонючей самокруткой. У моей секретарши аллергия! Как мне быть, если она заболеет и возьмет больничный на две недели?

— Успокойся, — ответил инспектор, засовывая окурок в коробок и закрывая его. — Обсуждая, мог ли Экхольт убить Есперсена, мы не должны забывать о наших козырях. Во-первых, убийство было предумышленным, а во-вторых, Фольке-Есперсен должен был сам впустить убийцу, так что, скорее всего, он его знал. Сомневаюсь, что Фольке-Есперсен знал таксиста.

— Но если Экхольт постучал в витрину, Фольке-Есперсен вполне мог его впустить, — возразил Фристад. — Таксист в форме не вызывает подозрения… Может быть, он притворился, будто хочет спросить дорогу…

— Тебе лучше знать, какой линии придерживаться в суде, — ответил Гунарстранна, поднимая руки вверх. — А ведь мы еще не говорили о возможных мотивах его сына. Меня очень заботит надпись на груди покойника…

Их прервали; дверь распахнулась, и в кабинет вошел Франк Фрёлик.

По пути к Фристаду Фрёлику пришлось несладко: у здания столпились представители таблоидов. Ворвавшись в кабинет прокурора, Фрёлик испытал такое же облегчение, как в сильный ливень, когда укрываешься под старой елью.

Фристад и Гунарстранна сидели в синих крутящихся креслах; оба молчали и предавались собственным мыслям.

— Воняет табаком, — заметил Фрёлик, принюхавшись.

— Вот видишь. — Фристад досадливо мотнул головой в сторону Гунарстранны. — Вот видишь, что ты натворил!

— Черт побери, — тяжело дыша, продолжал Фрёлик. — Журналисты просто с цепи сорвались после убийства таксиста!

Гунарстранна повернулся к Фрёлику.

— По радио говорили, что все таксисты в городе словно с ума посходили, — буркнул он. — Обычное дело. Вопят, что мы живем в безумное время, что работать таксистом небезопасно. С утра сотня таксистов окружила парламент и не переставая жала на клаксоны. Сегодня все служащие как один опоздали на работу — даже сотрудники прокуратуры и министерства юстиции. На выезде из аэропорта Гардермуэн образовалась огромная пробка… — Помолчав, он добавил: — Возможно, убийство таксиста связано с нашим делом, но такой вывод не обязателен.

— А как же мобильник под педалями? — напомнил Фристад. — И звонок Фрёлику, и пароль «сто девяносто пять»…

Гунарстранна развел руками:

— Ты уж сам решай, что означают цифры: номерной знак или строки из Библии…

Фристад перестал крутиться в кресле и в досаде топнул обеими ногами по полу:

— Но ведь он позвонил и назвал номер! Номер своего такси…

— Да-да, хорошо, — раздраженно перебил его Гунарстранна. — Но не забывай, что Фрёлик несколько дней разыскивал водителя такси номер сто девяносто пять! Экхольт мог назвать номер просто для того, чтобы представиться… — Инспектор повернулся к Фрёлику: — Он что-нибудь говорил о надписи на теле мертвеца?

— Нет, — сказал Фрёлик. — Только назвал номер. Сто девяносто пять.

— И больше ничего?

— Нет, кроме…

— Кроме чего?

— Да ведь я уже говорил. Он намекал на то, что ему кое-что известно. Мне показалось, что, когда он мне звонил, он был не один.

Фристад и Гунарстранна в упор посмотрели на Фрёлика; тот виновато развел руками:

— Возможно, Экхольт сидел в пивной или в кафе. Во всяком случае, там было довольно шумно. А время от времени он как будто прикрывал трубку рукой.

— Может быть, Экхольт с кем-то разговаривал, когда звонил, — объяснил Гунарстранна прокурору. Тот выразительно нахмурился.

Фрёлик пожал плечами:

— Точно я не знаю. Просто мне так показалось.

— С кем он мог быть? — задумчиво спросил Фристад. — С Гро Хеге Вюллер?

Фрёлик покачал головой:

— Если с ним кто-то и был, то мужчина.

— Это имеет какое-то значение? — спросил Фристад.

— Да, имеет, поскольку через час его нашли мертвым, — ответил Гунарстранна.

— Но как тогда объяснить, что Экхольта убили именно после разговора с Фрёликом? — рявкнул Фристад.

— Понятия не имею, — раздраженно ответил Гунарстранна.

— Но его убийство наверняка связано с убийством антиквара!

— Наверняка?

— Он ведь сам сказал, что ему кое-что известно!

— Всем кое-что известно. И тебе, и мне!

— Неужели он хотел поговорить не об убийстве, а о чем-то другом? Вряд ли!

— Допустим… — сказал Гунарстранна.

— Экхольт наверняка что-то видел, — чуть смягчившись, продолжал Фристад.

— Не обязательно.

— Не обязательно? Он водит такси с номером сто девяносто пять. Те же цифры написаны на трупе. Через несколько дней Экхольт звонит сотруднику полиции и со смехом называет пароль!

— Тогда объясни, что там, по-твоему, произошло, — невозмутимо предложил Гунарстранна.

— Что там могло произойти? Экхольт ворвался в магазин, схватил штык и заколол Есперсена, потому что считал, что старый козел трахается с его подружкой!

Гунарстранна и Фрёлик с любопытством наблюдали за Фристадом. Прокурор вскочил из-за стола, подбежал к окну, отвернулся и принялся быстро-быстро сжимать и разжимать кулаки.

— Ну а дальше? — досадливо спросил Гунарстранна.

— А дальше он раздел старика, нарисовал у него на груди номер и посадил убитого в кресло на витрине!

— Зачем?

— Зачем?! Откуда же я знаю?

— Ну а потом?

— А что — потом?

— Ключи.

— Ах да! — Фристад начал успокаиваться. — Забрал ключи, поднялся на второй этаж и…

Фрёлик ухмыльнулся. Приунывший Фристад вернулся на место.

— Никуда не годится, — объявил Фрёлик. — По-моему, логичнее предположить, что убийца нарочно выставил труп на всеобщее обозрение. И если так и есть, ребус наверняка означает Библию.

— Но почему убили Экхольта? — задумчиво спросил Фристад.

— А может, его убил и ограбил пассажир, — тихо предположил Гунарстранна.

— Ты хоть сам-то себе веришь?

— Я — может, и нет, зато все таксисты в городе верят.

— Но ведь мы считаем, что два убийства связаны между собой?

— Если и есть связь между убийствами Фольке-Есперсена и Экхольта, — сказал инспектор Гунарстранна, вставая и убирая бумаги, — то, скорее всего, потому, что Экхольту было что-то известно о первом убийстве. Пока у нас нет никаких доказательств. Кроме того, мы с Фрёликом не сможем заниматься еще и убийством Экхольта.

Фрёлик кашлянул и сказал:

— Ставлю на то, что Ришара Экхольта прикончили, потому что он видел первое убийство!

— Если твою ставку и примут, то шансы очень невысоки, — улыбнулся Гунарстранна.

Фристад вскинул голову:

— Значит, ты все-таки считаешь, что связь между двумя убийствами есть!

— Совсем не обязательно. Но второе убийство следует расследовать отдельно. Этого требуют все таксисты города.

Подавленный Фристад следил за Гунарстранной, который складывал документы в папку.

— Что будешь делать дальше?

— Я как раз собирался сказать об этом, — жизнерадостно ответил Гунарстранна. — Сейчас я занимаюсь историческими изысканиями. Меня интересует прошлое Фольке-Есперсена.

— И глубоко ты закопался?

— Дошел до сорок четвертого года, — ответил Гунарстранна, убирая очки во внутренний карман.

Глава 40
ОТ МЫСЛЕЙ К ДЕЛУ

Франк Фрёлик посмотрел на часы. Четверть четвертого. Он покосился на парадную дверь склада Рейдара Фольке-Есперсена на улице Бертрана Нарвесена. Заглушил мотор, поставил машину на ручник и вышел. Дверь была не заперта; в нижнем этаже горел свет.

— Эй! — крикнул Фрёлик, когда за ним захлопнулась дверь. — Эй, есть кто живой?

Он зашагал по узкому проходу.

— Я — ответил ему знакомый голос. За штабелем стульев стояла Анна с большим блокнотом в руках.

— Значит, справилась? — спросил он.

— С чем? — удивилась Анна.

— С визитом. В больницу Акер.

— А, вот ты о чем. — Она кивнула. — Да. А ты?

— Я… да, я тоже сделал то, что должен был.

Они молча смотрели друг на друга. Черная прядь упала ей на лоб. Она двумя пальцами заправила ее за ухо.

— Вот и хорошо, — сказал он, чувствуя себя идиотом, напрочь лишенным воображения.

— А ты? — спросила Анна. — Я имею в виду — что ты здесь делаешь?

— Надо кое-что поискать в документах, если они, конечно, здесь есть.

— Есть, целых два шкафа.

— Где?

Анна показала на лестницу:

— Вон там — в конторе на втором этаже. — Она сочувственно улыбнулась. — Бумаг целое море… Хватит на докторскую диссертацию.

Фрёлик вздохнул и посмотрел на часы.

— Неплохо начинается вечерок, — с вымученной улыбкой произнес он.

Анна улыбнулась в ответ:

— Вечер еще не начался!

На складе было холодно. Когда они говорили, изо рта у них вырывался пар. Фрёлик заметил, что ее пальцы, сжимавшие ручку, порозовели от холода.

— А ты как? — застенчиво спросил он.

Она показала ему блокнот:

— Вот, составляю опись.

— Я имел в виду твою спину. Как она?

— Получше, — ответила Анна. — Знаешь, что мне помогает? Рефлексотерапия. Вчера мне делали массаж стоп… Просто чудо! Я даже заснула в кресле.

— Здесь чертовски холодно, — заметил Фрёлик.

Анна кивнула и подышала на пальцы.

— Зато наверху тепло. Что ты ищешь?

Он пожал плечами:

— Понятия не имею!

Он направился к лестнице.

— Не знаешь, что ищешь?

Фрёлик попытался блеснуть остроумием:

— А я никогда не знаю, что ищу!

— Иногда знаешь, — возразила Анна, зажмуриваясь.

Они снова посмотрели друг другу в глаза. Фрёлик понял, что у него горит лицо.

— Да, — вздохнул он, пятясь к лестнице. — Пойду-ка я лучше осмотрюсь.

Поднявшись на верхнюю ступеньку, он обернулся. Анна закрыла дверцу шкафа и принялась писать в блокноте. Должно быть, она почувствовала на себе его взгляд, потому что вскинула голову. Они снова посмотрели друг на друга.

Фрёлик вошел в кабинет Есперсена. Внутри у него все бурлило. Он встал, привалившись спиной к двери, и выругал себя за тупоумие, неуклюжесть и неумение поддержать непринужденную беседу.

Он ведь собирался позвонить ей! И вот они случайно встретились, и он понятия не имеет, что ей сказать. Он нехотя подошел к шкафчику для документов и выдвинул верхний ящик. Ящик оказался битком набит папками, из которых торчали пожелтевшие документы. Он механически вытащил стопку папок, отнес их на письменный стол, сел и принялся листать. Сосредоточиться оказалось трудно. Он ни на миг не забывал об Анне. Анна совсем рядом, внизу, на складе… Фрёлик думал о том, что ему недостает навыков общения. Через полчаса он снял свитер и куртку. Груда бумаг на столе росла — он уже просмотрел половину одного ящика. Покосился на дверь и стал гадать: может быть, лучше спуститься и поговорить с ней? Нет, лучше не надо. Он только выставит себя полным идиотом.

Прошел час. Внизу хлопнула дверь. Фрёлик посмотрел на часы — половина пятого. Анна уехала домой. Подавив тяжелый вздох, он снова выругал себя за то, что не воспользовался удобным случаем.

Он встал и через кухоньку вышел на площадку. Просторный склад утопал в полумраке. Тусклый свет проникал только из окон, пробитых высоко под потолком… Сверху можно было различить лишь неясные очертания шкафов, стульев и непонятного хлама. Впервые за много лет Фрёлик пожалел о том, что не курит.

В десять минут девятого он изучил содержимое шести ящиков из восьми. Пока что поиски оказались тщетными. Фрёлик устал. Решив, что глоток свежего воздуха ему не повредит, он приоткрыл окно.

Внизу грохнула дверь. Он встал, спотыкаясь, вышел на площадку… и увидел Анну. Она поднималась по лестнице с упаковкой из шести банок пива под мышкой. Увидев его, она показала ему пиво:

— Надеюсь, сегодня вечером у тебя нет других срочных дел?

* * *

Оставшиеся папки они разделили пополам. Просматривая документы, они вспоминали музыку семидесятых. Даже затеяли игру: один называл группу, а другой должен был сказать, какие песни они исполняли и когда. Задавать наводящие вопросы не разрешалось. Анна, стоя на коленях на полу, листала папки и пила пиво.

— «Эдгар Броутон бэнд», — сказала она в тот миг, когда он нашел документ, который искал.

— Как ты их назвала? — рассеянно спросил Фрёлик, не веря своим глазам.

Анна торжествующе улыбнулась, уверенная, что он не знает:

— «Эдгар Броутон бэнд»!

Фрёлик дочитал найденный документ и быстро ответил:

— Я наткнулся на них в «Шато-Неф» году в семьдесят втором или семьдесят третьем. Тогда я учился в восьмом классе.

— Докажи! — потребовала она.

— «Инсайд аут», — сказал он. — Пластинка семьдесят второго года. — Он помахал листком бумаги: — Все!

Анна стояла к нему спиной и смотрела в окно на луну. И тогда он предложил ей поехать к нему и послушать пластинки. Она ничего не ответила, но вышли они вместе и, пройдя мимо стоянки, отправились к станции метро. По пути говорили обо всем подряд. Иногда о чем-то серьезном. Анна первая заметила, что они идут не на ту платформу.

— Не на ту? — удивился Фрёлик.

— Если ехать в центр, нам нужно на другую сторону.

— А если ко мне, то вон наш поезд, — возразил он, показывая на поезд линии Ламбертсетер, выползающий из туннеля.

Выйдя, оба почему-то посерьезнели. Они шли, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. И только когда оказались в лифте одни, он прикоснулся к ее губам. Она обеими руками обхватила его шею. Они стояли, забыв обо всем, и опомнились, только когда лифт начал спускаться.

Они занимались любовью под Heartattack and Vine Тома Уэйтса. Потом он заснул, но проснулся, когда она укрыла их одеялом. Они лежали голые и смотрели на небо в большое окно спальни. Видимость была прекрасная. Фрёлик заметил, что поверхность луны как будто закрыта красной промокашкой.

— Кажется, я сошел с ума, — сказал он.

— Лунное затмение, — еле слышно ответила она.

— Да? — Он притянул ее к себе и уткнулся подбородком в ее круглое плечо.

— У тебя мягкая борода, — сказала она. — Никогда бы не поверила, что борода может быть такой мягкой.

Он прошептал:

— А я еще никогда не видел лунного затмения.

— Может быть, такого четкого больше никогда и не увидишь, — ответила Анна. — Сегодня очень необычная ночь… Полное лунное затмение!

Он сжал ее руку.

— На самом деле сегодня я должна была поехать на озеро Трюванн, чтобы наблюдать затмение в телескоп, — призналась Анна. — Мы договорились встретиться там с университетскими друзьями.

— На встречах с университетскими друзьями ты наблюдаешь затмения?

— В числе прочего я изучала и астрономию.

— Если хочешь, поедем туда на такси.

— Мне отлично все видно и отсюда.

Они лежали, тесно прижавшись друг к другу в позе ложки. Анна поджала ноги и вздохнула — совсем как довольная кошка, подумал Фрёлик, вдыхая аромат ее волос и глядя на небо. За светло-розовой промокашкой по-прежнему виднелся крошечный полумесяц. Ему показалось, что он, как и она, должен говорить шепотом. Он спросил:

— На Луну падает тень Земли, да? Почему она красная, а не черная?

— Солнечный свет проходит через земную атмосферу, которая отфильтровывает почти всю синюю часть спектра. Остается красный.

— Как интересно!

— Сейчас на озере Трюванн собралось несколько тысяч человек. О затмении наверняка рассказывают по телевизору. Люди по всей Норвегии тепло одеваются, выходят на улицу и смотрят в небо. Когда происходят такие события, чувствуешь себя совсем маленькой…

— Ничего удивительного, — ответил он. — Тень Земли, надо же! Солнце светит на Землю, а тень закрывает Луну. Такое не каждый день увидишь.

— Рука Божья, — прошептала она, прижимаясь щекой к его руке.

Глава 41
ДАМЫ РАЗГОВАРИВАЮТ

Инспектор Гунарстранна снова поехал в Хаслум, в район ухоженных домиков, в одном из которых жил Эммануэль Фольке-Есперсен. На сей раз он не предупредил заранее о своем приезде. Поэтому, когда он позвонил в дверь, ему открыли не сразу. В ожидании инспектор смотрел в сизовато-синее небо, предвещавшее еще один морозный день. Он глубоко вздохнул. Наконец в прихожей послышались тяжелые шаги пожилого человека.

— Снова вы! — удивился Эммануэль Фольке-Есперсен, распахнув дверь. — Неужели еще не надоело?

Он повернулся и с трудом зашагал назад. Тяжело дыша, остановился на пороге гостиной и стал ждать, пока незваный гость снимет калоши. Эммануэль с трудом опустился в мягкое кресло и огляделся.

— Кофе нет, — буркнул он. — И печенья нет… — Он взял с журнального стола пульт. — Придется ограничиться Шубертом.

— Как они познакомились? — спросил Гунарстранна, когда по комнате поплыли первые сладкие звуки скрипок. — Вы знаете?

— Кто? — спросил Эммануэль.

— Амалье и ее муж, Клаус Фромм.

Есперсен вскинул руки вверх:

— Боже мой, и как вам не надоест! — Он глубоко вздохнул. — Да, верно, его звали Клаус Фромм. А Амалье…

— Мне неприятно, что вы утаили такие важные сведения, — сурово перебил его Гунарстранна.

Эммануэль покачал головой:

— Утаил? Ну нет. О Фромме мне почти ничего не известно. И его имя совершенно выпало у меня из головы. Об Амалье я знаю немногим больше. Рейдар был влюблен в нее со школы… — Он взял пульт и убавил громкость. — Рейдар и Амалье были неразлучны с ранней юности. Они были ровесниками. И жили недалеко друг от друга — в районе Сент-Хансхёуген. Мы с Арвидом и Рейдаром жили на Гейтмюрсвейен, в доме над магазином, недалеко от больницы. Семья Амалье жила на квартал ближе к университетской клинике. И они стали любовниками. — Эммануэль всплеснул руками. — В наши дни такое тоже случалось. Только, по-моему, тогда слово «любовники» не употребляли. Да, времена меняются… Могу лишь сказать, что с Амалье Рейдар проводил гораздо больше времени, чем с друзьями. Амалье стала первой любовью Рейдара. Они были неразлучны. Их тянуло друг к другу как намагниченных, и они ничего не могли с собой поделать. — Эммануэль скрестил руки на животе, откинул голову на спинку кресла и продолжил: — Когда вы в прошлый раз уходили, я все гадал, стоит ли сказать вам то, что я говорю сейчас. Я решил подождать и посмотреть, на что вы способны. Мне было интересно, удастся ли вам выяснить, как звали ее мужа. Короче говоря, если то, что я собираюсь вам рассказать, важно для следствия, вначале докажите… Хотя, наверное, доказать что-то невозможно. Тем не менее я убедился, что вы не лишены способностей. Так вот, с историей замужества Амалье я вам почти ничем помочь не могу. Зато как она познакомилась с будущим мужем, я помню. У семьи Амалье были связи в Германии. Может быть, там учился ее отец, а может, там жили дальние родственники — понятия не имею. Наша семья всегда ездила летом в Хьёме. Амалье с родными ездила в Германию. Со своим будущим мужем она тоже познакомилась летом — либо в тридцать восьмом, либо в тридцать девятом. Он был гораздо старше, чем она. Наверное, Фромм мог предложить ей больше, чем Рейдар. В общем, после того лета у Амалье и Рейдара все разладилось. Она все ему рассказала. Вы только представьте себе: их по-прежнему влекло друг к другу, но она стала невестой иностранца.

— Клауса Фромма?

— Конечно. Любовь Амалье к Фромму здорово портила жизнь моему брату.

Гунарстранна поморщился от досады:

— И вы молчали?!

Эммануэль снисходительно усмехнулся и продолжал:

— Когда она вернулась после летних каникул… наверное, все-таки шел тридцать восьмой год… так вот, самое ужасное, что Амалье и Рейдар все равно продолжали встречаться. Она никак не могла освободиться, хотя и понимала, что прежнего уже не вернешь. Она ведь даже носила кольцо, подаренное женихом-немцем… Представляете? В общем, я даже не знаю, что сказать. Их тянуло друг к другу, но их влечение их погубило. Вместо двоих их теперь стало трое.

— Эта дамочка предала вашего брата и нашла себе в Германии другого жениха, за которого потом и вышла замуж. А ваш брат рисковал жизнью, сражаясь с немцами!

— В жизни еще и не такое бывает, — дипломатично ответил Эммануэль.

— Непостижимо!

— Моцарт умер нищим. Инспектор, в жизни много непостижимого.

— Тем не менее кое-что вполне поддается объяснению.

— Что, например?

— Вчера я попросил своего сотрудника посмотреть бумаги на улице Бертрана Нарвесена. Он нашел там странный документ. Это счет, выписанный в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Счет выписан одной газете в Буэнос-Айресе и адресован господину по имени Клаус Фромм.

Эммануэль нахмурился:

— Ну и что тут непонятного?

Инспектор глубоко вздохнул:

— У меня в голове не укладывается, как ваш брат мог после войны вести дела с мужем Амалье!

Эммануэль тяжело дышал.

— Повторяю, здесь нет ничего странного. Рейдар был во всех отношениях практичным человеком. Что называется, практичным до мозга костей. Он не был бескомпромиссным Гамлетом! Он был Рейдаром Фольке-Есперсеном. Война закончилась. Некого убивать, некого больше бояться. Какой смысл оставаться врагами, тем более с Клаусом Фроммом? Зачем враждовать, если война закончилась?

— Все равно не понимаю, — упрямо перебил его Гунарстранна.

Эммануэль неприязненно поджал губы;

— Что вы не понимаете?

— Клаус Фромм — не кто-нибудь. Он служил в немецких оккупационных войсках в Норвегии. Подписывал смертные приговоры невинным людям — в том числе в отместку за действия вашего брата. Фромм стал воплощением того, что норвежцы ненавидели в оккупантах. Амалье Брюн выбрала его в мужья. Неужели ее выбор не оскорбил чувств вашего брата?

— Почему ее выбор должен был оскорбить Рейдара?

— Как «почему»? Она бросила вашего брата, можно сказать, предала его, изменила ему с человеком, который олицетворял все, против чего он сражался, все, что он пытался уничтожить, рискуя жизнью. Она не могла поступить хуже по отношению к нему!

— Да как у вас только язык повернулся осуждать ее? — Глаза Эммануэля засверкали. — Какое вы имеете право судить людей, которых вы не знаете?

Гунарстранна закинул ногу на ногу и приказал себе успокоиться.

— Но разве я ошибаюсь? — чуть мягче спросил он. — Разве все было не так, как я сказал? Разве она не вышла замуж за Клауса Фромма? Разве он не был судьей в годы войны, разве не служил в самом ненавистном заведении, окруженном дурной славой? Нацистский суд уступал, пожалуй, только тюрьме на Мёллергата, девятнадцать!

— Да, — кивнул Эммануэль. — Все так и было. Но неужели ее поступки дают вам право судить ее?

— Мне — наверное, нет, но ваш брат, видимо, считал, что имеет такое право.

Эммануэль несколько секунд смотрел на инспектора без всякого выражения.

— Вы забываете, что Амалье и Клаус Фромм любили друг друга. Как они, по-вашему, должны были поступить?

Инспектор не ответил.

— Из патриотизма ей следовало выйти за моего брата, хотя она любила другого? Вы хоть понимаете, что вы сейчас говорите?! А может, вы считаете, что Амалье Брюн следовало жить одной? Или уйти в монастырь только потому, что она полюбила немца, человека, который родился не в том месте?

— Клаус Фромм был убийцей.

— Нет, убийцей он не был. — Эммануэль яростно покачал головой. — Убийцей был мой брат. Клаус Фромм был немецким солдатом, который занимался сидячей канцелярской работой.

— Он был судьей, а не простым клерком, и он мог бы выбрать другую работу!

— Мог? Его отправили служить в Норвегию. Он согласился, потому что хотел быть рядом с любимой, более того, с невестой! — Эммануэль наклонился вперед. — Понимаю ваше недоумение… Но в жизни не всегда все устроено просто. Иногда происходят самые странные вещи. Если бы не война, в замужестве Амалье никто не усмотрел бы ничего из ряда вон выходящего. Любовный треугольник, такой как у Амалье, Фромма и Рейдара, — тоже вполне обычное явление. Только для них все закончилось плохо. Амалье, Фромма и Рейдара погубила война. Никто из них не виноват. В любви нет бесчестья. Влюбленные невинны, кого бы и по какой причине они ни полюбили!

Гунарстранна стиснул челюсти от раздражения.

— Вы говорите, что она познакомилась с Фроммом в тридцать восьмом. К тому времени Фромм уже четыре или пять лет был членом НСДАП! И я знаю, что он по крайней мере с тридцать четвертого года состоял в СС. Та розовая картинка, которую вы мне тут нарисовали, не выдерживает никакой критики. Да, верно, когда они познакомились, Амалье Брюн было лет семнадцать или восемнадцать, но она бросилась в объятия мужчины, который, по всей вероятности, уже был убийцей, убежденным нацистом!

— В чем вы обвиняете юную наивную девушку?! — Эммануэль в отчаянии вскинул руки вверх. — Даже Чемберлен в свое время питал симпатию к немецким фашистам. А ведь он был премьер-министром Англии! Как можно требовать политической сознательности от влюбленной девушки-подростка? У нас в Норвегии была свобода печати. Кроме того, в тридцатых годах общество еще не понимало подлинной сущности нацистов. Никто не догадывался об их агрессивности, экспансионизме, о требовании «жизненного пространства на Востоке»!

Амалье была совсем девочкой, когда полюбила Фромма, взрослого мужчину. Что можно требовать от девочки? Кстати, вы ведь знаете, когда Рейдар стал участником Сопротивления, он начал издавать подпольную газету? И знаете, кто ему помогал? — Эммануэль помолчал, а потом торжествующе сказал: — Нет, не знаете! Вы не знаете, кто набирал на печатной машинке обращения короля, фронтовые сводки, которые передавались по радио из Лондона, кто тайком приходил к Рейдару по вечерам, рискуя жизнью и здоровьем… То-то и оно, что не знаете! Так вот, ему помогала Амалье Брюн. Она работала на немцев, но оставалась патриоткой, рисковала жизнью ради родины. И не ее вина, черт побери, что она разлюбила моего брата и полюбила другого!

Эммануэль стукнул кулаком по столу. Тирада лишила его последних сил — он сидел, задыхаясь и хватая ртом воздух. Инспектор Гунарстранна задумчиво смотрел на толстяка, который с трудом вытирал пот со лба.

— Ладно, поверю вам на слово, — сказал он. — Не сомневаюсь, вы правы: чувства, которые питали друг к другу Амалье Брюн и немец, — не мое дело, да и никто не вправе их судить. Но мне доподлинно известно, что ваш брат не забыл Амалье Брюн.

— Кто же мог забыть Амалье Брюн! Я тоже не забыл ее, хотя у меня никогда не было с ней романа. Понимаете, — торжественно продолжал Эммануэль, — Амалье была женщиной незаурядной; она была не только красивой, но и умной. Нет ничего удивительного в том, что он тосковал по ней… Кстати, а как же вы? Я слышал, что вы потеряли жену и вдовеете. Разве вы не тоскуете по ней?

— Обо мне не будем! — резко оборвал его Гунарстранна.

Эммануэль покачал головой и мрачно сказал:

— Что ж… Раз вы не готовы говорить о себе, позвольте поведать вам мою личную драму. Четвертого октября тысяча девятьсот пятьдесят первого года я увидел на платформе старого вокзала Эстбане красивую брюнетку… Мы с ней поравнялись и какое-то время смотрели друг на друга. С тех пор прошло полвека, но не было и недели, когда я бы не вспоминал красавицу с платформы… Больше мы с ней никогда не виделись. Думая о ней, я понимаю, что в тот день принял неверное решение и позволил судьбе сбить меня с пути. Извините, инспектор Гунарстранна. То, что мой брат по-прежнему тосковал по Амалье Брюн, не имеет никакого значения. Его тоска не имеет никакого отношения к делу.

— В прошлый раз вы упомянули о властности Рейдара…

— Он стремился владеть вещами, а не людьми.

— Думаете, он всегда способен был провести границу?

— Да.

— По-моему, вы что-то недоговариваете.

— Дорогой инспектор, вы когда-нибудь слыхали выражение: не будите спящую собаку?

— Я знаю, вы скрываете нечто жизненно важное!

Эммануэль снова вытер пот со лба.

— Я ничего не скрываю.

— Нет, скрываете, — возразил инспектор. — Должно быть, их любовный треугольник был довольно необычным. Фромм приехал в Норвегию в сороковом году. Рейдара выдали в сорок третьем, и он вынужден был бежать. Амалье и Фромм поженились осенью сорок четвертого. Их любовный треугольник просуществовал целых три года — с сорокового по сорок третий, о чем вы с такой неохотой мне поведали! Но давайте разберемся, что там происходило на самом деле? Да, вы вскользь упомянули о ревности, лжи, гневе, зависти, о подпольной работе, о недомолвках, тайнах… Словом, в душе вашего брата кипел настоящий котел страстей. Если верить вам, выходит, что, едва закончилась война, котел мгновенно перестал кипеть и пузыриться… А ведь этого просто не может быть! И знаете, почему ваш рассказ кажется мне столь бессмысленным? — Инспектор постучал себя по виску и поспешил сам себе ответить: — Потому что мне кажется, что в вашем рассказе недостает чего-то очень важного. Возможно, недостающий фрагмент как раз и позволит понять, что же случилось на самом деле. Но ведь вы при всем присутствовали. Вы видели их. Вы говорили с ними. Вы явно что-то утаиваете. Вы знаете что-то, чего не знаю я.

— Черт побери, почему вы так уверены?

— Я просто чувствую.

— Ничего я не утаиваю.

— Нет, утаиваете. Другого объяснения не существует.

— Война всегда чудовищна и малопонятна… А уж тем, кто живет в мирное время, понять логику войны просто невозможно.

— Ну хорошо. — Инспектор подался вперед. — Я еще могу понять, почему Амалье в конце тридцатых полюбила Фромма. Все очевидно — она встретила мужчину старше себя, обаятельного, искушенного, умного, сильного. Могу понять, почему она влюбилась в него и отвергла своего сверстника Рейдара. Сверстник явно проигрывал немцу. Понимаю я и вашего брата и сочувствую его отвергнутой любви. Им выпало нести тяжелый крест. Амалье очутилась между двух огней. Такое случается очень часто: двое мужчин дерутся из-за женщины. Скорее всего, Амалье Брюн была несчастна. Она очутилась в центре неразрешимого противоречия, разрывалась между любовью к мужу и любовью к родине. Но возникает непреодолимая преграда, загадка. Почему ваш брат поддерживал отношения с Клаусом Фроммом после войны?

— Клаус Фромм был редактором и владельцем газеты. Он покупал остатки бумаги, которые отдавали Рейдару в типографиях…

— Эту историю я уже слышал, — сухо перебил его Гунарстранна.

Эммануэль ошеломленно посмотрел на него.

— Знаю я и о том, как он продавал ценности, которые тип по фамилии Стокмо выманивал у евреев в обмен на обещание переправить их в нейтральную Швецию. Поговаривают, что именно продажа тех ценностей помогла основать магазин, за счет которого вы с братьями очень неплохо жили… — Гунарстранна поднял руку, не давая своему собеседнику возразить, и ледяным тоном приказал: — Ничего не говорите! Так или иначе, то дело списано в архив. Понимаю, больная совесть призывает вас к осторожности. Вы, наверное, не ожидали, что дотошный сыщик вроде меня начнет копаться в вашем прошлом. Я все могу понять, но не принять. Сейчас я не взываю к вашей совести. Я требую отнестись ко мне с уважением. Видите ли, чутье подсказывает мне: то, что ваш брат тесно общался с Фроммом после войны, — не просто совпадение. Вы что-то от меня утаиваете.

Эммануэль поднял руку и положил ее на грудь:

— Клянусь, инспектор! Я рассказал вам все, что знал. Больше мне ничего не известно!

Инспектор внимательно посмотрел на своего собеседника; потеющий одышливый толстяк ответил ему страдальческим взглядом.

— Если… — тихо заговорил Гунарстранна, — повторяю, если вы рассказали мне все, что вам известно, значит, какая-то мелочь выпала из вашей памяти. Вы забыли о чем-то очень важном.

— Нет, я ничего не забыл… Ваш телефон звонит.

Гунарстранна вздрогнул и сунул руку в карман куртки, где лежал его мобильник.

— Я только что побеседовал с сожителем Эйольфа Стрёмстеда, Сьюром Флатебю, — сказал Фрёлик. — Кстати, знаешь, чем он зарабатывает себе на жизнь? Он ветеринар.

— Ну и что?

— Видел бы ты его пациентов. Пока я ждал в приемной, увидел двух длиннохвостых попугаев, морскую свинку и лесного кота с откушенным хвостом.

Гунарстранна встал и, жестом попросив у хозяина прощения, вышел в прихожую, чтобы поговорить без помех.

— Ну и как?

— Он не сказал ничего нового.

— Ты сообщил, что его партнер уже три года раз в неделю трахает вдову Есперсена?

— Да, сообщил, но он стоит на своем. Говорит, что в ту ночь, в пятницу тринадцатого, они с Эйольфом всю ночь развлекались в постели. Заснули они от усталости в половине шестого утра.

— Ну и как, по-твоему? Он врет?

— Понятия не имею. Даже не знаю, что и думать. Я обещал, что его не вызовут в суд свидетелем, но он и тогда ничего не сказал.

— Он расстроился, когда ты рассказал ему о вдовушке?

— Ничего подобного. Вот почему я совсем сбился с толку. Он сказал, что у них с Эйольфом открытые отношения и так далее… Они живут вместе всего год. И он с самого начала знал об Ингрид Есперсен. Он сказал, что они оба пытаются найти себя. Потом начал распространяться о трудностях мужчин, которые никак не могут определиться со своей ориентацией… Говорит, то же самое с Эйольфом. По-моему, он рассуждает чересчур гладко.

— Ладно, — сказал Гунарстранна, собираясь закончить разговор.

— И еще кое-что, — неожиданно объявил Фрёлик.

— Выкладывай!

— Кто-то взломал печать на двери магазина.

— Какого магазина?

— Антикварного, на улице Томаса Хефтье. Печать сломана.

— Взлом?

— Нет, у него был ключ. Но наша лента и печать пропали.

— Встречаемся там через… — Гунарстранна посмотрел на часы, — через полчаса! — Он нажал отбой.

Пока его не было, его место на диване успел занять кот.

— Что случилось с Амалье после войны? — спросил инспектор с порога.

— Понятия не имею.

— После войны Клаус Фромм сидел в тюрьме. А что стало с его женой?

— Понятия не имею.

— Не может быть — ведь все остальное вам известно!

Эммануэль Фольке-Есперсен с мрачным видом покачал головой:

— Когда наступил мир, мы все пребывали в эйфории. И вместе с тем все как-то смешалось… После войны я особенно не думал об Амалье. Если честно, я не вспоминал о ней до тех пор, пока вы не показали мне ее фото.

— Мне снова кажется, что вы чего-то недоговариваете.

— Я в самом деле понятия не имею, что с ней сталось. Спросите меня в суде — и получите тот же ответ.

— Когда вы в последний раз видели ее?

— Уже не помню. Во всяком случае, после восьмого мая сорок пятого года я не видел ни ее, ни Фромма.

Глава 42
НЕХВАТКА ЛЮДЕЙ

В центр Гунарстранна поехал по Драмменсвейен. Вскоре он понял, что поступил опрометчиво. Он застрял в пробке. Пришлось свернуть на Скёйен, но и там затор оказался не меньше. На Бюгдёй пришлось долго тащиться за автобусом, всякий раз при торможении выпускавшим из выхлопной трубы облака черного дыма. Вечерело. По тротуару, еле волоча ноги, брел замерзший бездомный. Другие бездомные прятались в дверных проемах.

На место встречи, на улицу Томаса Хефтье, Гунарстранна опоздал на двадцать минут. Он остановился у антикварного магазина, вышел и махнул рукой Фрёлику. Тот подбежал к машине. Гунарстранна поискал глазами других полицейских и буркнул:

— Ах ты, черт…

— В чем дело? — испуганно спросил Фрёлик.

Гунарстранна окинул взглядом темную улицу.

— Кого ты ищешь?

— И он еще спрашивает, в чем дело! Ты и сам прекрасно видишь, в чем дело! Здесь нет никого из наших!

Фрёлик смущенно переминался с ноги на ногу и хмыкал. Наконец он выдавил:

— Ну да, ты прав.

— Где те, кто должен охранять вдову? — спросил Гунарстранна.

— Наверное, они…

— Ты сам прекрасно видишь, что здесь никого нет! Ч-черт! — Инспектор сунул руку в карман за мобильным телефоном.

— Кому ты звонишь?

Гунарстранна не ответил.

По обе стороны улицы стояли припаркованные машины. Из местной забегаловки вышли три юнца и остановились на крыльце, дрожа от холода. Гунарстранне пришлось долго ждать ответа.

— Да, — ответил наконец Иттерьерде.

— У дома Ингрид Есперсен никого нет, — проворчал Гунарстранна.

— Так и знал, что ты позвонишь, — отозвался Иттерьерде.

— Почему здесь никого нет?

— Приказ, — ответил Иттерьерде.

— Чей?

— Шефа. Видимо, другие дела важнее.

— Чем же все сейчас занимаются вместо охраны Ингрид Есперсен?

— Убийством таксиста.

Гунарстранна нажал отбой.

— Ты все знал, — сказал он, оборачиваясь к Фрёлику.

— Я?!

Гунарстранна, не отвечая, смотрел ему в глаза.

— Конечно, я все знал, но ведь всем известно, что ты сейчас копаешься в далеком прошлом и разыскиваешь какую-то красотку, жившую во время Второй мировой войны… Мне не удалось доказать, что Ингрид Есперсен требуется круглосуточная охрана!

— А тебя кто-нибудь об этом просил?

— Нет.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Мне сказали, что мы можем и сами присматривать за ней…

— Зачем им столько людей? — перебил его Гунарстранна и снова уставился в пространство.

— Для допросов. Необходимо допросить всех свидетелей, которые видели Ришара Экхольта.

Гунарстранна осмотрел главную дверь, ведущую в магазин с улицы.

— Печать в порядке, — буркнул он, входя в подъезд.

Дверь, ведущая в магазин с лестницы, оказалась незапертой. Они остановились. Печать полицейского управления Осло взломали и унесли. Не было и ленты, натянутой поперек входа. Гунарстранна и Фрёлик задумчиво смотрели на дверь.

— В общем, на взлом совсем не похоже, — заключил Фрёлик.

— Кто сообщил о происшествии?

— Аслёуг Хольмгрен, пожилая дама с верхнего этажа. Она позвонила Карстену Есперсену и поинтересовалась, собирается ли он открыть магазин после того, как полиция убрала свои… как она выразилась… заграждения. Карстен Есперсен тут же перезвонил мне. Я приехал сюда и увидел то, что теперь видишь и ты.

— Ты не думаешь, что Карстен Есперсен проник в отцовский магазин?

— Ни он, ни Ингрид Есперсен, по их словам, сюда не заходили.

— Внутрь не заходил?

— Еще нет. — Фрёлик порылся в карманах и достал связку ключей. — Ждал, пока ты приедешь. — Он отпер дверь.

В магазине было темно. Войдя, Фрёлик включил свет. Внутри все выглядело так же, как в прошлый раз, только теперь здесь не работали эксперты-криминалисты. Гунарстранна остановился на пороге и стал наблюдать, как Фрёлик отпирает подсобку, заглядывает внутрь и осторожно бродит по торговому залу. Он заглянул под стол, за стулья, покосился на витрину, сунул руки в карманы и повернулся к Гунарстранне.

— Не похоже, что здесь побывал вор, — спокойно констатировал он. — По-моему, какие-нибудь юнцы решили пошутить.

Гунарстранна ответил ему задумчивым взглядом.

— Когда сняли охрану?

— По-моему, вчера.

— «По-твоему»? Ты не знаешь?

— Да нет, точно вчера.

Гунарстранна снова задумался.

— У меня довольно много бумажной работы, — намекнул Фрёлик, выжидая.

Гунарстранна кивнул.

— Ладно, ты иди, — сказал он. — А я еще немного здесь побуду.

Когда Фрёлик ушел, Гунарстранна выключил свет в торговом зале и направился в кабинет. На несколько секунд остановился на пороге, задумчиво глядя на письменный стол со старинной черной пишущей машинкой, портативным радиоприемником и одноконфорочной электроплиткой на старом умывальнике с мраморной столешницей.

У стола стояло старое деревянное крутящееся кресло. Гунарстранна сел в него и увидел рядом с машинкой красивый винный бокал, хрустальный, с гравировкой. Гунарстранна достал из кармана резиновые перчатки, надел их и осторожно взял бокал за ножку. На хрустале были выгравированы животные: лиса и заяц. «Из сказки», — подумал инспектор. Он поставил бокал на место, наклонился вперед и положил голову на согнутую руку. Прищурившись, стал озираться по сторонам. Старый умывальник, пишущая машинка, телефон, чернильница, плитка со старомодным проводом, накрытым салфеткой… Он проследил за проводом глазами. У самой стены, под розеткой, что-то блеснуло. Гунарстранна вышел из-за стола и присел у стены на корточки. Он увидел осколок. Осторожно подобрал его и поднес к свету. Осколок хрусталя с гравировкой… Он покосился на бокал, стоящий на столе, нагнулся над ним и сравнил гравировку.

Вывод напрашивался сам собой: здесь кто-то побывал. Дверь отперли ключом и проникли в магазин. Незваный гость разбил один из двух очень ценных бокалов.

Глава 43
НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО

Поздним вечером в кабинет Гунарстранны постучали.

— Я увидел, что у тебя горит свет, — запинаясь, проговорил Иттерьерде.

Гунарстранна повернулся к вошедшему и язвительно спросил:

— Что, нашлось все-таки время зайти? А я думал, ты расследуешь убийство таксиста!

Иттерьерде помахал несколькими листами бумаги:

— А это, по-твоему, что такое?

— Зарабатываешь сверхурочные? — издевался Гунарстранна.

— Вот детализация звонков с мобильного телефона Экхольта.

— Значит, можно доказать, что он звонил Франку Фрёлику? — спросил Гунарстранна.

— Да.

— И что Фрёлик звонил Экхольту?

— Да, — ответил Иттерьерде.

— Отличная новость! — буркнул Фрёлик, сидевший на диване с последним выпуском комикса «Дональд Дак».

Гунарстранна зевнул.

— Не прикидывайтесь, будто вам неинтересно. — Иттерьерде широко улыбнулся и помахал листками. — Экхольт довольно часто названивал одной известной вам даме, которая живет на Хегерманнгате…

— Ну да, Гро Хеге Вюллер, — кивнул Гунарстранна. — Мог бы и не говорить. Мы знаем, что она ему не перезванивала.

— Верно, — улыбнулся Иттерьерде. — Копию хотите? — Он помахал страницами.

Гунарстранна взял копию и просмотрел список.

— А этот номер я где-то уже видел, — пробормотал он себе под нос, хватая трубку и набирая номер.

Остальные молча наблюдали за ним.

Когда на том конце ответили, Гунарстранна тут же нажал отбой. Фрёлику показалось, что через тощее тело инспектора пропустили ток. Усталая, сгорбленная фигура вмиг превратилась в сгусток энергии. Гунарстранна вскочил с кресла и ослепительно заулыбался.

— Что случилось? — осторожно спросил Иттерьерде.

— Я не туда попал.

— Да, но кому ты звонил? — спросил Фрёлик. Вместо ответа, Гунарстранна повернулся к нему и спросил:

— Едешь со мной?

— Куда?

— В Национальный архив.

Фрёлик изумленно уставился на него:

— Ты звонил в Национальный архив? Гунарстранна, по-прежнему улыбаясь, покачал головой:

— Нет. Но по-моему, нам придется туда поехать. Думаю, сейчас у них закрыто.

Фрёлик надел свои армейские ботинки.

— Может, все-таки скажешь, куда ты звонил? — спросил он, хватая кожаную куртку.

— В отель «Континентал».

На то, чтобы попасть в архив, который действительно оказался закрыт, им потребовалось несколько часов. Библиотекарь, приставленный к ним приказом самого непременного секретаря, никак не мог взять в толк, почему дело не может подождать до завтрашнего утра. Он оказался настоящим педантом. Прежде чем приехать, он посоветовался со своим непосредственным начальником. Лицо у него раскраснелось от мороза; на нем особенно четко выделялись веснушки, а из-под капюшона выбивались рыжие волосы. Серое полупальто он надел прямо поверх полосатых пижамных штанов. Библиотекарь подъехал на «форде-сиерре» с багажником для лыж на крыше и, не выключая мотора, отпер дверь и провел их в зал с устройствами для чтения микрофиш.

Еще полчаса ушло на поиски нужной микрофиши. Фрёлик проголодался. Когда Гунарстранна объявил, что они скоро произведут арест, первым чувством, которое испытал Фрёлик, было разочарование. Если они сейчас поедут кого-то арестовывать, значит, с едой придется подождать… Фрёлик почесал бороду и попытался сообразить, где ближайший «Макдоналдс».

— Смотри, — сказал Гунарстранна, выпрямляясь.

Фрёлик нагнулся и заглянул в проекционный аппарат. Он разглядел какой-то документ, написанный неразборчивым округлым почерком.

— Что это?

— Свидетельство о браке.

— Вижу. Но чье?

— Родителей Амалье Брюн.

— Значит, за это мы их арестуем? Ты спятил?

— Надеюсь, что нет. — Гунарстранна улыбался во весь рот. — Фрёлик, ужасно хочется курить.

— А я бы чего-нибудь съел.

— Начинай курить, Фрёлик, и ты забудешь о еде!

— Тебе всегда хочется курить. Ну, слезай со своего любимого конька! Что такого интересного ты нашел в старом свидетельстве о браке? Что дает нам основания для ареста?

— Сам посмотри, — с улыбкой ответил Гунарстранна.

— Уже посмотрел. Ты, главное, скажи, на что смотреть!

— На девичью фамилию невесты. На фамилию матери Амалье Брюн.

Назад: Глава 31 СПЯЩАЯ СОБАКА

Дальше: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Орел в руке

* * *

Глава 37 ХОККЕЙ

Глава 38 МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

Глава 39 ОРИЕНТАЦИЯ

Глава 40 ОТ МЫСЛЕЙ К ДЕЛУ

* * *

Глава 41 ДАМЫ РАЗГОВАРИВАЮТ

Глава 42 НЕХВАТКА ЛЮДЕЙ

Глава 43 НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО