Тамара КЛЕЙМАН

— Урод! Чудовище! Кикимора! — выкрикивала Ирочка сквозь рыдания, лишь слегка заглушаемые подушкой, в которую она то и дело утыкалась мокрым носом. — Да как он вообще посмел даже думать! Даже подходить ко мне! Да нет, вы только поглядите на него и на меня! — взывала она ко всему вокруг, хотя дома кроме нее никого не было.

Ирочка отчаянно высморкалась, широким жестом утерла горючие слезы и подошла к большому зеркалу в прихожей. Оттуда на нее глядела хоть и зареванная, но все равно очаровательная девчушка, с огромными небесно-голубыми глазами, чуть вздернутым, но дивно каким аккуратненьким носиком, с ямочками на щеках, отороченными нежным румянцем, с красивыми алыми губами, умопомрачительной талией и грациозными ножками, взирать на которые было сущим наслаждением для всех окружающих.

От души повертевшись перед зеркалом и налюбовавшись на себя так, что от восторга даже высохли давешние слезы, Ирочка, утомленная эмоциями и событиями минувшего дня, вяло опустилась в кресло.

— Нет, как у него только наглости хватило! — чуть спокойнее, но все еще переживая случившееся, вновь заговорила с собой Ирочка. — Он бы лучше па себя сперва в зеркало посмотрел, прежде чем к приличным девушкам подходить! Лицо мятое, небритое, будто он на нем рассаду разводит; глазенки бесцветные, как пуговки на наволочках; нос расплющенный, будто под асфальтовый каток попал, рот кривой, зубы желтые, прокуренные, да еще брюхо, как у бегемота! И это чудище — туда же: «Ирочка, Ирочка! А можно вас на ужин пригласить?» Как же, разбежалась! Чтоб потом ночью кошмары снились?! А если еще обниматься-целоваться полезет? Нет, я тогда просто умру от ужаса!

Ирочка еще долго сидела в кресле и громко возмущалась. Она вновь вспоминала, как сегодня в их офис, где она служила менеджером, пришел какой-то знакомый шефа, как кинул в ее сторону любопытствующе — заинтересованный взгляд, а выйдя от шефа, тотчас подошел к Ирочке знакомиться. Звали его Василием, был он каким-то продвинутым предпринимателем, но это мало интересовало Ирочку. Да она его толком и не слушала, потому что была поражена до безобразия неприятной внешностью собеседника. А когда она поняла, что он имеет наглость еще и приставать к ней, приглашая поужинать, просто нагрубила ему, чуть смягчив отказ тем, что сослалась на неимоверную занятость на работе и на то, что она не ужинает с незнакомыми мужчинами.

Но к концу следующего рабочего дня незнакомый мужчина по имени Василий вновь появился в их офисе. В его руках был огромный букет замечательных цветов, которые он с вежливым поклоном вручил Ирочке.

— Такие цветы возлагают к монументам павших героев! — грубо съязвила Ирочка, хотя букет ей очень понравился: таких ей еще никто никогда не дарил. Но Ирочка еще хорошо помнила, какой обиженной из-за этого самого Василия она чувствовала себя вчера, и понимала, что даже такие красивые цветы ничего не решают.

— Вам не нравятся цветы? — поинтересовался удивленный Василий.

— Мне не нравитесь вы и ваша беспардонность! — заявила Ирочка и поспешила, извинившись, удалиться в другое помещение.

Этим вечером она уже не плакала и не возмущалась, а любовалась замечательными цветами и даже изредка подумывала, что зря, видимо, она была столь резка с Василием — он наверняка обиделся и уже больше не явится. А ведь с какой завистью смотрели вчера ее сослуживицы на этот букет!

Поэтому, когда утром к ее ногам легла корзина с цветами, принесенная рассыльным, да еще с приглашением на ужин в самом модном ресторане и открытка с такими словами: «Обворожительной статуе от погибающего героя», Ирочка поняла, что сопротивляться более не в силах. Когда же вечером она увидела своего «героя» в смокинге, да еще и на шикарном лимузине, она вдруг осознала, что он вовсе не так уродлив, как показался ей в офисе при первом знакомстве.

После колечка с бриллиантиком Ирочка разрешила не только себя крепко обнять, но и поцеловать. Нет, это оказалось отнюдь не столь ужасно, как она себе представляла доселе, да и умирать от этого было явно неуместно, потому что Васечка приглашал ее на уик-энд слетать с ним в Париж.

А там как-то само собой они оказались в шикарном номере вдвоем, и Ирочка прикасалась губами к его мятому лицу, и оно будто разглаживалось от этих прикосновений, и ее не раздражали его бесцветные глазки-пуговки, и даже не мешал большой неуклюжий живот, а ночью, после дорогущего ужина и прогулки по усыпанному огнями Парижу, ей и не думали сниться кошмары.

Когда же вскоре Василий подарил Ирочке маленькую спортивную машинку, настоящую, о которой она всю жизнь мечтала, Ирочка в избытке чувств даже воскликнула:

— Васечка, красотулечка моя, да ты просто прелесть!

И по-своему она была права.

Они шли, обнявшись, по аллеям старинного парка, и солнце, мягкое заходящее солнце нежным предвечерним светом освещало им дорогу. Осенние листья, словно шелуха от семечек, шуршали под их ногами, и добрый ветер чуть лохматил их длинные, осеннего цвета волосы.

Камодин крепко сжимал правой рукой Лидочкину талию и ощущал при этом прилив неведомо откуда взявшихся радостно-нежных чувств.

Они были знакомы уже три недели, и от ежедневных встреч становились все ближе и роднее друг другу. Все нравилось Камодину в Людочке: и мягкие пальчики с гладенькой, как у ребенка, кожицей, и зеленовато-серые глаза, и фигурка, чуть полноватая, но ровненькая, в пределах 46–48 размеров. И голосок у Людочки, хоть и с легким, как у плохо смазанной двери, скрипом, но всегда ласковый и умиротворяющий, благотворно действовал на Камодина. Да и характер, похоже, был недурен.

«Нет, надо жениться, — в который уже раз утвердительно решал Камодин, слушая и не слушая Людочкин рассказ про одну ее знакомую. — Надо делать предложение — и баста! И она, похоже, меня любит»…

А с площадки аттракционов неслась веселая современная песенка, и Людочка уже тянула Камоднка за рукав именно туда.

«Нет, все-таки ома — прелесть!» — мысленно восторгался Камодин, глядя на изящно изгибающуюся Людочкину фигурку и одновременно все выше и выше взлетая на качелях под названием «Березка».

«И не из трусих!» — переходя от «Сюрприза» к «Колесу обозрения», горделиво отмечал про себя Камодин.

«И вообще — пора!» — летя в бездну на «Крутых виражах», окончательно решил Камодин. И когда Людочка, счастливая и раскрасневшаяся, повернула к нему свое прекрасное, смеющееся личико, Камодин решился.

— Людочка! — прошептал он ей в маленькое смешное ушко. — Людочка, давай с тобой…

Но Людочка возбужденно перебила его, чмокнув в щеку:

— Давай! Конечно, давай! Сейчас мы с тобой идем в комнату смеха! Мне так хорошо с тобой!.. — И Людочка в страстном порыве прижалась к Камодину.

— Ой, не могу!.. Ой, ты только посмотри! — веселилась Людочка, рассматривая себя в двояковыпуклое зеркало — Ой, какая каракатица!..

«Действительно, — отметил про себя Камодин. — Очень похожа. Это ж надо, как простое стекло может изуродовать человека. А она-то чего так радуется?_ И, недоуменно пожав плечами, Камодин стал сравнивать Людочку настоящую с Людочкой в зеркале. — А ведь если она поправится, что вполне может случиться, — продолжал он свою логическую мысль, — так ведь часто бывает после родов…» — Хотя Камодин, конечно, с большим трудом представлял себе, как это может случиться на самом деле. Он даже попробовал вообразить себе Людочку с огромным, как воздушный шар, животом, а себя — везущим коляску с неким младенцем в обязательных белоснежных кружевах, но картинка получилась безликой и недоказательной.

Зато тут, прямо перед собой, Камодин видел до безобразия толстую и отвратительную Людочку с расплющенной физиономией, которая еще умудрялась строить ужасающие рожи, и все это лезло на Камодина из дурацкого кривого зеркала.

— Да прекрати ты! — собрав остатки любви к Людочке, сердито дернул ее за рукав Камодин и силой оттащил ее от проклятого кривого зеркала. — Нашла над чем смеяться, — стараясь хоть как-то успокоиться и отогнав от себя неприятные видения, буркнул Камодин.

— Ты что? — уставила на него свои зеленые удивленные глаза Людочка. — Ты почему так?! — никогда еще не видела она Камодина таким сердитым. — Что-нибудь случилось?

— Да нет, все нормально, — мужественно отмахнулся Камодин, — смотри дальше в свои зеркала…

Следующее зеркало почти не изменило Людочкину внешность, и это даже слегка успокоило Камодина. Потом он увидел Людочку тощей, как палка от швабры, и опять переполошился.

Мысль, что Людочка вдруг заболеет и высохнет прямо на глазах (а о таких случаях Камодин не раз читал и слышал), повергла его в неописуемый ужас: «И это вот с такой жердиной мне придется коротать всю свою жизнь?! Это ж даже на люди стыдно будет показаться!»

Камодин похолодел, а ничего не подозревавшая Людочка уже звала его к следующему зеркалу. На ватных ногах подошел Камодин к Людочке и поднял глаза. Из зеркала на него смотрела мясистая расплывшаяся физиономия незнакомой женщины, глаза ее были где-то далеко в глубине, зато нос, огромный, как футбольное поле, занимал почти все лицо, все зеркало, весь мир…

— Ведьма! — диким голосом вдруг заорал Камодин. — Нет! Н-е-е-е-т! Не хочу-у-у-у!.. — И выскочил на улицу.

С тех пор ни Людочка, ни Камодин в комнату смеха — ни ногой. Хотя и вместе их больше никто никогда не видел.