Вонючие мази сделали свое дело, и Алексей Рубич почувствовал, что все его раны, ссадины и царапины стали затягиваться. Не прошло и пяти дней, как на месте болезненных повреждений зарозовела новая кожа. Все тело чесалось неимоверно, но лихорадка и высокая температура ушли. Все эти дни Алексей не выходил из хижины старухи. Наверное, она его опаивала чем-то наркотическим, или это такие отвары у нее были сонные, но большую часть времени Алексей валялся на вонючей лежанке, покрытой поверх козьей шкуры грубым льняным полотном, и спал.

Время он определял по свету в маленьком окне с грязным стеклом и пению петуха. Где-то за стеной был курятник, а может, просто сарай для скота и птицы. Откуда-то старуха приносила козье молоко, которое Алексей пить не мог без содрогания. Руки у старухи были грязные, глиняная глубокая миска тоже. И козье молоко отдавало чуть ли не навозом, а в нем иногда попадались жесткие короткие волосы. Наверное, козьи. Алексей все никак не мог понять, почему он до сих пор не страдает диареей и почему бабка вылечила все его раны, а он не получил заражения крови.

Вообще-то думать обо всем этом Алексей начал примерно на третий день, когда началось явное улучшение его состояния. Он дремал на вонючем ложе, механически отмечая восход и заход солнца, слушая чириканье птиц и блеяние коз да ворчание старухи, когда она возвращалась в дом и возилась возле очага.

Пришли за ним утром шестого дня. Рубич ждал этого, потому что понимал, где находится. Не понимал он лишь того, зачем его позволяют лечить. Может, боевики не знают, чем тут бабка занимается? Сомнительно, тогда бы его просто бросили в сарай или яму, как обычно это делают с пленниками и заложниками. Может, старухе и велено было его опаивать снотворными травами, чтобы он не убежал?

– Вставай, солдат, – с сильным акцентом велел бородач в черном жилете-разгрузке, вошедший через низкий дверной проем. – Со мной пойдешь.

Алексей не удивился. Он сел на лежанке, спустил ноги на пол, нашарил свои берцы и стал обувать их на босые ноги. Его куртки нигде не было, и он вышел на улицу в одной зеленой футболке, зябко ежась и затискивая руки глубоко в карманы своих форменных брюк. На улице стоял открытый «уазик» без номеров, а рядом – четверо бородачей в камуфляже без знаков различия. Тот, что заходил в дом, подтолкнул Рубича в спину:

– Садись. Санаторий закончился.

Пришлось лезть на заднее сиденье машины. Двое боевиков тут же уселись по бокам, зажав его своими пропахшими потом телами. От этого стало немного теплее. Рубич засунул руки между колен, весь собрался в ком и старался не дрожать, хотя его тело было покрыто мурашками размером с пятак.

Они ехали примерно полчаса, петляя по грунтовой дороге, вившейся между деревьями, огромными валунами. Дорога то шла горизонтально, то начинала вдруг лезть в гору, немного спускаться и снова петлять. По своим ощущениям Рубич предположил, что они находились на высоте пятисот или восьмисот метров. Здесь было еще холоднее, и сдерживать дрожь уже не удавалось.

Наконец машина двинулась под кронами деревьев по ровному участку. Где-то рядом журчала река или большой ручей, сбегавший с гор. Солнце пронзало кроны острыми, как кинжальные клинки, лучами, птицы метались в кустах, а иногда проносились над головой с тревожным криком. Алексей вдруг осознал, что потерял счет времени, потерял представление о реальности. Он так давно ждал, что его вот-вот убьют, что почти и не жил, а лишь констатировал происходящие события и ждал смерти. Состояние обреченности сделалось болезненным, как ноющая неутихающая боль.

Сколько еще, спрашивал себя Алексей, что все это значит? Это лечение, эти бесконечные переезды с места на место. Уж скорее бы все кончилось!

Машина остановилась возле нескольких небольших домиков, сложенных из плоских камней и обмазанных глиной. На площадке между домами горел костер, возле костра стояли старый деревянный стол и несколько стульев. У стола склонились трое. Человек с блестящим бритым черепом и крючкообразным носом поднял голову от бумаг, разложенных на столе. Бровей на его лице почти не было, и маленькие колючие глаза казались от этого круглыми. И злыми.

– Привезли? – спросил он, смерив взглядом солдата. – Отошел немного, это хорошо.

Алексея подтолкнули в спину ближе к столу. Он чувствовал, что озноб снова завладел всем его телом, что его трясет. И этот с бритым черепом может подумать, что солдат боится, что его трясет так от страха. Рубичу очень не хотелось, чтобы о нем так подумали.

– Дайте что-нибудь надеть, – борясь с судорогой, сводящей челюсти, угрюмо попросил он. – Очень холодно.

– Холодно? – шевельнул кожей на черепе главарь. – Надеть? А с чего ты взял, что тебя тут будут одевать, согревать? Тебя привезли сюда умирать. Об этом ты не подумал?

– Зачем тогда было лечить? – процедил сквозь зубы Рубич. – Сразу бы и прикончили!

– Сразу, – зловеще повторил бритоголовый. – Сразу слишком легко. Когда тебя лихорадка крутила, ты и испугаться бы не успел. А я, может быть, хочу насладиться страхом моего врага, хочу видеть, как он боится смерти. Ты боишься смерти, солдат?

Рубич почувствовал, что под его тонкую рваную футболку заползает не только холод, но и страх. Не смерти, нет. Страх мук, которые ему, вероятно, приготовили чечены. Ему очень хотелось ответить на вопрос бритоголового что-нибудь едкое, оскорбительное, достойное. И желательно, чтобы тот, разозлившись, тут же пристрелил русского на месте. Но на ум ничего не приходило, кроме… Ничего не приходило.

А чеченец смотрел русскому в лицо и пытался понять, от холода или от страха он так корчится. Затем вышел из-за стола под молчаливыми взглядами всех присутствующих и остановился в трех шагах от Алексея. Тишина была уже не просто зловещей, она звенела страхом. Даже птицы перестали щебетать, и только солнце слепило Рубичу правый глаз через какую-то прореху в зеленой пышной кроне.

– Что, солдат, страшно? – спросил чеченец. – А когда ты стрелял в моих братьев из засады, тебе не было страшно? Если бы ты был простым воином, я, может, и отнесся бы к тебе с уважением. Настоящий воин сражается в открытом бою, он встречается с врагом лицом к лицу. А ты стрелял в спину. Таких, как ты, мы не щадим. Ты достоин самой поганой смерти, как шакал. Я прикажу содрать с тебя живьем кожу и присыпать открытое мясо солью. Будем делать это день за днем, маленькими участками. Мы будем колоть тебе уколы, чтобы поддержать сердце. Жаль, если ты подохнешь слишком быстро. Ты должен пройти через все круги ада.

Рубич понимал, что у него только один шанс умереть быстро и просто – броситься вперед, выхватить оружие и стрелять, стрелять, стрелять, пока его самого не убьют. Нет, даже это не надежно. Ведь его могут лишь ранить, а потом приступить к своим варварским пыткам. Значит, остается только одно – выхватить у главаря оружие и покончить с собой!

Но тут где-то очень глубоко шевельнулся стыд. Гаденькое такое, но очень болезненное ощущение. Даже этот главарь назвал его солдатом, а чего стоит солдат, который в минуту смертельной опасности не на врага бросается, а пытается избежать страшной смерти путем смерти легкой? Но пытки, нечеловеческие муки… Готов ли он к ним?

Зубы так стиснулись, что рот наполнился осколками раскрошившейся зубной эмали. Челюсти заболели от напряжения, и это отрезвило. Или даже не отрезвило, а наоборот, швырнуло сознание в безрассудный омут бешенства и готовности ко всему! Захотелось заорать в лицо всем, что он готов умереть, что он – солдат и умрет как солдат. Захотелось заорать, но голосовые связки не слушались, из горла вырвалось только какое-то хриплое рычание. Главное, чтобы из глаз не брызнули слезы бешенства. Ведь их могут расценить как слабость. Только не это!

– Хорошо посмотрел, – вдруг сменил тон главарь. – Теперь я тебя уважаю. Не кричал, не бросился в отчаянии умирать в безнадежной схватке, пощады не просил. Увидите его.

Алексея толкнули в спину, и тут он понял, насколько все его мышцы напряжены. Он чуть не упал, потому что ноги его не слушались. Пленного взяли под локти и повели куда-то в сторону, к какому-то сараю из сплетенных ветвей.

– И дайте ему какую-нибудь куртку, – послышался вдогонку голос бритоголового, – а то он еще умрет от холода.

Новая тюрьма, успел подумать Алексей, падая на земляной пол, усыпанный пожухлой травой. После пережитого напряжения на него навалилась такая слабость, что не было сил добраться до лежанки. Сбитая из горбылей рама, на которую были брошены грязный тощий тюфяк или старый солдатский матрац и несколько старых, местами прожженных шерстяных одеял.

Надо добраться до одеял, упорно подсказывало сознание, надо согреться, тогда появится способность мыслить спокойно. И внутри сразу же начал возражать другой голос, который твердил, что он не хочет мыслить спокойно, наоборот, хочет беспамятства и безрассудства. Смерть при ясном сознании – это страшно! И никто смерти не отменял, его ведь просто велели увести. А дальше что? Снова ожидание неизвестности, снова выматывающее ожидание смерти?

Алексей проспал или пролежал без сознания несколько часов. Он все-таки смог добраться до лежанки, упал на нее ничком, натянув на себя одеяла. Он дрожал всю ночь и только к утру согрелся. Или перестал чувствовать холод. Оказывается, ночью или вечером ему швырнули старый военный бушлат. И он умудрился натянуть его на себя поверх одеял.

Утро кололо глаза злым, раздражающим солнцем через щели в стенах. Хотелось есть и пить. Внутри все сворачивалось от голода в тугой узел, а рот едва удавалось разлепить. Снова начала подкатывать к горлу тошнота. Алексей принялся ходить по своему тесному сараю и пытался думать о постороннем. Но что может быть ближе собственной жизни? Только близкая смерть, обещанная…

Среди домов постоянно кто-то ходил, слышались голоса на чеченском. Неизвестность, тошнота, дыхание смерти. Рубич чувствовал, еще немного, и он сойдет с ума. Он ходил, садился, схватившись за голову, снова вскакивал и ходил. В конце концов, бросился на лежанку и закрыл глаза. Он лежал, а в голове, да и во всем теле будто тикали большие часы, заставлявшие его дергаться от каждого их «тик-так».

За стенами вдруг стали говорить по-русски. Кто-то со смехом спрашивал, а когда «белого барашка» резать будем, другой велел притащить его. Возле самой двери послышался топот ног, но дверь не открывалась. Снова кто-то предлагал зарезать русского. Тошнота снова подкатила к горлу, и Рубича вырвало слизью. Пустой желудок сжимался в спазмах, не в силах что-то извергнуть, во рту и горле все горело, пить хотелось еще сильнее.

Постепенно день за стенами темнел. В лагере не становилось тише, и от этого Рубичу не становилось спокойнее. Потом как-то зловеще запылал костер, и возле двери раздались шаги. Стукнул запор, и в сарай, низко наклоняясь, вошли двое. Они схватили пленника за руки и молча поволокли. Рубич не успевал даже перебирать ногами.

Его подтащили к костру, заломили руки за спину и поставили на колени. Холодная сталь легла под подбородок, с силой надавив на него и заставив задрать голову, чтобы он видел все, что происходило возле костра. Все… конец. Одно движение, резкая боль в разрезанном горле, и кровь хлынет под ноги. Через несколько секунд он потеряет сознание от потери крови, а потом умрет. Скорей бы, скорей бы!

– Эй, русский! Смотри сюда. – В поле зрения появился все тот же крючконосый. Он показывал на двоих своих помощников, тащивших к костру барана. – Сейчас мы его зарежем, потому что у нас праздник, а какой праздник без жареной баранины. А потом мы так же зарежем тебя. Ты смотри, смотри. Это не баран, это русский солдат!

Перед глазами у Рубича все поплыло, но снизу в его подбородок с силой давила сталь кинжала, и он не мог опустить голову, поэтому видел, как дергающегося и отчаянно сопротивляющегося барана повалили на землю. Повалили, придавили коленом, задрали голову так, что рога барана уперлись ему в спину, а потом под восторженные крики горцев блеснула сталь. В землю при свете костра ударила струя крови, но напор быстро иссяк. Кровь текла теперь толчками, разливаясь лужей под ногами убийц.

Бритоголовый главарь мазнул ладонью по теплой бараньей крови и, подскочив к Рубичу, схватил его за волосы.

– На тебе крови! – хрипло выдохнул он и провел пальцами по его губам. – Ты хотел крови, так получи!

Запах крови, ее вкус на губах, боль в шее, ужас происходящего, за которым следовала вторая волна ужаса, связанная с картиной его собственной смерти рядом с бараном. Природа снова спасла человека от помешательства – сознание отключилось. В противном случае еще немного, и Рубич сошел бы с ума.

Пришел в себя он от тряски. Сознание медленно возвращалось, и Алексей понял, что эту тряску он ощущает уже давно. И лежит, скорее всего, на полу в машине, двигавшейся по горной дороге. Очень болело правое плечо, как будто в него несколько раз делали болезненные уколы. Рубич с трудом открыл глаза. Перед ними был туман. Он и себя ощущал плывущим в этом тумане, только с толчками снизу. Постепенно зрение восстановилось, и Алексей увидел горы. Странно, но они показались ему какими-то чужими. Чужие горы. И Рубича снова замутило…

Настя Уханова вышла из ванной, подошла к полочке в прихожей и взяла тюбик с кремом для рук. Беглый осмотр лица после душа показал, что свежесть уже не та, что уже не девочка и… вообще как-то все не то. Петр в командировке, будет не скоро. Это не особенно огорчало Настю, потому что близким человеком он так и не стал.

Что это с ней сегодня, почему так не по себе? Настя, продолжая втирать крем в руки, подошла к разложенному дивану и села на него. Пустая комната, пустая жизнь, пустота внутри. Наверное, это все полковник тот виноват… Гуров. Пришел, разбередил застаревшую рану. Лешка жив? Значит, он не просто перестал писать, а с ним что-то случилось! А она ведь тогда не стала даже выяснять. Почему? Уж точно не из гордости. Наверное, боялась узнать, что у него другая женщина, или услышать, что она ему надоела.

А если бы стала искать и выяснять? Что бы изменилось? Он ведь пропал… А она от безысходности вышла замуж за Петра Уханова. Настя вздохнула, чувствуя, как в глазах защипало, вот-вот польются бабские слезы.

Она не столько услышала шорох на лоджии, сколько почувствовала, но почему-то даже не испугалась. Наверное, сердце женское подсказало. И только когда темная человеческая фигура возникла на фоне освещенных окон дома напротив, вся сжалась в комок.

Вот легкая створка с противомоскитной сеткой со стуком открылась, и на пороге появился он. Она сразу узнала его, несмотря на то что прошло десять лет. Только теперь он был весь черный. Черный костюм, черная вязаная шапочка на голове, и лицо какое-то темное. Но это был он! Эти неспешные движения, эта пластика основательного мужчины, этот быстрый цепкий взгляд.

– Ты одна? – почему-то первым делом спросил Алексей.

Настя никак не могла проглотить ком в горле и только кивнула головой, глядя на него во все глаза. Она боялась, что видение вдруг исчезнет, растает как мираж.

– Ну и хорошо, что одна, – тихо сказал Лешка, закрыл за собой створку и медленно стянул с головы свою странную шапочку. – Не напугал тебя, Настюха?

Он спросил это именно таким тоном, каким всегда спрашивал десять лет назад. И так же назвал ее – Настюха. Настя прижала к груди руки, пытаясь что-то сказать. Но что? Что она любила и ждала его десять лет, так никто не поверит, ни один здравомыслящий человек. Что рада его видеть? Что очень хотела, чтобы он был жив?

– А ты, значит, замуж вышла. – Мягко ступая в черных высоких ботинках, Алексей прошелся по комнате, разглядывая стены, мебель. – А я вот живой оказался, Настя.

– Лешка… – наконец выдавила она из себя, – я же ничегошеньки о тебе не знала. Что произошло, как все это случилось. Я ведь думала… Дура, дура, дура!

– Не надо. – Алексей подошел и сел рядом, обняв ее плечи своей сильной рукой. – Ты ничего изменить не смогла бы. Я понимаю, что ты тогда подумала. А все было совсем иначе.

– Боже мой, боже мой, – прошептала Анастасия полным слез голосом и доверительно ткнулась в его грудь теменем. – Как страшно…

– Не кори себя, – поглаживая ее по плечу, заговорил Рубич, – не надо. Ты ни в чем не виновата. Ты все правильно сделала. Ведь надо же было тебе устраивать свою жизнь, заводить семью.

– Лешенька, но что же произошло-то? Что тогда случилось?

– Тогда? – Голос Рубича стал хрипловатым и каким-то надтреснутым. – Тогда много чего случилось. Считай, что умер я. А потом ожил. Много раз умирал и оживал, потому что очень мне надо было вернуться. Никак нельзя мне было умирать насовсем.

– А я вот замужем… – упавшим голосом проговорила Настя. – Ты выживал ради меня, стремился, а я вот…

– Глупышка! – слегка усмехнулся Алексей. – Я знал, что ты поверишь в мою смерть. Любая бы поверила. Не-ет, Настюха, меня другое дело на этом свете удерживало, другое желание…

Гуров собирался ехать домой. Они вышли с Крячко из здания МВД и стали уже прощаться до завтра, как у Льва вдруг зазвонил телефон. В трубке раздался голос подполковника Волкова:

– Лев Иванович! У Анастасии Ухановой визитер!

– Что-о? Какой визитер? Проворонили!

– Кто же знал, Лев Иванович. Мы ждали его через входную дверь, с крыши, может быть. Там люди до сих пор сидят. А он, как черт из табакерки, возьми и окажись у нее прямо в квартире.

– Как давно он там? – потребовал Гуров ответа, энергично подталкивая Крячко к его машине.

– Думаю, несколько минут. Но не факт. Сначала наблюдатель засомневался, потом использовал более сильную оптику. У нее кто-то в комнате есть точно.

– Черт бы побрал ваших олухов, Пал Палыч! – резко бросил в трубку Гуров, усаживаясь рядом с Крячко на переднее сиденье. – Как можно было проворонить человека, вошедшего в квартиру? Вы уверены, что это не ее муж Петр вернулся?

– Пока не уверены, – пробормотал сконфуженный подполковник. – Какой приказ? Будем брать?

– Да, берите! Но только осторожно, без стрельбы. Кто бы это ни был, он нужен живым и здоровым. И шума поменьше, Пал Палыч! Анастасии там еще жить и жить, а если мы там голливудские сюжеты начнем разыгрывать…

– Я понял!

Когда Гуров и Крячко подъехали к дому, в котором располагалась квартира Ухановых, все было кончено. Анастасия зябко куталась в домашний халатик, двое оперативников топтались между кухней и прихожей, подполковник Волков сидел в кресле напротив заплаканной женщины и угрюмо барабанил пальцами по подлокотникам. Никакого неизвестного в квартире не было.

– Ну что? – предчувствуя неприятную ситуацию, спросил Гуров, входя в квартиру. – Был тут кто-то? Кто?

– Рубич, – проворчал подполковник.

– Та-ак, – усмехнулся за спиной Гурова Крячко. – Дожили! Засада по всем правилам. Поздравляем вас, товарищи оперативники.

– Извините, – не очень энергично возмутился Волков, – именно приказа о засаде не было. Если бы мы сидели здесь или в квартире напротив, то другое дело. А нам приказали лишь наблюдать, а в случае появления там посторонних установить личность. Брать только по вашему приказу.

– Как он ушел? – рыкнул Гуров.

– Через дверь, – вместо Волкова ответила Анастасия.

– Ладно. – Лев почесал бровь и поморщился, как от зубной боли. Очень он не любил ситуаций, когда его обыгрывал преступник. – Станислав, проверь чердаки и другие варианты. Сообщи приметы дежурному в ГУВД Москвы, пусть дадут ориентировку патрульным… Хотя что давать? Но ты все равно дай. И оставьте нас с Анастасией.

Когда все вышли, и входная дверь тихо прикрылась, Гуров пододвинул стул к дивану, на котором сидела женщина.

– Может, поговорим, Настя?

– Как хотите, – тихо ответила она. – Алексей больше не придет.

– Давайте по порядку. Как он к вам вошел, как попал в квартиру?

– С улицы… В смысле, с лоджии. Я не знаю, как он туда попал. Может, по веревке, ваши сотрудники что-то говорили про веревку.

– И сколько времени он у вас тут пробыл?

Анастасия отняла от пунцового от слез лица платок и посмотрела на настенные часы.

– Час… Может, чуть больше. Когда я собиралась ложиться, то мельком взглянула на часы.

Гуров внимательно посмотрел на постель и решил, что сексом они тут не занимались. Тогда что Рубич делал у своей бывшей невесты? Зачем вообще приходил? Ответив себе на эти вопросы, можно попытаться прогнозировать его дальнейшие действия.

– Зачем Алексей приходил к вам, Настя?

– Не знаю, – покачала она головой. – Поговорить. Посмотреть… Ужас! Я как представлю его, как подумаю, чего он ожидал, так сердце сжимается. Ведь он думал, что я его жду, что все десять лет я ждала только его. Он вернулся, а я… Он, может, и спешил ко мне с этими мыслями, рвался все эти годы, пока был там… Он, может, ко мне первой прибежал, как только приехал в Москву.

– Не хочу вас огорчать, Настенька, – поморщился Гуров, – но у меня есть основания полагать, что Алексей в Москве уже не меньше месяца.

– Ка-ак? – Она снова отняла платок от лица и уставилась расширенными глазами на сыщика. – Почему?

– Трудно сказать. – Гуров пододвинул стул еще ближе к дивану и заговорил тихим отеческим голосом: – Видишь ли, девочка, у твоего Леши большая беда, очень большая. У него, как мне кажется, очень большая обида. Он жить не может, думать ни о чем не может, только о своей обиде.

Анастасия неожиданно кивнула головой. Кажется, не стоит ей рассказывать о своих подозрениях, а пора выслушать ее версию, решил Лев. Объяснять и успокаивать ее будет потом.

– Да? – спросил он. – О чем вы с ним говорили?

– О нем. Глупо, конечно, но я, с одной стороны, рада, что он не предъявлял мне претензий, не высказывал обиды, что я его не ждала все эти годы. А с другой… Глупо замужней женщине сожалеть, что человек, с которым она рассталась десять лет назад, не говорил с ней о любви. Глупо, глупо…

– Что Леша рассказывал?

– Рассказывал? Это был даже не рассказ, а какой-то поток обиды на весь мир. Он говорил, как его бросили, как он попал в плен, как его мучили, сколько он пережил всего за эти годы. И что жил он только желанием вернуться и отомстить.

– Вы не пытались его вразумить? – осторожно спросил Гуров, имея в виду их прошлую договоренность с Настей. – Объяснить, что никто не виноват, что сложилась такая ситуация, что нужно разобраться во всем спокойно. И только суд имеет право определять вину человека…

– Какое там! Вы бы его видели. И слышали… Он весь на нервах! Вошел спокойный, меня увидел, присел вот тут рядом. А потом его как прорвало. Позже он, конечно, взял себя в руки, успокоился. И ушел спокойно. Только я не верю в это спокойствие. Я его знаю. Ох, что он может натворить, ведь он зол на всех абсолютно, на всех!

– А вас он не винил? Как он к вам отнесся, Настя?

– Не знаю, мы не говорили об этом. Мне показалось, что он меня простил, потому что все еще любит. И любил все эти страшные для него годы. Господи, как мне его жалко, как с ним обошлись люди! Скажите, Лев Иванович, а это все правда? Или в самом деле просто случайность, такая была ситуация. Он ведь ничего не знает и не понимает.

– Настенька, девочка моя несчастная, – вздохнул Гуров. – Конечно же, не было никакого злого умысла и не было никакого предательства, нет виноватых в этом деле. Есть война! Не явная, конечно, скрытая, но она идет и не прекращается. Наши ребята сдерживают террористов, которые все пытаются расшатать спокойную жизнь в нашей стране, поссорить Россию с кавказскими народами. Видишь, они и Грузию с Азербайджаном против нас настроили, на Украине все неспокойно, вот-вот грянет гроза. В Средней Азии… А солдаты, они всегда на передовом рубеже, это их работа – защищать Родину. И случается всякое в боевой обстановке. Я понимаю, что он многое перенес, но он остался жив, вернулся, а есть множество парней, которые погибли. И мне очень не хочется, чтобы твой Лешка из категории жертвы попал в категорию преступников. Ведь то, что он хочет сделать, – преступление, уголовное преступление.

– Он всех виновных убить хочет? – с горечью спросила Анастасия.

– А он тебе не говорил?

– О планах не говорил, больше рассказывал, как выживал, как хотел вернуться и спросить, в глаза посмотреть. Как хотел добиться справедливости. Мне даже показалось…

– Что?

– Что он немного не в себе. Битый час говорить одно и то же, об одном и том же.

– А подробнее?

– Видите ли, Лев Иванович, у нас как-то не получилось беседы, мы не говорили, как двое бывших влюбленных. Говорил он, а я не успевала слово вставить. Мне даже показалось, что он и не хотел, чтобы я что-то говорила.

Генерал Орлов садился в машину во дворе министерства, когда туда въехала машина Крячко. Гуров махнул рукой, вылез из машины и поспешил к шефу.

– Вы чего как угорелые? – спросил Орлов, глядя на хмурые лица подчиненных. – Случилось что-нибудь?

– И не говори, – махнул рукой Гуров.

– Та-ак. – Орлов еще раз подозрительно посмотрел на друзей и стал вылезать их машины. – Ну-ка, подробнее.

– Рубича упустили, – без всякой подготовки заявил Крячко. – Муровские опера лопухнулись как мальчишки. Провел он их.

– Ладно тебе, Стас, – остановил напарника Гуров. – Если разобраться, то не так уж они и виноваты. И я зря наорал на Волкова. Надо было или весь подъезд блокировать, или уж молчать. Сам же прекрасно знаешь, что полумерами нельзя действовать. А я ему велел только вести наблюдение за квартирой.

– Ребята! – сделал язвительное лицо Орлов. – Со мной тоже поговорите. Я вроде как не чужой вам, мне тоже интересно.

– Извини, Петр, – недовольно проворчал Гуров. – Это мы от недовольства собой. А если конкретно, то Рубич сегодня внаглую пробрался через окно в квартиру к Анастасии Ухановой, около часа беседовал с ней, а потом вышел.

– Вышел? – переспросил пораженный Орлов. – Вошел через окно, вышел через дверь, а наблюдение где было? Кто там командовал, подполковник Волков?

– Говорю же тебе, Петр, что он не виноват, – остановил начальника Гуров. – Мы не давали ему приказа на плотную блокировку, а лишь на наблюдение. Рубич просто всех перехитрил. Это черт какой-то, а не снайпер. Иллюзионист, мать его… Дэвид Копперфильд! Наблюдатель из дома напротив находился с аппаратурой не под прямым углом, а чуть в стороне. Квартира просматривалась процентов на восемьдесят. Как раз кухня, от плиты до входной двери и двери в комнату. И сама комната в той части, где стоит диван, кресло и телевизор. «Мертвая зона» была лишь метра полтора от входа в комнату.

– Подожди, подожди, – запротестовал Орлов, – при чем тут это?

– При том, – показал руками Гуров, – что правая торцевая часть лоджии была наблюдателю не видна. И не Волков виноват тут. Рубич нас вычислил, всех наблюдателей. Он, видимо, давно хотел навестить Анастасию и готовился к этому делу тщательно. Спустился с крыши вдоль линии лоджий по той стороне, которая была не видна наблюдателю, влез к ней, одетый во все темное. Он знал, что наблюдение ведется периодическое, что никто постоянно у приборов не торчит. А когда движение в квартире засекли, он, оказывается, уже собирался уходить.

– И как он вышел из подъезда? Или опять полез на крышу?

– Представь себе. У него готов был замок, который не запирался. Этот замок давно уже висел на двери, ведущей на крышу. Оперативники определили, что он спустился через шестой подъезд, предварительно переодевшись в цивильную одежду. Ну а там уже спокойно вышел. Одежду нашли, веревку тоже. Собака след, естественно, не взяла.

– И какова была цель столь тщательно продуманной и подготовленной операции? – спросил Орлов.

– Вот тут ты прав, – вынужден был согласиться Гуров. – Вот тут ты не в бровь, а в глаз попал. Не было цели. Или была, но мы ее еще не поняли. Он пробыл у нее час, и это совсем не похоже на встречу двух людей, которые друг друга любили, а потом расстались на десять лет. Ни жарких объятий, ни признаний и покаяний. Ничего! Он битый час бубнил ей, не давая вставить ни слова, как он зол, как обижен, как его предали, бросили и что ему пришлось по этой причине пережить.

– И ради этого он огород городил? – укоризненно посмотрел на сыщиков Орлов. – И вы, два матерых полковника, не понимаете поведения этого мальчишки?

– Понимаем, – попытался заступиться за друга Крячко. – Есть у нас версия. Мы считаем, что он все это проделал с четким расчетом.

– Ну так посвятите меня в свои умозаключения! Черт знает что, убит один полковник, убит второй полковник, угрозы сыпятся уже генералам, а он лазит к бабам в окна и в ус не дует. Вы хоть представляете, что мне приходится говорить у начальства, когда меня там допрашивают с пристрастием. Одно спасение – планы работы Станислава. Что-что, а это он умеет делать – убедительно написать документ.

– Без этого тоже нельзя, – спокойно возразил Крячко, нисколько не обидевшись, – без этого вообще работать не дали бы. А что касается Рубича, то дела обстоят еще хуже, чем ты подозреваешь.

Орлов замер на месте. Гурова и Крячко он знал уже столько лет, что мог заранее предсказать, кто из них в какой момент как себя поведет. И что у них не бывает безвыходных ситуаций. Оба полковника были достаточно опытными оперативниками. И если последовало такое вот заявление, относиться к этому придется серьезно.

– Ну? – коротко бросил он.

– Мы со Станиславом убеждены, – снова заговорил Гуров, – что вся эта эскапада с посещением Анастасии Ухановой рассчитана как раз на нас. Да-да! Он пытается зачем-то показать нам, убедить нас в том, что одержим местью и будет мстить обязательно. Это был такой убедительный штрих для нас. А Уханова выступает тут как независимый свидетель его настроения и намерений. Поэтому он ей и слова не дал вставить, распинаясь о своей обиде и о том, как он им всем кишки на кулак намотает.

– Хм! – Орлов покачал головой и прошелся вдоль своей служебной машины, засунув руки в карманы. – Получается, что он либо настолько неадекватен в своем желании всем на свете отомстить, что винит людей, даже близко не имевших отношения к его операции, либо…

– Либо у него есть какая-то иная цель, – с невозмутимым видом добавил Крячко.

– Успокоил, – коротко глянул на него генерал. – Как говорят одесситы: «Либо поезд сейчас уже придет, либо одно из двух».

– Подожди, Петр! – возбужденно продолжал говорить Гуров. – Самое главное в данной ситуации – мы четко установили, что Рубич существует, что он реален, что никто не выдает себя за него. Это уже хорошо, потому что ловить призрака бессмысленно, а живого человека всегда можно поймать за руку. Разберемся, поймем, что он на самом деле хочет.

– Что-то тут не так, ребята, – уже спокойнее сказал Орлов, облокотившись на крышу машины. – Ненормальный в самом деле не будет действовать так расчетливо, так хитро и дерзко. Свихнувшийся человек на какой-то почве, он… ну, мы с вами повидали на своем веку свихнувшихся, чего там говорить. Даже маньяк выглядит хитрым только на первый взгляд, а при определенном рассмотрении его поведения начинаешь понимать, что логика у него хромает. И все маньяки действуют у нас или действовали долго лишь потому, что кто-то из сотрудников сработал на местах плохо.

– Да, я тоже думаю, что ловить Рубича нужно на нелогичности его поступков. Отсутствие логики часто дает направление в розыске. Но вся беда в том, что он пока очень логичен. До идиотизма логичен! Он заявляет нам прямо и косвенно, что вернулся и будет мстить. И даже фамилии называет. Ему нечего скрывать, он прав в своей обиде.

– Во-от, – кивнул Орлов, – вот тут я с тобой, Лев Иванович, согласен. Тут у него прокол в логике! Дурак пришел бы и начал шастать по квартирам с топором. Ты меня подставил, ты предал, за это получи по башке. А Рубич хитрит. Почему? Да потому что понимает, что нарушает закон. Поэтому и прячется. А зачем дает нам подсказки?

– Чтобы запутать, направить по ложному следу, – вздохнул Крячко. – И первое, что приходит в голову в такой ситуации, ложный след – это не тот человек, на которого он указывает. Он якобы собирается убить одного, а на самом деле убьет другого, про которого мы не знаем.

– Это не проблема, – махнул рукой Орлов. – Вы мне список напишите, пусть в нем хоть двадцать человек будет высшего офицерского состава МВД, кто в свое время имел хоть косвенное отношение к той операции. Мы всех под охрану возьмем. Вы мне докажите, что он только это пытается скрыть, только в этом пытается нас обмануть.

– Под охрану, это хорошо, – устало проговорил Гуров. – Это единственное, что мы можем сейчас сделать, чтобы противостоять ему. Но только, по-моему, это глупость.

– Глупость, а ты предложи умный ход! – разозлился Орлов. – По крайней мере, мы возьмем на контроль все телефонные переговоры этих офицеров, с их согласия, конечно. И сможем установить местоположение Рубича, если он будет им звонить, отправлять эсэмэски.

– Умный? – Гуров задумчиво посмотрел на небо. – Умный я уже сделал. Дал задание Волкову переворошить все связи Загладина и Еременко. Он поднимет на ноги всю агентуру, и, думаю, мы кое-что о них узнаем.

– Что?

– Не верю я, Петр, в страшную вендетту по-корсикански. Единственным человеком, который в эту схему ложится, был полковник Шамин. Тут и версия с местью проходит без сучка и задоринки. А все остальное… Не исключено, что есть более веские причины убить Еременко. В том числе и у Загладина. Вот так-то!