Такое распределённое чувство родительской ответственности, возникающее в результате запутанных нитей сексуальных взаимоотношений, распространяется не только на отцов, но и на матерей. Антрополог Дональд Поллок рассказывает, что члены племени кулина, верящие в формирование плода из совокупного семени, приписывают рост младенца после рождения женскому молоку. «Кормить ребёнка может сколько угодно женщин, – пишет он. – Обычно группа сестёр… распределяет обязанности по кормлению; ничего необычного, если мать матери даёт грудь младенцу; даже если у неё уже нет молока, это поможет успокоить малыша, пока мать занята». Когда Поллок спросил, являются ли эти женщины матерями ребёнка, ему ответили: «Это же очевидно»¹²⁴.

Вспоминая своё детство среди дагара, в Буркина-Фасо, писательница и психолог Малидома Патрис Соме вспоминает, как свободно дети ходили из дома в дом по всей деревне. Соме объясняет, что это «даёт детям сильнейшее чувство общности» и что «каждый вносит свою лепту, чтобы помочь растить ребёнка». Кроме очевидной пользы для родителей, Соме видит психологические выгоды для детей. «Редко когда ребёнок чувствует себя одиноким или имеет психологические проблемы. Каждый или каждая прекрасно осознают свою принадлежность»¹²⁵.

Взгляд Соме может показаться ностальгической идиллией, но то, что она описывает, по сию пору является обыденной реальностью деревенской жизни в большинстве районов сельской Африки. Дети в деревне свободно посещают дома взрослых, даже не родственников. Хотя материнская любовь, без сомнения, уникальна, женщины (и некоторые мужчины) любят повозиться с чужими детишками, не только с собственными.

Такое поведение характерно для других социальных приматов, которые, кстати, не моногамны. Это глубокое чувство – желание заботиться о чужих детях – продолжает жить и в современном мире. Несмотря на мучения, связанные с преодолением бюрократических препон по усыновлению, которые зачастую оказываются утомительнее и дороже родов, миллионы пар стараются добиться того, что может оказаться сомнительным благом.

Учёные, которым интересна лишь нуклеарная семья, упускают основную роль распределённого родительства у человеческого вида. Сара Блаффер Хорди, автор книги «Матери и другие», жалуется:

«Освещение вопроса общности детей у других приматов и в многочисленных племенных сообществах никогда не занимает подобающего места в антропологической литературе. Многие даже не знают, что это явление существует по сей день. Тем не менее… последствия совместной заботы – в смысле выживания и биологической выносливости матери и ребёнка – исключительно положит ельные»¹²⁶.

Дарвин осмелился допустить возможность того, что связь ребёнка с матерью менее значительна, чем его связь с группой, у некоторых примитивных «варварских» сообществ. Комментируя повсеместное употребление таких знакомых слов, как мать, отец, сын, дочь, по отношению ко всем членам группы, он предполагает, что «употребляемые термины, уменьшая роль матери, выражают только связь с племенем. Наверное, связь между членами варварского племени, подверженного всем опасностям, может быть гораздо более важной, чем между матерью и ребёнком, поскольку племя – это необходимая взаимная защита и помощь…»¹²⁷.

Миссионер-иезуит XVII столетия Поль Ле Жён как-то читал нравоучение индейцу монтанье-наскапи об опасностях повсеместной супружеской неверности индейцев, коей он стал свидетелем. Но в ответ получил урок настоящей родительской любви. Миссионер вспоминает: «Я сказал ему, это бесчестно, когда женщина любит кого-то ещё, кроме мужа, и что это зло среди них; он сам не может сказать наверняка, что его сын, стоящий рядом, – это действительно его сын. Он ответил: „Ты глуп. Вы, французы, любите лишь своих детей, а мы все любим всех детей племени“»¹²⁸.

Хотя это кажется естественным для большинства из нас, наше собственное восприятие родства, основанное на биологии, является ещё одним примером флинстоунизации. Мы просто заранее предполагаем, что наше понятие семьи отражает нечто вечное и универсальное для человеческой природы. Но, как мы видим, среди людей даже нет единодушия в вопросе о том, что единственного полового акта достаточно для зачатия и беременности.

В западном обществе концепция «единоличного материнства» так же сталкивается с определёнными проблемами. «Материнство расщепляется, – пишет Уильям Салетан, „эксперт по человеческой природе“, на сайте Slate.com. – У вас может быть генетическая мать, мать, выносившая вас, приёмная мать и бог ещё знает какая. Когда одна из ваших матерей – ваша бабушка, дело вообще окончательно запутывается». По поводу матерей, которые вынашивают чьего-то ребёнка, Салетан утверждает, что вполне разумно, если дать матери выносить ребёнка для дочери: «Когда суррогатная мать – это бабушка, проблем меньше. Мать и дочь имеют генетические связи друг с другом и с ребёнком. У них есть шансы преодолеть препятствия и обеспечить ребёнку стабильное семейное окружение»¹²⁹. Возможно. В любом случае с распространением института приёмных семей, усыновлений после распадов браков и повторных бракосочетаний, а также техник вроде суррогатного материнства, донорства спермы и криогенного хранения эмбриона, Homo sapiens идёт по пути прочь от «традиционных» семейных структур, возможно, к более гибкой организации, напоминающей наше отдалённое прошлое.

Некоторые антропологи вообще ставят под сомнение значимость концепта кровного родства в групповых сообществах любой формы. Поскольку в таких маленьких группах почти все каким-то образом связаны какими-то родственными связями, близость определяется более расплывчатыми терминами, такими как личная дружба или общность партнёров.

Дарвин понимал, что даже самые прямые и непосредственные термины для отношений родства несут в себе воздействие культуры. «От всех мужчин локализованного клана ожидают отцовского поведения ко всем детям клана», – утверждает антрополог Джанет Чернела. «Множественные аспекты родительской заботы, включая ласку и снабжение пищей, предоставляются всеми членами клана»¹³¹. Антрополог Ванесса Ли замечает на основании своего опыта жизни среди мебенгокре, что «распределение ответственности – это социально выстроенный, а не объективный факт…»¹³². Среди туканоан: «Братья по клану коллективно обеспечивают потребности детей друг друга. Разделение ежедневной добычи обязывает каждого мужчину к регулярной работе на благо всех детей в деревне – и своих, и своих братьев»¹³³.

«Обычная семья». А может, такие лёгкие отношения между взрослыми и чужими детьми, распределённые родительские обязанности, где дети считают всех мужчин «папами», всех женщин «мамами», в маленьких сообществах, где на чужих смотрят без боязни, а перекрывающиеся сексуальные контакты делают отцовство неразличимым и вообще ничего не значащим понятием. может, эта структура и есть обычная семья для нашего вида?

Может, атомарная изоляция в такие ячейки-ядра: муж – жена с ребёнком-двумя в виде электронов на орбите есть на самом деле навязанное культурой отклонение от наших эволюционных потребностей, такое же неудобное и малоподходящее, как корсеты, пояса целомудрия и рыцарские доспехи? Может, матери, отцы и дети насильно впихнуты в семейную структуру, отлитую по единой форме, не подходящей никому? Может, современная пандемия распада семей, мучения родителей и сбитых с толку обиженных детей – это предсказуемые последствия искалеченной и калечащей семейной структуры, не подходящей нашему виду?

Если независимая, изолированная нуклеарная семья является фактически структурой, которую естественным образом формируют люди, то почему современные общества и религии всячески поощряют её налоговыми льготами и юридической поддержкой, а также яростно защищают от однополых союзов и других возможностей в «нетрадиционном» русле? И вообще, почему брак является юридическим явлением – если отвлечься от законов об иммиграции и собственности? К чему столь интенсивная правовая поддержка того, что естественно для человеческой природы?

Более того, если нуклеарная триада сидит так глубоко в нашей природе, почему всё меньше и меньше людей выбирают подобный образ жизни? В США процент домохозяйств с нуклеарными семьями с 1970-х упал с 45 до 23,5 %. Супружеские пары (с детьми и без) составляли 84 % всех домохозяйств в 1930-е годы, а по последним данным, составляют менее 50 %. Число не состоящих в браке пар, живущих вместе, подскочило с примерно 500 тысяч в 1970-м более чем в десять раз к 2008 г.

До того дня как Бронислав Малиновский (1884–1942), самый уважаемый и влиятельный антрополог своего времени, заявил, что вопрос решен, было множество дебатов о том, действительно ли триада папа – мама – ребёнок является универсальной атомарной единицей человеческой общественной организации. Малиновский поднял на смех утверждение Моргана, что общество могло быть когда-либо организовано иначе: «В начале основных игроков на сцене, несомненно, трое – двое родителей и ребёнок… Этот безусловно верный принцип стал… начальным пунктом для новой интерпретации моргановских гипотез о примитивных коммунальных браках. [Они] чётко понимают, что групповой брак ведёт к групповому родительству. Но групповое родительство – это почти невообразимая гипотеза. В итоге получаем такие вопиющие ляпы, как „клан женится на клане и рожает клан“, или „клан, как и семья, есть репродуктивная группа“» (курсив добавлен авторами)¹³⁵.

«Безусловно верный принцип»? «Невообразимая гипотеза»? «Вопиющие ляпы»? Кажется, Малиновский лично обижен на то, что Морган посмел сомневаться в универсальности и натуральности священной структуры нуклеарной семьи.

В это время в нескольких кварталах от лондонской аудитории, где он читал эти лекции, несчётное количество детей, представлявших своим существованием угрозу «безусловно верному принципу» Малиновского, кого в буквальном смысле слова приносились в жертву в больницах-детприёмниках для подкидышей. Не менее страшной была ситуация и в США. В 1915 г. доктор по имени Генри Чапин посетил десять таких заведений и нашёл, что в девяти из них ни один ребёнок не доживал до двух лет. Ни один¹³⁶. Такая печальная участь ждала неудобных детей по всей Европе. В мемуарах о жизни среднего класса в Германии начала ХХ столетия Дорис Друкер, например, описывает местную деревенскую «поставщицу ангелочков», которая принимала детей от незамужних матерей и «морила этих детишек голодом до смерти», в то время как незамужняя, ныне бездетная мама могла устроиться на работу кормилицей для семей высшего класса¹³⁷. Как практично и рационально.

Как ни ужасно думать об этом, но широко распространённое детоубийство не ограничивалось эпохой Малиновского. В течение столетий миллионы европейских детей прошли через закрытые вращающиеся приёмники, встроенные в стены больниц для подкидышей. Эти приёмники были спроектированы, чтобы защитить анонимность тех, кто оставлял детей. Для самих детей тут было мало защиты. Выживаемость в таких учреждениях была ненамного выше, чем в печах крематория. Это не были места для лечения, но одобренные правительством и церковью бойни для детей, чьё существование могло породить неудобные вопросы о «естественности» нуклеарной семьи, поэтому от детей избавлялись конвейерным способом¹³⁸.

Несмотря на поток фактов не в пользу Малиновского, его позиции глубоко укоренились и в научных, и в популярных взглядах на структуру семьи. Фактически вся архитектура того, что считается «семьёй» в западном обществе, основана на беспрекословном заявлении Малиновского, что каждый ребёнок везде и всегда имел лишь одного отца.

Но если позиции Малиновского победили, то зачем вновь и вновь реанимировать и пинать интеллектуальный труп Моргана? Антрополог Лора Бетциг открывает работу на тему распада семьи замечанием, что моргановские «фантазии [о групповом браке]… не выдержали проверки фактами, и спустя столетие после Моргана. достигнут консенсус, что [моногамный] брак является человеческой универсалией настолько, насколько это вообще возможно в отношении какой-либо формы человеческого поведения»¹⁴⁰.

Ох.

Но на самом деле моргановское понимание семьи не было «фантазией». Его заключение основывалось на десятилетнем опыте теоретических и полевых исследований. Позже, немного утихомирившись, Бетциг признает, что «всё ещё, однако, нет единого мнения, почему» парный брак так распространён.

Вот уж загадка так загадка. Но сейчас мы убедимся, что антропологи находят парный брак везде, куда бы они ни посмотрели, потому что они сами никак не определятся с тем, как же он всё-таки выглядит.