Книга: Норвежский детектив
Назад: История писателя Книга черной магии и игра в прятки
Дальше: История журналиста Вещие сны

История директора Бёмера
Кукла из Царства Эльфов

В предлагаемом изложении эта история несколько отличается от той, которую рассказал директор Бёмер. Она приводится в том веще, как он записал ее по просьбе Нордберга. События, разумеется, полностью совпадают с тем, как они были изложены в его устном рассказе, но здесь добавлены кое-какие детали, опущенные им у Нордберга.
Там присутствовала дама, а как истинный дамский угодник, директор Бёмер не мог позволить себе вольность в ее присутствии.
Супруги Грам некогда обещали до последнего вздоха делить друг с другом и радость и горе. 25 сентября, день, когда началась эта история, радостью не отличался.
Молчание за завтраком не предвещало ничего хорошего. Супруги сидели на противоположных концах стола: он — укрывшись за газетой, она — сосредоточив внимание на яйце всмятку. При этом она внимательно наблюдала за воздвигнутой перед ней газетной стеной. За стеной находилась осажденная ею крепость, и она выжидала удобный для нападения момент.
Ригмур Грам было тридцать с небольшим. У нее были темные, пышные, но какие-то тусклые волосы. Красивое лицо портило горькое и скорбное выражение. Фигура сохранилась неплохо, но пышные формы грозили заплыть жиром. Брак не приносил ей удовлетворения, а тяжесть, лежащая на душе, нередко является причиной ожирения.
Ригмур угнетали не материальные трудности. Они с мужем жили в собственном доме в лучшем районе Осло, и их большая гостиная свидетельствовала о прочном достатке. Единственная причина горечи, разъедавшей душу Ригмур, пряталась в настоящую минуту за газетой «Афтенпостен», и это был ее муж, Гуннар Грам, директор акционерного общества «Крафт-картон».
Внешность Грама тоже могла бы считаться довольно привлекательной. У него был высокий интеллигентный лоб, и несправедливо было бы объяснять это только начинающимся облысением. Граму шел сорок третий год.
У него были умные глаза, чувственные, мужественные губы и властный, красиво вылепленный подбородок. Однако на лице Грама как будто застыло выражение вечной брюзгливости. Из-за сообщений об убийствах, грабежах и футбольных победах выглянула крайне кислая физиономия.
— Где Мирт? — спросил он.
— В постели, — сухо ответила Ригмур. — У нее болит горло, она не пойдет сегодня в школу.
На столе стояло три прибора, один из них не был тронут. Гуннар кивнул на него.
— А наша гостья? Куда она подевалась?
— Бибби еще спит. Она вчера поздно вернулась из гостей. Что это ты стал вдруг так интересоваться нашей жизнью? — неожиданно резко спросила Ригмур.
Гуннар мгновенно вспыхнул.
— Воспитанный человек в гостях всегда вовремя выходит к столу! — язвительно ответил он. — Сколько еще твоя кузина намерена прожить у нас?
— Примерно месяц. И ты это знаешь. До своего отъезда в Лондон, где она получила место манекенщицы.
Он начал считать, загибая пальцы:
— Июль, август, сентябрь — прошло уже три месяца, как она приехала из Саннефьорда и поселилась у нас. Вот наказание! Какого черта ты ее к нам пригласила? — Он не скрывал своего отвращения к отсутствующей кузине.
Ригмур с интересом разглядывала шторы у него за спиной.
— Наверно, для того, чтобы она скрасила мое одиночество. Тебя я дома не вижу… Между прочим, ты недоволен, что Бибби поздно возвращается домой, а сам вернулся вчера в четыре часа утра! Где, интересно, ты был?
Вечный вопрос, который жена задает мужу и на который она никогда не получает ответа. Гуннар склонился над чашкой с кофе и буркнул:
— Деловая встреча… Мое присутствие было необходимо…
О деловых встречах Ригмур слышала часто. И теперь не сдержалась:
— Тебя никогда нет дома! Живешь, будто в пансионе! Мне надоело вечно сидеть одной!
Кофе явно подкрепил силы Гуннара.
— Проблема свободного времени? — ядовито спросил он.
— А почему бы и нет? Я могла бы стать архитектором по интерьеру, но ты заставил меня все бросить. Жена директора не должна работать! «Мое присутствие было необходимо»!.. — передразнила она его.
Гуннар красноречиво закатил глаза к потолку:
— О Господи! Опять ты завела этот разговор!
— А где сегодня необходимо твое присутствие? Думаешь, приятно быть женой человека, который вечно пропадает на луне… Вернее, на обратной стороне луны…
— Хотел бы я сейчас там очутиться! — воскликнул Гуннар.
Достойный ответ! Гуннар ценил остроту ума и игру слов, он гордился, если ему удавалось показать, что он владеет этим искусством. Он уже собирался швырнуть газету на стол и с достоинством удалиться, но ему было не суждено эффектно покинуть сцену.
Из соседней комнаты послышался звонкий детский голос:
— Нет, не надо говорить маме, что делает папа! Ты вообще слишком строг к нему…
Гуннар отложил газету.
— С кем она там разговаривает?
— Ни с кем. — Ригмур пожала плечами.
— То есть?.. Значит, она бредит? У нее высокая температура?
— Нет, это кукла.
— Опять! — пробормотал он.
Они встали и на цыпочках подкрались к двери детской. Ригмур осторожно приоткрыла ее. Их дочь сидела в кровати спиной к двери, тонкие косички торчали в разные стороны, шея была обмотана шерстяным шарфом. Перед ней лежал альбом для рисования и цветные карандаши, она рисовала.
На спинке кровати рядом с ее головой сидела маленькая тряпичная кукла, это был ниссе в желтом колпачке. Лопоухий, с длинным острым носом и круглыми глазками, сделанными из черных бусинок. На нем был голубой пиджачок не первой свежести, светло-коричневый жилет и белые штаны. Их вид свидетельствовал о солидном возрасте ниссе — к ним явно прикасалось не одно поколение грязных детских рук. Наверно, они дергали его и за бороду — от нее осталось лишь несколько жалких седых клочков. У ниссе были несоразмерно большие ноги в матерчатых туфлях, напоминавших поплавки на гидропланах.
Мирт рисовала и разговаривала с ниссе, который, по-видимому, давал ей советы.
— Тебе кажется, что рот надо сделать краснее? — Мирт достала из коробки красный карандаш. — Да, ты, конечно, прав. Фрекен Хермансен очень ярко красит губы.
Гуннар быстро прошел в комнату. Ригмур — за ним. На рисунке была изображена дама, раскрашенная всеми цветами радуги.
— Ты разговариваешь вслух сама с собой, это нехорошо, — сказал он. — Ведь у тебя болит горло.
Девочка доверчиво посмотрела на отца, глаза у нее были небесно-голубые.
— Но я разговариваю не с собой, а с Пэком. Должна же я ответить ему, если он ко мне обращается…
Пэк — откуда она взяла это имя? Неужели они в первом классе уже читали «Сон в летнюю ночь» Шекспира?
— Пожалуйста, больше не разговаривай! — строго, как и подобает заботливому отцу, сказал Гуннар. — А то мы с мамой испугались, что у тебя поднялась температура и ты бредишь. Ложись и спи!
Он хотел забрать у Мирт альбом для рисования, но Ригмур отстранила его.
— Можешь доверить мне заботу о ее здоровье, — резко сказала она. — Иди в свою контору.
Он оскорбленно хмыкнул и вышел из детской.
В холле перед большим зеркалом накладывала утренний грим четвертая обитательница этого дома. Кузине Ригмур, Бибби Хермансен, было двадцать два года, и она была манекенщицей. О ее прошлом в Саннефьорде было мало что известно, но сейчас она наслаждалась жизнью в Осло, и ее ждало блестящее будущее в Лондоне и Париже.
Бибби обернулась к Гуннару. У нее было бледное, немного широкоскулое, очень красивое лицо с чистой и нежной, как у ребенка, кожей. Большие голубые глаза светились невозмутимой кротостью, маленький прямой носик подчеркивал благородную невинность лица, и если бы нежно улыбающиеся губы не были такими пунцовыми, они тоже вполне могли бы принадлежать святой. Форма подбородка была неповторима целомудренна. Это было лицо мадонны с византийской мозаики.
— Доброе утро, Бибби, доброе утро! Ты, кажется, вчера поздно вернулась? — Гуннар говорил несколько громче, чем требовалось…
— Да, представь себе, я легла в четыре утра! Мое ремесло требует много времени и сил. — Это тоже было сказано так громко, чтобы услышали в соседней комнате, но потом Бибби понизила голос — Как мило ты меня бранил, Гуннар! Мне за стеной все было слышно. Ах ты, хитрец!
Она подошла к нему, и свет от люстры упал на то, что было ниже подбородка.
Фигура у Бибби была идеальная, но она поразительно контрастировала с лицом. Груди, притаившиеся под платьем словно две звериные мордочки, не вызывали никаких мыслей о целомудрии. Изгиб бедер не имел ничего общего с полукружием окон в готических храмах, а совершенные как колонны ноги не настраивали на благоговейный лад. Ступни и лодыжки Бибби тоже были созданы не для тропинок монастырских садов.
Такое тело порадовало бы Фидия, но принесло бы много огорчений Святому Антонию. Директор Грам чувствовал себя скорее Антонием, чем Фидием, падшим Антонием, имя которого вычеркнули из святцев.
Бибби обняла его за шею.
— Значит, я плохо воспитана, если поздно выхожу к столу? — Она вдруг заговорила голосом Ригмур — «Ты не имеешь права делать замечания Бибби за то, что ее не бывает дома! Ведь она отсутствует вместе с тобой!»
— Тс-с! — Он нервно показал рукой на детскую и прошептал — Ригмур! — Во время оккупации так произносили «гестапо!».
Она потянулась и лизнула ему ухо.
— Встретимся как обычно? Да?
Он быстро надел плащ, шляпу и открыл дверь.
— В час, в кафе!
И выбежал из дому. Времени оставалось в обрез.

 

— Привет, Мирт! Как твое горлышко? — Бибби зашла в детскую. Она приветливо улыбнулась больной племяннице — деланная улыбка доброй тети.
— Спасибо, хорошо, фрекен Хермансен, — вежливо, но сдержанно ответила Мирт.
Бибби взглянула на рисунок.
— Как ты хорошо рисуешь!
Уперев язык в щеку, Мирт разглядывала свой рисунок. Потом критически покачала головой:
— Нет, вообще-то у меня не получилось…
— Это ты меня нарисовала? — Добрая тетя подняла брови. — Но ведь я совсем не похожа.
— Да, Пэку тоже не нравится, — призналась Мирт. — Он говорит, что ногти у вас гораздо длиннее. — Она нашла красный карандаш и пририсовала к среднему пальцу длинный изогнутый коготь.
— Значит, Пэку не нравится? — Деланная улыбка утратила свою приветливость, но она словно прилипла к губам. — Пэк много знает, да?
Мирт серьезно кивнула:
— Пэк знает все, фрекен Хермансен.
— Не надо называть меня фрекен Хермансен! — Бибби умоляюще вытянула губы трубочкой. — Зови меня просто тетя. Ты ведь знаешь, как меня зовут?
Две пары небесно-голубых глаз внимательно изучали друг друга. Женщина — женщину. Наконец младшая изрекла:
— Вас зовут тетя Бибби, фрекен Хермансен.
И продолжала рисовать. Бибби сделала нетерпеливое движение. Она протянула руку и хотела снять Пэка с изголовья.
— Ой! — вдруг вскрикнула она и выронила куклу.
Ригмур вбежала в детскую:
— Что случилось, Бибби?
Бибби с возмущением показала на Пэка. Он лежал на шине, ноги-поплавки были задраны в воздух, блестящие черные бусинки смотрели в потолок.
— Он… Он меня уколол! — Она показала кончик пальца, на котором выступила большая красная капля. — Видишь!
Бибби слизнула каплю, но кровь выступила опять. Испуганная, сердитая, не вынимая пальца изо рта, она покинула детскую. Визит вежливости был окончен.
Ригмур осторожно подняла куклу и осмотрела ее.
— Гляди, Мирт! — Она вынула булавку, воткнутую в ветхую одежду Пэка. — Нельзя пользоваться Пэком как подушечкой для иголок. Это опасно, видишь, что получилось!
В голосе Мирт тоже звучал упрек:
— Но у него пиджачок разорвался по шву, и ты до сих пор его не зашила! — Она взяла Пэка из рук матери. — Вы все его не любите! Вы очень плохо с ним обращаетесь!
— Не только пиджачок, скоро сам Пэк разорвется по швам. — Ригмур смутилась от справедливого упрека дочери, она быстро убрала с постели альбом и карандаши. Строго, как и подобает заботливой матери, она сказала:
— Ляг и поспи, скорей поправишься!
Мирт послушно легла, положив рядом с собой Пэка. Ригмур задернула занавески.
В гостиной стояла Бибби, она все еще сосала уколотый палец. В глазах у нее не было обычной кротости.
— Может, мне подарить ей новую куклу, Ригмур? Как ты думаешь?
* * *
Гуннар Грам сидел в кафе и размышлял о переходном периоде, который переживал уже второй раз в жизни. Каждому мужчине после сорока приходится пережить такой период, и чувствует он себя в это время так, словно его на Страшном Суде объявили вором. На этот раз Гуннара не донимали угри, но неприятностей и огорчений у него было в избытке.
Труднейший период. По сравнению с ним детство — веселая игра, половое созревание — безобидный зуд, а старость — блаженный покой.
Гуннар взглянул на часы — опаздывает, как обычно. Бибби всегда опаздывала на свидание не меньше чем на пятнадцать минут. Ну что ж, у него есть несколько минут, чтобы разобраться в своей душе. Сейчас она переживала смутное время.
Много лет Гуннар вел тихий и пристойный образ жизни, и вот на него обрушилась лавина. Нельзя сказать, что все произошло так уж неожиданно. Духовная связь с Ригмур постепенно исчезла, и супружеская близость между ними давно прекратилась. И все-таки он сохранял верность, потому что был романтиком. Он не хотел распыляться на случайные связи и ждал великой любви. Год за годом он жил как адвентист, ожидающий пришествия Христа. Одна за другой в нем зажигались свечи в преддверии торжественного мига. Но ждал он пришествия не Христа, а Люцифера. Вот именно — Люцифера. Тут-то и явилась Бибби.
Их еще не успели представить друг другу, но он уже знал: вот та, которую я жду! И ее взгляд ответил ему: я тебя хочу! На другой день она поселилась у них в доме и стала его любовницей.
В юности Гуннар смертельно боялся женщин, но его мечты о женщине не знали никаких запретов. И вот наконец они осуществились. Он, всегда такой неловкий, стал пылким любовником, потенция его была неисчерпаема. Он встретил свой идеал — самую красивую, чувственную и темпераментную женщину, о какой мужчина может только мечтать. Ему бы жить да радоваться, но он почему-то пребывал в глубокой депрессии.
Это длилось уже три месяца. Если так будет продолжаться и впредь, он либо отправится на тот свет от инфаркта, либо у них с Бибби появится общее супружеское ложе. И он не знал, какая из перспектив представлялась ему более мрачной.
Но разве Бибби не была бы ему хорошей женой? Ведь она, именно она, открыла ему, что такое настоящий секс. Они пережили вместе неповторимые мгновения, они дарили друг другу высшее блаженство. Это ли не лучшая основа для прочного брака? Гуннар где-то читал, что это так.
Однако все упиралось в то, что нельзя бесконечно заниматься любовью. Иногда следует делать и кое-что другое — например, задуматься над тем, что представляет собой близкий тебе человек, что представляешь собой ты сам и в чем смысл жизни. Гуннар пытался между объятиями беседовать с Бибби о том, что его занимало, о чем он размышлял, о прочитанных книгах. Но с таким же успехом он мог беседовать об этом с золотой рыбкой, плавающей в аквариуме.
Нет, Бибби была далеко не глупа. У нее был достаточно острый ум, но занимало ее только то, что имело к ней непосредственное отношение. Ее ум не выходил за рамки ее горизонта. А горизонт этот был не шире объема ее бедер.
Господи, куда же она пропала? Гуннар обежал глазами зал, долго смотрел на входную дверь, потом уставился в окно, выходившее на улицу. Бибби не было.
Они обычно встречались в этом кафе. Оно лежало в стороне от центра, и они не рисковали застать тут кого-нибудь из знакомых. В тот день, кстати, в кафе было подозрительно много сорокалетних мужчин, одиноко сидевших за рюмкой портвейна. Все они тоже нетерпеливо поглядывали на часы. В зал вошла хорошенькая девушка и порхнула к пожилому мужчине за угловым столиком. Фу, как некрасиво, ведь он годится ей в отцы! (Сам Гуннар был лишь на двадцать лет старше Бибби.) Оказывается, в этом малоизвестном кафе собирается много мужчин, переживающих вторую молодость. Видно, у него хватало товарищей по несчастью в этой обители позора.
Он допил портвейн и заказал еще. Директор и манекенщица — Господи, как это банально, как удручающе пошло! Сотни тысяч немолодых мужчин переживают сейчас то же, что и он. Страшную правду о жизни рассказывают не писатели, а дамские журналы в разделах писем.
«Милая умница Клара!
Мой муж обманывает меня с одной распутной самкой. Подумай только, она — моя кузина и живет у нас в доме! Он совершенно помешался на ней, но она делает его несчастным. У нас маленькая дочка. Все так беспросветно, так ужасно. Что мне делать? Помоги мне! Я в отчаянии!
Ригмур».
Он вдруг заметил, что сидит и чертит ногтем на скатерти шестиконечную звезду. Что это за символ? Ах да, это звезда Давида, святой знак иудеев. Когда-то Гуннар читал, что она символизирует. Треугольник, вершина которого смотрит вверх, соответствует Богу, другой же, у которого вершина направлена вниз, — человеку. Вместе они выражают единство неба и земли. Гуннар оглядел зал. Где же он, этот глядящий вверх треугольник? Исчез. Звезды больше нет, осталась только ее половина — треугольник, глядящий вниз. Его мы несем в своем теле; только ему и поклоняемся. И ты, Бибби, несешь его, не скрывая от посторонних глаз. Изощренная, ласковая хищница, утонченная невежда! Неповторимая Бибби, ну почему тебя так долго нет?
Именно таким образом дьявол наказывает падшие души: он заставляет их ждать. Яльмар Сёдерберг писал об этом, он, автор «Гертруд», все знал об этом падении. «Я верю в желание плоти и в неизлечимое одиночество души». Хорошо сказано, Яльмар, но хотел-то ты сказать немного иначе: «Я неизлечимо одинок, потому что верю в желание плоти».
Неужели его мучают угрызения совести из-за супружеской неверности? В таком случае он заслуживает того, чтобы попасть на страницы дамского журнала. Хотя почему его должны мучить угрызения совести? Потому что он вырвался из склепа, называемого браком? Разве он не имеет права на жизнь? Разве самые светлые умы Европы не твердили три века подряд о том, что это и есть жизнь? Например, Гуннар Хейберг, великий норвежский драматург, разве он не говорил то же самое? Гордись, Гуннар Грам, начертай черный треугольник на своей двери — мадонна-шлюха посетила твой дом! Гордись, Бибби Хермансен, порнографическая мечта директора акционерного общества «Крафт-картон»!
А ведь неплохой образ! И Гуннар повторил вслух:
— Порнографическая мечта директора «Крафт-картон»!
— Простите, вы что-то сказали? — Официант вежливо задержался у столика Гуннара.
— Да, принесите, пожалуйста, полбутылки портвейна «Коммендадор». Благодарю вас.
Что-что, а быстро находить выход из любого положения — этим искусством, вращаясь в деловом мире, Гуннар овладел в совершенстве.
Да, он предприниматель. Хотя в юности и не помышлял о карьере делового человека, ему хотелось заниматься совсем другим, может быть, стать писателем. Но на него неожиданно свалилось наследство. Теперь-то Гуннар был рад, что выбрал именно этот жизненный путь, ведь он помог ему преодолеть комплекс неполноценности. Подумать только, пока у него не появились деньги, его мучил страх перед импотенцией! Реальность, создаваемая деньгами, — это мир, в котором человек сознает свое значение, сознает, что он должен преумножать материальные ценности.
Однако вне стен своего кабинета Гуннар был не в состоянии думать о кривых роста продукции или о колебаниях на рынке сбыта. Он предпочитал общаться с интеллектуалами и художниками. Может быть, для того, чтобы хоть чуточку приобщиться к тем ценностям, которым изменил? Впрочем, не изменил, но… Искал он истину и в книгах. Он читал очень много — поэтов, прозаиков, философов, святых пророков человечества. Они стали частью его существа, он жил литературой и думал цитатами. И что же он извлек из всего этого чтения? Какую, мудрость почерпнул ты из этих источников, Гуннар Грам, если сейчас ты чувствуешь себя мышью между двух кошек?
Каждый попадает в тот ад, который сам себе создал. Кто это сказал? Гуннар Грамм или Жан Поль Сартр? В любом случае это правда. Жизнь дала ему именно то, чего он просил. Ни больше, ни меньше.
Но почему же его мука носит сексуальный характер? Откуда у него это чувство стыда? Или это лишь глупый страх перед старомодными социальными табу, усвоенными в результате авторитарного воспитания? Инфантильная фиксация и невротические торможения? Влияние идиотского старого сверх-Я, которое легко поддается удалению при небольшом промывании мозгов?.. К сожалению, господа психоаналитики ошибаются. Взять хотя бы кошек, этих самых независимых, нежных и свободных животных на свете, и послушать их, когда им приходит пора любить! Наверное, именно кошки на площади Фирензе вдохновили Данте написать «Ад». Их громкие жалобы оглашают крыши домов, лунный свет дрожит от их страстных рыданий, они горестно воют от необходимости умножать род Felix. Короче, они выражают истину о половой жизни. И никакой психоанализ животных не в силах помочь им.
Гуннар вздохнул над своим портвейном: а я все-таки неглуп! Господи, Бибби уже давно пора быть здесь!
Собственно, только три человека в мире сознавали весь этот ужас и видели его последствия. Отец церкви Ориген, подвергший себя кастрации. Философ Шопенгауэр, который подвел итог: жизнь — это страдание и с ней следует расстаться. И писатель Лев Толстой, требовавший прекращения всякой половой жизни и, как следствие этого, исчезновения с лица земли рода человеческого. Эти три человека умели постоять за себя! Твое здоровье, Ориген! Твое здоровье, Артур! Твое здоровье, Лев!
За соседним столиком сидели двое мужчин, они вели себя несколько необычно. Глядя друг на друга влажными глазами, они снимали друг с друга воображаемые пылинки, поправляли одежду. Их вид немного утешил Гуннара. Может, кому-то еще хуже, чем ему? Он все-таки нормальный мужчина. Но любить женщину тоже несладко…
Его взгляд скользнул по другим столикам. Ко многим лысым уже пришли их подруги. Вон они все, видны как на ладони — узники в оковах, томящиеся в застенке, имя которому — Секс. Как это говорят нынешние радикалы: сексуальная свобода? Безумные слова! Дай только волю своим наклонностям, и ты станешь рабом самого беспощадного тирана! Самсону было легче вращать жернова у филистимлян, чем трудиться на «мельнице» Далилы.
Нет, больше он не станет ждать Бибби! Есть же какой-то предел! Он докажет, что он не раб на ее «мельнице». Он свободный человек! Официант! Счет!
Тут-то она и появилась. Гордые движения, развевающаяся юбка — она летела, как на праздник. Высокие каблучки постукивали, словно кастаньеты. Пока Бибби шла к столику, дух Гуннара ослабел, а плоть напряглась.
— Привет! — Она опустилась рядом с ним. Шуршание юбки, благоухание духов. Дух умер, прощай! — Ты давно меня ждешь?
О, этот очаровательный женский вопрос!
— Пора бы тебе приучиться смотреть на часы. Я сижу тут уже целый час… — Он говорил сердито, но был побежден.
— Прости, пожалуйста, у меня были кое-какие дела. А потом в витрине на Карл Юхан я увидела трусики… Золотистые, с серовато-голубоватыми кружевами. Прелесть! — Она коснулась его бедром. — Они уже на мне!
И всегда, когда она говорила о трусиках, вид у нее был такой, словно она говорила о Святом Духе. Как это у нее получается? — думал он. И как у нее хватает смелости быть такой! Должно быть, она точно знает, что у нее нет бессмертной души. Говорят, что именно поэтому магометанские женщины так откровенны в любви. Коран освободил их от души, они не предстанут перед судом Аллаха, они могут позволить себе все.
— Что у тебя с пальцем? — Палец у Бибби был заклеен пластырем.
— Меня уколол Пэк, — объяснила она. — Он меня не любит.
Гуннар с недоумением посмотрел на нее:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Хочу сказать, что Мирт не любит меня и пользуется своей дурацкой куклой, чтобы напомнить мне об этом. Сегодня, например, кукла меня уколола. — И она рассказала Гуннару о том, что случилось утром.
Он нахмурился.
— С Мирт творится что-то неладное. Эта глупая кукла… Надо как-то от нее избавиться.
— Мирт заявила, что Пэк знает все. Тебе не кажется, что это звучит подозрительно?
— Все?
Она положила руку ему на колено. Он испуганно покосился на зал. Ко всему прочему он еще и трус. Что может быть ничтожнее обывателя, возомнившего себя фавном?
— Как мы будем развлекаться вечером, Гуннар?
Она просунула палец ему под манжет. Ей ничего не стоит свести его с ума одним мизинчиком. Это у нее получалось гениально. Ее искусство опиралось на солидный опыт. А еще Гёте сказал, что гений — это усердие.
Но после утренней сцены за завтраком Гуннар не осмеливался снова уйти вечером из дому. Ригмур не поверит в деловые встречи два дня подряд.
— Нет, Бибби, сегодня я не могу. У меня деловая встреча… Мое присутствие необходимо, понимаешь…
— Ты боишься Ригмур?
— Глупости! Никого я не боюсь! — В глазах у него мелькнул страх.
— Как ты думаешь, почему она пригласила меня пожить у вас? — Палец под манжетой пощекотал Гуннара. — Или она не предполагала, что ты можешь влюбиться в меня?
Он пожал плечами.
— Она ревнива? — Бибби продолжала щекотать ему руку.
— Ужасно! — вырвалось у Гуннара. — Она ревнует меня к работе, к моим интересам, ко всему, в чем не участвует сама. День и ночь она терзает меня из-за того, что в моей жизни есть что-то, кроме нее.
— И ты никогда ей не изменял? — Палец Бибби снова зашевелился.
В голосе Гуннара послышались нотки благородного негодования — уж в чем в чем, а в этом его не упрекнешь!
Бибби понимающе улыбнулась:
— Но может, именно этого ей и не хватает? Чтобы ты изменил ей?
— То есть как?.. — Он перестал понимать ее.
— Ригмур нужна власть над тобой. — Бибби вытащила палец из его манжета и поучительно погрозила им. — Она рассчитала, что получит эту власть, если у тебя будет нечистая совесть. И в качестве наживки использовала меня.
— Ты? Наживка? — Он уставился на нее, дивясь безднам женской души. — Чтобы я…
Бибби согнула палец в виде крючка и поднесла к его губам.
— Наживка любит свою рыбку! Ты попался на мой крючок, а не на ее!
— Будь благоразумна! — Он снова в панике обвел глазами зал и прибавил виновато — Я люблю, когда ты прикасаешься ко мне, Бибби, обожаю, но на людях нам надо вести себя сдержанно!
Бибби откинулась на спинку дивана и переливчато засмеялась. Грудь у нее заходила ходуном.
Потом она выпрямилась и снова стала серьезной молодой девушкой. Опять это была византийская мадонна с невинным взглядом. Правда, на этой мадонне был французский бюстгальтер с отверстиями на сосках.
— Значит, ты вечером занят? Но у меня есть для тебя кое-что, что при дневном свете выглядит не хуже, чем при вечернем. Давай заедем сейчас в гостиницу?
Он уже собирался ответить: «Очень жаль… Совершенно невозможно… Я должен вернуться на работу… В три часа у меня назначена встреча…» Но произнес совсем другое:
— Поехали!
Он был в аду, который сам себе создал. И, к сожалению, ад этот был прекрасен.
* * *
Гуннар готовился лечь слать. У них с Ригмур все еще была общая спальня, и его это мучило. Но пока в доме жила Бибби, изменить что-либо было невозможно. Сейчас его предложение разделить спальню вызвало бы подозрения.
Он поспешил раздеться, пока Ригмур принимала ванну. Вся спина и плечи были у него в царапинах. Часто зубки Бибби оставляли свои выразительные следы у него на шее, и прочитать эти письмена не составляло труда. Это была древнейшая в мире письменность!
Гуннар торопливо натянул пижаму и обмотал шею шарфом — осенняя простуда бывает так коварна! Когда Ригмур в кимоно вошла в спальню, он уже забаррикадировался и был неприступен.
Он читал своего любимого философа — Шопенгауэра. Шопенгауэр всегда утешал его во всех несчастьях, потому что не оставлял никаких надежд. Гуннар читал главу, которая называлась «Метафизика любви». Слова философа обжигали:
«Всматриваясь в круговерть жизни, мы обнаруживаем, что люди поглощены своими заботами и неприятностями, что они употребляют все силы, дабы удовлетворять бесконечные потребности и отвращать бесконечные страдания, не смея надеяться на иную награду, кроме продления своего мучительного существования еще на какое-то время…»
— Гуннар! Ты слыхал?
Нет, он ничего не слыхал. Он читал правду о своей жизни:
«Однако в суете жизни мы видим, как страстно встречаются друг с другом глаза влюбленных. Но почему так тайно, испуганно, украдкой? Потому что влюбленные — это предатели, которые в глубине души стремятся к тому, чтобы продлить в будущем нужду и страдания. Иначе избавление пришло бы слишком быстро, они же хотят помешать этому, как другие мешали до них…»
— Вот опять! — Ригмур испугалась. — Что это может быть?
Теперь услыхал и он. С нижнего этажа донесся долгий скрипучий звук. Гуннар недовольно оторвался от Шопенгауэра.
— Это парадное. Наверное, Бибби вернулась?
— Нет, это из детской, — сказала Ригмур.
— Что? — Гуннар взглянул на часы. — Двенадцать часов, а ребенок еще не спит? Иди и посмотри, что там происходит!
— Гуннар, сходи ты! Я боюсь! — попросила Ригмур.
— Ты мать, — сухо отозвался он. — К тому же ты сама мне сказала, чтобы заботу о ее здоровье я предоставил тебе. — И он снова углубился в муки и чаяния любящих предателей.
Ригмур помедлила, потом затянула пояс на кимоно и вышла из спальни. В коридоре перегорела лампочка, и Ригмур ощупью спустилась по лестнице, держась рукой за стенку. Сердце у нее бешено колотилось. Она всегда боялась темноты.
В гостиной Ригмур остановилась перед дверью в детскую и прислушалась. Там было тихо. Чего она боялась? Проникших в дом воров? Нет, чего-то другого, чему не знала названия. Она чувствовала, что в комнате дочери сейчас происходит нечто недоступное ее пониманию.
Ригмур распахнула дверь.
Комната была освещена лишь слабым светом луны. Но окно было открыто. Наверное, звук, который они слышали, и был скрип открываемого окна. Мирт в цветастой ночной рубашке стояла у окна и смотрела в сад. Она обернулась, когда Ригмур вошла в комнату.
— Мирт! Господи! Что ты делаешь?
Мирт не ответила. Силуэт круглой головки с торчащими косичками замер на фоне окна. Девочка была поглощена чем-то, что происходило за окном. Ригмур быстро подошла к ней и выглянула в сад.
Была ясная осенняя ночь, лунный свет тончайшей пеленой окутал деревья. На черной траве серебрилась выложенная ракушечником дорожка. Тени были резко очерчены и неподвижны. Или поодаль у беседки что-то шевелилось? Словно слабое дуновение ветерка в листве?
— Что случилось, Мирт? Почему ты не спишь?
Мирт не отрывала глаз от серебряного диска луны, висящего над Эгебергосеном. Ее личико как будто отражало его слабый мечтательный свет, глаза горели восторгом. Вдруг она показала на небо:
— Смотри, мама! Пэк ходит по лунным лучам!
Опять у Мирт разыгралась фантазия! Она утверждает, например, что Пэк пришел к ней из Царства Эльфов. И бесполезно было объяснять ей, что это просто глупый предрассудок. Мирт было семь лет, и об эльфах она знала все.
— Теперь ты понимаешь, почему у него такие большие ноги? Чтобы он мог ходить по лунным лучам и не проваливаться!
Ригмур оглядела комнату. Она зажгла маленькую настольную лампу, перевернула подушки, перетряхнула постель.
— Мирт, куда ты дела Пэка? Его здесь нет!
— Я же тебе говорю: он гуляет! Смотри, он возвращается! — в восторге крикнула она.
— Немедленно в постель! — тоже крикнула Ригмур, она почему-то вдруг разволновалась. — У тебя болит горло, а ты стоишь босиком на ночном холоде! Так можно разболеться не на шутку! — Не терпящая возражений мама приготовилась закрыть окно.
Потом Ригмур никак не могла объяснить, что же произошло в то мгновение. Шок, полученный ею, был так силен, что все ее чувства как бы подернулись пеленой; очевидно, впоследствии воображение помогало памяти. Самой ей казалось, что у нее на глазах произошло следующее.
Она уже закрывала окно, как вдруг откуда-то из ночи прилетел Пэк — явно издалека — и скользнул в оставшуюся щелку. Хлоп! — он уже сидел на подоконнике, его колпачок как будто еще колыхался от ветра, гулявшего по небесному своду. И Пэк смотрел на нее своими черными бусинками, похожими на глаза белки!
Ригмур плюхнулась на ближайший стул, у нее потемнело в глазах, она чуть не лишилась чувств. Только через несколько секунд к ней вернулось сознание. Она судорожно глотнула воздух:
— Что ты сделала? Как ты могла так напугать меня?
Мирт была невозмутима. Она спокойно закрыла окно, взяла Пэка под мышку и направилась к кровати.
— Теперь мы ляжем спать. Покойной ночи, мама!
Перепуганная Ригмур вернулась в спальню.
— Это правда, Гуннар! Пэка не было в детской, и вдруг он спрыгнул с лунного луча! Прямо в открытое окно!
— Просто Мирт дернула его за нитку, — трезво изрек Гуннар из-за Шопенгауэра.
— Какую нитку? Не было там никакой нитки!
— Ты слишком разволновалась и потому не заметила. — Логика никогда ему не отказывала.
— Может быть… — Наверное, и правда этим все объясняется. Ригмур стало немного легче, но ненадолго. — Нет, Гуннар, мне все-таки страшно. Знаешь, Мирт совсем перестала играть с подружками. Она все больше и больше погружается в себя. И разговаривает только с Пэком.
— Я согласен, надо что-то предпринять. — Гуннар оторвался от книги, и на какое-то мгновение показалось, что его и в самом деле волнуют только проблемы семьи. — Нельзя допускать, чтобы ребенок терроризировал весь дом этой своей дурацкой куклой. Это ненормально!
— Ты думаешь, надо проконсультироваться с психологом? Или лучше с терапевтом?
— Да, поговори завтра с врачом.
— К кому же мне обратиться?
— К Акселю Броку. Он специализируется по трудным детям. Я запишу тебя к нему на прием.
Гуннар снова скрылся за книгой. Деловой человек, директор. Он дал распоряжение, и теперь подчиненный должен был выполнить его. Говорить больше не о чем.
А Ригмур лежала с закрытыми глазами и видела перед собой беличьи глазки, глядящие на нее из-под желтого колпачка. Она никак не могла успокоиться. Через минуту она тихонько проговорила:
— Послушай, Гуннар…
Он не ответил. Он был вне досягаемости. Жена напрасно будет ждать ответа от сорокадвухлетнего мужа, погруженного в «Метафизику любви».
* * *
Ригмур вошла в дверь с торжественной медной дощечкой, на которой было написано:
Доктор Аксель Брок
ДЕТСКИЕ НЕВРОЗЫ И ТРУДНЫЕ ДЕТИ.
ВРЕМЯ ПРИЕМА С 13 ДО 15.
Она долго ждала в приемной, там была очередь. В середине XX века в этом фешенебельном районе Осло, как ни странно, было много трудных детей, и у врачей, занимавшихся этими проблемами, всегда собирались очереди.
Наконец Ригмур попала в кабинет. Доктор Брок оказался приветливым человеком лет шестидесяти, он словно олицетворял собой профессиональную терпимость к человеческим слабостям, а красноватый цвет липа говорил о том, что он и сам подвержен некоторым из них. Сидя за большим письменным столом, он с профессионально-вежливым выражением лица выслушай рассказ Ригмур. Поигрывая золотой ручкой, он время от времени делал какие-то записи и задавал вопросы.
— Нет, доктор, — ответила Ригмур на его последний вопрос. — Нет, мы не дарили ей эту куклу, и, насколько я знаю, никто из наших друзей — тоже. Должно быть, она где-нибудь нашла ее.
— Да, да, такое случается. — Доктор Брок задумчиво потер подбородок.
— Сама Мирт говорит, будто Пэк — эльф и пришел к ней по лунным лучам, — продолжала Ригмур.
— Вот как, по лунным лучам? — Доктор Брок, как бы смакуя, многозначительно повторил эти слова, потом вдруг наклонился вперед и прицелился в Ригмур своей золотой ручкой. — А какие у вас отношения с мужем?
Ригмур потупилась, вопрос застал ее врасплох.
— Это необходимо?.. — начала она, ей хотелось избежать этой темы.
— Совершенно необходимо. — В голосе врача послышались властные нотки. — Поведение ребенка всегда отражает конфликты между родителями. У вас с мужем сложные отношения, я так понимаю?
— Да. — Ригмур на мгновение задумалась. — И когда наши отношения особенно ухудшились — это случилось примерно полгода назад, — среди игрушек Мирт вдруг появился Пэк.
— И началась эта игра воображения?
— Да.
Доктор Брок отложил ручку, откинулся на спинку кресла и упер кончики пальцев друг в друга. Причина невроза этого ребенка была установлена. Он заговорил, как будто перед ним находилась большая аудитория:
— Дети часто таким образом реагируют на конфликты между родителями, подобные игры служат им защитой. Их вымышленные друзья появляются как протест против поведения взрослых.
— Боже мой! — Ригмур почтительно слушала научные объяснения доктора, но в глубине души у нее все-таки таилась крупица сомнения. — Неужели все так просто?
— Да! — Кончики пальцев разомкнулись, но тут же сомкнулись вновь. — Опасность заключается в том, что психика ребенка фиксирует эту фантазию, и таким образом игра-протест приводит к неврозу.
Опять это страшное слово — невроз! Ригмур умоляюще взглянула на доктора Брока:
— Что же нам делать, доктор?
— Надо, чтобы эта кукла, разбудившая фантазию вашей дочери, как можно скорее исчезла из дома. — Уверенный тон доктора опирался на его богатый опыт. Было похоже, что он уже много раз давал подобный совет.
— Отнять у нее Пэка? Но это невозможно!
Доктор Брок, сделал понимающий жест:
— Вы должны действовать очень осторожно! И само собой разумеется, девочка должна получить взамен более интересную игрушку.
— Она не согласится. — Ригмур не поднимала глаз от пола.
— Fait accompli, этот подарок должен стать для нее приятным сюрпризом, — заключил специалист по детской психике.
Нет, Ригмур не понравился этот совет. Но она понимала, что ему придется последовать. Наука не особенно обнадеживает. Хотя, к сожалению, она права.
— А что еще можно для нее сделать?
— Надо разговаривать друг с другом! — Доктор Брок встал и с понимающей улыбкой преподнес Ригмур квинтэссенцию своей жизненной мудрости — Вы с мужем должны начать разговаривать друг с другом!
Ригмур тоже встала.
— Благодарю вас, доктор Брок, — устало и разочарованно сказала она.
— Все будет в порядке! — Доктор Брок протянул ей свою белую опытную руку. — За визит пятьдесят крон, благодарю вас.
* * *
После беседы с врачом у Ригмур было тяжело на душе. Ночью ей приснился плохой сон. И он как будто преследовал ее весь день.
Она не первый раз видела этот сон, и всегда он был одинаково и коротким и бесконечным. Странно, во сне она не видела ничего конкретного и тем не менее что-то видела. У нее не было ощущения, что она спит, сознание ее бодрствовало.
Сперва она стояла у окна — а может, то был вход в какую-то пещеру — и смотрела в беззвездную ночь. Вокруг нее была абсолютная чернота, какая бывает при полном отсутствии света. И вдруг произошло что-то непостижимое, что-то, чего она не видела, но чувствовала, ощущала всем своим существом, как бывает только во сне. Если раньше ее отделял от ночи какой-то занавес или пелена, то теперь он раздвинулся. И Ригмур ощутила истинную темноту.
Гуннар когда-то говорил, что абсолютно черный цвет можно увидеть в отверстие закрытой коробки, выложенной внутри черным бархатом. Он даже дал ей заглянуть в такую коробку. Но та чернота по сравнению с открывшейся ей во сне была светлой.
Чернота во сне была интенсивной, как солнечный свет, но она не сияла, она затягивала. Она втянула Ригмур в себя, и это была вторая фаза сна: тьма неожиданно поглотила Ригмур. Там внутри не было ни малейшего проблеска света, но вокруг грохотала жизнь. Ригмур казалось, будто ее обволокло страшное живое существо. Нет, она не спала, она бодрствовала! Она позвала Гуннара, но он не откликнулся, она была совершенно одна.
Наверное, это то же самое, что смерть. Теперь Ригмур знала: умирая, человек не гаснет. Его затягивает тьма!
Ей было страшно умирать — она жила не так, чтобы у нее хватило сил выдержать это поглощение тьмой. Она вообще еще не жила. А там, в этой жуткой, бодрствующей тьме, ее поджидала собственная, не использованная ею жизнь. Жизнь потребует Ригмур к ответу за то, что ею пренебрегли. Гуннар, где же ты?
Где Гуннар? Очень скоро Ригмур было суждено это узнать. После разговора с доктором Броком она шла, задумавшись и не замечая, куда идет. Наконец она огляделась: как я сюда попала? Платная стоянка, на которой она оставила машину, находилась совсем в другой стороне. И вдруг Ригмур поняла, что привело ее сюда: на той стороне улицы было кафе.
Ригмур перешла улицу и остановилась перед высоким окном. Осторожно заглянула внутрь: так и есть, вон они сидят там в углу. Бибби как раз положила голову Гуннару на плечо.
Конечно, они сидят в этом кафе! Ведь они днем всегда здесь встречаются. Ригмур знала об этом. Но всякий раз, когда она убеждалась в этом, ей становилось больно.
Ригмур быстро прошла мимо и свернула в первую же поперечную улицу. Почему у них с Гуннаром все разладилось? Может, он так отдалился от нее, потому что она не хотела играть в его эротические игры? Его форма близости бывала порой чересчур вульгарной. Нет, Ригмур была вовсе не ханжа, но она выросла в приличном доме и полагала, что во всем следует соблюдать сдержанность.
Ей хотелось, чтобы и эта сторона жизни быта обставлена красиво и при в летательно, — тюлевые занавески, синие фиалки на тумбочке.
А как, интересно, ведет себя с ним Бибби? Разумеется, так, как отказывалась, вести себя Ригмур. Эго понятно, но как именно? Фантазия Ригмур заработала вовсю, перед ее внутренним взором проходили картины одна вульгарней другой…
Ригмур остановилась и закрыла глаза. До чего отвратительно. Во рту у нее появился кислый привкус, к горлу подкатила тошнота. Но она стиснута кулаки, выпрямилась и несколько раз топнула ногой. Так тебе, Гуннар, и надо! Ведь я знаю, что тебе сейчас несладко!
Она заметила, что за ней наблюдает какой-то мужчина, совершенно незнакомый прохожий. Он не спускал глаз с сердито топнувшей ноги, с возмущенного колена и оскорбленного бедра… В другое время подобный взгляд вызвал бы у Ригмур отвращение, но сегодня ее сердце вдруг застучало.
Этот мужчина даже отдаленно не был похож на лорда Байрона — прыщавый, с грубыми чертами лица. Но он был молод и смотрел на Ригмур горящими глазами. Этот откровенный и жадный взгляд говорил о том, что она привлекательна.
У Ригмур вдруг пронеслась горькая и дикая мысль: если бы этот малосимпатичный мужчина втащил ее в ближайший подъезд, сорвал одежду и изнасиловал, она бы, наверное, закричала, но не от оскорбления, а от страсти. Почему он этого не сделал? Но Осло — спокойный город, чудовище скрылось за углом.
Ригмур нарочно перешла улицу на красный свет, она точно проснулась. И с интересом оглядывала встречных молодых людей. К черту тюлевые занавески и фиалки! Вот этот, например, он не знает, каково мне сейчас. Он не подозревает, что мог бы без всякого риска изнасиловать меня тут же на месте! И я бы сказала ему: «Не уходи! Надругайся надо мной еще раз!»
Она дошла до стоянки, но никто не сделал никаких поползновений затащить ее в подъезд. Нет, жизнь неисправима!
Ригмур сета за руль. В ней все кипело: сегодня я поеду, не ограничивая скорость! Сегодня я нарушу все правила движения!
Собираясь повернуть ключ зажигания, она почему-то вспомнила, что невольно обманула доктора Брока. Она сказала, что Пэк появился у Мирт полгода назад. Это неправда. Он появился у них три месяца назад, на другой день после приезда Бибби. Конечно, это не играет никакой роли, но как она могла так ошибиться? И почему она сейчас так спокойна, несмотря ни на что?
По Драмменсвейен Ригмур ехала, как положено, со скоростью семьдесят километров, и не больше.
* * *
Через два дня Мирт поправилась. С ранцем за спиной ежа возвращалась из школы, напевая смешную песенку, которую они сегодня выучили:
Сбежать от ниссе мужик собрался,
хлестнул кобылу, да зря старался —
уж ниссе с воза вовсю смеется:
нам вместе ехать, видать, придется.

Она взбежала по ступенькам крыльца. У двери она обернулась и с улыбкой помахала кому-то за изгородью.
В гостиной сидели Гуннар, Ригмур и Бибби. Когда Мирт вошла, все трое встали, чего обычно никогда не делали. Они таинственно улыбались ей, как будто сегодня был день ее рождения.
— Что-нибудь случилось? — спросила Мирт.
Гуннар кашлянул. Он чувствовал себя председателем комитета по проведению юбилея. Но голос у него был далеко не так весел, как улыбка.
— Зайди к себе в комнату! Там тебя ждет сюрприз!
— От тети Бибби! — У Ригмур как будто что-то застряло в горле.
— Как интересно! — Мирт скользнула мимо, не спуская с них глаз, поэтому в детскую она вошла задом наперед. Казалось, она не спешит увидеть сюрприз. Только возле кровати она повернула голову и увидела его.
Эго была новая небольшая кукла, она сидела на спинке кровати на месте Пэка. У нее были длинные черные нейлоновые волосы, ярко-красное платье и блестящие лакированные туфельки.
Мирт в восторге захлопала в ладоши:
— Ой, какая красивая!
Взрослые тоже вошли в детскую.
— Это вы мне подарили? — спросила Мирт, и Бибби кивнула. — Тогда я назову ее фрекен Хермансен!
Мирт не могла наглядеться на куклу.
— Смотрите, она по-настоящему закрывает глаза!
Она положила куклу на спину, и веки с длинными черными ресницами опустились на голубые пластмассовые глаза. Кукла пропищала: «Мам-ми!»
— Она говорит «мама» по-английски, — объяснила Бибби.
— Значит, теперь у меня одна кукла англичанка, а другая эльф!
Гуннар опять кашлянул:
— Нет, Мирт, это не совсем так. Нам пришлось выбросить Пэка. Он стал уже такой старый, рваный, некрасивый. Эта кукла гораздо лучше, правда?
— Да, фрекен Хермансен очень красивая!
Сообщение о смерти Пэка не произвело на Мирт ни малейшего впечатления. Взрослые вздохнули с облегчением: дело сделано, все прошло гладко.
Мирт наклонилась над кроватью и спрятала куклу под одеяло.
— А что ты сказал про Пэка? — спросила она.
— Боже мой, что это? — воскликнула пораженная Бибби.
Теперь, когда Мирт повернулась к ним спиной, они увидели, что из ранца торчит острый нос и желтый колпачок Пэка.
— Пэк? — Гуннар даже сел от удивления.
— Но ведь я только что… — пробормотала Ригмур.
Мирт подоткнула одеяло вокруг фрекен Хермансен.
Потом она снова обернулась и наградила счастливых дарителей серьезным спокойным взглядом.
— Пэк пошел погулять и заблудился, — объяснила она. — А один добрый дядя помог ему вернуться ко мне…
Через минуту они все четверо стояли у большого окна гостиной. На улице за изгородью рабочий только что опрокинул в кузов грузовика бачок для мусора. Мирт помахала ему, держа Пэка в руке. Рабочий махнул ей в ответ.
Трое взрослых против одного ребенка. Многочисленная армия, превосходящая силы Наполеона при Ватерлоо, но побежденная Блюхером, который в последнюю минуту пришел на помощь ее противнику. Побежденная армия стояла у окна и с удивлением смотрела на виновника своего Ватерлоо — друга и союзника ребенка, рабочего муниципалитета, убиравшего мусор.
* * *
Наступил новый день, он обещал быть не лучше других. Постепенно таких дней становилось все больше и больше.
— И сегодня вечером тоже?
Мирт стояла в холле с ранцем за спиной. Она собиралась уходить, ее рука лежала уже на ручке двери. Но тут из-за стены донесся резкий голос Ригмур.
На лице Мирт мелькнула растерянность, она остановилась и прислушалась. Но не к голосам родителей, а к чему-то, что происходило в ранце. Потом она сняла ранец, открыла его и прошептала:
— Что ты сказал, Пэк?
А за столом над чашками с кофе гремела ежедневная канонада:
— Ты еще не сказала, что я помешал тебе стать архитектором по интерьеру! Давай, говори!
Но Ригмур не позволила отвлечь себя этим обходным маневром. Она продолжала наступление:
— Попробуй только уйди!
Нет, она просто упивается этими сценами! Как она любит трепать ему нервы! Может, это приносит ей не только моральное, но и физическое удовлетворение? Ведь иначе она его получить не может.
Он схватился за грудь:
— Теперь я понимаю, почему мужчины умирают от инфаркта…
— Тебе инфаркт не грозит, у тебя нет сердца! Почему бы тебе не переселиться насовсем туда, где «твое присутствие необходимо»?
До чего она безобразна! Бледное, искаженное лицо, обрамленное черными, неприбранными волосами, похожими на змей Медузы Горгоны. Голова ревнивой Медузы. Поднести бы ей сейчас зеркало, чтобы она окаменела!
— Я спрашиваю: почему бы тебе не переселиться?..
Две женщины. Они как клещами вцепились в него, одна — в его плоть, другая — в его совесть. И какая же из них хуже? Наверное, эта. Хуже ее нет никого на свете!
— Тебя все равно никогда не бывает дома! Никогда!
Он наклонился к ней через стол, в нем кипело оскорбленное мужское достоинство.
— Ты хочешь, чтобы фирма полетела к чертям? — Он погрозил ей пальцем. — Чтобы я весь день сидел с тобой и смотрел на твою кислую рожу?
— Вульгарный портвейн еще кислее! — Ригмур обладала неприятным качеством мгновенно парировать реплики.
— Какой еще вульгарный портвейн?.. — Нет, он оказался не на высоте. И она снова нанесла ему удар, хотя он еще не оправился от первого:
— Не забудь прополоскать рот перед уходом!
Гуннар встал. У него перехватило дыхание, Ригмур небрежно махнула ему на дверь:
— Пока, пока!
— Пока, чертова ведьма!
Он был недоволен собой. Сдержанность произвела бы сейчас более сильное впечатление. Но так или иначе, а он покинул поле боя с чувством собственного достоинства — сенатор в тоге, поднявшийся на Римский Форум после скандала в курии.
Дверь в гостиную захлопнулась. И тут же в холле послышался звук падения и вопль боли.
Ригмур распахнула дверь. Гуннар лежал на полу в неудобной позе, он стонал, ухватившись рукой за щиколотку. Ригмур презрительно засмеялась.
На пороге гостиной валялся Пэк, вид у него был жалкий. Мирт выбежала из угла, где она пряталась.
— Папа, ты ушиб Пэка! Его надо перевязать!
— Пэка тебе жалко, а меня нет! — Гуннар с трудом поднялся и прихрамывая пошел к двери. Черт, как больно! Со стоном он повернулся к дочери — Мирт, я больше не желаю видеть в доме эту куклу! Тебе понятно?..
Но Мирт с Пэком на руках уже скрылась в ванной, где висела аптечка.
Через минуту она в детской накладывала Пэку повязку. И с одобрением смотрела в черные глазки-бусинки. Но вот и они скрылись под бинтом.
* * *
Директор Гуннар Грам работал. Перед ним на большом письменном столе лежала пачка рисунков, сделанных в рекламном бюро. На верхнем были изображены два человека, державшие картонный плакат. На плакате было написано:
У выбирающих картон,
несомненно, есть резон
выбрать Крафт-картон!

Не может быть, с ужасом думал он. Не может это быть делом моей жизни!
Гуннар взял другой рисунок и застонал, как раненый зверь. Этот был еще хуже, чем первый.
Рисунок изображал семейную идиллию в современной квартире, текст гласил:
Крафт-картон
и только он
принесет гармонию в дом!

Гуннар схватился за голову. Может, у меня сотрясение мозга после утреннего падения в холле? Неужели я действительно пятнадцать лет занимаюсь этим бредом?
Он взял третий рисунок. На нем на фоне пирамиды Хеопса были изображены верблюды и пальмы. Текст был такой:
Крафт-картон не знает износа,
подобно пирамиде Хеопса!

Ладно, видно, судьбе угодно, чтобы я сегодня сошел с ума. Ну-ка, посмотрим, в какой день директора Гуннара Грама поразил душевный недуг? Он бросил взгляд на настольный календарь. 29 сентября. День архангела Михаила. Та-ак…
Гуннар выкинул рисунки в корзину для бумаг. Архангел Михаил? Кажется, это он в свое время пробудит людей от земного сна? Здесь дышать нечем! Я сейчас задохнусь!
Он открыл окно, и прохладный сентябрьский воздух наполнил его легкие. Это помогло. Глаза Гуннара отдыхали на красной листве. Осень так успокаивает. Мгновение в его душе почти царил мир. Но только мгновение.
По тротуару в желтом осеннем пальто от Диора приближалась Война. Она шла, стуча острыми каблучками. Шла к нему, вот она уже открыла парадную дверь.
Что еще ей взбрело на ум? Гуннар в отчаянии опустился на стул. Хорошо хоть, что сегодня она не в шубке!
Шубка… Он с ужасом вспомнил ее недавний, первый приход к нему в контору. Это было две недели назад. За несколько коротких минут Гуннар снова пережил тот визит Бибби, который показался ему кошмаром.

 

Она впорхнула к нему в кабинет без доклада, когда секретарша куда-то отлучилась. На ней была норковая шубка. Шок, вызванный ее появлением, был так велик, что он не обратил внимания на ее наряд, не совсем обычный для этого времени года, хотя сентябрь в Норвегии бывает иногда достаточно холодный.
— Привет, Гуннар! Я тебе помешала? — Целомудреннейшая улыбка святой.
Он вскочил. Ведь он строго-настрого запретил ей приходить сюда, кабинет директора — табу для любовницы. Но он не успел вымолвить ни слова.
Шубка скользнула на пол — так умеют снимать норку только манекенщицы. Под шубкой на Бибби оказался вполне летний туалет: перламутровые чулки, красные серьги, остроносые туфельки на высоком каблуке и духи «Mon amour». И больше ничего!
Он отступил на шаг и поднял руку, словно желая избавиться от наваждения. Она с удивлением посмотрела на него:
— Что с тобой, дорогой?
Наконец Бибби поняла причину его смятения. Она глянула на себя и сказала по-детски смущенно и простодушно:
— Кажется, я забыла надеть платье? Господи, какая я стала рассеянная!
— Бибби! Ты совсем?.. — Эти слова вырвались у него, как пузыри изо рта утопающего.
— Да, — невозмутимо ответила она. — Я совсем…
Мягким кошачьим движением Бибби села на край стола и раздвинула колени.
— Иди ко мне, — шепнула она.
Настольный календарь упал на пол, письмо фирмы «Эбсен-Эбсен» закружилось в воздухе.
Желтый, зеленый, синий, фиолетовый, пурпурный, оранжевый. У Гуннара перед глазами плыли все цвета радуги. Кажется, никогда в жизни он не испытывал такого бешенства: так унизить его! И где — в святая святых каждого директора — в его собственном кабинете! Там, где Мужчина правит своим Царством, доступным только мужчинам; в том единственном месте, где Женщина не может одурачить его. Закон этого Царства гласит: Женщинам вход воспрещен!
Бешенство обернулось неудержимой страстью: я тебе покажу, сейчас тебе станет жарко! Ведьма, я тебе устрою Иванову ночь!
И они понеслись! Лысая гора приближалась. Смотри, Бибби, Князь Тьмы сидит на вершине и ждет своих подданных, неутомимый козел!.. От земного костра под ними взвились искры… В это время на письменном столе зазвонил телефон.
Он звонил долго и настойчиво. Как сторожевой пес, который зашелся лаем. Бибби потянулась и сбросила трубку с рычага.
Она лежала на столе, и трубка оказалась у самого ее рта. А Бибби была не из тех, кто любит молча. Употребив последние остатки воли, Гуннар вырвался из пут экстаза и положил трубку на место.
Наконец они вернулись в Норвегию. Накинув шубку, Бибби пудрилась перед зеркалом. Гуннар апатично наблюдал за ней. Он совершенно обессилел, лишь в голове билась одна мысль: Венера в мехах — каталог публичного дома, фотография № 14.
Она обернулась к нему и улыбнулась улыбкой Святой Агнес:
— Давай сейчас поедем и купим мне красивое платье. Не могу же я вернуться домой в таком виде. Ригмур Бог знает что о нас подумает…
Проходя мимо фрекен Йёргенсен, Гуннар отдал ей несколько деловых распоряжений. Она быстро их записала. У нее был слуховой аппарат и очки в роговой оправе. Глухота фрекен Йёргенсен сомнений не вызывала, но Гуннару не понравилось, как блеснули ее очки. Как будто на него взглянула сама Норвегия — большая, серьезная северная страна. На леднике Юстедалсбре засверкала шестая заповедь. Гуннару это не понравилось. Нет, нелегко скрыть пепел от костра на Лысой горе. Тем более скрыть его от пожилой норвежской секретарши.
Когда Гуннар спускался по лестнице, его охватил страх: кто же это ему звонил? Кто слышал, как Бибби стонала на Лысой горе? Управляющий фирмы «Норвежская тара»? Или Ригмур? О Господи!..
Он стиснул зубы. Ну что ж, Ригмур это заслужила. Каждый попадает в тот ад, который он сам для себя создал. И ты, Ригмур, можешь попасть только в свой ад…

 

В динамике раздался резкий звук. Гуннар нажал кнопку. Металлический голос фрекен Йёргенсен произнес в диктофон:
— Тут пришла молодая дама, она хочет поговорить с вами. Это ваша…
— Моя?.. — Да как она смеет инсинуировать!
— Это кузина вашей жены, — произнес металлический голос.
— А… Пропустите ее.
Бибби впорхнула в кабинет. Она была и оставалась несравненной — как на ней сидело это желтое пальто! Он видел ее на подиуме в каракуле и нутрии, в каракульче и ондатре, в сибирском волке и оцелоте. Он видел, как она изящно кружилась в красноватой шотландской шерсти и зеленом шевиоте, в мохере и шелковом крепе, в верблюжьей шерсти и лайке. Он видел ее парящей над землей в итальянском крепе с крупным жемчугом и в розовом дюшесе с боа, в белом шифоне и парче цвета корицы, кэрри и золота. И все на ней выглядело так же естественно, как листья на дереве, как картина в руках художника. Как она выглядела в этом пальто? Да сам Ван Гог не смог бы лучше обыграть желтый цвет!
Увидев Бибби, Гуннар устыдился за все слова, которыми он мысленно наградил ее. Они обернулись против него самого и задели лишь его животную, трусливую, мещанскую суть. Он был слишком труслив, чтобы обладать красотой, находящейся по ту сторону добра и зла. Был недостоин расстегнуть даже один крючок на ее платье.
Но красота, находящаяся по ту сторону добра и зла, улыбалась ему:
— Давай сегодня вечером пойдем куда-нибудь потанцуем?
— Я не могу, Бибби! — На этот раз его огорчение было искренно. — Я вывихнул ногу. Споткнулся в прихожей об эту проклятую куклу, она валялась там на полу… Тебе очень хочется танцевать?
— Конечно. — Она сделала несколько па вальса и отвернулась от него. — Тебе не кажется, что ты рискуешь, позволяя этой кукле мешать нам?
— Я? Позволяю? Ну знаешь ли!.. — Разве не возмутительно: в кои веки человек сказал правду и ему не верят!
Желтое пальто провальсировало к дверям. Оно рвалось на свободу. Ему нечего было делать с этими вывихнутыми ногами.
— Не можешь танцевать, не надо! А я могу! И сегодня мне хочется танцевать!
У двери она остановилась, подняла юбку и перестегнула чулок. Среди кружева мелькнула белая полоска бедра. Белая, как лунный свет, но более теплого тона. Бибби только хотела напомнить ему об этом. Она ушла.
— Бибби! — Он вскочил, чтобы остановить ее, забыв о больной ноге, и острая боль пронзила его. Охнув, он упал обратно на стул.
— Проклятый Пэк!
Через несколько минут Гуннар собрался покинуть контору.
— На сегодня вы можете быть свободны, фрекен Йёргенсен.
— Свободна? — Это слово было для секретарши новым. Она повернулась к Гуннару тем ухом, к которому тянулся проводок.
— Да, свободны. Как-никак сегодня Михайлов день. День архангела Михаила. Давайте пойдем домой и постараемся пробудиться от земного сна.
И он, прихрамывая, вышел из конторы. Фрекен Йёргенсен смотрела ему вслед. Она не верила своему слуховому аппарату.
* * *
Наступил вечер. Гуннар был дома один. Он сидел в гостиной перед камином и смотрел на огонь.
Его занимало одно выражение. Он где-то его вычитал, но уже не помнил, где именно. Наместник Бога на земле. Женщина хочет, чтобы мужчина был для нее наместником Бога на земле.
И разве он, Гуннар, не наместник Божий?
Мы, мужчины, наделены страшной силой. Мы господствуем над миром, и так было всегда. Равноправие женщины — всего лишь иллюзия, в которую, к счастью, не верит даже она сама. Ей никогда не сравняться с нами в нашей привычной сфере деятельности, она может стать лишь нашей плохой копией, дилетантским подражанием. И духом и телом мы гораздо сильней, и в шахматах, и на ледовой дорожке ей далеко до нас. Мы могущественны. Мы непобедимы. Мы сильны. И что же, восхищается она нами? Нет.
Мы, мужчины, создали атомный век. Взрыв в Хиросиме — эпоха в мировой истории. Он положил начало новой эре XX века. И честь эта принадлежит нам, мужчинам! Почему же женщина не хочет восхищаться нами, ведь мы такие могучие, мы устроили такой страшный взрыв?
Атомный век? Век игрушек, вот имя, которое больше всего подходит ему! Что такое водородная бомба и ракета, запущенная на Луну? Фейерверк и детский конструктор. Химические и механические игрушки для бледных заучившихся школьников с угрями и комплексом неполноценности! Разнести на части земной шар считается у нас великой доблестью. Мы превратили Землю и Космос в комнату для детских игр, позор нам, позор! Женщина лучше все понимает, она презирает тебя, мальчишка! Неужели ты никогда не повзрослеешь и не выбросишь на помойку свои отвратительные игрушки? Неужели ты никогда не станешь тем сильным мужчиной, которого она сможет уважать и любить? Неужели ты никогда не станешь править Землей как наместник Бога?
…Бог? Но ведь он не верит в Бога. Один радикально настроенный одноклассник выбил из него в шестнадцать лет все эти глупости в течение одной прогулки по школьному двору. Эта короткая прогулка оказалась роковой для гимназиста Гуннара Грама. Подумать только, Господь Бог позволил низвергнуть себя всего за одну школьную перемену! Ну, значит, тогда он просто не существует! Хоть это и досадно, как сказал Ханс Йегер.
Итак, в Бога он не верит. И теперь с безжалостной последовательностью ему следует задать себе вопрос: был ли ты, Гуннар Грам, наместником Бога на земле? Был ли ты им для Ригмур?
Нет, не был. Для Ригмур он был всего лишь равнодушным сожителем, обманщиком и бессердечным эгоистом.
Ну а для Бибби? Мог ли он быть им для Бибби?
Нет, не мог. Для Бибби он был всего лишь племенным козлом, безумцем и удобным денежным мешком.
Это была убийственная, унизительная мысль. Господу Богу не следовало создавать его мужчиной… Впрочем!.. Есть одно существо женского пола, которое верит в него. Все, что папа делает, все правильно. Для Мирт он еще наместник Бога на земле!
А значит, он должен доказать, что он ее Провидение. И доказать это немедленно! Наконец-то у него есть возможность совершить настоящий мужской поступок.
Гуннар встал и, хромая, подошел к окну. Мирт в одиночестве играла в саду с мячом. Она бросала его в большое дерево, ловила, бросала на землю, ловко прыгала через него и снова бросала в дерево. Бросок, мяч в руках, прыжок, бросок, мяч в руках, прыжок. Если бы мы так же красиво играли с нашим земным шариком!
Мирт такая хорошенькая! Словно из стихотворения. Впрочем, так оно и есть, во всяком случае, ее имя. Мирт, Мирт… Когда ей выбирали имя, проявилась его любовь к литературе. Девочку назвали по одному трогательному стихотворению Хермана Вильденвея:
Мирт, ты подарок Божий Земле,
и матери, и отцу.
Ты ходишь и думаешь о своем,
цветок средь цветов, и помнишь о том,
что лето идет к концу.

«Ты ходишь и думаешь о своем» — все верно, Мирт размышляет о своем. Как, интересно, она понимает, что происходит в темном мире взрослых? Неужели она действительно заболела оттого, что понимает слишком много? Доктор Брок намекал на что-то в этом роде. И даже выписал ей какое-то лекарство.
По совету доктора Ригмур выбросила Пэка в мусорный бачок, но Пэку удалось избежать гибели. Женщины все делают тяп-ляп. После этого Ригмур уже ничего не предпринимала. Ну что ж, значит, тут необходим мужчина. Он сам позаботится о благе ребенка! Сейчас дома никого нет, момент самый подходящий. Надо действовать, и действовать решительно!
Через минуту Гуннар был уже в детской. Пэк лежал в кукольной коляске, забинтованный после утреннего происшествия в передней. Можно ли ненавидеть неодушевленный предмет? Гуннар, во всяком случае, испытывал нечто похожее на ненависть. Ты подставил мне ножку, из-за тебя я чуть не стал инвалидом. Ты внушаешь моему ребенку всякие вздорные фантазии. Но на этот раз ты не избежишь своей участи!
Одним рывком он выхватил Пэка из коляски. Почему у него вдруг по спине побежали мурашки? Гуннару показалось, что он держит в руках живое существо. Пора кончать! Быстро, насколько позволяла больная нога, он вернулся в гостиную и подошел к камину.
На мгновение он заколебался. Правильно ли он поступает? Да, несомненно. Все, что папа делает, все правильно. Он — наместник Бога на земле.
И Гуннар бросил Пэка в камин.
Прямо на большое полено, чуть в стороне от огня, чтобы его еще можно было выхватить, если он передумает. И отошел от камина. Нет, он не передумал. Огонь уже лизнул повязку. Прощай, маленькое отвратительное чудовище…
— Папа, ты хочешь сжечь фрекен Хермансен?
Гуннар быстро обернулся. Первое, что ему бросилось в глаза, — это Пэк, который сидел на низком столике у двери в холл и смотрел на него своими глазками-бусинками. Рядом с ним в открытых дверях стояла Мирт. Она тоже смотрела на Гуннара серьезно и проницательно.
— Фре… фре… Какую фрекен? — заикаясь и ничего не понимая, пролепетал Гуннар.
Он обернулся к камину. Под языками пламени марлевая повязка превратилась в пепел. И теперь огонь лизал уже то, что было скрыто бинтом.
Это была новая кукла с закрывающимися глазами.
Мирт взяла со стола Пэка и нежно прижала к себе. Держа его в объятиях, она медленно подошла к Гуннару.
— Ты хотел сжечь Пэка, да, папа? — В детском голосе звучали инквизиторские нотки.
— Да, должен признаться… — Гуннар был очень опущен, ведь его поймали на месте преступления. И он сказал, призвав на помощь весь свой родительский авторитет — Понимаешь, Мирт, доктор считает, что тебе вредно играть с этой куклой…
Ясные большие глаза светились неземным покоем. Никакие житейские мелочи не могли замутить этот взгляд. Мирт тряхнула головой, и косички взметнулись в воздух.
— Доктора ничего не понимают, папа! — Она погладила грязный желтый колпачок Пэка. — Они не знают, что эльфы бессмертны.
Это было сказано деловито и трезво, именно так, наверное, и следует говорить о потусторонних явлениях. Но Гуннар еще не оправился от неожиданности, он переводил взгляд с камина на Пэка и обратно.
— Ничего не понимаю, ведь утром ты забинтовала Пэка?
Мирт кивнула:
— Да, но эльфы не болеют подолгу. Несколько минут и все.
Опять эта невозмутимая деловитость. Должно быть, все ангелы деловиты. Это полезно знать, если вдруг встретишься с ангелом.
— Вот как? — Гуннар был благодарен за урок.
— Да. А тем временем фрекен Хермансен заболела корью, и ей потребовалась повязка Пэка…
Вот оно что, теперь понятно. Все очень просто и никакой мистики.
При свете камина отец и дочь наблюдали друг за другом. Нет, девочка совершенно здорова, думал Гуннар. Она здраво мыслит. Она — единственный здоровый человек в этом доме. А мы все смертельно больны.
Мирт твердо посмотрела отцу в глаза и взяла его за руку.
— Папа, обещай, что ты больше никогда не будешь пытаться сжечь Пэка, а то он на тебя рассердится!
— Обещаю!
— Честное слово?
— Честное слово! Клянусь! — И Гуннар торжественно перекрестился.
Они заключили нерушимый пакт. Теперь они стояли держась за руки и смотрели на крематорий, в котором догорала кукла. Она уже совсем обуглилась. Исчезли черные нейлоновые волосы, исчезли мечтательные голубые пластмассовые глаза, исчезли закрывающиеся веки с длинными ресницами. Она уже больше никогда не скажет: «Мам-ми!» Было что-то трогательное в кончине этой куклы с закрывающимися глазами. Из пластика ты вышла и в пепел обратишься…
Мирт крепко сжала руку отца.
— Бедная фрекен Херманеен! — сказала она, и в ее голосе звучало искреннее сочувствие.
* * *
Гуннар стоял, склонившись над камином, и шевелил золу щипцами для углей, он хотел замести следы своего преступления. Мирт ушла в детскую. И снова он пережил шок, услыхав голос из прихожей. На этот раз в дверях стояла Ригмур и принюхивалась к запаху гари.
— Какой странный запах? Ты что-то сжег? Пэка, да?
Нет, для одного дня это было уже слишком! Такого никто не выдержит. Сперва его обозвали любителем вульгарного портвейна, потом он вывихнул ногу, обнаружил, что потерял интерес к своей работе, был высмеян любовницей, пойман дочерью на месте преступления как убийца куклы, и вот теперь жена… Нет, поистине сегодня был Судный день. Огненный меч коснулся Гуннара.
Ригмур подошла к камину. У Гуннара не было причин чувствовать себя виноватым, ведь и Ригмур была согласна, что опасную куклу следует удалить из дома, она даже сама пыталась ее выбросить. И все-таки он чувствовал себя виноватым и смущенным.
— Ты сжег Пэка? — повторила она свой вопрос.
— Не Пэка, а твою кузину!
В голове у него как будто произошло короткое замыкание. В этот день, 29 сентября, Гуннар Грам окончательно сошел сума.
— Что? Ты сжег Бибби? — мягко спросила Ригмур.
— Не Бибби, а фрекен Хермансен! Понимаешь, она заболела корью!
— Корью?
— Да. Пришлось повязать ей повязку Пэка, ведь эльфы никогда не болеют подолгу. Ясно?
Ригмур с удивлением уставилась на него. Потом начала смеяться. Он тоже засмеялся, весело, с облегчением. Целую минуту они стояли друг перед другом и хохотали. Такого сердечного смеха в этом доме уже давно не было слышно.
Но вот Гуннар взял себя в руки. Он опомнился и опустил железный занавес — как-никак, а они находились в состоянии войны. Даже больше — он ее ненавидел. Она была Ксантиппой, фурией, Медузой Горгоной. Она мешала всему, что могло принести ему радость. А нынче утром дошла до того, что велела ему выполоскать рот перед уходом!
И вот уже серьезный директор укрылся за вечерним выпуском «Афтенпостен» и стал читать статью о Берлинском кризисе.
Ригмур ушла. В дверях она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на своего непостижимого спутника жизни. И в глазах у нее мелькнуло давно забытое выражение.
* * *
На другой день пришла очередь Ригмур сердиться на несносного Пэка.
Она зашла в спальню и нашла Пэка перед зеркалом на своем туалетном столике. Его как будто швырнули туда, уронив при этом одну из баночек с кремом. Ригмур подняла баночку и увидела, что она покрыта пылью.
— Мирт! — позвала она дочь.
Мирт взбежала по лестнице.
— Ты меня звала, мама?
— Почему тут валяется твоя кукла? Что она здесь делает? — Ригмур показала на туалетный столик.
— У Пэка нет своего дома, и ему негде приткнуться, вот он и бродит всюду как неприкаянный. — Мирт всегда очень обстоятельно отвечала на вопросы. — Мама, сделай ему домик, ведь ты умеешь, ты архитектор!
Ригмур тяжело вздохнула:
— Да, когда-то умела, и даже неплохо.
На туалетном столике в рамке под стеклом стояла ее фотография, сделанная еще в девичестве. Мирт взяла ее в руки и стала с интересом разглядывать.
— Мама, какая ты была красивая!
Ригмур почувствовала себя задетой. У детей бывает неприятная манера говорить все, что они думают. И они умеют выбрать слова, которые обжигают как огонь.
— А сейчас я уже некрасивая?
— И сейчас красивая! Но уже не такая.
— Забери отсюда свою куклу! — Ригмур раздраженно показала на Пэка. Это по его вине ее женскому тщеславию было нанесено оскорбление.
Через открытую дверь Ригмур слышала, как Мирт разговаривала с Пэком, спускаясь по лестнице:
— Не ходи туда, где тебе нечего делать!
Очевидно, Пэк что-то ответил Мирт, потому что она с удивлением сказала:
— У тебя там были дела?.. Ну, тогда понятно!
Ригмур долго смотрелась в зеркало. Мирт права: когда-то она была очень красивая, но это было давно. Теперь на нее из зеркала смотрела бесцветная, кислая физиономия. Она вспомнила сцену за завтраком. Да, она всегда кислая, как уксус. Но ведь у нее есть на это причины!
Отражение в зеркале скорчило ей гримасу: можешь собой гордиться, Ригмур! Карать его ты умеешь. Скоро он уже рухнет под ударами твоего хлыста и завоет как собака. Тебе хочется этого?
Но разве я не права?
Права, конечно. Мораль на твоей стороне, гордись. А какой красоткой ты стала от этой своей правоты!
Но ведь всякому терпению приходит конец! Я порядочная женщина. Из хорошего дома.
Нет, Ригмур, твой дом был несчастным, и ты это прекрасно знаешь.
Я? Знаю?
Да! И таким же несчастным ты сделала свой новый дом!
Неправда!
Твои родители постоянно ссорились, и ты, единственный ребенок в семье, была свидетелем родительских баталий. А теперь ты так же караешь и свою дочь. Ты заставляешь ребенка расплачиваться за ошибки своих родителей, уже второе поколение расплачивается за них.
Неправда, я желаю Мирт только добра!
Конечно, но причиняешь зло. Ведь ты знаешь, что лучше выдрать ребенка розгами, чем делать его свидетелем родительских ссор. Какая же ты после этого мать!
Это не я, а он сломал нашу супружескую жизнь!
Да, но ведь все разыгрывалось по твоему сценарию.
Я не виновата!
Виновата. Ты прекрасно знала, чем все кончится, когда свела их вместе. Ты хотела воспользоваться Бибби, чтобы наказать Гуннара. Ведь Бибби сама по себе уже наказание, правда?
За что же мне было его наказывать?
За равнодушие к тебе. Он охладел от общения со снежной королевой.
Никакая я не снежная королева! И никогда не была ею, скорей уж я была застенчивой, глупой, неопытной и…
И злой. Во всяком случае, не называй себя после этого порядочной женщиной.
Ох, зеркальце, будь же немного добрее ко мне! Чем еще я могла бы пронять его?
Его? Этим ты проймешь только себя!
Да, да, да! Но мне так тяжело видеть его с этой распутной самкой!
Как ты можешь называть ее распутной самкой, если сама по нему тоскуешь? Ведь он не прикасался к тебе уже целую вечность!
Фу, как грубо!
Ведь тебе хочется одного, хочется, чтобы он связал тебе руки и проделал с тобой все то, что здоровый мужик проделывает с обычной бабой. И ты со своими тюлевыми занавесками и фиалками смеешь называть кого-то распутной самкой!
Замолчи! Я люблю его!
Вот и хорошо. Значит, еще не все потеряно…
Разговор с собственным отражением оказался не напрасным. Ригмур взяла баночку с кремом — этими морщинками в уголках рта надо заняться.
* * *
Гуннар сидел в гостиной в пальто и шляпе и нервно поглядывал на часы. Няне уже давно следовало быть здесь, но уйти, не дождавшись ее, он не мог. Ригмур была на встрече в женском клубе. А у него было назначено свидание с Бибби. Она хотела поговорить с ним о чем-то важном, очень важном. Он догадывался, о чем пойдет речь, у него были основания нервничать.
Любит ли он Бибби? Этого он не знал. Но сегодня ему придется решить это раз и навсегда.
В последнее время он чувствовал себя как человек в спасательной лодке, у которого кончилась пресная вода. В конце концов он поддался панике и начал пить морскую воду. И с каждым глотком его жажда усиливалась все больше.
Ты море, Бибби. Ты наполняешь меня солью. Может ли человек, страдающий от жажды, любить соленую воду?
Может, Ригмур права, назвав его бессердечным? Может, именно поэтому современные люди так несчастны? Мозг работает великолепно, половая потенция не вызывает сомнений. Но нас ничто ни к чему не обязывает. Мы чужие друг другу, мы мертвы изнутри. «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы».
Оба правы, и Ригмур, и апостол Павел, думал Гуннар. Я — медь звенящая, или кимвал звучащий. Мне надо найти свое сердце. Я где-то оставил его.
Сердце? Глупости! Сердце — это полая мышца, которая, ритмично сокращаясь, гонит по жилам кровь. Оно состоит из поперечных мускулов и имеет две половины и клапаны, оно стучит тук-тук, тук-тук и работает как автомобильный мотор. Это не подставка для чувств… Но почему же тогда мы ощущаем страх левой половиной груди? Именно с этой стороны у Гуннара и сдавило сейчас грудь. Ему было страшно, и слава Богу, значит, сердце у него еще живое!
Он снова взглянул на часы: о, женщина! Как жена, она была беспощадна, как любовница — ведьма. Домом занималась мало, она не желала быть бесплатной работницей, а теперь и ребенка на нее уже не оставишь, она отсутствует!
Гуннар больше не мог сидеть в бездействии и пошел в детскую. Ему было приятно увидеть спящую в темноте Мирт. Круглое личико на подушке дышало безмятежным покоем. Чистый лобик был как будто устремлен к звездам, а маленький носик с удовольствием вдыхал аромат цветов, растущих вдоль Млечного Пути. Бедный ребенок, и его когда-нибудь тоже раздавит это колесо. Но пока что Пэк еще охранял Мирт, сидя на спинке кровати.
В холле зазвонил телефон, и Гуннар быстро вышел из детской.
— Куда ты пропал? — Терпение не относилось к числу главных добродетелей Бибби, она не выносила ждать. Его она могла заставить прождать целый час, но это уже другое дело. В этом вопросе женщины никогда не требовали одинаковых прав с мужчинами.
Он объяснил, что не может уйти, пока не придет няня. К счастью, звонок в дверь раздался прежде, чем Бибби успела швырнуть трубку.
— Вот она пришла! Я буду через четыре минуты!
Пожилая няня очень нервничала, что пропустила нужный автобус. У Гуннара не было времени даже на то, чтобы извинить ее. Он выбежал из дома.
* * *
Они сидели в кафе уже целый час, а Бибби все еще не решалась заговорить о главном. Но их разговор кружил вокруг того, что ее волновало. Наконец настал удобный момент:
— Между прочим, мне надоело быть твоей нечистой совестью! Если хочешь и дальше иметь со мной дело, тебе это будет стоить золотого колечка. — Она подняла правую руку и показала ему свой безымянный палец. — Понимаешь? Гладкого золотого колечка!
Ну вот, наконец слово сказано. И он понимал: она говорит серьезно. Она может шутить с любовью, но не с золотом.
— Ты хочешь… — заикаясь, начал он.
— …стать твоей женой. Стать женой директора Грама!
Нет, Бибби не была членом движения Морального перевооружения, но она строго следовала его четвертому требованию: быть честным.
— Моя скучная кузина не в состоянии даже оценить жизнь, которую ты ей обеспечил. А я буду в состоянии!.. Ну, что ты мне на это ответишь?
Он ничего не ответил, но зачарованно смотрел ей в глаза.
Ледяная синева. Этот цвет редко встречается в природе. Его можно увидеть в расселине ледника. На крыльях зимородка. Он может возникнуть на небе у самого горизонта. Ледяной синевы были и глаза у Бибби.
— Так что же ты мне ответишь? — повторила она.
Он плыл в спасательной лодке посреди моря. Без пресной воды и без весел. Его несло течением и ветром. Он был в руках судьбы.
Нельзя ли хоть на минуту отсрочить ответ? Он лихорадочно шарил в карманах брюк и пиджака.
— Что я отвечу?.. Я отвечу… Послушай, у тебя нет сигареты?
— Посмотри у себя в кармане пальто. — Она кивнула на его пальто, висевшее на спинке стула.
— Правильно, в кармане пальто… — Он сунул руку в карман. Глубокий, удобный карман. Что это там лежит? Гуннар вытащил какой-то предмет и бросил на стол. Но это были не сигареты.
Это был Пэк.
* * *
Ригмур открыла входную дверь и прислушалась. Кто-то плачет?
Няня вышла в прихожую.
— Мирт проснулась и говорит, что пропала ее кукла. Она в отчаянии.
Да, Мирт сидела в кровати и горько рыдала. Ригмур погладила ее по голове:
— Ну, ну, перестань! Пэк, наверное, как обычно, ушел гулять по лунным лучам. И опять заблудился.
— Нет, его забрал папа! — всхлипнула Мирт. — А сам дал мне честное слово, что больше не будет трогать Пэка!
— Я уверена, что папа тут ни при чем. Тем более если он дал тебе честное слово. Это на него не похоже.
— Но Пэк не гуляет по лунным лучам! Ты же видишь, окно закрыто! — И из глаз у Мирт снова хлынули слезы.
Ригмур поцеловала ее в соленый от слез носик.
— Мы его найдем. Кажется, я знаю, где он.
— Правда? — Мирт подняла на мать полные слез глаза, в которых появился проблеск надежды.
— Да. И я обещаю сделать для него домик, чтобы он не уходил так часто неизвестно куда.
— Честное слово?
— Честное слово!
Няня еще не ушла, и ей пришлось задержаться.
* * *
— Зачем ты его принес сюда? — резко спросила Бибби.
Гуннар не мог понять, как это случилось. Он вошел в детскую уже в пальто, потом зазвонил телефон. Неужели Мирт украдкой?.. Нет, она же спала…
Как бы там ни было, Пэк в туфлях-поплавках сидел на столе собственной персоной. От пребывания в кармане пальто его колпачок помялся и жидкая бородка растрепалась еще больше. Круглые, как у белочки, глазки нежно смотрели на Бибби.
— Ты что, не слышал моего вопроса? Зачем ты принес его сюда?
— Я его не брал… — Протест Гуннара звучал неубедительно. — Он сидел у Мирт на спинке кровати, когда я перед уходом заглянул к ней.
Длинный ярко-красный ноготь Бибби нервно царапал скатерть.
— И ты бессознательно сунул его в карман, да?
Вряд ли Бибби читала Фрейда. Но она безошибочно пользовалась им на практике. Эго была глава «Бессознательные реакции» из книги «Психопатология обыденной жизни».
— Я не понимаю… — пробормотал он.
— Зато я понимаю! — отрезала она. — Ты взял с собой эту куклу, чтобы она защитила тебя от меня. «Куколка моей дочери, ах!» Скажешь, не так? Я вас, примерных супругов, вижу насквозь!
— Тогда зачем же ты хочешь выйти за меня замуж? — спросил он.
Пэк не умел улыбаться, его прямой рот был прошит раз и навсегда. Но сейчас казалось, что неуловимая улыбка тронула его прошитые губы. Насмешка нездешнего мира? Пэк, откуда ты пришел к нам?
Бибби изо всей силы хлопнула ладонью по столу. В кафе словно грянул выстрел.
— Тебе придется выбрать между мной и этой куклой! Ясно?
Ледяная синева метала искры. Взгляд Бибби скользнул по столу, и она вскочила как ужаленная.
— Смотри, он сам подвинулся ко мне!
Действительно, Пэк сидел уже на другом месте. Теперь он сидел у самого края стола рядом с Бибби, лицо его было обращено к ней.
Пэк, ты доказываешь существование Господа Бога! Его пути не только неисповедимы, они иногда бывают забавны. По Его воле самые неожиданные, незначительные предметы оказывают нам в жизни поддержку. Он поражает нас своим космическим юмором.
— В самом деле, Пэк пересел поближе к тебе, — констатировал Гуннар. — Должно быть, он перепрыгнул с места на место. Ничего удивительного, ты так стукнула по столу…
Боялась ли чего-нибудь Бибби на этой земле? Оказывается, боялась. Она не отрывала глаз от Пэка.
— Смотри!.. Смотри, он шевелится!
Подумать только, значит, Бибби — самая обыкновенная женщина, она боится смерти. Как это Мирт сказала, глядя, как горит кукла с закрывающимися глазами: «Бедная фрекен Хермансен!» Впервые Гуннар почувствовал к Бибби сострадание и даже уважение.
Бибби, ты и жалка и прекрасна. Ты была и жалкой и прекрасной в тот раз в кабинете, когда сбросила с себя шубку. А ведь когда-нибудь ты сбросишь свои одежды, но уже не перед похотливым директором, а перед Смертью. Смерть — великий любовник, Бибби. Никто не желает твоего тела сильнее, чем он. Ты и жалка и прекрасна, потому что ничем не отличаешься от любого смертного.
Бибби не на шутку испугалась. В панике она прижалась к спинке дивана.
— Убери его!.. Он… Он хочет уколоть меня!
Бибби ничего не стоило превратить сильного мужчину в тряпичную куклу. Но теперь она сама потерпела поражение от крохотного тряпичного ниссе.
В Гуннаре все клокотало и бурлило, он с трудом сдерживался, чтобы переполнявшие его чувства не вырвались наружу. Но шампанское невозможно удержать в бутылке, из которой вынули пробку. Пробка выстрелила в потолок, и из бутылки вырвалась струя лучшего из вин — громкий смех облегчения.
Гуннар смеялся, он смеялся не истерично, не злобно, не презрительно, а просто в эту минуту жизнь казалась ему удивительно смешной.
Бибби не сводила с него глаз, скулы у нее побелели. Конечно, она думала, что он смеется над ней. Ошибаешься, Бибби, я смеюсь не над тобой, а над Господом Богом! Мы пребываем в аду, который сами себе устроили, и даже не подозреваем, что небеса обладают чувством юмора. А они обладают чувством юмора. Почему ни один пастор не сказал мне об этом? Почему это мне должна была объяснить тряпичная кукла?
Бибби встала и схватила сумку.
— Я вижу, ты уже сделал выбор, — сказала она. — Я сейчас же поеду и заберу от вас свои вещи. Сегодня я переночую в отеле, а завтра утром улечу в Лондон.
В последний раз он увидел ледяную синеву ее глаз. Расселина в леднике. Небо на кромке горизонта. Крылья зимородка.
— Прощай… Картонный идиот!
Высокие каблуки зацокали к выходу. Это были уже не кастаньеты, а автоматная очередь. Хлоп! — дверь за ней закрылась. Бибби исчезла.
Вот так же уходят женщины в великих норвежских драмах, подумал Гуннар. Нора — Хенрика Ибсена, Карен — Гуннара Хейберга, Вибеке — Хельге Крога и Бибби — Гуннара Грама. Уходят, хлопнув дверью, потому что мужчина не оправдал их надежд. А мужчина радуется…
Картонный идиот? Она заслужила право на эту прощальную реплику. Поделом ему!
Официант остановился у столика. Он смахнул салфеткой крошки со скатерти, осторожно приподнял Пэка и вопросительно посмотрел на Гуннара.
— Этот господин — мой гость, — объяснил Гуннар. — Мы с ним только что подружились. И хотели бы отметить это событие рюмкой хорошего портвейна.
— Две рюмки?
— Да, пожалуйста. — Гуннар махнул рукой кому-то только что вошедшему в зал. Пэк, конечно, был трезвенник, но тем не менее Гуннару требовалось две рюмки.
К столику медленно и нерешительно подошла Ригмур. Увидев Пэка, она вздохнула с облегчением.
— Слава Богу, он здесь!
— Как видишь. И в полной безопасности. — Гуннар гостеприимно повел рукой. — Может, присоединишься к нам? Мы как раз заказали портвейн.
Пэк был с Гуннаром, и потому Ригмур не потребовалось никаких объяснений. К тому же она видела, как из кафе выбежала Бибби, но не хотела говорить об этом.
— Я обещала Мирт устроить ему домик, — все еще неуверенно сказала она, — чтобы он больше времени проводил дома. А то он вечно где-то пропадает.
— Ты хочешь сказать, что он пропадает со мной?
— Да, ты тоже достаточно часто прогуливался… по лунным лучам.
Как деликатно Ригмур назвала его неверность! Он даже смутился. К счастью, в это время официант принес портвейн.
Гуннар поднял рюмку:
— Хорошо, что у нас есть Пэк, который не спускает с нас глаз. Выпьем за нашего друга из Царства Эльфов.
Они выпили за Пэка, и Гуннар вдруг обратил внимание на сидящую перед ним женщину — такой он Ригмур не знал. Ее взгляд стал как будто теплее, губы — мягче, фигура — пышнее.
На ней был костюм апельсинового цвета, туго облегавший высокую грудь и стройные бедра, — это был бокал, наполненный неведомым соком. Гуннар, Гуннар, и ты норовил красть яблоки в чужом саду, когда в твоем собственном полно спелых плодов!
— Для кого ты это так разукрасилась? У тебя есть любовник? — спросил он.
Ригмур с трудом сдерживала свои чувства. В ее мимолетной горячей улыбке выплеснулась вся влюбленность, которую она так долго подавляла, травила и убивала. И которая каждое утро просыпалась в ней, свежей и неистребимой, без единой царапинки.
— Пока нет. Но кто знает… — сказала она.
С того утра, когда Пэк уколол Бибби палец, прошло шесть дней. И сколько всего случилось за это время!
«И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестый».
* * *
«…и почил в день седьмый от всех дел Своих, которые делал».
На другой вечер в гостиной на полу стоял красивый кукольный дом. Гуннар сам смастерил его на своем верстаке в подвале, и даже довольно быстро. Это было по его части.
Ригмур сидела на полу и обставляла дом изнутри, чтобы хозяин мог в него перебраться. Вокруг валялись ножницы, нитки, иголки, разноцветные лоскутки, кусочки обоев, провода, игрушечные лампочки и мебель. Не зря же она была архитектором по интерьеру!
Гуннар стоял над ней и давал советы. На самом деле сама Ригмур занимала его гораздо больше, чем дом. Конечно, интересно смотреть, как кукольный дом приобретает жилой вид. Но еще интересней смотреть, как душа заполняет тело.
Тело жены. Откуда он взял эти слова? Наверное, из какой-нибудь книги. Какие прекрасные слова!
Он смотрел на ее густые темные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и думал: странные у женщин волосы. Они всегда свидетельствуют о настроении женщины. Их блеск надежнее, чем стрелка барометра. Сколько лет волосы Ригмур были лишены блеска, точно нечищеная медная печь. И ни один парикмахер был не в силах помочь ей — внутренний блеск нельзя воссоздать внешними средствами. А теперь ей не скрыть своего состояния: его выдают волосы!
И Гуннар, этот неисправимый эгоцентрик, тут же подумал: наверное, во мне все-таки что-то есть, если я могу заставить женские волосы вспыхнуть таким блеском!
— Гуннар, тебе нравится цвет обоев?
Он не успел ответить — дом утонул в грохоте самолета. У Гуннара сжалось сердце, он поднял голову. Может, на этом самолете летит Бибби?
Одна секунда, но Ригмур этого было достаточно. Она наблюдала за Гуннаром и поняла выражение, мелькнувшее у него в глазах.
Одна секунда может перевернуть жизнь… Ригмур пережила лучшие сутки в своей жизни. Всю ночь она чувствовала себя землей, молящей о дожде после долгой засухи. А Гуннар был отверзшимися небесами, и земля напиталась дождем и сладко заснула у него в объятиях. И всю ее заполнило дитя, и ей снилось, что звали его Добро, потому что он был зачат в таком блаженстве… Весь день они играли как дети. Мирт они отправили к бабушке, сейчас настала их очередь быть детьми. Они бродили по дорожкам и собирали красивые камешки. Они разыскали на чердаке старые карнавальные костюмы и ели приготовленные Ригмур китайские блюда в китайских костюмах. Они пили вино в беседке, и снова земля взывала к небесам о дожде, и небеса отвечали ей. А вечером он показывал ей звезды и говорил, как они называются, и даже подарил одну из них по имени Альдебаран. Потом он смастерил в подвале кукольный дом, и она обставила его — жизнь наконец стала прекрасной… Но одна секунда может перевернуть жизнь.
С тех пор, как они накануне вечером встретились в кафе, имя Бибби не было произнесено вслух. Но теперь оно прозвучало в грохоте самолета, обрушившегося на них с небес, и у Гуннара в глазах мелькнула тоска.
Прекрасный день был испорчен, все вернулось на круги своя. Ревность, затаившаяся в Ригмур подобно ядовитой змее, подняла голову и изготовилась для нападения. И ядом этой змеи было то небывалое блаженство, которое Ригмур испытала ночью: он прошел школу у этой шлюхи! Это она сделала его таким превосходным любовником!
Ригмур выпрямилась, лицо у нее вдруг окостенело, голос резал как бритва:
— Да, она летит сейчас в Англию…
Гуннар сделал неловкую попытку загладить свой промах:
— Не думай об этом… Это все…
Что все? Правда, он не закончил фразу, но Ригмур уже стала прежней. Неумолимой. Судьбой, держащей в руках его совесть.
— Как ты мог, Гуннар?
— Что ты имеешь в виду?
Нет, дорогой, тебе не удастся вывернуться. Ты у меня получишь сполна!
— Не притворяйся! Ты все понимаешь! Мы говорим о Бибби!
Ну что ж, лучшая защита — это нападение. И он бросился в атаку:
— И как ты только могла подсунуть мне эту наживку! — Голос его дрожал.
Гуннар и не предполагал, что попадет прямо в цель. Все-таки он не совсем поверил Бибби, смотревшей на людей точь-в-точь как Шопенгауэр. Теперь же он был поражен явной неискренностью Ригмур:
— Я? Значит, виновата во всем я? Подлец!
Все было как прежде. Человек человеку — волк. И изменить свою природу человек не может. Жизнь — это заколдованный круг. Все было как прежде.
Агрессивность Ригмур объяснялась нечистой совестью. Значит, его удар попал в цель? Но тогда право на его стороне! Тогда он сильнее ее! Сейчас он ей все выложит!
— Сказать тебе, кто ты? Сказать?..
В комнате раздался громкий стон. Страшный, режущий слух диссонанс. Гуннар так и не успел ничего сказать Ригмур.
Стон исходил от рояля. Он был открыт — сегодня они даже играли на рояле. На басах сидел Пэк. Глаза у него были чернее ночи, борода всклокочена. Уши и нос торчали в разные стороны, желтый колпачок взвился вверх, словно пламя адской серы. Гуннар и Ригмур никогда не видели его таким сердитым.
Они со страхом уставились на эту роковую куклу. Им стало жутко.
Неожиданно они увидели в гостиной Мирт. Она только что явилась из детской. В цветастой ночной рубашке Мирт стояла возле рояля и, мигая, смотрела на них сонными глазами.
— Теперь мне все понятно! — воскликнул Гуннар. — Ты у нас настоящая фокусница, Мирт! Как это у тебя получилось?
Мирт протерла глаза.
— Что получилось? — Она зевнула. — Что тут было?
Гуннар хотел взять куклу с рояля, но Ригмур остановила его. И голос ее снова звучал очень мягко.
— Бесполезно, Гуннар. Здесь в доме все решает Пэк!
Он уловил новые нотки в ее голосе и понял, что она права. Иначе и быть не могло.
— Пэк, — машинально повторил он, потом повернулся к кукле и отвесил ей низкий поклон — Прошу прощения!
У Пэка был такой вид, будто он принял извинение Гуннара.
— Ложись спать, Мирт, — сказала Ригмур.
Гуннар встретился глазами с дочкой. Это был спокойный, нежный и совершенно невинный взгляд. Взгляд мадонны. Потом она послушно повернулась и ушла в детскую. Ее упрямый затылок с торчащими косичками скрылся в темноте.
Ригмур уже была снова поглощена кукольным домом. Она вешала занавески на одно из окон. Взглянув на Гуннара, она улыбнулась ему из непостижимых глубин своего существа.
— Приди ко мне, мой господин, мой властелин, мой повелитель, и помоги мне повесить эти занавески!

 

Гости, сидевшие вокруг камина, прослушали сказку. Они как будто сидели в пещере, залитой красным светом, лица их еще были полны внимания. В наступившей тишине слышалось лишь, как потрескивают в огне поленья. Одно полено, странно пискнув, рассыпалось на части. В комнате шевельнулись тени. На стене возник силуэт маленького рогатого коня.
Директор Бёмер рассказывал долго, но его ни разу не прервали ни вопросом, ни замечанием. Он говорил неторопливо и сухо, однако некоторые образы выдавали его любовь к художественной литературе. Слушатели, разумеется, догадались, что он сам и есть Гуннар Грам, потому и рассказывал эту историю от третьего лица, но тактично удержались от комментариев.
— Ты должен написать об этом! — Так Нордберг выразил рассказчику свое одобрение.
— Как интересно! — Элисабет еще не покинула Царства Эльфов, и Пэк стоял у нее перед глазами. — Мне бы хотелось сыграть на сцене одну из этих женщин… Пожалуй, Бибби, она у тебя получилась более яркой. Интересно почему? — И Элисабет взглянула на директора Бёмера невинными, как у Мирт, глазами.
В неярком свете камина никто не заметил, что он покраснел.
— Я просто описал несколько фактов, — сухо сказал он, словно читал годовой отчет фирмы. — Одни факты производят более сильное впечатление, другие — менее. Вы согласны?
Элисабет наморщила носик:
— Фу, оставь этот деловой тон, только что ты говорил как художник! И Пэк, и Мирт… Между прочим, а где именно на Карл Юхан можно купить такие трусики?
— Элисабет! — загремел Нордберг. — Не сбивай наш симпозиум с заданного курса!
— Прошу прощения… — Она повернулась к доктору Карсу. — А каково ваше мнение об этой истории, доктор Карс? Вы верите в эльфов?
— Увы, нет, сударыня. — Он покачал головой. — Эта история весьма романтична. И поучительна, но…
В устах доктора Карса эти слова звучали похвалой. Точно так же он сказал бы о новеллах со счастливым концом, какие публикуются в бульварных журналах.
— В ней не говорилось ни о чем сверхъестественном. Я не увидел тут единорога. — Он поднял глаза на полку над камином, но взгляд его демонстративно скользнул мимо статуэтки.
— Почему? Ведь там определенно действовали некоторые силы… — начал оправдываться директор Бёмер.
— Силы ребенка, согласен, — прервал его доктор Карс. — Вы рассказали нам об очень одаренной и сообразительной девочке, которая защищала свои интересы от взрослых.
— Это, конечно, так, но все-таки… — Лицо директора Бёмера свидетельствовало о том, что он уже не считает доктора Карса своим партнером в этой игре.
Доктор Карс продолжал:
— Девочка очень тонко рассчитала, как можно играть на присущем взрослым… «страхе темноты», скажем так.
Смышленость ребенка еще не означает нарушения естественных законов.
— Но ведь эта кукла проделывала такие странные вещи, — заметила Элисабет, которая не всегда доверяла естественным законам.
— Марионетки в кукольном театре тоже проделывают весьма странные вещи, фру Нордберг. — Доктор Карс нашел понятный Элисабет образ. — Но нити дергает человеческая рука, рука из плоти и крови. И рассказ господина Бёмера позволил нам увидеть если не сами нити, то, во всяком случае, руку, которая их дергала. Ловкую маленькую детскую ручку…
— Не так уж все это просто! — Директор Бёмер никак не мог раскурить сигару, он раздраженно затягивался и крутил головой. — Я сам видел эту куклу. И я почти уверен, что Пэк обладает душой, так же, как и вы, доктор Карс!
— Но наукой еще не доказано, что доктор Карс имеет душу! — Нордберг играл в детстве в футбол и теперь, оказавшись перед воротами, послал мяч в сетку. — Вспомните главную заповедь науки: все можно отрицать.
— Не все! — вырвалось у Странда.
До сих пор он не принимал участия в разговоре, хотя обычно, как всякий журналист, задавал много вопросов. С отсутствующим видом он смотрел на рюмку с коньяком.
— Кукла, гулявшая по лунным лучам, — медленно произнес он. — Это напомнило мне одну странную историю… о луне.
— О самой луне? — с интересом спросила Элисабет.
Странд кивнул:
— Да, луна играла в ней главную роль.
На полке рядом с Элисабет лежала газета с крупными заголовками об искусственном спутнике земли. Она отодвинула газету в сторону.
— Надеюсь, о настоящей, старомодной луне, а не об этих дурацких ракетах?
— Да, о самой настоящей луне. — Странд изобразил в воздухе круг. На лице у него снова появилось задумчивое выражение. — История Нордберга — это история, которую пережил писатель. История директора Бёмера — это история предпринимателя. А я хочу рассказать вам нечто, так сказать, из жизни журналиста.
— И вы, господин Странд, туда же? — Доктор Карс устремил на него внимательный взгляд психиатра.
— Вы не обращали внимания, что некоторые дни проходят как бы по заранее заданному, не зависящему от человека плану? — Странд провел пальцем по изгибам рюмки. — Все, что человек переживает в такой день, оказывается непостижимым образом связанным друг с другом, словно мебель одного стиля. Хотя объяснить это с точки зрения здравого смысла было бы трудно.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — вставил Нордберг.
— Тебя как будто все время что-то тянет за рукав и подталкивает в определенном направлении. И ты сам не понимаешь, что тебя тянет и почему ты идешь именно туда. Это становится ясно только потом. — Странд осторожно отодвинул рюмку. — Моя история началась именно в такой день.
Назад: История писателя Книга черной магии и игра в прятки
Дальше: История журналиста Вещие сны