11
На платформе для перевозки молока сидел парнишка и записывал номера проезжавших автомашин. Я и не думал когда-нибудь еще их увидеть, такие платформы и таких мальчишек. И вот довелось повстречать.
Внезапно я почувствовал привкус лета на губах. Сухой привкус придорожной травы и горьковатый — от выхлопных газов. Я ощутил запах вывешенного для просушки сена и прогретого мелководья. Вспомнил долгие и прекрасные недели летних каникул в небольшом поселке на Намдальском побережье. В те времена мы целыми днями просиживали на таких вот платформах и записывали номера проезжавших машин. Большинство, разумеется, с индексом «V». Иной раз встречались машины из Южного Трённелага с «и» или из Северной Норвегии — с «W». Попадались и приезжавшие в отпуск гости из Эстланна, на номерах которых красовались буквы аж из самого начала норвежского алфавита. И совсем редко, в те дни, когда сильней всего припекало солнце и птицы выводили свои самые громкие и ликующие рулады, мимо нас на тихом ходу проезжали нагруженные машины с жилым прицепом и несколькими буквами на номерной доске. Редко встречавшиеся номера другого цвета, например, желтые или черные с белыми буквами и цифрами, приводили нас в полнейший восторг. Это был праздник души.
Не упомнить, чтобы я когда-нибудь записывал номера машин дома, в Тронхейме.
Я полагал, что традиция эта умерла, с тех пор как молоко в Норвегии стали перевозить грузовики-цистерны, и новые, в большей степени соответствующие духу сегодняшнего дня, способы времяпрепровождения проникли и в сельские районы Трённелага. И тем не менее я не очень-то поразился, увидев платформу и мальчишку с блокнотом — два памятника стародавним временам — именно здесь, в местности, по которой мы ехали последние полчаса. Сам пейзаж рождал ощущение, что в любую минуту мы можем оказаться возле серой калитки, у которой две девчушки стоят в полной готовности открыть ее передо мной, чтобы получить свои двадцать пять эре на двоих.
Впрочем, монета в двадцать пять эре больше не ходит в Норвегии.
Марио с задумчивым видом разглядывал прозрачный лес. Он, ясное дело, и не догадывался, какую редкую достопримечательность культурно-исторического значения ему представился бы шанс увидеть, поверни он только голову в другую сторону.
Я нажал на тормоза. «Гольф» Туре Квернму остановился, проскочив по скользкой дороге на метр дальше, чем я рассчитывал. Давненько уже я не водил машину.
Повеяло холодом, когда я опустил окошко.
Судя по всему, платформа уже несколько лет как не использовалась по своему прямому назначению. На ней появилась надстройка в виде домика без фасада. К одной из стен был приколочен зеленый почтовый ящик.
Мальчишка с большим недоверием поглядел на смуглолицего мужчину, спросившего дорогу к усадьбе Кольбейна Фьелля. Наконец он махнул варежкой куда-то вперед.
Три километра в этом направлении. Потом направо. И потом до самого берега, сколько проедешь.
Я поблагодарил.
Он внимательно посмотрел на меня:
— Но Кольбейн Фьелль умер. Его убила жена.
Мы застряли в снежном сугробе, проехав пятьсот или шестьсот метров по боковой дороге. Никто по ней, видимо, не ездил последнюю неделю, но десяти — пятнадцатисантиметровый слой свежевыпавшего снега особых трудностей для «Гольфа» не представлял.
Однако теперь мы засели крепко.
Дорога проходила по обширной открытой болотистой местности. Кое-где ветер смел снег до самой ледяной корки, покрывавшей землю, но в основном тут и там торчали жесткие сугробы. Остатки снежного вала слева от нас свидетельствовали, что в этих болотах зимой все время дует юго-западный ветер.
В нескольких сотнях метров впереди дорога терялась в небольшом леске. За деревьями проглядывало море.
Мы вылезли из машины и пошли пешком.
Пройдя метров пятьдесят, я почувствовал, что Марио отстал. Я оглянулся.
Он стоял на гребне большого, метра в полтора, сугроба. И медленно поворачивался вокруг себя. Будто еще лучше хотел ощутить, как юго-западный ветер обжигает щеки.
Завершив полный оборот, он продолжил путь.
Крестьянская усадьба, чуть больше года служившая домом Марселе Фьелль, урожденной Донаско, находилась на самом берегу открытой бухты. С трех сторон территорию примерно в десять гектаров окружал редкий сосновый лесок, на северо-западе она выходила к фьорду. В километре от берега лежал маленький плоский островок, словно форпост для защиты от бурных морских волн.
По местным меркам, хозяйство было крепкое. И солидный жилой дом традиционной для Трённелага рядной застройки свидетельствовал, что хозяева этого не скрывали. Однако директора департамента по охране памятников культуры наверняка хватил бы удар, если б он увидел эти поделенные на два поля герметизированные оконные блоки, смонтированные за прошедший год.
Мы остановились на пустынном дворике между постройками, откуда ветер вымел весь снег, вплоть до мельчайших крупинок, точно им не хватило ума собраться в какой-нибудь небольшой сугроб. Прямо перед нами стоял жилой дом с разделенными по вертикали надвое оконными рамами. Справа — приземистый гараж коричневого цвета из мореного дерева, с четырьмя двустворчатыми воротами. Слева — коровник, до половины выложенный из камня. За ним, несколько в стороне виднелось небольшое непокрашенное строение, судя по всему, служившее одновременно кузницей и сараем.
Марио осмотрелся вокруг.
Он не произнес ни единого слова.
Где-то в жилой части хлопало на ветру незапертое окно.
Я направился к одной из двух дверей дома, решив, что это и есть вход. Дверные коробки также были заменены и демонстрировали то же отсутствие вкуса, что и оконные рамы.
— Наверняка закрыто на замок, — сказал Марио из-за моего плеча.
В руках у меня звякнула небольшая связка ключей с отмычкой, которую я достал из кармана. Потом я склонился над замком.
Ничего особенного мы не обнаружили. Возможно, потому, что ничего и не искали. Марио ходил из комнаты в комнату. В каждой долго стоял посередине и разглядывал ее. Потом шел дальше. Так и не произнеся ни одного слова.
И все время мы слышали, как хлопало на ветру окно.
Марио продолжал свой обход.
Лишь по безделушкам и старым семейным фотографиям в овальных рамках можно было догадаться, что этот дом служил жильем больше, чем последние пятнадцать лет. Мебель в большинстве своем, видимо, куплена не далее как два года назад. Цветной телевизор и видеомагнитофон были еще новее. В старой кухне установлено современное оборудование с машиной для мойки посуды, калориферной плитой и микроволновой печью. Ванная комната являла собой образец последних достижений в области сантехники с биде и светло-голубой «жемчужной» ванной в углу.
Никто не мог бы упрекнуть Кольбейна Фьелля: он ничего не жалел ради благополучия своей юной жены.
На верхнем этаже реконструкция оставила не столь заметные следы. Многочисленные спальные комнаты сохранили свой всегдашний облик и прежнюю меблировку. Единственное исключение составляла хозяйская спальня. Там появилась довольно-таки новая двуспальная кровать. Постельное белье было убрано. Густые бурые пятна покрывали один из матрацев. На полу перед кроватью виднелись пятна того же цвета.
У стены под зеркалом стоял столик. Туалетные принадлежности на нем свидетельствовали, что в этом доме жила женщина. Посреди них лежала серебряная шкатулка размером с обычный книжный том и, наверно, сантиметров в десять толщиной. Марио открыл ее. Там хранились украшения. На первый взгляд в большинстве своем дорогие. Одно я узнал. Я видел его на шее у Марселы на фотографиях в газетах. Золотой кулон в форме дракона.
— Куплено на Филиппинах? — спросил я.
Марио кивнул:
— Наверняка. Это китайская работа. А на Филиппинах торгует много китайцев.
Он снова закрыл шкатулку. Постоял, в задумчивости глядя на нее.
Нет, никто не мог бы упрекнуть Кольбейна Фьелля: он сделал все, чтобы Марселе жилось счастливо в ее новой стране.
Мы обнаружили незапертое окно в последней комнате на верхнем этаже. Дверь была полуоткрыта. Ключ торчал в замке с внешней стороны. В пустой комнате с голыми стенами из мебели стоял лишь один-единственный венский стул.
В окно я увидел серый и холодный залив с гребешками волн на юго-западе. На маленьком мысу располагался большой, выкрашенный в красное причал.
— Здесь он ее обычно запирал, — сказал Марио.
Я подошел ближе к окну. На полу валялись осколки стекла. Я посмотрел вниз. До земли было метров шесть.
— Наверно, она отсюда прыгнула, — предположил я.
Марио кивнул.
Мы спустились вниз и вышли во двор. Обошли дом и остановились под окном комнаты, где муж запер Марселу. Она упала в сугроб, там еще можно было угадать очертания двух углублений.
— Она прыгнула сюда, — сказал я. — Он ее избил и запер. Она просидела там много часов, может быть целые сутки, и в конце концов не выдержала, открыла окно и прыгнула. А потом вошла в дом, взяла новый кухонный тесак, который муж купил для нее, и поднялась наверх, где он спал, пьяный в стельку.
Или, — выдвинул я еще одну версию, — она выпрыгнула из окна, вошла в дом, боясь даже представить себе, как муж накажет ее за непослушание. Но внизу она его нигде не нашла и тогда поднялась наверх. И увидела то, что совершил неизвестный убийца.
Марио не отводил взгляда от серой поверхности фьорда.
* * *
Маленькое непокрашенное строение, как оказалось, действительно служило и кузницей, и сараем. В коровнике скота не было, животные, возможно, находились в одном из соседних хозяйств. В гараже стояли два трактора и два легковых автомобиля. Один из них — «волью» образца 1975 года, другой — серебристо-серый БМВ прошлогоднего выпуска. По снежной целине мы прошли к самому берету, чтобы осмотреть причал на мысу, но и там не обнаружили ничего необычного. К навесу было прикреплено старое шестигранное кольцо из Биндалена, которое я бы с удовольствием купил, если имущество Кольбейна Фьелля будет распродаваться с аукциона.
Возможно, в глубине души у меня и теплилась надежда, что где-нибудь мы отыщем небольшой пустой сейф. Но никаких сейфов мы не нашли.
Уходя, мы захватили с собой небольшую лопатку.
Освободить машину из снежного заноса не составило большого труда. Лопатку мы оставили на главной дороге, прислонив ее к почтовому ящику.
Мальчишки на платформе уже не было. Зато нам повстречался почтальон. Он как раз закрыл крышку почтового ящика, когда я притормозил возле него. Марио остался в машине, а я вышел.
На лице почтальона появилось знакомое мне выражение, стоило ему обнаружить, что человек с золотистым цветом кожи обращается к нему на чистейшем трённелагском диалекте и без всякого акцента.
Многого я из него не вытянул, кроме того, что уже было известно из газет. Он заехал в усадьбу, чтобы доставить Кольбейну Фьеллю бандероль. Он постучал в дверь, но никто не ответил, и тогда он вошел в дом. На кухне он увидел молодую жену Фьелля. Она была вся в крови и сидела с отсутствующим видом, уставив в одну точку пустой взгляд. Почтальон попытался заговорить с нею, но ему пришлось оставить эти попытки. Обойдя почти весь дом, он обнаружил труп в супружеской постели.
— Это было ужасно, — сказал он.
Но таким тоном, словно это происшествие внесло в его жизнь некий интерес, чего ему всегда не хватало.
— Снега не было уже несколько дней, — ответил он на мой вопрос. — Везде следы шин. Человек пятнадцать, наверно, приезжали в усадьбу, точно сказать не могу. Но если вы зададите вопрос, я отвечу, что старика убил не случайный гость. Он ведь ее запер, верно? И поделом. Я только одно знаю: так и будет продолжаться, пока сюда будут без разбору тащить всякий сброд из-за границы.
Он, я видел, хотел еще что-то сказать. Но вдруг замолчал. Наверно, до него дошло, что мой выговор на какое-то время сбил его с толку и он поверил, что я настоящий норвежец.
Видимо, он решил, что мы журналисты. Во всяком случае, он несколько раз повторил, как пишется его незамысловатая фамилия.