Часть третья
После Троицы

Ангел Гудагордена

Вначале были небо и луга. Воздух, пространство и ветры.

Там были сильные руки Матери и пахнувшая постельным бельем жесткость. Оттертые мылом половицы, сверкающая вода озера и песни по вечерам.

Он открыл жемчужные ворота,
Чтобы я могла войти,
Спас меня своей он кровью,
Жизнь мою он сохранил.

Об отце она вспоминала редко. Он был где-то далеко, целыми днями мелькал где-то на краю поля зрения. Он был связан с земным: с полями, садами, порядком. Сама она смотрела на него немного свысока, так как и была выше, мало касалась почвы, потому что была Ангелом.

Так всегда говорила Мать.

– Ты – мой ангел, – говорила она, или Du bist mein Engel, потому что Мать всегда говорила с ней на своем языке, на языке ангелов.

И она порхала и кружилась по Гудагордену, как вальсирующая маленькая девочка, избавленная Господом от искушения грехом. Отцу не нравилось, что она говорила с другими детьми в усадьбе, но она все равно это делала, подражая Богу, ведь и Он со всеми говорит, все слышит и все видит. Все были милы и приветливы с ней, все улыбались, говорили ей нежные слова, ибо она была дочерью проповедника. Все делали это, за исключением Девочки-тролля.

Это была тайна.

Ангелы не боятся девочек-троллей. Совсем немножко, ибо, как Ангел, она была слугой Божьим, а нет никого надежнее, чем Божьи дети, но Девочка-тролль забыла Его голос и все время норовила заглянуть за угол своими черными глазами.

Единственной, за кого могла заступиться и возвысить свой голос Девочка-тролль, была Принцесса, самая красивая из всех красивых принцесс в целом мире; да, она была почти ангелом, ведь она умела говорить на ангельском языке. Она слышала, как девочки разговаривали друг с другом на чердаке, где они жили; они разговаривали только тогда, когда были уверены, что никто их не слышал. Принцесса рассказывала о дворце среди облаков, а Девочка-тролль – сказку о девочке с серными спичками, которая замерзла и, как падающая звезда, вознеслась на небо.

Но Девочка-тролль следила за Принцессой ласковыми глазами и при случае употребляла свои крепкие кулачки.

Настал день, когда Косоглазый впервые прикоснулся к Принцессе. Девочка-троль ударила его камнем по голове, и он оставил Принцессу и бросился за Девочкой-троллем, и она спряталась в кладовке.

И Ангел, а она все видела и знала, что дар ангелов – оберегать и помогать, пошла за ними туда, где спряталась Девочка-тролль. Она увидела, что Косоглазый достал нож и кругами ходит около Девочки-тролля, грозя ей острым лезвием.

– Ты не должен убивать, – произнесла она своим высоким, звучным ангельским голосом, но Косоглазый лишь раздраженно посмотрел на нее.

– Уходи прочь отсюда, – сказал он.

Но ангелы помогают людям, попавшим в беду, даже девочкам-троллям, и она сделала еще один шаг к кладовке.

– Почитай Отца и Мать своих, ибо тогда долго будешь ты жить в земле своей, – сказала она.

– Мамаша умерла, папаша в тюрьме, и только поэтому я сижу в этой адской дыре, – сказал Косоглазый, и голос его дрогнул.

– Мы должны бояться и любить Бога и поэтому не должны вредить ближнему своему и причинять ему смерть, но помогать ему и поддерживать его на всех путях его и жизненных начинаниях, – сказала Ангел, подошла к нему и взялась за лезвие ножа.

Косоглазый заплакал, отпустил нож и выбежал из ворот.

После бегства мальчика наступила тишина. Пылинки плясали в лучах солнца. Девочка-тролль смотрела на Ангела, открыв рот, и сказала Ангелу:

– Зачем ты это сделала?

И Ангел сразу смутилась.

– Надо любить Господа Бога твоего превыше всего и ближнего любить, как самого себя. Так говорит Иисус.

Девочка-тролль подошла ближе к Ангелу и прищурила глаза.

– Ты немного не в себе?

Ангел же на это лишь покачала головой.

С того дня она стала ходить с Девочкой-троллем и Принцессой по всему саду. Отец и Мать хотели уберечь ее от сева и молотьбы, но она, вслед за Богом, сказала, что человек должен есть хлеб свой в поте лица своего, и они перестали ее удерживать. Вместе кружились они в морозной дымке и тумане, вместе были в трудах и отдыхе, и Ангел познавала другие миры, где царствовал великий человек, проигравший страшную войну, познала она и холодные ночи в сырых подвалах, где пьяные люди покупали спирт и любовь. Да, они все делали вместе – летом, осенью, зимой и весной, до той ночи в августе, когда была страда и когда Девочка-тролль и Принцесса исчезли навсегда, но началось долгое путешествие Ангела в подземное царство.

– Исходное сообщение —

Срочно: освобожден Филипп Андерссон.

Источник: Адвокатская контора Свена-Ёрана Олина

Шеппсброн, 28, 10 часов 30 минут.

(nnnn)

Вторник. 14 июня

Казалось, лето не придет никогда. Только-только начали распускаться листья на деревьях, а ведь уже давно наступил июнь. Не было практически ни одного по-настоящему ясного дня. Северный ветер держал страну стальной хваткой, и метеорологи не сулили и впредь ничего хорошего.

Анника плотнее запахнула куртку, прикрыла горло и пошла на автобусную остановку. Дождь шумел в кронах деревьев. Она прошла мимо растяжек возле 7/11: ЗДЕСЬ ТЫ СМОЖЕШЬ ОТПРАВИТЬСЯ К СОЛНЦУ – было написано на одной, и ДОЖДИ ПРОДЛЯТСЯ ДО СЕРЕДИНЫ ЛЕТА – на другой. Хуже всего было то, что в ее газете преобладали негативные новости, а газета конкурентов лучилась оптимизмом. Неизвестно, кто сегодня выиграет эту войну изданий.

Анника пропустила автобус, и ей пришлось долго стоять в подворотне дома номер 32 по Хантверкгатан из-за дождя, который, видимо, решил вылиться на землю без остатка. Она подняла голову и посмотрела на лепную арку ворот дома, где они с Томасом прожили несколько лет. Как ни напыщенно это звучало, но о таких вещах она читала в книгах.

После той ночи на Солнечном Берегу он не давал о себе знать.

Он обещал позвонить. «Я позвоню», – сказал он, когда они расстались в аэропорту, и ей показалось, что он говорил это совершенно искренне. Но так и не позвонил.

Она сама тоже не стала ему звонить. Зато купила Калле мобильный телефон и научила его им пользоваться, чтобы не звонить в ненавистную квартиру на Грев-Турегатан, чтобы пожелать детям спокойной ночи.

Она уже скучала по ним, несмотря на то что провела с ними Троицу и только что отвела в школу и детский сад.

Никлас Линде тоже не объявлялся, но его звонков она и не ждала.

Не звонил и Джимми Халениус, но это, вероятно, объяснялось массовым побегом заключенных из тюрьмы в Эстерокере, что могло иметь неприятные политические последствия. Все оппозиционные партии в один голос требовали отставки министра юстиции, как будто он сам лично снес бульдозером стены тюрьмы. Он вел себя честно и порядочно, как обычно, произведя некоторые новые назначения и проявив при этом назаурядное политическое дарование.

Подъехал автобус, и Анника вошла в него последней. Всю дорогу до Ёрвеллевегена ей пришлось стоять.

Охранник Туре поднял голову и посмотрел, как она входит в подъезд.

– Ты что, не можешь попользоваться редакционной машиной? – укоризненно сказал он.

Зазвонил ее мобильный телефон, и Анника принялась лихорадочно рыться в сумке. Номер был ей незнаком.

– Ты, наверное, думаешь, что я мальчик на побегушках, приставленный смотреть за тобой, чтобы ты не промочила ноги? – проворчал он напоследок.

– Алло? – сказала Анника в трубку.

– Анника? Привет! Это Полли!

Голос был чистый и звонкий, как у маленькой девочки. Она прикрыла глаза, дав понять ворчливому охраннику, чтобы он замолчал. Полли, Полли Сандман, подруга Сюзетты. До сих пор она ни разу не слышала ее голос, они только переписывались по почте.

– Послушай, – сказала она, – либо подожди меня, либо приходи в редакцию. Как твои дела?

– В следующий раз потребуй у начальства машину из гаража хозчасти! – крикнул ей вслед Туре.

– Ты написала, чтобы я позвонила, – сказала Полли. – Если объявится Сюзетта.

Анника застыла посреди редакции, сжимая трубку. Патрик, стоявший в отделе новостей, заметил, что она пришла, и пружинистой походкой направился к ней с пачкой распечаток в руках.

– Она объявилась? – спросила Анника. – Дала о себе знать?

– Да, как господин Гуннар Ларссон, – ответила Полли. – На этот раз она написала сообщение.

– На Шеппсброн через сорок пять минут будет пресс-конференция, – сказал Патрик и протянул Аннике распечатку. – Ты поедешь со Стивеном.

– Что? – спросила Анника и вытащила наушник из уха. – Кто такой Стивен?

– Филипп Андерссон вышел на свободу. Стивен – это новый врио отдела фотографий.

– Алло? – прокричала в трубку Полли.

Анника снова воткнула в ухо наушник.

– Мы сможем встретиться? – спросила она. – Возьми с собой компьютер или копию сообщения. Где ты будешь обедать?

Полли назвала кафе на Дроттнинггатан, о котором Анника отродясь не слыхивала. Наверное, оно было совсем хипповое. В этот момент Анника увидела подошедшего к ней долговязого, очень молодого мужчину с фотоаппаратами в сумках.

– К вашим услугам, это я Стивен.

Анника бросила мобильный телефон в сумку и протянула новому фотографу руку.

– Мы сейчас же выезжаем, – сказала она и бегло просмотрела сообщение газетного информационного бюро, полученное от Патрика. – Шеппсброн, 28. Значит, Старый город. Парковаться придется на набережной.

– У меня нет водительских прав, – сообщил Стивен.

Очень хорошо, подумала Анника и кинулась в помещение охраны.

– Никаких шансов, – проворчал Туре. – Прежде чем ехать, надо заправляться.

– Твоя работа – заправлять, моя работа – думать, – отрезала Анника. – Доставай где хочешь этот чертов автомобиль.

Она получила старый раздолбанный «вольво», на котором обычно и ездила.

– Что за война амбиций вокруг какой-то пресс-конференции? – удивился Стивен, когда Анника, лавируя между машинами, выезжала из-под навеса. – Это настоящая война или бутафория? Кто жертва и кто герой? Есть ли в этой пьесе злодей?

Она покосилась на него, думая, что он шутит, но молодой человек был убийственно серьезен.

– Филипп Андерссон – это жертва, адвокат – герой, – ответила Анника. – Правда, ни один из них не является образцом для выпавших им ролей. Филипп Андерссон выглядит как гангстер, а Свен-Ёран Олин похож на толстого провинциального дядюшку.

– А злодей – стильный тип с честными голубыми глазами за стеклами темных очков?

– Злодей – ничем внешне не примечательная женщина, которая в декабре прошлого года застрелила полицейского в лесу близ Гарпхюттана, – сказала Анника. – Ее звали Ивонной.

После этого фотограф замолчал.

Дождь прекратился.

Анника медленно ползла в пробках центра города. Пешком они добрались бы быстрее.

Они припарковались на набережной и заплатили 260 крон за двухчасовую стоянку. Вышло дешевле, чем на такси.

Анника посмотрела на часы, думая, сколько времени продлится пресс-конференция. Если она затянется, можно будет уйти, не дожидаясь окончания. Встреча с Полли, назначенная на двенадцать часов, важнее, и пусть Патрик говорит что хочет.

Может быть, это ложная тревога, подумала она. Не всякое сообщение может быть доказательством того, что Сюзетта жива. Полли любит все драматизировать.

Приемная адвокатской конторы была битком набита журналистами, телевизионщиками и корреспондентами радиостанций. Это удивило Аннику. То, что Филиппа Андерссона освободят, было более или менее ясно уже зимой.

Но все равно будет любопытно на него посмотреть.

Анника протиснулась сквозь толпу и нашла свободное кресло возле туалетов. На ручке кресла лежала ежедневная «Фина-Моргонтиднинг». Анника со вздохом опустилась в кресло и раскрыла газету на странице культуры. Она пролистала газету до четвертой страницы, на которой и задержалась.

Большую часть полосы занимала рецензия на начавшуюся в Доме культуры выставку «По ту сторону Солнечного Берега». Фотографа Лотту Свенссон-Бартоломеус хвалили за то, что она «документально показала эксплуататорскую изнанку Солнечного Берега, женщин, идущих на рынок, брошенные в мастерской инструменты…». Статья была проиллюстрирована одной из фотографий сломанных ножниц, лежавших на складе наркомафии в Ла-Кампане.

Ну что ж, человек так видит, решила Анника и отложила газету.

Она некоторое время смотрела вперед, испытывая нарастающий дискомфорт в животе. Она снова взяла газету и внимательно всмотрелась в странную фотографию, вспомнив высказывания Лотты о том, что искусство важнее журналистики.

Во всем этом было что-то, чего она не могла постичь. Это Анника понимала отчетливо.

Как могут эти никчемные ржавые ножницы со склада быть для кого-то в принципе интересными?

Может быть, ей чего-то не хватает для того, чтобы увидеть ту исключительность, которую видят рецензенты?

Анника смяла газету, свернула ее в трубку и сунула под кресло, потом поднялась и встала возле туалета. Она стояла там до тех пор, пока не открылись двери, ведущие в конференц-зал.

У входа началось настоящее столпотворение. Она слышала, как Свен-Ёран Олин призывал людей к тишине и порядку.

Анника дождалась, пока все войдут, а потом сама вошла в зал и остановилась в дверях.

Прямо перед президиумом, который состоял из обычного стола и трех стульев, поставленных вдоль стола, теснились фотографы, телевизионщики и корреспонденты радио. Стивен был уже там, он был выше всех остальных, и Анника сразу его увидела.

Она принялась искать взглядом освобожденного убийцу. Но его пока не было.

Дискомфорт в животе не желал исчезать.

Филипп Андерссон провел в тюрьме пять лет за чудовищное преступление, которого не совершал. Можно ли после этого остаться в здравом уме, или для этого надо быть Нельсоном Манделой?

Она поняла, что сейчас получит ответ, когда дверь открылась и в зал вошел Филипп Андерссон. На нем были темные брюки и белая рубашка. Похоже, он только что принял душ. Защелкали затворы фотоаппаратов, засверкали автоматические вспышки, зал осветился мертвенно-синим светом мощных софитов, чрезмерно накрашенные телерепортеры что-то без умолку говорили перед своими камерами.

Освобожденный узник не удостоил их ни единым взглядом. Он тяжело уселся на один из трех стульев и неподвижно уставился прямо перед собой. Анника вытянула шею, чтобы лучше его видеть.

С тех пор как она видела его в тюремной камере, он заметно похудел. Помимо того, по случаю пресс-конференции он подстригся и побрился.

Свен-Ёран Олин сел на второй стул, а последней вышла молодая женщина, которая тоже села за стол.

– Это большая радость, – заговорил адвокат, – что сегодня мы наконец получили решение суда первой инстанции провинции Свеа, освобождающее Филиппа Андерссона от обвинения в тройном убийстве на Санкт-Паульсгатан.

Фотографы наперегонки защелкали затворами, представители радиостанций расселись по своим местам.

– Филипп Андерссон провел в заключении более пяти лет, – продолжал адвокат. – Как я уже говорил, в суде первой инстанции он дважды получал отказ в пересмотре дела. оно было пересмотрено в результате вмешательства более высоких инстанций.

В зале наступила тишина.

Анника внимательно всматривалась в лицо Андерссона, пытаясь найти в нем отражение каких-то чувств или душевных движений: облегчения, печали, радости или горечи, но не нашла в нем ничего. Лицо его было совершенно бесстрастным, взгляд устремлен куда-то в пространство над головами журналистов. Он немного раздался в плечах, видимо, перед освобождением начал двигаться и тренироваться.

– Такое решение суда имеет своим следствием как укрепление доверия к юридическому существу дела, так и ослабление такого доверия, – сказал Свен-Ёран Олин. – Я позитивно расцениваю факт того, что протест и пересмотр дела состоялись, хотя и с некоторым опозданием. При этом не может не тревожить то обстоятельство, что в данном случае мы столкнулись с застарелой болезнью нашего правосудия.

Стояла абсолютная тишина. Анника внимательно вглядывалась в лица коллег. Все смотрели на Филиппа Андерссона, и на всех лицах было выражение разочарования и неуверенности. Что можно слепить из этого для газеты?

Филипп Андерссон и в самом деле отвратительно выглядел в роли жертвы. Не было любящего семейства с тортами и детскими рисунками, не было красавицы жены, держащей его за руку и демонстрирующей телевизионщикам слезы умиления и счастья. Он выглядел тем, кем был на самом деле: бессовестным преуспевающим финансистом, который просто оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Большой симпатии он не вызывал.

– Поскольку канцлер юстиции отклонил наше требование, мы подаем иск шведскому государству, – сказал Свен-Ёран Олин, – о том, что Филипп Андерссон желает получить в качестве возмещения ущерба двенадцать миллионов крон: пять миллионов за причиненные страдания и семь миллионов за не полученную за эти годы заработную плату.

Женщина поднялась из-за стола и принялась раздавать присутствующим распечатанный пресс-релиз, возможно с копиями иска.

В зале снова стало шумно.

Требование о выплате компенсации и отказ не вызвали у публики ни грана сочувствия. В этом случае Свену-Ёрану Олину будет трудно снискать симпатии пишущей братии.

– Филипп Андерссон, как ты чувствуешь себя на свободе? – выкрикнул какой-то радиожурналист.

Свен-Ёран Олин снова потянулся к микрофону.

– Мой клиент просил избавить его от необходимости давать сегодня какие-то комментарии, – сказал он.

– Зачем тогда его сюда привели? – зло спросил корреспондент, стоявший слева от Анники.

– Его Олин заставил, – ответил кто-то. – Все дело он провел задаром, и вот сегодня наступила расплата.

Адвокат едва ли получил большие деньги за свой вклад в это дело, подумала Анника, но, впрочем, и вклад этот был не особенно велик. Это ее статьи об Ивонне Нордин сыграли роль снежного кома, после чего генеральная прокуратура сама опротестовала приговор.

Женщина, раздававшая распечатки, добралась до задних рядов и протянула стопку бумаг Аннике. Она быстро наклонилась к уху женщины и прошептала:

– Я смогу взять эксклюзивное интервью у Филиппа? Меня зовут Анника Бенгтзон, и это я писала статьи об Ивонне Нордин, которая…

– Филипп Андерссон не дает комментариев, – бесстрастно произнесла женщина. – Это исключено.

Коллеги неодобрительно покосились на Аннику, как будто она попыталась без очереди пролезть на распродажу.

Анника, расстроившись, посмотрела на часы.

Если никаких комментариев не будет, то все утро можно считать потерянным и испорченным. Нет смысла писать в вечерней газете статью о человеке, которому нечего сказать.

Анника решила дождаться конца, чтобы посмотреть, не скажет ли он что-нибудь от себя.

Журналисты потянулись к выходу. Анника отступила в сторону, стараясь не смотреть на проходивших мимо коллег.

– Если бы он действительно хотел получить эту компенсацию, то должен был по меньшей мере пустить слезу по поводу потерянных лет, – сказала какая-то женщина, идя к выходу.

Филипп Андерссон встал из-за стола, выпрямившись во весь свой большой рост. Анника отскочила в сторону и протиснулась ближе к нему, скользя спиной по стене.

Молодая женщина, раздававшая информационные бюллетени, открыла заднюю дверь. Свен-Ёран Олин вышел первым. Филипп Андерссон повернулся спиной к залу и тоже направился к выходу.

– Филипп! – громко окликнула его Анника. – Филипп Андерссон!

Он остановился в дверном проеме и обернулся. Теперь он смотрел прямо на Аннику. Она застыла у стены.

Узнал ли он ее? Мог ли вспомнить? Неужели в тюрьме у него было так много посетителей?

Он нестерпимо медленно поднял левый указательный палец и не спеша поводил им из стороны в сторону.

Левый указательный палец… Он продолжал медленно покачиваться из стороны в сторону.

Она вдруг почувствовала, как ручеек леденящего страха потек вдоль позвоночника.

Она снова оказалась в темном переулке Старого города. Это было в среду, после того, как она посетила его в Кумле. Она шла домой, когда на нее напали двое неизвестных в масках. Один из них наклонился к ней. Глаза его блестели в прорези маски, словно куски стекла. Другой помахал ножом в сантиметре от ее левого глаза. Она снова явственно услышала приглушенный голос: «Оставь Давида в покое. Расчет окончен. Перестань рыться в этом деле». Они стянули с левой руки рукавицу, и она ощутила острую боль в пальце. Эта боль потекла по руке и охватила грудь. «В следующий раз мы порежем твоих детей». Холод брусчатки под щекой и удаляющийся грохот их шагов.

Она встретила взгляд Филиппа Андерссона, отступила на шаг и непроизвольно спрятала за спину левую руку.

Филипп Андерссон заметил ее жест, улыбнулся и вышел из зала вместе с теми, с кем сюда пришел.

Рука продолжала гореть, когда она шла к машине. В рубце на указательном пальце отдавалась пульсирующая боль. Такой боли в пальце она не испытывала даже в зимние морозы.

Она сунула руки в карманы куртки и поежилась от холодного ветра.

– Выглядел он не слишком смиренно, – сказал Стивен. – Хотя трудно ожидать смирения от человека, который безвинно провел в тюрьме пять лет.

– Никто, между прочим, не сказал ни слова о его невиновности. Суд высшей инстанции просто признал доказательства недостаточными и опротестовал решение суда первой инстанции. Это совсем разные вещи.

Стивен снова замолчал.

«Я слишком жестко веду себя со стажерами, – подумала она. – Правильно они делают, что не хотят со мной работать».

– Я не поеду в редакцию, – сказала она, стараясь говорить помягче. – Возьми, пожалуйста, такси.

Стивен не выказал никакой обиды.

«Наверное, он просто рад, что наконец от меня отделается», – подумала она и продлила парковку еще на 260 крон. Пусть автомобиль на всякий случай стоит здесь. Других мест парковки на Дроттнинггатан не было.

Полли не пришла. Анника уселась на высокий барный стул за столом, покрытым железом. Вместо ножек у стола были неоновые светильники. Она попыталась заказать кофе латте у девушки с серебряной булавкой в носу, но та огрызнулась, сказав, что здесь самообслуживание. Обслуживание здесь явно было не таким модным, как убранство. Она решила забыть о латте и оглядела помещение.

Оно напоминало о кадрах фабрик из футуристических фильмов ужасов. Стены были украшены кусками ржавого железа, подсвеченного разноцветными неоновыми лампами. Гудели кофемашины, шумели посудомоечные машины, звенел фарфор. Из динамиков гремела музыка. Немецкая рок-группа «Рамштайн» исполняла нежный шлягер.

Палец продолжал болеть.

Едва ли это была случайность. Он помахал перед ее глазами пальцем, который ей едва не отрезали в тот самый день, когда она посетила его в тюрьме. Похоже, нападение было заказным.

Она снова засунула руки в карманы.

Заведение постепенно заполнялось людьми. Как ни странно, но среди посетителей преобладали служащие министерств и органов власти, о чем можно было судить по их консервативному стилю – темные брюки и белые рубашки – точь-в-точь как у Филиппа Андерссона на пресс-конференции.

Аннику трясло от какого-то неприятного чувства.

Если это Филипп Андерссон заказал нападение, то действовал он на удивление быстро. Прошло всего несколько часов после ее приезда из Кумлы. Видимо, ему было очень нужно, чтобы она не рылась в деле Давида Линдхольма. Но почему?

Дело было не в сентиментальных воспоминаниях детства. Они вместе управляли предприятием. У Давида был роман с его сестрой, которая ждала от него ребенка. Давид был доверенным лицом Филиппа Андерссона в тюрьме, опекуном и контактным лицом, которое есть у всех осужденных на пожизненное заключение.

По-видимому, она чего-то не учла. Но тогда она мало и знала. У Давида было много темных сторон.

Анника вспомнила рассказ Нины Хофман о том, как он обращался с Юлией.

Давид Линдхольм иногда неделями держал свою жену запертой в квартире. Часто выгонял ее, раздетую, на лестничную площадку. Порой унижал ее так, что доводил до мыслей о самоубийстве. Он изменял жене направо и налево, на недели пропадал из дома, не подавая о себе никаких вестей, называл жену «шлюхой» и «распутной девкой»…

Анника посмотрела на часы.

Неужели Полли не придет?

Она побарабанила пальцами по столу.

Давид был неслыханно противоречивым человеком. Помимо того что был сущей свиньей, он одновременно считался одним из самых известных и уважаемых шведских полицейских.

О том, что он был склонен к насилию, Анника знала из рассказов о злоупотреблениях, с которых начиналась его полицейская карьера. Вспомнила она и Тиммо Койвисто, который ухаживал за наркоманами в Вортуне. Тиммо рассказал ей, как Давид бил его головой о стену в туалете, сделав на всю жизнь инвалидом.

Тиммо Койвисто много лет был подпольным торговцем наркотиками. Потакая собственной наркозависимости, он по мелочам воровал, добавлял в наркотики глюкозу и брал с клиентов дополнительные деньги, не представляя об этом отчета.

– Почему он это делал? Почему Давид так с тобой обращался? – спросила его тогда Анника.

– Они хотели показать мне, что я никогда не сорвусь с их крючка, – ответил Тиммо Койвисто. – Куда бы я ни дернулся, они везде могли меня достать. Если полиция действовала по их поручениям, то бежать мне было просто некуда.

Кто такие эти «они», спрашивала Анника. Говорил ли он о соперничающей банде наркоторговцев?

– Можно назвать их и так, – отвечал Тиммо.

Анника снова оглядела футуристический кошмар. Туда ли она вообще пришла?

Для верности заглянула в блокнот. Нет, все верно, это здесь.

Давид Линдхольм, наркомафия, убийство на Санкт-Паульсгатан, Филипп Андерссон, порезавший ей палец…

– Анника?

Она подняла голову и увидела светловолосую девушку в куртке с капюшоном, стоявшую возле ее стола.

– Полли?

Девушка солидно протянула руку, представилась и села напротив Анники, одновременно сняв рюкзак.

– Я понимаю, – сказала она, наклонившись к Аннике, чтобы та смогла ее услышать, – что на фото в Фейсбуке я выгляжу совсем не так. Я хотела его поменять, но потом передумала. Мы разместили их там одновременно – я и Сюзетта, и если я поменяю фотографию, то она исчезнет насовсем.

Анника смотрела на почти взрослую девушку.

– Значит, ты думаешь, что это она дала о себе знать? – спросила Анника.

Полли кивнула.

– Хочешь что-нибудь взять? Я могу пойти купить.

Анника достала бумажник, извлекла из него сотенную купюру и протянула ее Полли.

– Мне только стакан воды, – сказала она.

Девушка пошла к кассе, расположенной за ржавым железным столом. Анника проводила Полли взглядом. Ей, должно быть, лет шестнадцать, ну, от силы семнадцать, но выглядела она старше своих лет.

Полли вернулась со стаканом холодной воды с лимоном и чашкой зеленого чая для себя. Вид у нее был немного смущенный.

– Я понимаю, что это была глупость с моей стороны. Я имею в виду мое послание в прошлый раз.

Анника удивленно вскинула брови.

– Я спросила тебя, веришь ли ты, что можно присылать мейл с неба. Я же знаю, что этого не бывает. Я просто надеялась… – Она придвинулась ближе к столу. Девушка была не особенно высокой, приблизительно одного роста с Анникой. – Но теперь-то я знаю, что это настоящее сообщение. Сюз жива, – сказала Полли.

Анника украдкой вгляделась в лицо девушки. Лицо ее было спокойным и сосредоточенным. Не было заметно ни печали, ни экзальтации.

– Ты взяла с собой компьютер? – спросила Анника.

Полли кивнула и достала из рюкзака ноутбук.

Она включила компьютер, вошла в Интернет и развернула компьютер экраном к Аннике. На нем она увидела симпатичную черноволосую девочку в обнимку с гнедым жеребцом.

– Здесь бесплатный Интернет, – сказала Полли. – Подожди, я сейчас залогинюсь.

– Какая красивая фотография! – восхитилась Анника.

– Жеребца зовут Султан, это любимый конь Сюз. Школа его продала.

Экран несколько раз мигнул, прежде чем на нем развернулась страница hotmail. Вверху светился баннер рекламы какого-то научного журнала. Прямо под рекламой Анника прочитала адрес herr-gunnar-larsson. Слева от адреса стоял синий значок с надписью «Отправлено». В корзине было два сообщения. Темы сообщений указаны не были. Оба сообщения были посланы Полли на yahoo!. Первое в конце марта, а второе вчера, то есть 13 июня, в 14.37.

– Это и есть почта Гуннара Ларссона? – спросила Анника. – С этого адреса вы с Сюзеттой отправляли письма своим одноклассницам?

Полли кивнула.

– После увольнения Гуннара мы стерли все сообщения, – произнесла она.

– Но адрес оставили.

– Мы просто не знали, как его уничтожить.

Анника открыла сообщение, датированное концом марта. Оно оказалось пустым.

Она кликнула вчерашнее сообщение.

Привет, Полли, никому и ни под каким видом не рассказывай об этом сообщении. Не говори о нем маме, и НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не сообщай о нем в полицию. На ферме нет Интернета, я пишу из интернет-кафе. Они не знают, где я, а Фатима будет очень злиться, если узнает, что я пишу.

Я живу у Амиры. Я живу здесь с Нового года. У меня есть конь. Его зовут Лараш. Он помесь британской и арабской породы. Он мерин. Встречается ли Адде с другой девочкой? Не говори ему, что я тебе написала. Напиши мне ответ, хотя я не знаю, когда его прочту. Мы возвращаемся в Асилах.

Целую, обнимаю, сюз.

Анника прочитала сообщение дважды. Во-первых, было понятно, что на компьютере отсутствовала шведская раскладка – отсутствовали буквы А, А, О. Название Асилах показалось ей знакомым. Где она его слышала?

– Ты думаешь, оно настоящее? – тихо спросила Анника. – Сюзетта всегда так писала?

– Она всегда пишет «целую, обнимаю» и всегда пишет сюз с маленькой буквы.

– Ты знаешь людей, которых она здесь называет? Фатиму, Амиру или Адде?

По лицу Полли пробежала едва заметная тень. Может быть, ей показалось?

– Амира – это лучшая подруга Сюз. Так она, во всяком случае, говорила. Сами мы ее не видели. Фатима – это, наверное, мама Амиры. Адде – это парень Сюз. Ну, это она так думала, она была в него влюблена, но вместе они не были. У Адде и так полно девчонок…

– Кто такая эта Амира? – спросила Анника. – Как она стала лучшей подругой Сюзетты?

– Это ее летняя подруга. Сюз навещала их на ферме, когда была маленькой. Они уже старые.

– Где? В Испании.

Полли покачала головой:

– Нет, в Марокко.

– Марокко? В Африке?

– Да, у них там ферма.

– Ты знаешь, где это находится? Это место, которое она назвала, – Асилах?

Полли пожала плечами и отпила чаю.

– Но как они общаются между собой? В Марокко говорят по-арабски и по-французски, а Сюз, наверное, говорит только по-английски? Она говорит по-английски с Амирой?

Полли покачала головой и повернула ноутбук экраном к себе.

– Нет, естественно, они общаются по-шведски.

– Подожди, – сказала Анника, – можно я пошлю это письмо на свой адрес?

Полли задумалась и посмотрела на часы.

– Нет, – сказала она наконец. – Я обещала только позвонить, если получу сообщение. Теперь мне пора идти.

– Они общаются друг с другом по-шведски? Но как это возможно?

– Амира наполовину шведка. Ее папа из Швеции. Фамилия Амиры Линдхольм.

Анника на мгновение оглохла, перестав слышать гром музыки, жужжание кофемашин и звон фарфора.

– Линдхольм? – переспросила она. – Значит, фамилия ее папы Линдхольм? Ты не знаешь его первого имени?

– Нет, не знаю, да и едва ли он живет на ферме.

– Может быть, его звали Давид? Ты не знаешь, не был ли он полицейским?

Девушка надела рюкзак.

– Можно попросить тебя об одной вещи?

– Конечно, – с готовностью ответила Анника.

– Никому и ничего об этом не говори. Пообещай мне.

Анника посмотрела на эту серьезную юную женщину со светлыми волосами, так не похожую на накрашенную черноволосую девицу из Фейсбука.

Анника кивнула:

– Я никому об этом не расскажу. Я не стану об этом писать. Обещаю.

Полли протянула руку. Они обменялись рукопожатиями, и Полли исчезла в дверях.

Анника последовала за ней через две минуты.

Со вздохом облегчения она избавилась от неимоверного грохота этого дьявольского заведения, пропавшего за закрытой дверью.

Сюзетта жива. Она находится на ферме где-то в сельской местности в Марокко. Сюзетта живет там вместе со своей ровесницей по фамилии Линдхольм.

Она остановилась, выудила из сумки телефон, позвонила в центр международной информации и попросила соединить ее с посольством Швеции в Рабате.

После многочисленных сигналов Анника услышала механический голос автоответчика. Голос долго перечислял по-французски часы приема для оформления виз и время звонков по другим вопросам. Анника с трудом улавливала смысл, так как ее познания во французском были немногим лучше, чем в испанском, но она поняла, что на сегодня прием звонков окончен и звонить надо уже завтра.

Она окинула взглядом Кунгсхольм. Надо ехать в редакцию и сказать, что Филипп Андерссон отказался что-либо говорить.

Люди, обходя Аннику, задевали ее, толкали и наступали на ноги. Какая суета и спешка. Спешат все, кто куда – в кафе на обед, в химчистку, на встречу. Пыхтят автобусы, проносятся машины, обрызгивая грязью прохожих.

Она оглянулась в сторону Хамнгатан. Для того чтобы написать отчет об этой пресс-конференции, ей потребуется тридцать секунд.

Анника снова достала мобильный и набрала домашний номер Юлии Линдхольм на Бондегатан.

Юлия и Александр были дома. Да, они будут рады ее видеть.

Квартира была расположена на четвертом этаже скучного дома постройки шестидесятых годов. Единственными новыми вещами на лестничной площадке были дверь и надпись ЛИНДХОЛЬМ на табличке.

Видимо, полиция повредила старую дверь, когда взламывала ее в ночь убийства Давида, подумала Анника.

Было слышно, как звонок эхом отдается от стен квартиры.

– Прошу, – сказала Юлия, настежь распахивая новую дверь. – Как хорошо, что ты к нам пришла, правда, Александр?

Мальчик, сильно выросший за весну, стоял у входа в свою комнату и в упор смотрел на Аннику. На вопрос матери он не ответил.

Анника поставила на пол сумку и повесила куртку на плечики. Потом подошла к ребенку и наклонилась к нему:

– Привет, Александр. Нравится тебе играть в своей собственной комнате?

Мальчик отвернулся, ушел в комнату и закрыл за собой дверь.

– Со следующей недели он будет ходить в свой прежний детский сад, – сообщила Юлия. – Психотерапевт убежден, что он готов к этому. Ты здесь еще не была?

Анника покачала головой.

– Здесь, правда, особенно не на что смотреть, но мои родители постелили здесь ковры и прибрались, пока мы с Александром жили в Лейонгордене. Это кухня!

Она обвела рукой вполне заурядную кухню шестидесятых с выкрашенными масляной краской кухонными шкафами и поцарапанный кухонный стол с ржавой мойкой.

– Оригинально, – похвалила Анника.

– Да, правда же? Мне нравится. А это гостиная…

Они вошли в комнату с телевизором, дубовым паркетом и двустворчатыми окнами.

– У нас нет балкона, – сказала Юлия, – это не очень мне нравится. Собственно, это единственное, чего мне не хватает. Это моя спальня.

Она открыла дверь в комнату, где убили ее мужа. Кровать была аккуратно заправлена, занавески раздвинуты.

Если Давид за большие деньги выполнял поручения мафии, то почему он жил в такой убогой квартире?

– Я понимаю, о чем ты думаешь, – сказала Юлия. – Как я могу здесь спать?

Анника хотела было возразить, но не стала и лишь вздохнула.

– Его нет, но мы остались. Другого жилья у нас нет, – сказала Юлия. – Хочешь поесть?

Анника покачала головой.

– Я хотела испечь пирожки с мясом и картошкой. Правда, пюре из пакетов. Просто, но сытно. Будешь?

– Буду.

Они вышли в прихожую. Анника услышала громкий стук из детской комнаты.

– Он решил сделать летающую тарелку, – пояснила Юлия. – Психотерапевты говорят, что не надо ему мешать.

Анника села за кухонный стол. Юлия достала пакет с сухим картофельным пюре и замороженное тесто в пластиковой упаковке.

– Как у него дела? – спросила Анника.

Юлия помедлила с ответом.

– Он стал совсем другим, но я, честно говоря, сама не знаю, чего ждать. Он всегда отставал примерно на год. – Она взмахнула ножом. – Знаешь что? – сказала она, обернувшись к Аннике. – Это не играет никакой роли, я просто счастлива, что получила его обратно.

Анника кивнула. Юлия занялась пирожками. Аппетитно шипел на подгоревшей сковородке маргарин. Звук этот навевал уют и успокаивал. Кухня была заново выкрашена и хорошо обставлена. Юлия напевала какую-то мелодию, стоя у плиты.

Здесь должно быть очень приятно, подумала Анника, но что-то мешало, как камешек в ботинке. Может быть, беспорядочные удары, доносившиеся из детской. Может быть, осадок от лжи Давида. Он никогда не работал на Солнечном Берегу по заданию полиции.

Но довольно о призраках.

– Как ты выкручиваешься с деньгами? – спросила она, стараясь не выглядеть слишком любопытной.

– Квартира – это наша унаследованная собственность, другого наследства у нас нет, но Давид был застрахован, и эта страховка теперь выплачивается оставшимся в живых наследникам. Таких наследников трое – я, Александр и Ханнелора. Фактически я получаю часть денег, и на них мы живем.

– Что ты будешь делать потом? Вернешься в полицию?

Юлия покачала головой:

– Нет, пойду учиться в архитектурное училище. Если я буду экономить страховые деньги.

Она налила пол-литра воды в кастрюлю и поставила ее на огонь.

– Можно спросить тебя об одной вещи? Тебе что-нибудь известно о поездках Давида в Марокко?

Юлия удивленно воззрилась на Аннику:

– В Марокко? Нет, ничего. Зачем ему было туда ездить?

– Он никогда в разговорах не упоминал Марокко? Может быть, он там кого-нибудь знал?

– Почему ты спрашиваешь?

Анника ответила не сразу:

– Кажется, у него там есть родственники…

Юлия достала из холодильника масло и мешалку из шкафа, налила немного молока в кофейную кружку. Положила туда же масло и поставила кружку в микроволновую печь, задала две минуты и включила ее.

– Один раз он говорил что-то о Марокко, и это как-то было связано с его отчимом Торстеном. Торстен исчез в Марокко, когда Давид был еще подростком.

Анника сидела молча, изо всех сил напрягая память. Юлия что-то уже говорила об исчезновении отчима Давида.

– Давид никогда не рассказывал, что случилось с его отчимом?

Юлия достала три тарелки, стаканы и столовые приборы.

– Думаю, что Давид так полностью от этого удара и не оправился. Они с отчимом были очень близки. Своего родного отца он не знал, и Торстен был для него очень важен. – Она вдруг застыла. – Это было зимой. До того как Давид побывал в высшей школе полиции.

Анника взяла стопку тарелок и расставила их на столе.

– Когда вы жили в Эстепоне, Давид мог съездить в Марокко на поиски Торстена?

Юлия удивленно посмотрела на Аннику:

– Нет, тогда уже прошло бог знает сколько лет. Нет, не думаю.

Микроволновая печь трижды пропищала, молоко согрелось, а масло расплавилось. Юлия принялась размешивать смесь.

– Александр, иди есть!

Мальчик тотчас явился из своей комнаты и подошел к Аннике.

– Ты заняла мое место, – сказал он.

Голос его стал грубее с тех пор, как Анника в последний раз слышала его в лесу.

– Ты сядешь здесь, Александр, – сказала Юлия и показала на застеленный стул возле торца стола.

Лицо мальчика исказилось гримасой, а из горла вырвался недовольный рык. Он бросился на пол и принялся извиваться, дико кричать и биться ногами об пол. Анника осторожно отошла назад. Юлия не выказала ни удивления, ни отчаяния. Она склонилась к мальчику, взяла его на руки и принялась ласково убаюкивать.

– Сегодня тебе придется посидеть здесь, – сказала она и посадила ребенка на стул.

Он враждебно посмотрел на Аннику, но потом схватил нож, вилку и с аппетитом набросился на пирожки.

– Кетчуп? – спросил он с набитым ртом.

– Сегодня у нас нет кетчупа, – ответила Юлия.

Анника молча ела порошковое пюре и полуфабрикат пирожков. Конечно, ее сын был бы тоже недоволен в такой ситуации, но он не видел, как убивали его отца.

– Можно я пойду к себе? – спросил он, покончив с едой.

– Скажи «спасибо» и убери за собой посуду.

– Спасибо, – сказал мальчик, слез со стула, взял со стола стакан, тарелку, нож, вилку и положил все это в мойку.

Потом он, не оглянувшись, вышел с кухни в свою комнату и закрыл за собой дверь.

– Мне помогают семь лет службы в полиции, – сказала Юлия и вымученно улыбнулась. – Кофе?

Анника посмотрела на часы.

– Мне пора идти, – сказала она. – Ты сейчас общаешься со свекровью?

Юлия налила воды в кофеварку и поставила на стол жестяную банку с кофе.

– Не больше, чем обычно, – ответила она. – Мы ездили к ней перед праздником, но она только ходит кругами и ищет Давида. Это становится странным, поэтому мы пока не будем туда ездить.

– В каком доме престарелых она живет?

– В Рамсмуре.

– Где это?

– В Накке. Это недалеко, но машины у нас нет, а ездить общественным транспортом туда тяжело. Поэтому еще мы нечасто ее навещаем.

– Ты не возражаешь, если ее навещу я? – спросила Анника.

Юлия вскинула голову:

– Зачем тебе это надо?

Анника решила ответить честно.

– Помнишь, я спрашивала тебя, не знаешь ли ты женщину по имени Вероника Сёдерстрём или Вероника Паульсон?

Юлия задумалась, но потом кивнула:

– Это жена знаменитого хоккеиста.

Юлия засыпала кофе в фильтр и включила кофеварку.

– У меня есть причины думать, что Давид знал ее в детстве, – сказала Анника. – Ты никогда не говорила об этом с Ниной?

Юлия удивленно покачала головой:

– Зачем мне было с ней об этом говорить?

– Нина как-то рассказала мне, что они росли вместе – Давид, Филипп Андерссон, Ивонна Нордин и Вероника Паульсон.

Юлия вздрогнула при упоминании имени Ивонны.

– Мы как-то уже говорили, что эти дети жили как братья и сестры. Значит, их родители хорошо знали друг друга, или, по крайней мере, их матери. Ты ничего не слышала о женщине по имени Астрид Паульсон?

Юлия поправила фильтр.

– Она была одной из жертв убийства в Испании этой зимой?

– Да, – подтвердила Анника. – Это была мать Вероники Сёдерстрём. Ты не слышала это имя в какой-то другой связи?

Юлия покачала головой.

– Астрид Паульсон, мать Нины и твоя свекровь Ханнелора были хорошо знакомы.

– В самом деле?

– Мать Нины, Ивонны и Филиппа звали Сив. Ты ее знала или нет?

Юлия поставила на стол две кружки.

– Она умерла как раз на другой день после того, как мы поженились. У Сив был небольшой грех. Она была законченной алкоголичкой. Ты пьешь черный кофе?

– Да, черный. Настоящего отца Давида звали Клас Линдхольм. Что произошло с ним?

– Его родители развелись, когда Давиду не исполнилось и года, – сказала она и села за стол. – Он уехал, куда, я не знаю. С тех пор они не общались. Он умер несколько лет назад, но Давид даже не поехал на похороны.

– Ты не знаешь, у него была потом другая семья?

– Давид унаследовал от него старый «сааб» и летний домик под Крамфорсом. Он оказался единственным наследником.

– Клас не ездил в Марокко?

Юлия удивленно вскинула брови.

Анника слегка покраснела.

– Я слышала об одном человеке по фамилии Линдхольм. Этот человек живет в Марокко, и я интересуюсь, не родственник ли он Давиду…

– Едва ли, – усомнилась Юлия. – Линдхольм – это очень распространенная фамилия. У нас в подъезде живет еще один Линдхольм. Нашу почту постоянно путают.

– Мама?

– Да, дружок, что случилось?

– Моя летающая тарелка готова.

Юлия просияла:

– Это же здорово. Мы сейчас посмотрим. Ты посмотришь, Анника?

– Если разрешит Александр.

Мальчик кивнул.

Они вошли в детскую, расположенную рядом со спальней Юлии.

Половина комнаты была завалена огромными листами бумаги, обрезками фанеры и кусками дерева. Некоторые детали лежали горизонтально, другие возвышались до потолка.

Юлия восторженно хлопнула в ладоши.

– Это фантастика! – воскликнула она. – На этой штуке можно долететь до Луны.

Мальчик серьезно посмотрел на мать:

– Мне надо улететь выше, к звездам.

– Что ты будешь там делать? – спросила Анника.

Мальчик взглянул на нее с безмерным удивлением.

– Это же понятно, – сказал он. – Я хочу полететь к папе.

Анника взяла машину на стоянке в Шеппсброне. Добавился еще один лишний час, и ей пришлось уплатить пятьсот крон. Она поставила на пол сумку, позвонила в справочную и попросила дать ей адрес и указать дорогу до дома престарелых в Накке.

Ее преследовал мрачный взгляд Александра.

Она тряхнула головой и включила зажигание.

Она медленно доехала к Слуссену, а потом свернула на Стадсгордследен. Машины еле двигались, словно струя густого сиропа. Дождь кончился, но на дороге лежала слякоть, и приходилось то и дело включать «дворники».

Значит, есть шестнадцатилетняя девочка по имени Амира Линдхольм. Она живет в Марокко, на ферме недалеко от Асилаха.

Торстен Эрнстен, отчим Давида Линдхольма, пропал в Марокко.

Когда Анника проезжала Скурусюндет, ей показалось, что на небо на востоке немного просветлело.

По шоссе она поехала в сторону Густавсберга.

Где она слышала слово «Асилах»?

Кто мог его произнести?

В памяти всплыл голос Никласа Линде.

Он о чем-то ей рассказывал, а она записывала, но это слово не имело отношения к теме статьи, но что же он сказал?

«Поставки по морю осуществляются через два маленьких порта – Надор и Асилах, в феврале и марте».

Они говорили о конопле, которую выращивали для производства гашиша марокканские крестьяне. Они с Линде тогда сидели в баре Дворца конгрессов в Малаге, и Линде под столом прижимался ногой к ее бедру.

Задумавшись, она пропустила нужный съезд.

Она развернулась, поехала назад, съехала в нужном месте и направилась в Рамсмуру.

Старое приземистое здание с плоской крышей было подновлено в девяностых годах и выкрашено в лазорево-синий цвет. Новые вставки совершенно не гармонировали со старой архитектурой – ни окна, ни двери. Вокруг уродливого дома шелестели на ветру березы.

Анника поставила машину на гостевой парковке и вздохнула. Она слишком редко водит машину, независимо от того, что думал завхоз Туре, и каждый раз, садясь за руль, испытывала жуткий дискомфорт.

Она заперла машину и направилась к входу, когда ожил мобильный телефон.

Звонила Берит Хамрин.

– Прошу прощения, – сказала она. – Так уж получилось, что тебе пришлось взять на себя эту пресс-конференцию.

– Какую пресс-конференцию? – спросила Анника и только после этого вспомнила о Филиппе Андерссоне.

– Я была у зубного утром, в противном случае туда поехала бы я. Он что-нибудь сказал?

– Ни звука, – ответила Анника и вспомнила, как он погрозил ей указательным пальцем.

– Ты знаешь, что я не верю в его невиновность?

Анника не ответила, продолжая идти к зданию.

– Ты где? – спросила Берит.

– Хочу навестить одну старую, выжившую из ума женщину. Она немецкая еврейка и приехала сюда на белом автобусе после войны.

– Она немка? – сказала Берит. – И приехала в Швецию в белом автобусе? Должно быть, ты что-то перепутала.

Анника от удивления остановилась.

– Что ты имеешь в виду?

– В белых автобусах привозили скандинавов, сидевших в немецких концлагерях, то есть датчан и норвежцев. Там не было немцев.

– Ты уверена? – спросила Анника.

– Многие утверждают, что этими автобусами спасали людей и других национальностей, но это украшательская ложь. Единственными немцами, попадавшими в белые автобусы, были умирающие узники, которых перевозили в другие лагеря. Они практически все умерли.

Анника посмотрела на кроны берез. Собственно, ничего удивительного в этом не было. В этой семье вообще не было ничего нормального и здорового.

– Почему ты спросила? – поинтересовалась Берит.

– Расскажу позже. Я приеду в редакцию через несколько часов.

Она вошла в здание, тщательно вытерла ноги, прежде чем пройти в вестибюль.

Под потолком вестибюля висели лампы дневного света, отражавшиеся в линолеуме пола. На оштукатуренных стенах висело несколько абстрактных картин. Пахло дезинфицирующими средствами.

Анника остановилась в дверях и прислушалась.

В вестибюле начинались два коридора: один шел прямо, другой – направо. Людей видно не было, но откуда-то доносился гомон. Слева располагалась столовая. Дверь ее была полуоткрыта. Она зашла туда. При ее появлении две женщины лет пятидесяти, как по сигналу, обернулись, резко прекратив разговор.

– Здравствуйте, – приветствовала их Анника. – Я хотел бы навестить Ханнелору Линдхольм. В какой комнате она проживает?

Женщины переглянулись и о чем-то пошептались. После этого одна из них направилась на кухню, а вторая подошла к Аннике.

– Меня зовут Анника Бенгтзон, – представилась она, протянула женщине руку и улыбнулась. – Я знакома с Юлией и Александром. Юлия рассказала мне, что Ханнелора была у них на Бондегатан перед праздником и…

– Я знаю, кто ты, – сказала женщина. – Меня зовут Барбро, я руководитель этого учреждения. Мы здесь в Рамсмуре читаем газеты. Я знаю, что это ты спасла Александра.

Женщина помолчала, еще на шаг приблизилась к Аннике и с любопытством на нее посмотрела. Верхняя губа у нее была красная, как будто она была простужена и часто сморкалась.

– Ты напишешь письмо в газету?

Для большинства людей между газетными текстами нет вообще никакой разницы, они не отличают интервью от длинных репортажей, новостные статьи от хроники, заметки от обсуждений и анонсов. Для очень многих, включая и Барбро, любой газетный текст – это «письмо».

– Нет, – ответила Анника. – Я не буду ничего писать в газету. Я просто встречусь с Ханнелорой и поболтаю с ней.

– О чем?

Анника поправила сумку на плече.

– Я должна в этом перед тобой отчитываться?

Барбро заметно покраснела.

– Иди за мной. – Она указала дорогу и, повернувшись на каблуках, пошла вперед.

Анника пересекла вестибюль и вошла в один из коридоров, следуя за Барбро, которая энергично стучала каблуками при каждом шаге. Аннике показалось, что дама вот-вот вывихнет себе ногу.

– Престарелые пациенты Рамсмуры – это особые постояльцы. Все они очень разные, – сказала Барбро, обернувшись. – Всего у нас здесь сорок восемь квартир. Мы создаем для пациентов по возможности уютные, домашние условия. У нас есть больница, отдел обслуживания и отделение для слабоумных. Туда мы сейчас и направляемся.

Стены были выкрашены в розовый цвет. Одна из стен была разделена пополам полосой из темных роз. Через несколько метров перед ними открылся другой коридор, несколько шире первого. Пол был целиком покрыт мягким ковром. Кресла и столики стояли вдоль стены на некотором расстоянии от нее. В противоположной стене был ряд дверей. Одни из них были открыты, другие заперты.

– Значит, Ханнелора Линдхольм считается слабоумной?

– Я не обсуждаю диагнозы наших постояльцев, – сказала Барбро, остановившись у одной из закрытых дверей и постучав. Не дождавшись ответа, она распахнула дверь и вошла. – Ханнелора, – произнесла она громко, как будто старуха была тугоухой. – К тебе пришли.

Барбро жестом пригласила Аннику войти. Сама она осталась стоять у входа, опираясь рукой о косяк.

– Спасибо, – сказала Анника, – дальше я разберусь сама.

Барбро помедлила, потом повернулась и ушла, закрыв за собой дверь.

Анника осталась стоять спиной к закрытой двери. Справа была ванная, слева небольшая кухонька. Вся квартира состояла из одной-единственной комнаты, в которой было слишком много мебели. Мягкая, обитая кожей мебель, небольшой письменный стол, книжные полки. Узкая кровать упиралась изножьем в мини-кухню. Мебель выглядела голой и неуместной на светло-желтом линолеуме. Пахло пылью и полиролью.

Женщина с длинными седыми волосами стояла у окна и сжимала пальцами костыль. Кажется, она не заметила прихода Анники.

Та громко откашлялась.

Никакой реакции.

– Госпожа Линдхольм? – громко произнесла Анника. – Ханнелора? Меня зовут Анника Бенгтзон. Я приехала поговорить с тобой.

Женщина обернулась и бросила на Аннику короткий удивленный взгляд.

– Чего тебе здесь нужно? – спросила она совершенно нормальным тоном и снова повернулась к горшку с геранью.

– Я хочу поговорить с тобой об Астрид и Сив, – объяснила Анника.

Руки женщины заметно дрогнули. Она обернулась. Анника заметила, что в руке женщина сжимает коричневые листки герани. Она окинула комнату рассеянным взглядом. Женщина была поразительно красива.

– Астрид здесь? – спросила она.

Женщина говорила без малейшего немецкого акцента. У нее был сёрмланский выговор, как у Анники.

– Нет, – сказала Анника, – Астрид здесь сейчас нет. Может быть, мы присядем?

Ханнелора Линдхольм помедлила.

– Мне надо сначала выбросить этот мусор, – сказала она и пошла на кухоньку в углу комнаты.

Анника сняла куртку, положила ее и сумку на пол возле двери, а потом села в кресло.

– Когда придет Астрид? – спросила старуха и с надеждой вперила в Аннику взгляд.

– Астрид сюда никогда не придет, – сказала Анника и откинулась на спинку кресла. – Лучше расскажи мне что-нибудь о ней.

– Где она?

Анника внимательно посмотрела на сидевшую против нее женщину. Она была высокая и худая. Спина согнулась под бременем лет, но плечи остались прямыми. Волосы были хорошо вымыты и аккуратно расчесаны. У старухи были яркоголубые глаза, удивленные, как у фарфоровой куклы. На щеках играл старческий румянец.

Она ходила по квартире на Бондегатан и звала Давида, несмотря на то что ей раз за разом говорили, что он умер. Не было никакого смысла говорить об этом Ханнелоре, тем более что она сразу же об этом забудет.

– Она на Солнечном Берегу, – сказала Анника, и сказала сущую правду, ибо трупы не летают.

Ханнелора Линдхольм, выпрямившись, сидела на большом диване.

– Она хорошо там прижилась, – сказала она. – У нее, кажется, маклерское бюро?

– Да, да, – подхватила Анника.

Ханнелора скрипуче рассмеялась:

– Астрид – смелая женщина. Она всегда впутывалась в самые опасные истории.

Она улыбнулась и кивнула в подтверждение своих слов.

– На что же отваживалась Астрид? – спросила Анника.

Ответ не заставил себя ждать:

– Прыгнуть с высокого сеновала и ездить верхом на диких зверях. – Ханнелора рассмеялась своим воспоминаниям. – Она помешанная.

Смех утих. Анника ждала, но старуха больше не смеялась.

– Где Астрид прыгала с сеновала? – спросила Анника.

На лице старухи отразилось безмерное удивление.

– Как где? Конечно же в Гудагордене. Она была там, когда я приехала. Она единственная, кто был приветлив со мной. – Она перегнулась через стол и понизила голос: – Астрид очень хороший и добрый человек, она всегда защищала слабых и пугливых. Она не Девочка-тролль.

Анника удивленно моргнула. Старуха действительно была совершенно не в себе. Может быть, стоит задать ей вопросы попроще?

– Ты можешь что-нибудь рассказать о себе? – попросила она.

Ханнелора подняла глаза вверх и громко произнесла, заполнив комнату гремящим голосом:

– Я живу во дворце. Во дворце над облаками. Я танцую в Dia Halle перед всеми зверями.

Она подняла руки и сделала несколько грациозных движений, закрыв при этом глаза. В ней появилось что-то колдовское, словно она в этот миг существовала в другой реальности, в каком-то ином мире, не в шведском доме для престарелых, а в другом времени и в другом измерении. Анника долго смотрела на нее и уже начала отчаиваться.

– Где твои родители? – спросила она.

Женщина оцепенела и открыла глаза.

– Мне нельзя говорить об отце и матери.

В глазах ее появился страх.

– Почему?

– Мне запретили дядя Гуннар и тетя Хельга.

Старуха скрестила руки на груди, засунув под мышки ладони.

– Мне ты можешь об этом рассказать, – сказала Анника.

Женщина подобрала под себя ноги и съежилась на диване. Потом энергично тряхнула головой.

– Он бьет меня, если я начинаю говорить об отце или матери.

– Кто?

– Дядя Гуннар.

Голос ее стал бесцветным и монотонным, она говорила, глядя перед собой в одну точку.

– Я приехала в Швецию на белых автобусах, которые граф Фольке Бернадотт и Шведский Красный Крест великодушно выделили для спасения гонимых, – монотонно произнесла она.

– Но это же неправда, – возразила Анника.

Ханнелора Линдхольм метнула на нее быстрый взгляд, но ничего не сказала.

– Тебя заставили лгать, но зачем?

Женщина жалко заморгала. Было такое впечатление, что она вот-вот расплачется.

– Потому что отец был офицером, – сказала она тонким прерывающимся голосом.

– Офицером? Немецким офицером во время войны?

Ханнелора кивнула.

– Что это было за место – дворец, в котором ты танцевала? Это и в самом деле дворец?

Старуха снова кивнула.

– Бергхоф, – так же тихо сказала она.

Анника отпрянула. Она не очень хорошо знала историю, но видела почти все серии мини-сериала «Банда братьев».

– Но это же резиденция Гитлера в Баварии, – сказала она. – Его называли «Орлиным гнездом».

Ханнелора обхватила руками колени, наклонилась и спрятала лицо между ног.

Анника внимательно смотрела на эту женщину, на мягкие седые волосы, растекшиеся по коленям. Руки судорожно обхватывали колени, на белой коже выделялись синеватые вены и светло-розовые ноги.

Ханнелора Линхольм не была еврейкой, поняла Анника. Она никогда не сидела ни в каком концлагере. Наоборот, она была дочерью нацистского офицера, настолько высокопоставленного, что его семья посещала Бергхоф. Ее еврейское происхождение было задним числом придумано людьми, которых она называла Onkel и Tante. Кто они? Анника не знала немецкого языка, но догадывалась, что это обозначение какого-то родства. Были ли Гуннар и Хельга дальними родственниками, взявшими себе девочку после войны? Наверное, они думали, что будет красивее и благороднее взять на воспитание несчастную жертву, пережившую кошмар концлагеря, чем дочь высокопоставленного нацистского офицера.

Но зачем она дала сыну чисто еврейское имя – Давид Зеев Самуил? Для того чтобы психологически загладить вину?

Или, может быть, имя выбирал господин Линдхольм? Ведь он был уверен, что женился на еврейке…

Женщина принялась покачиваться из стороны в сторону.

Анника неловко поерзала на кресле.

– Расскажи мне о Сив, – попросила она.

Ханнелора Линдхольм мгновенно выпрямилась, расправила плечи и опустила руки. Взгляд ее прояснился, она в упор посмотрела на Аннику.

– Сив здесь? – спросила она.

– Нет, – ответила Анника, – она в Сёрмлане.

Старуха, казалось, была довольна ответом. Она утвердительно и немного тревожно кивнула.

– Сив грешна, – сказала она.

– Почему? – удивилась Анника.

Ханнелора заговорщически наклонилась к Аннике:

– Она соблазнилась. Она искренне верит в Бога, и Царствие Небесное, и во все, что проповедовал Onkel Гуннар. Когда я попала в Гудагорден, Сив всерьез верила, что она – ангел, потому что ей все время говорила об этом Tante Хельга. Какая глупость!

Она печально покачала головой.

Анника задумчиво смотрела на старуху.

У Ханнелоры не было никаких проблем с воспоминаниями о детстве. Она словно застряла в нем. То, что она сейчас рассказала, вероятно, было правдой.

Девочки выросли вместе на какой-то усадьбе, вероятно в Сёрмлане, потому что Ханнелора говорила с тем же произношением, что и Анника. Они делили друг с другом детство и все его переживания и опыты. Что-то связывало их настолько сильно, что их отношения сохранились, когда они повзрослели.

– Что происходит в Гудагордене? – спросила Анника, напряженно ожидая реакции старухи.

Ханнелора Линдхольм недоуменно моргнула:

– Происходит?

– Когда ты уехала оттуда?

Ханнелора так стремительно вскочила с дивана, что едва не опрокинула этот хрупкий предмет мебели. Она вернулась к окну и снова принялась обрывать листья с герани.

Вопрос ее доконал. Анника подошла к старой женщине и взяла ее за руку.

– Пойдем сядем на диван, – предложила она, – и поговорим о Сив и Астрид.

Кукольные глаза в упор уставились на Аннику.

– Астрид здесь? – спросила Ханнелора.

Анника отвела старуху к дивану.

– Я хочу поговорить о Торстене, – сказала Анника.

– Торстена здесь нет, – сказала Ханелора, и глаза ее потускнели.

– Его нет, я знаю, – согласилась Анника. – Он в Марокко. Что он там делает?

Ханнелора принялась разглаживать юбку. Губы ее шевельнулись, но она ничего не сказала.

– Торстен часто ездит в Марокко? Что он там делает? Ты знаешь об этом?

Ханнелора принялась напевать что-то монотонное и неразборчивое, наверное, по-немецки.

– Ты не хочешь говорить о Торстене? – спосила она. – Он причинил тебе боль?

Ханнелора прекратила петь.

– Торстен не вернулся домой, – сказала она. – Он уехал на ферму и не вернулся назад.

Анника почувствовала, как встают дыбом волосы у нее на затылке.

Интернета на ферме нет, поэтому я не могу посылать оттуда мейлы.

– Где находится эта ферма? – спросила Анника. – Кто живет на ней?

Ханнелора, не шевелясь, смотрела прямо перед собой.

Анника терпеливо ждала.

Она сидела, думая, насколько далеко простирается память Ханнелоры.

Юлия рассказывала, что она перестала выходить из дому после того, как исчез Торстен. Она решила, что он не вернулся домой после своей последней поездки. Когда это могло быть? Давид был тогда подростком, а сейчас ему было бы сорок три. То есть прошло двадцать пять лет с тех пор. Значит, Ханнелоре тогда было около сорока пяти. Может быть, она помнит и то время?

Он поехал на ферму и не вернулся.

– Давид тоже в Марокко? – спросила она.

Ханнелора просияла.

– Нет, нет, – сказала она. – Скоро он приедет, заберет меня, и мы поедем домой.

Она встала и пошла к книжному шкафу, открыла одну створку и принялась по одной выкладывать книги на пол.

– Ханнелора, – позвала Анника, подходя к старухе. – Пойдем, ты сядешь на диван. Давид еще не приехал, нам придется некоторое время его ждать.

Женщина помедлила, потом кивнула и послушно пошла к дивану, оставив книги на полу.

– Давид очень сильно это переживает, – сказала она. – У всех других детей есть отец.

Анника помогла старухе сесть, а потом сама села рядом с ней.

Женщина нервно перебирала пальцами блузку.

– Они злятся друг на друга. Он накричал на Астрид. Давид скоро придет? Он уже должен быть здесь.

Анника услышала в коридоре шаги, звон посуды и скрип каталок. Она повернулась на месте и посмотрела в глаза Ханнелоре:

– Ты можешь что-нибудь рассказать о Фатиме?

Женщина уставила в Аннику недоуменный взгляд:

– Кто это?

Анника несколько секунд медлила с ответом.

– Фатима живет на ферме, – произнесла она наконец. – С Амирой.

Взгляд Ханнелоры бесцельно блуждал по комнате.

Анника помолчала, потом спросила:

– Ты можешь что-нибудь рассказать про Юлию?

Женщина принялась разглаживать юбку.

– Ты помнишь Александра? Это сын Давида.

В дверь постучали, и Барбро просунула голову в щель.

– Как у вас дела? – спросила она и с любопытством посмотрела на Аннику.

– Мы разговариваем, – довольно резко ответила Анника. – Мы хотим поговорить наедине.

Барбро вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

– Сейчас мы будем выполнять врачебные назначения, – сказала она и отперла аптечку в ванной комнате.

– Я не буду принимать лекарства, – сказала Ханнелора Линдхольм. – Я от них становлюсь помешанной.

Директор что-то достала из аптечки и снова ее заперла, вошла в комнату и отправилась в кухонный угол.

– Не бросай цветы и листья в раковину, – сказала она медленно и раздельно. – Помни, что мы должны поддерживать здесь порядок и чистоту.

Барбро налила в стакан воду и подошла к старухе.

Ханнелора Линдхольм тяжело вздохнула, покорно взяла таблетку и проглотила ее, запив водой.

– Ну, вот и хорошо, умница, – похвалила Ханнелору Барбро пронзительным громким голосом.

Потом она обернулась к Аннике.

– Теперь я вынуждена попросить тебя закончить визит, – сказала она. – Ханнелоре надо отдохнуть.

Анника посмотрела на часы. Да, надо возвращаться в редакцию.

Ханнелора пересела на кровать с выражением покорности в синих кукольных глазах. Анника подошла к ней и протянула руку.

– Спасибо за приятную беседу, – сказала она.

Ханнелора Линдхольм удивленно посмотрела на Аннику.

– Кто ты?

Анника похлопала старуху по руке, подхватила сумку, повесила ее на плечо и взяла в охапку куртку.

– Юлия и Александр скоро приедут тебя навестить, – сказала она.

Ханнелора Линдхольм смотрела в окно. Казалось, она не слышала этих слов.

Снова пошел дождь. Анника добежала до машины, обнаружила, что забыла ее запереть, бросила на сиденье сумку и достала телефон.

Посмотрев на дисплей, она увидела один пропущенный звонок с мобильного телефона Патрика.

Ничего, шеф подождет.

Она закрыла глаза и задумалась. Дождь громко барабанил по крыше машины, вода ручьями текла по ветровому стеклу.

Ханнелора, Астрид и Сив вместе росли в Сёрмлане, на хуторе под названием Гудагорден. Хозяина хутора звали Гуннар, и он, не задумываясь, бил детей. Ханнелора была дочерью нациста и родственницей хозяев хутора, лицемеров, которые хлыстом заставили маленькую девочку лгать о ее прошлом.

Девочки выросли и продолжали поддерживать связь друг с другом. Их дети, в свою очередь, ощущали себя братьями и сестрами – Давид и Филипп, Ивонна, Вероника и маленькая Нина.

Анника тронула машину, выехала на шоссе и по памяти набрала номер.

Нина Хофман ответила сразу и, как обычно, представилась именем и фамилией.

Никаких посторонних шумов в трубке не было, из чего Анника заключила, что Нина либо дома, либо в служебном кабинете, но в любом случае не в патрульной машине или шумной камере.

– Я была на пресс-конференции по случаю освобождения твоего брата, – сказала Анника. – Ты не знаешь, чем он собирается теперь заниматься?

– Я благодарна за все, что ты сделала, – ответила Нина, – но я тебе ничего не должна. Вопросы о намерениях Филиппа можешь задать ему самому.

Анника сбросила скорость и перестроилась вправо.

– Хорошо, – сказала она, – тогда позволь задать тебе совсем другой вопрос. Ты знаешь что-нибудь о ферме в Марокко?

С визгом заработали «дворники». Нина не ответила.

– Алло? Алло, Нина?

– Да, я здесь.

– Я только что была у Ханнелоры Линдхольм, – сказала Анника. – Я говорила с ней о твоей матери и матери Вероники Сёдерстрём Астрид…

– Зачем все это вообще нужно? Что ты вцепилась в нашу семью, что ты роешься в нашем грязном белье? Почему ты не можешь оставить нас в покое? – Нина говорила без возмущения, но решительно. – Ханнелора – больная, безумная старуха. О чем ты можешь с ней.

– Нина, – бесцеремонно перебила ее Анника и снова сбросила скорость. – Твоя мать что-нибудь говорила тебе о ферме в Марокко?

Несколько секунд Нина молчала, потом заговорила снова:

– Почему ты спрашиваешь?

– Я знаю, что недалеко от Асилаха, в Северном Марокко, находится ферма, которая по какой-то причине связана с Астрид Паульсон, Давидом Линдхольмом, да и со всеми вами.

– Что значит «со всеми вами»?

– Там живет женщина по имени Фатима с дочерью Амирой. Ты что-нибудь о них слышала?

В трубке раздался щелчок, и наступила тишина. Нина Хофман закончила разговор.

Анника закусила губу. Вот черт!

Нина что-то знала, но не хотела говорить.

Аннику объехала фура, обдав ее зловонным выхлопом.

Анника отложила телефон и сосредоточилась на дороге.

Туре, слава богу, уже ушел домой. Она отдала ключи дежурному вахтеру, сказав, что машину надо заправить и не мешало бы заодно помыть. Потом она написала отчет о дневных расходах на парковку и штраф. Собственно, штраф она должна была оплатить сама, но попытаться все же стоило.

– Что ты хочешь получить по Филиппу Андерссону? – спросила Анника, подходя к столу шефа.

– Есть что-то эксклюзивное? – вопросом на вопрос ответил Патрик.

– Нет.

Шеф отодвинулся вместе со стулом от стола и грустно посмотрел на Аннику:

– И чем же ты целый день занималась дома?

Анника удивленно воззрилась на него:

– Как чем? Разбирала вещи.

– Не те вещи ты разбирала. – Он положил ладонь на кипу бумаг на столе. – Как прикажешь нам выпускать газету, если репортеры будут сидеть дома и манкировать работой?

Она прикрыла глаза, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не взорваться.

– Давай посмотрим твои распечатки, – сказала она и открыла глаза. – Что мы там найдем? Рассказ о телезвезде, которая рыгнула в прямом эфире? Или об аллергическом насморке у человека с самым длинным в мире носом?

Патрик взялся за край стола и, не отвечая, подъехал обратно к нему.

– Вот так-то, – сказала Анника. – Нет там ничего по-настоящему важного.

Она пошла к своему месту, поставила на стол компьютер, открыла Word, сосредоточилась и стала записывать собранный за день материал.

Начала она с конца, с Нины, которая не захотела с ней разговаривать. Потом написала о Ханнелоре и ее причудливых детских воспоминаниях, о Юлии, Александре и их надломленной жизни, а затем перешла к Сюзетте. Анника прервалась, нашла фотографию и несколько минут рассматривала черноволосую улыбающуюся девочку с сияющими глазами, обнимавшую гнедого коня.

– Анника? Зайди ко мне на минутку.

Главный редактор Андерс Шюман стоял в дверях своего стеклянного аквариума.

– Что? – встрепенулась она. – Ну, разве что на минутку.

– Да, пожалуйста.

– Сейчас иду, – сказала Анника, вышла из Сети, сменила пароль, который ввел туда новый шеф спортивного отдела.

Шюман терпеливо ждал. Анника положила сумку и куртку на свободный стол и пошла за Шюманом.

– Закрой дверь.

Она задвинула стеклянную створку.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Садись, – сухо произнес он, указывая на стул.

Она осталась стоять. Шюман уселся за свой стол.

– Как ты думаешь, чем должен заниматься репортер?

Она испытующе посмотрела на шефа, стараясь понять, чего он, собственно, хочет.

– Так, – произнесла она, – все чудесно. Знаешь, это не ядерная физика, особенно с таким шефом, как Патрик.

– Люди жалуются на твое некорректное отношение к сотрудникам, – сказал главный редактор.

Анника оцепенела.

– Патрик говорит, что ты появляешься на работе, когда тебе заблагорассудится. Такого нельзя себе позволять. За работу отдела он несет ответственность передо мной и руководством, он должен знать, чем ты занимаешься в рабочее время…

Анника скрестила руки на груди.

– Он был у тебя и жаловался, – констатировала она. – Он недоволен тем, что я недостаточно быстро вернулась, чтобы получить его указания.

– Не только Патрик жалуется на твое отношение. Одна из наших бывших фотографов звонила мне и, чуть не плача, рассказывала о том, что было в Испании, куда вы с ней ездили по поводу статей о «Кокаиновом Береге». Она сказала, что ты выгнала ее с пресс-конференции, уехала с каким-то парнем, с которым где-то болталась до глубокой ночи. Потом ты лишила ее возможности работать, потому что самостоятельно делала все фотосюжеты.

Анника тяжело вздохнула.

– Я ничего не делала «демонстративно», но фотограф просто отказывалась снимать. У меня, между прочим, было по горло своих проблем. Я не могла сидеть, гладить Фото-Лотту по головке и слушать, как здорово все было в Тегеране.

Главный редактор умоляюще поднял руку.

– Она получила массу положительных отзывов на выставке в Доме культуры, – сказал он, – так что нельзя говорить, что она бездарна.

– Эти фотографии она делала, когда болталась по улице, вместо того чтобы делать свою работу, – напомнила Анника.

Шюман подался вперед и тяжело оперся ладонями на стол.

– Тебе стоит хорошо подумать над своим отношением, – сказал он. – С Патриком ты ведешь себя ужасно с того дня, как он стал шефом отдела новостей. Ты ведешь себя с ним так же по-хамски, как некоторые вели себя по отношению к тебе, когда ты руководила отделом криминальной хроники. Патрик не хотел работать с тобой в одну смену, и я прекрасно его понимаю. Словом, я хочу тебя перевести.

Аннике захотелось сесть, но она осталась стоять, хотя колени ее подгибались.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила она. – Что значит «перевести»?

– У тебя самой есть какие-нибудь предложения на этот счет?

– Ты это серьезно?

Андерс Шюман вздохнул.

– Может быть, нам заключить с тобой договор как с внештатным корреспондентом?

Ей стало трудно дышать.

– Как тебя понимать? Ты хочешь дать мне пинка под зад?

Шеф встал, обошел свой стол, подошел к Аннике, жестом указал на стул для посетителей и сказал:

– Сядь.

Анника подчинилась. Стул оказался ниже, чем ей казалось, и она ударилась копчиком о спинку.

– Ты понимаешь, что у Патрика с тобой большие проблемы?

Инстинктивно ей хотелось возразить, сказать о торопливости и журналистской некомпетентности Патрика, о его поверхностном отношении к отбору новостей и слабости суждений, но вместо этого она просто смотрела прямо перед собой и молчала.

– Ты не хочешь снова перейти в ночь? – спросил он. – Может, станешь редактором? Редактором отдела писем, сетевым редактором? Что ты об этом думаешь?

Она подняла голову и посмотрела на Шюмана. Как может она создавать проблемы? Чем она не угодила шефу?

Ведь это она нашла в лесу ребенка, раскрыла банду террористов, нашла нобелевского убийцу, проникла в югославскую мафию…

– Я думаю, что ты просто неблагодарен, – сказала она. – Ты так говоришь, будто я целыми днями сижу на заднице и пью кофе, но в действительности я делаю больше других.

– Я не ставлю под сомнение твою компетентность, мне не нравится твое отношение.

– Мое отношение? Разве это важнее, чем то, что я делаю? Или ты просто хочешь, чтобы все подчиненные тебе бездумно поддакивали?

Главный редактор помрачнел.

– Речь идет не о том, что я не хочу, чтобы мне возражали.

– Нет, речь идет именно об этом. Ты такой же, как все начальники-мужчины. Ты хочешь распоряжаться дрессированными девочками-репортерами, покорными, приятными, короче, такими, которые делают только то, что ты им велишь. Такой я не стану никогда.

В кабинете повисла гнетущая тишина.

– Ты хочешь от меня избавиться? – спросила Анника. – Скажи прямо.

Андерс Шюман закусил губу.

– Я всегда тебя защищал, – сказал он. – Черт, я даже шел дальше, я за тебя дрался. Руководство лезло из кожи вон, чтобы я тебя уволил, но у меня была своя позиция, и я делал все, чтобы тебя уберечь.

– О да, я растрогана, – сказала Анника. – Если бы руководство взяло верх и начало увольнять и переставлять сотрудников по своему усмотрению, ты бы кончился как главный редактор, и сам прекрасно это знаешь. Тебе нет нужды передо мной притворяться.

Снова наступила тишина.

– Тебя интересует, чем я занималась сегодня, – спросила Анника, – вместо того чтобы без конца звонить Патрику?

Андерс Шюман не ответил.

– Ты помнишь газовое убийство в Новой Андалусии? Помнишь пропавшую шестнадцатилетнюю девочку Сюзетту Сёдерстрём?

Он кивнул.

– Я уверена, что она жива. Я уверена, что ее держат на одной ферме в Марокко. Я ездила и беседовала с людьми, которые могут что-то знать об этой ферме, знать, где она находится, как попала туда Сюзетта, которая живет там и…

Главный редактор закрыл руками лицо и застонал.

– Анника, Анника, Анника, – простонал он. – Сегодня пришло сообщение о тревоге на атомной электростанции в Оскарсхамне, и нам некого было туда отправить.

– Я слышала об этом по радио в машине, – сказала Анника. – Собственно, ничего страшного не произошло. У какого-то сварщика нашли в пластиковом пакете взрывчатку. Об этом сообщило ИФК в Норчепинге.

– Мы не были первыми. Остается фактом, что нам некого было туда послать, чтобы следить за ситуацией.

Анника удивленно посмотрела на шефа:

– Но разве это моя вина? Это же не я уволила половину редакции.

Андерс Шюман встал.

– Все, на сегодня разговор окончен. Я даю тебе неделю на размышления. Решай, где ты хочешь работать.

Анника осталась сидеть, испытывая головокружительное ощущение свободного падения. Потом она заставила себя встать и, не оглядываясь, вышла, закрыв за собой дверь.

Патрик внимательно посмотрел на нее. Он, естественно, знал, что сейчас было сказано в кабинете главного редактора. Ну что ж, может радоваться.

Она заставила себя не смотреть на него и прошла к своему месту, чувствуя, как к глазам подступают злые слезы.

Ничего, есть и другие места. Она найдет в Швеции газету, которая с удовольствием возьмет ее на работу. Она может и не работать, по крайней мере пока. Скоро она получит страховую компенсацию.

30 июня она получит шесть миллионов крон за сгоревший дом плюс четверть миллиона за утраченное домашнее имущество. Понятно, что половина этой суммы причитается Томасу, но участок будет продан, а значит, она получит еще пару миллионов. Она посмотрела в Интернете цены на участки и выяснила, что они стоят не дешевле 4,4 миллиона крон.

Так что, может быть, в увольнении нет ничего страшного.

Наоборот, это станет началом чего-то нового и лучшего.

Было бы очень неплохо стать фрилансером, тогда она сможет делать все, что захочет, не оглядываясь на чужие точки зрения…

Но все же ей хотелось иметь свое место, свой почтовый ящик.

Она села за стол, зажмурила глаза и сделала три глубоких вдоха, включила компьютер и открыла сохраненный текст. Потом попыталась вспомнить письмо Сюзетты.

«Никому не говори об этом письме, ни маме, ни полиции. На ферме нет Интернета, поэтому я не могу получать письма. Я пишу из интернет-кафе. Фатима очень разозлится, если узнает, что я пишу тебе.

Я живу у Амиры с Нового года. У меня есть конь, его зовут Лараш. Он помесь английской и арабской породы. Не говори Адде, что я тебе написала. Можешь ответить на письмо, но я не знаю, когда прочитаю ответ. Мы уезжаем сейчас в Асилах.

Целую, обнимаю, Сюз».

Она дважды прочитала письмо, а потом долго сидела и смотрела на экран.

Это совершеннейшее безумие, что газета не интересуется историей о Сюзетте. Почему девочка с лошадьми никого не интересует?

Помимо того, за всей этой историей кроется нечто большее, нечто темное и страшное, касающееся Астрид, Сив и Ханнелоры, их семей, смысл жизни которых только теперь начал доходить до Анники.

– Чего хотел Шюман?

Патрик стоял у ее стола, не скрывая торжества.

– Поздравить меня с днем рождения, – ответила Анника. – Ты же прекрасно знаешь, чего он хотел. Он сказал, что ты хочешь от меня избавиться.

Патрик присел на край стола, придавив записи Анники.

– Ты превосходный репортер, Анника, – сказал он. – Если бы ты еще научилась.

– Не трать зря свое и мое время, – сказала Анника и вытащила из-под Патрика свой блокнот. – Если это все, что ты хотел сказать, то позволь, я займусь работой.

Патрик неохотно встал.

– Может быть, тебе лучше пойти домой? Утро вечера мудренее.

Она посмотрела на него и решилась.

– У меня температура, – сказала она, – так что завтра вместо работы я пойду к врачу. Боюсь, у меня стрептококк.

Он с сомнением посмотрел на нее, но, ничего не сказав, встал и вернулся на свое место.

Анника закрыла документ Word и вышла в Сеть.

Самолеты из Стокгольма в Малагу летали каждое утро.

Паромы между Альхесирасом и Танжером курсировали целый день. Эти объявления она видела на уличных щитах во время поездок по Солнечному Берегу.

Она почему-то была уверена, что ей будет нетрудно добраться от Танжера до Асилаха.

Она открыла карту Гугл и набрала asilah morocco. Через две секунды открылась спутниковая карта городка на атлантическом побережье Марокко.

Действительно, город находился на расстоянии пяти-шести миль от Танжера.

Она вздохнула и оглянулась на аквариум шефа. Там было темно. Шюман ушел домой, а она этого даже не заметила.

Помедлив пару секунд, она открыла сайт бронирования билетов эконом-класса до Малаги.

Было несколько билетов на рейс, вылетающий в шесть сорок пять.

Падение с небес на землю

Ангел с грохотом упала на землю после того, как исчезли Девочка-тролль и Принцесса. Ангел слегла в постель с лихорадкой и синяками на руках. Ей мазали грудь мазью, а прихожане регулярно ее навещали.

Отец и все соседи искали пропавших девочек три дня и три ночи, а потом сообщили об их исчезновении в ведомство по надзору за детьми. В отношении девочек заявление приняли, а в отношении Косоглазого – нет, потому что месяц назад он стал совершеннолетним.

В Гудагордене стало тихо и печально. Отец вознаградил себя проповедью и призвал себя и хуторских к покаянию, говоря о семени, попавшем на дурную почву. Можно терпеть приемных детей, но взрослые батраки должны в поте лица зарабатывать хлеб свой, чтобы не быть битыми хозяином дома.

Скоро отцу и Ангелу пришлось одним сеять и молотить, и работа измотала их. Невзирая на упования отца на Божью помощь, они не успевали до морозов выкопать картошку.

О беглянках не было ни слуху ни духу, и отец взял еще несколько приемных детей. Но девочки, которые всегда готовы дать тягу, были ему теперь не нужны, он брал работоспособных парней. Он держал их в черном теле, чтобы они лишились всякой воли, он до крови вколачивал в их спины заповеди Господни. Он заставлял их работать до полного изнеможения, чтобы в их головы не могла даже закрасться мысль о бегстве. Если же они все-таки бежали, то он не разыскивал их, оставляя на милосердную волю Бога и благорасположение небес.

Ангелу было четырнадцать, когда на хуторе появился Грегориус.

Он был не похож на других мальчиков, ибо был смуглым, худым и скромным, никогда первым не начинал драку, не орал и не сквернословил. У него была необыкновенная улыбка, и другие мальчики уважали его, а может быть, даже и побаивались. Те, кто нападал на него, просыпались утром с синяками или попадали в какие-нибудь неприятные ситуации.

Ангел потянулась к нему, как мотылек тянется к свету, и, подобно мотыльку, обожгла об этот огонь свои крылышки так, что уже никогда больше не могла летать.

Ей было пятнадцать лет и восемь месяцев, когда мать заметила, что она беременна, но Грегориуса к тому времени уже много недель не было на хуторе. Отец до крови бил ее по спине, по ногам и между ног; плеть должна была выбить из ее плоти пагубную страсть, но единственное, чего смог добиться отец, – это оставить на ее теле неизгладимые рубцы. Потом Ангела заперли на сеновале, в той самой комнате, где жили Девочка-тролль и Принцесса, спавшие под разукрашенным морозом окном. Так же как и ее предшественницы, она вылезла на крышу и спустилась по пожарной лестнице, как только зажили рубцы на теле.

Потом она убежала.

Под покровом ночи вышла она на дорогу где-то недалеко от Риксвегена и остановила грузовик, ехавший в Гнесту. Шофер спросил, что такая маленькая девчонка ни свет ни заря делает на дороге, но она ответила, что не скажет, а он сказал, что не выдаст ее, если она будет с ним ласковой. Рубцы на теле уже зажили, и она не видела ничего страшного в том, чтобы дать ему то, чего он так хотел.

Но рубцы огнем горели у нее между ног, когда он взял ее, и она почувствовала, как земля сомкнулась над ее головой, чтобы никогда больше не расступиться.

Это твоя жизнь, это твой ад.

Он привез ее в Мёльнбо. Там она пересела в молоковоз, который ехал в Сёдертелье.

Был уже вечер, и она страшно хотела есть. Ночь она провела в какой-то канаве возле железной дороги и продрогла как собака, но она знала, что идти ей осталось недолго, потому что Девочка-тролль рассказывала ей о своей маме. Маму выпустили из тюрьмы, и она захотела забрать свою дочку, но органы опеки сказали «нет», потому что думали, будто Девочке-троллю будет лучше под защитой Господа и заветов Гудагордена.

Никто, однако, не знал, что Мама-тролль приезжала по ночам навещать свою дочку, когда на крыше не лежал снег, а девочка могла спуститься вниз по пожарной лестнице. Ангел знала адрес Мамы-тролля.

Ангел не думала о том, как найдет ее в таком большом городе, как Стокгольм, но на самом деле это оказалось не так уж и трудно. Другой шофер довез ее до дома двадцать восемь на Немецком пригорке на том же условии, что и шофер грузовика из Мёльнбо. Она позвонила в дверь.

Открыла ей Принцесса.

Она не сразу узнала падшего Ангела, на это у нее ушло добрых несколько секунд.

Ее положили спать на раскладушке в кухне, и она прожила там несколько недель. Раны ее инфицировались, у нее поднялась температура, отчего ребенку в ее чреве не стало лучше. Но осенью, как раз перед тем, как пришла пора родиться ребенку, Девочка-тролль повела их всех – маму, Принцессу и падшего Ангела – в кино, смотреть почти новый фильм из Америки. Девочка-тролль смотрела этот фильм уже много раз и наизусть знала все реплики. Фильм назывался «Место под солнцем». Речь в фильме шла о бедном молодом человеке, который приехал работать у своих богатых родственников и влюбился в красивую девочку. Он любил ее так сильно, что был ради нее готов на все, даже на убийство. Фильм был очень грустный, и Ангел, сидя в зале, все время плакала над судьбой беременной девушки Эл, слабовольного Джорджа, над его любовью к бесподобной Анджеле, над его несправедливой казнью на электрическом стуле.

После кино они пошли в кафе, пили кофе и ели пирожные.

Говорили они мало, но все думали одно: как несправедливо устроена жизнь.

Девочка-тролль заплатила по счету и дала официантке на чай.

Прежде чем встать из-за стола, она наклонилась вперед и взяла за руки всех троих. Голос ее был тих и торжествен, черные, как у тролля, глаза горели, когда она произнесла свое заклинание.

– Мы достойны места под солнцем, – сказала она. – Как каждая из нас, так и все мы вместе. И так будет, это я вам обещаю.

Эти слова обожгли Ангела, и тут у нее начались схватки.

На следующее утро у нее родился мальчик.

Назад: Часть вторая После Пасхи

Дальше: Эпилог После Иванова дня

Часть третья После Троицы

Вторник. 14 июня

Часть третья
После Троицы