Глава X. Очень белый орел

Скажем сразу: изначально никто никого не тиранил. Воевали стародавние русичи со стародавними же ляхами еще во времена былинные, но по-соседски, даже, пожалуй, по-братски, как все тогда – за право рэкетировать порубежные области. Поляки, правда, аппетит имели покруче. Если русичи даже в периоды, когда Польша лежала в руинах (как было в конце XII века), а Русь, наоборот, сияла и порхала, ни на что, кроме десятка мелких городков, не претендовали, то польские братья при малейшей возможности добирались аж до Киева, как правило, по приглашению группы товарищей (в 1015 году – Святополка, в 1069 году – Изяслава), однако оба пытались задержаться навсегда, и выставлять «интернационалистов» русичам приходилось методами, далекими от политкорректности. Однако, повторюсь, все было в рамках правил. Тем более понять поляков можно: грабить хотелось, как всем, а шкала возможностей была обидно коротка: ежели русичи при желании могли хоть на Хазарию сходить, хоть аж на Царь-град, то Польшу с запада подпирали хмурые немцы, с юга – чехи, с немцами тесно повязанные, а с севера – вообще море. Да и позже особо делить полякам с Русью было нечего.

Зато Великое княжество Литовское (ВКЛ) – совсем иное дело. Если поляки от всех русских земель отщипнули близлежащую Галичину, успешно переварив которую дальше не двинулись (далеко и сил маловато), то ВКЛ (к собственно Литве имеющее отношение примерно такое же, как нынешняя Нормандия к викингам), наряду с Московией, оказалось одним из двух центров формирования русской государственности. И, натурально, конкурентом. А коль скоро так, то войны разгорались часто и с ожесточением тем большим, чем острее свежая, с пылу, с жару, «литвинская» элита ощущала потребность в самоидентификации. В смысле, чем больше хотела отличаться от восточных собратьев. Именно поиск самоидентификации в конце концов привел верхушку ВКЛ (мнение большинства населения мало кого волновало) к уходу из православия в католичество, а затем и к полной интеграции с элитой Польши. Впрочем, излагать подробности этого процесса не время и не место (кстати, нынче на Украине «верхи» при полном пренебрежении мнением «низов» идут тем же путем, что и пятьсот лет назад, – с той, правда, разницей, что сами далеко не Рюриковичи).

Главное для нас то, что к концу XVI века, точнее – в 1596 году, Польша съела Великое княжество. При полном непротивлении тамошних элит. Юридически, конечно, не совсем уж съела, но по факту – съела безусловно, став фундаментом и ведущей силой нового союзного государства – Ржеж Посполиты (РП). И помимо разных приятных преференций – ясен пень – унаследовала от него геополитическую концепцию. Однако с начала XVII века парадигма радикально изменилась. Если для ВКЛ речь шла о воссоединении русских (православных) земель, то в понимании Польши «натиск на Восток» был элементарной конкистой, по сути, мало чем отличавшейся от экспансии первых крестоносцев в Палестину или испанских идальго в Америку и точно так же оформленной идеологически (цели, как всегда, были вполне прозаическими, но официально маскировались заявлениями о необходимости обращения «схизматиков» в истинную веру и защиты Европы от «восточных варваров»), С этого момента противостояние стало, так сказать, мировоззренческим, а значит – непримиримым. К слову, этим и объясняется, в частности, продолжительность и ожесточенность «смутных времен» в России: Москва вполне готова была принять польского королевича в цари и пойти на объединение с РП, как наследницей ВКЛ, но не стать владением Польши, как «форпоста Европы»; Польша же, со своей стороны, рассматривала Московию как лакомый кусочек и неисчерпаемый ресурс наделов с крепостными для безземельных «младших сыновей». Так что поступок Сигизмунда, не отпустившего в Россию своего наследника, уже юридически объявленного царем, а самолично двинувшегося с войском на Москву был вполне закономерен.

Впрочем, эти нюансы, при всей их важности, нас интересуют как констатация, вдаваться в подробности незачем. Отметим лишь, что в течение XVII века Ржеж Посполита, воюя на всех фронтах, в том числе и с собственным православным населением, не желавшим быть «индейцами», надорвалась, а к середине XVIII столетия о ней едва ли можно было говорить как о независимом государстве. Более того, и как о государстве вообще – тоже. Даже не потому что страной правили саксонские курфюрсты (они как раз носили корону на правах личной унии, так что ни о каком подчинении Саксонии речи не шло), а в том, что страной никто не правил. В итоге непростых перипетий РП в смысле внутриполитического устроения оказалась всемирным уникумом, аналогий не имеющим. Король был пешкой. И, как правило, ничтожеством (обжегшись в конце XVII века на Яне Собеском, солидные люди зареклись повторять ошибку, выдвигая в зиц-председатели тихую серость). Страной правило дворянство. Все, без исключений. И магнаты-сенаторы, и шляхетная мелкота, и вообще безземельные голодранцы при гербе формально были абсолютно равны; каждый мог избирать на местных сеймиках депутатов большого сейма, и каждый мог быть депутатом избран.

Это была в полном смысле слова Res Publica, управляемая всем народом. То есть, конечно, не всем, но огромной его частью. Ибо польская шляхта была весьма и весьма многочисленна, и в процентном отношении соотношение политически полноправных граждан к населению государства в целом намного превышало соответствующие показатели в таких классических республиках, как швейцарские кантоны или провинции только-только возникших Нидерландов. Более того, решения как сеймиков, так и сейма считались действительными лишь при условии полного единогласия. Даже один голос «против» отменял решение, вне зависимости от того, кто крикнул «Veto!», почему и насколько важен был для государства запрещенный законопроект. В таких условиях демократия бушевала вовсю. Магнаты – равные среди равных, один голос у каждого – сидели на сеймах, даже не прося слова; рвали рубахи на груди рядовые шляхтичи. Но эти новенькие рубахи, как, впрочем, и все остальное, было подарено им теми же магнатами, в чьих владениях проходили сеймики. В итоге, разумеется, проходили только проекты, предварительно согласованные «большими братьями», если же согласовано было не все, дело доходило до роспуска сейма, а то и до сабельной рубки. А поскольку интересы магнатских групп были противоположны, никаких серьезных решений на сеймах не принималось вообще; дела делались на местах, закона не было, а магнатские группировки, стремясь нарастить потенциал, шли на любые компромиссы с совестью. Что, естественно, не могло не вызвать интерес иностранных дипломатов. И не только…